 |
| Политзаключенный Мухамметкули Аймурадов, обвинен и осужден в 1995 г. в подготовке убийства Туркменбаши и прочих лиц туркменского государства. Освобожден после отбытия 15 летнего заключения подробнее |
Утром впервые
за три месяца, пришла малява, от моего подельника Егорова Коли, который
находился в Сизо только за то, что был рядом со мной. Он просил, подогреть его, чаем, сигаретами. Я
спросил разрешения у Керима. Тот ответил, -
это святое дело, Саша! Возьми,
сколько считаешь нужным и отправь. Я взял пачку сигарет и чай, а Керим, через
баландёра отправил ему.
6 августа
вызвали в следственною комнату. Там уже находились, следователь Абаев, адвокаты
Шубин и Оразов. Зашёл, поздоровался, лица присутствующих, были хмурые, видно
было, что они о чём – то спорили. Абаев сразу же мне сказал, – чтобы время не
терять, в последний раз перепредьявляю, вам обвинение. И подал мне
постановление, я прочитал его и отдал
Абаеву.
Шубин сказал,
- ну что? Я ответил, - то же самое. Он тогда сказал, - а ты внимательно
прочитал? Я ответил, - что читал!
То же самое! Подписывать ничего
не буду! – Шубин ответил:
– Ты
внимательно прочитай, что тебе предъявляют? Я снова прочитал и заметил, - что
предъявляют статью 231 ч 2 (разбой) без цифры 13 (покушение).
Я уставился в
постановление, но меня на удивление, уже ничего не волновало. Я спросил Шубина, - что это?
Он ответил:
- Это чистый разбой. И все пункты разбоя а, б,
в, г. Пункт «б» говорить, что я проник в жилище?
- Какое жилище? Может, вы ответите? Шубин молчал. Второй вопрос, пункт «г»,
повторно, а это, что за чушь?
Все молчали. Я тогда спросил Оразова, - что это? Оразов
ответил. Понимаешь, Саша, следователь всегда ставить статью более тяжелую,
чтобы подстраховаться, а суд оставляет более лёгкую статью. А если суд не
оставить, лёгкую, с сарказмом ответил, я! – Тогда всё - таки, ответьте, - кто –
ни будь мне! Какой я совершил, разбой?
Какое
жилище? Назовите адрес? А что за повторность? Я ведь 23 мая, был уже
задержан в полиции!
Оразов
ответил, - спроси у него? И показал на Абаева. Я ответил, - да кто, он такой? Я
тот, кто сажает в тюрьму! Я посмотрел на него и обратился, - Арслан
Абаевич? Вы забыли ещё для кучи,
предъявите мне, бандитизм и убийство.
Ведь, я мог
зайти, в несуществующее жилище и совершить убийство! – что вы, свою фантазию,
так куце представили? Я ещё раз вас спрашиваю, - какое жилище? Назовите
его? Шубин подошёл ко мне и положил руку
на плечо. Боясь вероятно, что я не
выдержу, этих фантастических, чудовищных обвинений.
Абаев молчал.
Шубин ответил, - ему не возможно, что – то доказывать! Это СТЕНА, а не следователь.
В это время Абаев метался по комнате, словно дворняга, которой подпалили
шерсть. Что вы мечетесь, - назовите жилище, на которое, я совершил разбой? Ответил, -
что назовёт, следствие не
окончено!
Шубин,
возмущенно сказал, - как не окончено! Вот же постановление лежит об
окончании? Абаев ответил, - что продлить
сроки следствия. Тогда Шубин вытащил из папки, ещё две экземпляра ходатайств и
сказал, – это снова ходатайства, о том, что вы предъявляете не законно, третье
обвинение! Так же отмечаю, что ни одно
предыдущее ходатайство вы не выполнили.
Ставлю вас в
известность, что копии ходатайств, будут направлены, прокурору города Ашхабада
и Генеральному прокурору Туркменистана, -
добавил Шубин.
Со слов
адвоката Егоров, который проходит по данному уголовному делу, вы также не
выполнили и его ходатайства, – почему?
Абаев ответил,
- что следователь независимое лицо, решает сам вопросы по уголовному делу. А
закон? – спросил Оразов! И продолжил, -
в соответствии с уголовно – процессуальным кодексом, вы обязаны, в течение пяти
суток, исполнить ходатайства или вынести мотивированное постановление, об
отклонении ходатайств.
А в отношении
Егорова, вам адвокат, представил справку из психоневрологического диспансера. О
том, что его подзащитный, Егоров, состоял на учёте. И вы, по закону обязаны,
где прямо указано, назначить и направить Егорова на экспертизу?
Но
психоневрологический диспансер, находится сейчас в г. Ташаузе, – ответил
Абаев. Что, за 600 километров , мне
направлять туда? Да! - Ответил
Оразов. Но это, мне решать! Наш спор, беспредметен, заметил Абаев, – ваше
право писать? Шубин развел руки и
сказал, – вы молодой человек, очень вольно обращаетесь с законом. Так делать нельзя, закон же вас и
накажет!
Абаев
обратился ко мне, – вы будите подписывать постановление, о предъявлении
обвинения? Я ответил, - нет! Тогда Абаев
сказал, - это ваше право. Я возмущенно обратился к адвокатам, – что здесь
происходить? Мне здесь предъявляют
разбой, - а вы ничего не можете сделать!
Даже никто не
может сказать, – всё - таки, на кого, я напал, на какой объект? Все
присутствующие ни могли мне, ничего ответить. Это была сцена из эпизода, театра
абсурдов. Наступил конец справедливости. Вот он настоящий беспредел, который
испытал на собственной шкуре. Произвол полный, безудержный...
Абаеву снова
говорили белое, а он утверждал, что это чёрное. Оставалась одна надежда, суд. Я
видел и понимал, что законные, убедительные доводы адвокатов, до сознания
Абаева не доходили, а вернее, он их не хотел воспринимать. Шубин, что - то
продолжал доказывать Абаеву. На его лице блуждала улыбка: кривая, некрасивая,
виноватая. Я смотрел на них отсутствующим взглядом, на меня накатилась волна
безразличия, апатии. Отныне беззаконие займёт место закона, лишь для видимости
порой рядясь в его одежды. И диалог со следователем, убедил окончательно:
правосудием тут и не пахнет.
Не было сил
слушать, этот бред. Я встал и пошёл к двери. Шубин подошёл и спросил, – что с
тобой? Мне было так плохо: голова
кружилась, хотелось пить, в горле всё пересохло. Через силу, я ему ответил, –
вы мне не ответили, ни на один вопрос!!!
В это время,
зашёл контролёр и спросил, - его можно, отвести? Они с минуту, стояли и молчали. Абаев сказал, - ведите?
Не попращавщись. Я вернулся в
камеру, мне ребята сказали, - поешь Саша. Я попил чай, лёг на шконку.
Только теперь
заметил, - что весь взмок, словно побывал в бане. Снял рубашку, вытерся
полотенцем. И так пролежал часа полтора. Вспомнил стихотворение, как буд - то
про меня написано:
Рвётся жизнь по всем
возможным швам.
Кровью сердце мысли разогреты:
Боже, как завидую я вам
Не одушевлённые
предметы –
Ни греха, ни страха, ни вины,
Ни завистливого подозрения
Что и вы душой наделены
Но у вас поболее терпения.
Для меня не
поединок со следователем Абаевым играл главную роль. Я понимал, что обречён, эта обреченность накладывает свой
отпечаток на поведение следственных арестантов. Беззаботность, молодечество
сменяется мрачным пессимизмом, упадком духовных сил. Следственный арестант на
допросах борется с призраком, призраком исполинской силы. Арестант привык иметь
дело с реальностями, сейчас со мной, сражается Призрак в образе Абаева. Однако
это «пламя – жжет», а эта пика больно
колет.
Всё жутко
реально кроме самого дела. Взвинченный, подавленный своей борьбой с
фантастическими видениями, пораженный их величиной, я теряю волю. (Предъявление обвинение третий раз, хищение
оружия, а это хищение охотничьего ружья из собственного дома, абсурд и этот
абсурд реален и это происходит со мной).
Следственные
знают о своей обреченности, знают это и те люди, которые находятся по ту
сторону решётки - следователи, прокуроры,
тюремная администрация, дежурные, конвоиры привыкли смотреть на
следственных не как на будущих, а как на настоящих арестантов. Я хорошо усвоил,
что арест – это осуждение, заклание, такие наступили времена. И меня волновал
только один вопрос, на сколько осудят.
Прибывающие с
судов заключённые в тюрьму приносили безрадостные вести, сроки которые давали,
были удручающие десять, четырнадцать, шестнадцать, восемнадцать. Мишу осудили
на десять лет, Батыра на пятнадцать. Старые арестанты удивлялись, что
происходит в уголовном кодексе, нет таких сроков, а судьи дают, всем без
разбора, не взирая на уголовный кодекс. И никто не мог объяснить сложившею
ситуацию.
Но несмотря на
ненормальную обстановку в тюрьме, я сохранил способность наблюдать, сохранил
способность действовать вопреки убаюкивающему ритму тюремного режима. Не раз
встречался с пагубной человеческой привычкой – рассказывать самое главное о
себе, высказывать всего себя соседу – соседу по камере. (Я как молитву заучил
слова отца – каждый второй, кто будет тебя окружать, стукач, агент,
осведомитель).
Отец говорил,
- самый простой способ, чтобы выявить стукача надо его аккуратно обнюхать,
когда он приходить от опера, следователя, адвоката. От него будет пахнуть
пирожками, чебуреками, колбасой. Эти тайны, хранимые на дне людской души, были
иной раз ошеломительны, невероятны. Писатели Ильф и Петров в «Одно этажной
Америке» полушутя – полусерьёзно указывают на непреодолимое желание жаловаться
– как национальную черту русского человека, как на нечто присущее русскому
характеру эта национальная черта.
Исказилась в
кривом зеркале арестантской жизни, находит выражение в доносе на товарища,
такого же арестанта, оказывается Ильф и Петров, ошибались, стучат все
национальности и выделить, какую - либо национальность невозможно. Знал,
конечно, что нужно всегда осторожным в
разговоре, в поведении. И всё же, что меняется оттого, что я знаю, всё
предвижу. Что толку в человеческом опыте? – Говорил себе. Что, толку знать,
чувствовать, догадываться. Что вот этот человек – доносчик, стукач. А тот,
негодяй, а вот тот – мстительный трус!
Что мне
выгоднее, полезнее, спасительнее вести с ними дружбу, а не вражду. Или, по
крайней мере, - помалкивать. Надо только врать и им, и самому себе, а это
невыносимо трудно, гораздо труднее, чем говорить правду. Что толку если своего
характера, своего поведения, изменить не могу?
Зачем мне этот проклятый опыт?
Придя в себя,
после предъявления, третьего обвинения, окончательно понял, что буду осуждён и
получу срок. На суд уже надежды, никакой не было, но в душе, всё равно тлела
маленькая искорка. Искорка справедливости, всё равно, в глубине души искрилась,
не угасала.
Меня убеждал
Крест, Батыр и другие сокамерники, в том, что всё впереди. Я со всеми
соглашался, а эта маленькая искра, не угасала, где – то запряталась далеко
внутри. Особенно вспыхивала ночью, когда предавался размышлениям, мечтам.
Иногда хотелось попросить бога, чтобы он восстановил справедливость.
Чтобы, он бог,
поселился в душах моих мучителей и направил их разум в русло сострадания,
справедливости. Я просил его, - заставь их, только выполнить закон. Потом
отрезвляющий внутренний голос, грубо говорил, - Саша будь реалистом, ничего не изменится. Такие,
как Абаев, не способны, понять чужую боль. Они ведь, не дают даже формальные
ответы на все десять твоих заявлений, и пять ходатайств адвокатов.
На продолжение
моих безрадостных размышлений, ночью приснилась, громадная железобетонная Стена, в которую, я упирался, бился, рыдал,
делал подкоп. А эта Стена, превращалась в обличье человеческого лица, с
туманными выражениями, ехидно смеясь, - показывала из пальцев решётку.
Вскакивал
ночью в холодном поту, хотя в камере стояла не выносимая духота. В нос ударяло
не понятным запахом, я ощущал себя замурованным. Камера к этому времени, была
переполнена до отказа, арестованные, занимали почти всю свободную площадь
камеры, они сидели вдоль стен, жались по углам, лежали в центре.
Нас
насчитывалось уже за двадцать, правда, контролеры говорили, - что утром у кого
нет шконок, переведут в другие камеры. Через нашу камеру, прошло уже около
тридцати человек. Оставались, - я, Крест и Керим. Особенно поразил, один
арестант, ему было лет семьдесят, высохший, худой, как высохшая груша. Одет был
в туркменские шаровары, в галошах, без носков.
Он был из
далёкого аула, когда зашёл в камеру, забился в угол, как затравленный пёс. Всё
время повторял на туркменском языке, - вот он ад! Сначала сокамерники смеялись
над ним, а потом, видя его отчаянное положение, перестали. Я ему предложил,
свою шконку, но он, шарахнулся от меня, как исчадия адова.
Повторяя, -
шайтан отстань? Проснувшись ночью, я
посмотрел в его сторону, он не спал и сразу же претворился, что молится. Это
его поведение, как ни странно, заставило меня забыть, мой кошмарный сон.
Подумал, что
не я один страдаю, все страдают, если даже этого дряхлого старика загнали в
тюрьму. Значить у тех, кто его сюда посадил, нет сердца, нет сострадания, нет
уважения к старикам. Это сравнение, придало мне силы. Улучшилось настроение.
Утром,
контролеры выполнили свои обещания, всех десять человек, от нас увели в другие
камеры. Стало дышать легче, и они унесли с собой этот странный запах, увели и
старика. Он, когда уходил, всё время, поглядывал в мою сторону.
Крест,
обратившись ко мне, смеясь, говорил, – Саша, чем это ты, так старика
напугал? Чем, я его мог напугать. Напугала его, сама камера. Он всю ночь повторял, - что попал в ад. Керим
сказал:
- Старый
козёл! Когда продавал наркотики, - это не казалось ему адом.
А попав сюда,
– он испугался не камеры? А тех, кого он
травил! Из – за таких, как он, –
попадают сюда. Ломка заставить, совершить, что угодно. Тогда и голова не
работает. А Сашу, он испугался из – за того, что он здоровый. И думает, что
арестован, за наркотики.
Крест, спросил
Керима, – а ты, когда – ни будь, делал наркотики? Он ответил, – нет. Наркотики, это дно, а на дно, я пока не хочу.
Пока есть силы, буду против них, бороться. Конечно, зарекаться не буду, может
так прижмёт, что и любое дерьмо, будешь глотать, чтобы забыться, от этого ада.
От этого избавиться, никогда не удастся:
– Сказал Крест. Надо уметь управлять своими эмоциями, страстями,
стрессами. Я вам могу посоветовать?
Чифирь, водка,
наркотики, не лечат эти проблемы, они их глушат. Саша, а что тебе по этому
поводу советовал отец? Я ответил, - что надо лечь на спину и правой рукой
имитировать, что крутишь с усилием педаль велосипеда. Вот этот приём, один из многих, который помогает
снимать стресс, – продолжил Крест.
А вам
посоветую, свой опыт. Я про себя считаю
до десяти и обратно, пока не успокоюсь. Или надо делать глубокие вдохи и резко
выдыхать. Отрицательные эмоции, надо выдыхать вместе с воздухом. Все эти приёмы
у каждого, должны быть свои. Проверенные, годами.
В этот день, я
получил обвинительное заключение. Это был труд - Абаева, на двадцати шести
листах, отпечатанный мелким шрифтом на компьютере.
Стал
изучать обвинительное заключение, читал
целый день. Один абзац особенно поразил меня своей, циничностью и фантазией
Абаева. Он писал, - что в течение 20 минут, я вместе с Ершовым и Егоровым в 23
часа 20 минут, 22 мая 1999 года приискивал возможность для разбойного нападения
на лиц работающих в коммерческих ларьках.
Однако не смог
довести свои преступные намерения до конца по независящим от нас
обстоятельствам, так как, часть коммерческих ларьков были закрыты, а возле
других было многолюдно. Я же продолжал, - свои преступные действия, зная о том,
что Егоров Коля несовершеннолетний, вступив с ним в предварительный сговор с
целью совершения разбойного нападения, вовлёк Егорова в преступную
деятельность.
И мне
вменялась статья 155 ч.1 «Вовлечение несовершеннолетнего в совершение
преступления». Как, я мог приискивать возможность совершения преступления,
когда в 22 часа, мы уехали на такси вместе с Колей домой.
Это же
доказано на следствии, а он пишет, что в 23 часа 20 минут. Здесь же прямая
фальсификация. И как могли утверждать такое обвинительное заключение, где на
первой странице видно, что утверждал, заместитель прокурора горда Ашхабада
младший советник юстиции Ширлиев К. Он вероятно и не читал обвинительное
заключение, где не специалисту видны грубые не стыковки, даже во времени.
В своём
заключении Абаев пишет, - что мы приискивали возможность совершить разбой, а
предъявляет обвинение, что как будто мы
совершили разбой. Но особенно поразило то, что хищение охотничьего ружья, он
вменял Ершову и Егорову, это уже был полнейший абсурд. Он представил дело так,
как будто, Ершов и Егоров, тоже были у меня дома.
Впервые, из
обвинительного заключения узнал, что 17 мая Ершов задерживался работниками
полиции со сто долларовой поддельной купюрой. И ему вменялась статья 252
«Изготовление с целью сбыта или сбыт поддельных денег или ценных бумаг». Но
почему, он тогда отпущен был работниками полиции на свободу?
Обрадовало
меня то, что Ершову вменяли статью 105 «Причинение смерти по неосторожности». А
ведь Ершов обещал, - что расскажет правду, почему он оговорил меня и Колю, если
ему дадут эту статью. И он укажет лиц,
которые его уговаривали дать такие показания.
Огорчало
потому, что не назначили психиатрическую экспертизу в отношении Егорова Коли,
не выполнили, ни одно ходатайство адвокатов. А не выполнили потому, что всё это не законно, что
предъявлял Абаев. Особенно возмутило, где указывалось, на основании статьи 57
Уголовного кодекса Туркменистана обстоятельств смягчающих ответственность
Широбокова А. Г. – нет!
Попросил у
Керима уголовный кодекс, прочитал статью 57, где в пункте «а» говорилось.
Смягчающим ответственность, признаётся, совершение впервые преступления. Далее,
он писал, на основании статьи 58 уголовного кодекса, обстоятельствами,
отягчающими ответственность обвиняемого Широбокова А.Г, являются, совершение преступления повторно,
причинение преступлением тяжких последствий.
Это уже была
прямая фальсификация. Точно такие же обвинения, он предъявлял и Егорову. В
уголовном кодексе было всё написано, но Абаев, этого не видел, а вернее не
хотел видеть.
Керим
обратился ко мне, – Саша, что ты там бурчишь? – Давай сюда твою касачку? Я
слез, со шконки и хотел обвинительное заключение отдать Кериму, но Крест, взял
себе сказал, - вот сейчас, Саша, мы
проверим по документу. Правду, ты
нам говорил или же панты гнал! Взяв в руки, он воскликнул, – да, косячка,
солидная?
 |
| Камера для блатных с телевизором. современный Кыргызстан |
Он стал
читать. Прочитав, листов пять, отдал Кериму. Тот продолжил, читать вслух. Все
обитатели камеры, а нас было шестнадцать человек, словно в рот воды набрали,
молчали. Устав читать, - Керим отдал касачку читать Аташке, недавно прибывшему
с этапом. Он читал плохо.
Тогда Крест,
попросил меня, – Саша, читай сам? – Я читал ещё два часа. Лицо Креста
становилось, суровее, мрачнее. Когда закончил читать. Он сказал:
– Да, Рома,
дела! В этом деле, виновен только Ершов, который по дикой случайности, завалил
Алексеева, это тот случай, когда грабли стреляют. Ему дадут, три года и полетит
он, белым лебедем в колонию.
Вот только,
как он будет читать, касачку в камере? За его поступок, его там должны
опустить. Вашим обвинителем, является только один человек, - Ершов! Я думаю,
что тебя и Егорова, должны оправдать и оговорился, если судья будет порядочным.
Только не
понятно, почему следователь не продлил дело, ведь срок истёк, уже как месяц.
Добавил, - следователю даётся два месяца, за которое, он должен закончить дело.
Почему твои адвокаты молчать? Он ведь нарушает закон, грубо и открыто, никого,
ни боится.
Сегодня у нас
конец августа, а он должен был его окончить 23 июля. А в общем, если подвести
черту, твоя касачка сплошная липа. За это надо твоего следователя, поменять
местами с тобой. Но? – Эту касачку, утвердил прокурор города. Неужели он такой
же пень, подписал не читая?
Читал он! Заказной ты и твой друг Егоров. Его подцепили
с тобой, для большей убедительности. В разговор вмешался Айли. Он сказал, - что
это вы возмущаетесь? Я, никогда, ни притрагивался к наркоте. А сижу за то, что
подложили три грамма героина, опера из Ашхабадского района! Кому доказывать, что я не верблюд?
У тебя есть
свидетели? – Спросил Керим. Ведь при обыске, кто - то был. Да, были, – внештатные менты. А у Саши и
свидетелей нет. Его оговорил Ершов, что якобы хотели совершить грабёж. Но не
совершили. А ему шьют разбой. И хищение,
но какое?
Он украл
охотничье ружьё, - сам у себя. Хищение от кражи отличается тем, что за кражу
дают три года, а за хищение десять. Вот, где фантазия!
Это, не
фантазия, а дикая реальность. Всё обвинительное заключение, пропитано ложью,
извращениями, фальсификацией, нелепыми, голословными ссылками.
Крест,
остановил меня и сказал, – сядь?
Успокойся, мы с тобой эту тему перетёрли до крови? Добавил, - терпи
казак, атаманом будешь. Тебе Саша, - ничего, ни остается, только терпеть. Себя
не накручивай, а лучше думай.
Думать, есть о
чём! Давай бери, бумагу и напиши маляву
Ершову. Спроси его, - он своё слово
держит? Второе, возьми косячку и внимательно прочитай. С чем, не согласен, или
не правильно написано, в своей тетради, делай заметки. Тебе надо готовиться к встрече с адвокатами и готовится
к суду. Косячку, выучи наизусть. Вопросы, те же самые.
На суде не
будет возможности, от нервного напряжения заглядывать в тетрадь и искать нужный
вопрос. Первый суд, - я помню, как в тумане, - добавил он. Тогда, я сидел между
двух ментов, как загнанный зверёк. Страшился одного взгляда судьи! Хотя меня
судила, клёвая баба и приговорила тогда, к двум годам.
А ты, со
своими подельниками, будешь сидеть в клетке, - как в зверинце! Вы будете
выглядеть, как побитые волчата. У вас серьёзные, статьи. Разбой!
Хищение! – Как звучит?
Несмотря на
то, что вы не совершали, ни то, ни другое. И за разбой десятка и за хищение
десятка. Какая десятка? – Десять лет,
лишения свободы! Ты задумался, над
этим! Не верил я. Думал, что это не со мной. Какая десятка, – не сон ли это. За что? Крест иронически, ответил, – а это
написано, в обвинительном заключении, дружок!
Только сейчас,
его слова, стали доходить до меня. По коже пробежал мороз. Саша, – Обратился ко
мне Крест. Это не игра, – это жестокая, правда, жизни. Десять лет – это 3650
дней. Ты отсидел, всего 95 дней, а впереди и горизонта не видно.
И
успокоительно добавил, - что перетрухнул, да?
Я ответил, - в общем, то, да! После его слов, посидел, успокоился и
написал маляву Ершову.
Спрашивал его,
- получил ли он, обвинительное заключение. Готов ли он, рассказать правду.
Отдал маляву Кериму, попросил его отправить. Повторно, более внимательно, стал
читать обвинительное заключение и делать выписки. Этим занятием занимался почти
сутки.
Пришла малява
от Ершова, он заверял меня, что всё будет хорошо, на суде, он откажется от
своих показаний, которые давал на следствии и расскажет всю правду. Это
сообщение вдохновило меня, даже обрадовало. Подумал, неужели справедливость
восторжествует, и я покину это мрачное, тяжелое заведение. Конечно, до конца
уверенности не было, было только одно желание.
На Ершова
надеялся мало, был он, как оказалось, скользкий тип. Человек без совести,
наркоман, даже в моляве чувствовалось его фальшивость, не искренность. И какая
может быть искренность в тюрьме?
Каждый решал
свои, ему нужные задачи. Со всех сторон на тебя давить окружающая атмосфера:
сокамерники, духота, контролёры, решётки, железные двери, серость, особенно
неповторимые тюремные запахи.
26 августа
приехали ко мне, мои адвокаты, настроение у них было приподнятое. Шубин шутил.
Спросил меня, - что Саша такой не
весёлый?
А чему, вы
радуетесь? Вероятно, прочитали обвиниловку. Шубин ответил, - чёрного кабеля, не
отмоешь до бела. Это в отношении твоего
следователя. Добавил, - ничего Саша!
Руки свяжут, язык не завяжут! Он дал нам, хорошую пищу. Совершил 28 грубых
процессуальных нарушений. Минимум, что обязан сделать судья, - это направить
дело на доследование.
Абаеву
придётся исполнять наши ходатайства. Не
верю, я в это! Он даже не смог найти,
для меня ни одного смягчающего обстоятельства.
Как мне сказали в камере, - это плохой знак. Он не хочет замечать, даже
очевидное. Ты, это правильно заметил! Все, его нарушения, лежат на поверхности, как
бы выпячены, бери и доказывай обратное. Первый раз вижу такое обвинительное
заключение.
Он действует,
уж очень грубо, сплошные нарушения. Оразов сказал, – можно так поступать, когда
следователя вызывает, первый заместитель Генерального прокурора, отвечающий, за
следствие и даёт, прямое указание. Предъявить ту или иную статью, даже если она и не законная?
Шубин спросил:
– Откуда, ты
это знаешь? Абаев сам ему говорил, – всё - таки, у него ростки совести,
проснулись. Тоже видно боится, что за
это, когда - то придётся отвечать. – Это уже серьёзно, – ответил Шубин. И в суд, он направить своего человека,
который будет поддерживать обвинение.
Они стали
обсуждать сложившую ситуацию. После чего, Шубин сказал, - надо срочно
подготовить заявление, на имя председателя Верховного суда и изложить подробно,
все нарушения. Указать также, роль Генеральной прокуратуры, в этом деле. –
Оразов ответил, - что эти факты не
доказуемы, только слова Абаева.
Шубин ответил,
- что нарушения, которые допустил Абаев, являются доказательством. До суда,
осталось четыре дня, вот вам с заявлением, как туркмену, надо прорваться на
приём к Председателю Верховного суда, – сказал Шубин. Оразов ответил, - согласием.
Шубин
продолжил, – тебе Саша, на суде надо вести себя корректно, учтиво. Чтобы не
происходило? В споры, перебранку, ни со своими подельниками, ни с участниками
процесса, особенно с прокурором не вступай. Мы
будем там и если что - то не понятно, спрашивай у нас. Дал мне уже заранее приготовленные вопросы на трёх
листах. Ты время не теряй? – выучи эти вопросы. И будь готов, к самым несуразным
вопросам, как со стороны судьи, а особенно со стороны прокурора.
Суд пройдёт
быстро, у вас ведь нет свидетелей, вы сами и свидетели и обвиняемые. Линия
защиты будет одна, мы будем требовать, отправить уголовное дело на доследование
или же прекратить его в суде в отношении тебя и Егорова.
Я ему
рассказал, - что по предварительной договоренности с Ершовым, который откажется от своих показаний и назовёт, кто
его заставил и почему. Оразов ответил мне, – ты на это не рассчитывай. Ершов
скользкий человек. С ним, когда он приедет в ИВС г. Ашхабада обязательно «побеседуют» те, кто его заставил, и
запугают. Это люди Галустяна, - ты помнишь его?
Его я помнить буду всю жизнь! Но
ты смотри, - веди себя спокойно на
этапе, вас ведь будут конвоировать вместе.
Всё понимаю и
постараюсь выполнить то, что вы сказали. На этом наша встреча закончилась.
Когда они уходили, я попросил Шубина, чтобы он поздравил отца, с днём рождения
28 августа. Он пообещал и сказал, - Саша, запомни? Пока, ты здесь, твой отец забудет свои дни
рождения. Такие праздники, обойдут ваш дом стороной.
Для него
останется один праздник, когда ты будешь на свободе. Я промолчал, к горлу
подступил спазм. А пока, у твоего отца наступила чёрная полоса, – продолжил
Виктор Павлович.
Ну ладно, – не
вешай нос, всё впереди. Попрощавшись, они ушли. Я вернулся в камеру. Все мои
мысли, были на суде. Просмотрев вопросы Шубина, я их и так знал, словно
сфотографировал. Мысли мои снова стали, чёткими и ясными. Даже стоящая духота,
не мешала думать, почувствовал уверенность, от своей правоты. Я напряженно ждал
суда, готовил оправдательную речь. Впереди была надежда. Впереди был бой за
правду, за торжество ИСТИНЫ. И сочинялись стихи:
Девяносто
суток уже на исходе, Как я заключенный тюрьмы Солдат с автоматом за окнами ходит,
А я, как и прежде, грущу о тебе.
Продолжение следует