.jpg)
19 августа
днём, зачитали мою фамилию и объявили, -
готовиться на этап. Взял свою тетрадь, положил туда обвинительное
заключение. Керим налил полтора литровую баклажку чаю и сказал, - в вагонзаке
будет плохо, дал пачку сигарет «Прима». Встал Крест, обнял и сказал, - это
будет твоё первое боевое крещение. - Ты готов?
Я кивнул. Контролёр стоял у
приоткрытой двери и торопил. Когда повернулся спиной к камере. Керим ногой
ударил под зад. Такая примета, братишка. Не возвращайся сюда.
В автозаке
повезли на вокзал, - нас было человек 25 в машине. Все стояли, прижавшись, друг
к другу, как в бочке с селёдкой. Дышать было нечем, в углу, кто - то стонал и
жаловался, - что задыхается, на него
шикнули, всем было тяжело. Кто – то острил, что мы в ванне, с холодной водой, –
терпи, братва?
На
вокзале простояли часа полтора. Все
взмокли от пота, - пот на полу стоял лужей. Наконец – то подъехал поезд, нас
стали выгружать, как скот. Автозак подъехал, к самой двери вагона, по обе
стороны вагона стояли солдаты с собаками.
Прапорщик,
когда выходили из автозака, не давал смотреть по сторонам, в шею толкал, как
баранов и сопровождал базарным матом. Этот мат не предназначался, кому - то из
зеков. Он ругал всех, это, вероятно,
была его профессиональная болезнь, а название этой болезни, ненависть к зекам,
бескультурье, озлобленность.
Он ничему в
жизни не научился, кроме, как ругаться матом и показывать перед начальством,
как он ненавидит нас. Его интеллект, был такой же, как у дрессированной овчарки и они были чем - то похожи. Нас разместили по купе, по 25
человек, я попал на вторую полку. Вагонзак, был переполнен.
Во время посадки в вагон, я не заметил, ни Ершова, ни Егорова. Значить нас развели. Кто – то не дал нам возможности, встретиться и переговорить. Кто – то внимательно следил за этим процессом. Все ждали, как бога, когда отправится поезд. Ветерок нам нужен был, как глоток воздуха, все изнывали от жары.
Одежда была
мокрая, как будто побывали под душем. Стали снимать мокрые, прилипшие к телу
рубашки. Я вытащил бутылку с чаем из целлофанового пакета и сделал глоток.
Жадные глаза зеков на меня смотрели умаляющими взглядами. Передал бутылку и она
пошла по кругу. Никто больше глотка не делал.
Когда бутылка
вернулась ко мне, я посмотрел на неё и удивился, выпили всего грамм 300. Один
зек, смачно выругался и назвал себя ослом. Посмотрел на остальных, улыбаясь,
сказал, - вы ведь такие же, как я. Все
знали, что будет этап, и никто не взял воды. Один нашёлся нормальный братишка,
взял воду. Я в душе поблагодарил Керима.
Сейчас бы,
отдал всё, только за один стакан холодной воды, - продолжил он. Когда был на
свободе, слышал о цене воды, разливал её родимую, как хотел. Только сейчас
понял цену ей.
Как говорится;
- пока петух в одно место не клюнет, мужик не перекрестится. Прожил 30 лет, а
только сейчас осознал печёнкой, цену воды. В это время, тронулся поезд. Одному
зеку стало плохо, он весь позеленел, тяжело дышал. Из бутылки полили чаем на
лицо, но он задыхался.
Позвали
конвойных, они спустили его вниз и перенесли в другое купе, он хватал воздух
ртом, руки обвисли. Все молчали, стало обдувать раскаленным горячим воздухом,
стало не много легче. От тесноты, затекали ноги, но, приспособившись, каждый,
нашёл свою скрюченною позу. По дороге, не однократно просили у конвойных воды,
но наши просьбы, уговоры, были тщетны. Это была мольба глухого, в пустыне.
Там за
решёткой, были наши сверстники, конвойные солдаты. Как быстро, меняется
психология, образуются человеческие барьеры. Появляется чёрствость,
высокомерие, чванство, они нас смотрят свысока. По инструкции, они обязаны нас
поить водой, но этого они не делают, но этого им мало. Они нас унижают, хотят ущипнуть, и провернут, чтобы
было больнее.
 |
Мои мысли,
нарушило оживление в вагоне, уже
темнело. Спросил, – Ашхабад? Сосед ответил, - да! Жара стала спадать. Но потом,
было пропитано всё, пол вагона, был мокрый от нашего арестантского, тяжелого
пота. Стали, готовиться к разгрузке. Солдаты стали орать, обзывать нецензурной
бранью, требовать, чтобы мы надели свои мокрые рубашки.
Все зеки, не
сговариваясь, очень медленно одевали на себя, мокрые рубашки. Хотелось, есть,
пить, но к этой «дурной» привычке, стал привыкать. Стали выгружать в два
автозака, опять повторилась Тедженская история.
До ИВС доехали
минут за 30. От дома находился в одном километре, так сильно захотелось домой,
хотя бы на минуту, сердце защемило, навернулись воспоминания. Как близко были
все учреждения, где решалась моя судьба.
Когда выводили
из автозака, повеяло мягкой прохладой, дышалось легко, свободно, но это
состояние продолжалось с минуту.
Поместили на
второй этаж, в камеру, прибывших на суд. Держался, уже уверенней, вернулся, как в «старый свой дом»,
никого не было таких, кто отбыл в ИВС 20 дней. Знакомых никого не было.
Примерно через час, услышал голос Егорова, - он звал меня. Оказывается, его и
Ершова, привезли два дня назад. Наши разговоры моментально, пресекли дежурные
милиционеры ИВС.
Ершов молчал,
- не отзывался. Через некоторое время, полицейский открыл дверь и передал мне
передачу. Это было, как манна небесная, как раз вовремя. В передаче была
копчёная колбаса, вареное мясо, помидоры, огурцы, конфеты, два чурека, сигареты
и живительная бутылка, холодной минеральной воды. Я убедился, что за меня
беспокоились и отслеживали, моё передвижение, не только работники полиции, но и
родные.
Настроение
улучшилось, как будто, не было изнурительного этапа, особенно, ненавистные,
ущемляющие человеческое достоинство автозаки. Стал вытаскивать еду. Отец
предусмотрел всё, он даже порезал колбасу и мясо, разломали чурек и когда стали
брать колбасу, один парень воскликнул, - смотри, малява и отдал мне.
Стал читать, -
это была рука отца. Он писал, - чтобы не менял показаний, вёл себя достойно, не
грубил. Услышал от ребят, - смотри ещё малява? Отец, предвидя, что полицейские
будут осматривать передачу, написал три записки и схоронил их в разные места.
Все поели, очень быстро. Молчали, - у каждого из нас, был свой суд. Они
проходили сразу в трех районных судах, в городском и Верховном суде.
Все свои суды
ждали, с нетерпением и страхом и каждый хотел поймать золотую рыбку и попросить
её милую, только об одном, о свободе. Но это было не суждено услышать никому.
Ещё в Сизо все были наслышаны, об очень больших сроках, которые раздавала, наша
демократическая фемида.
Рано утром,
мне передал отец, свежую сорочку и брюки, а мокрые от пота спортивные брюки и
рубашку, - отдал ему. Впервые за пять с половиной месяца, я увидел Ершова и
Егорова Колю. С Ершовым поздоровался кивком головы, у Коли настроение было
игривое, - он улыбался. Я подумал, что Сизо добило Колю, у него поехала крыша.
Он, смеясь,
показывал на голени ноги наколку, спросил, - когда успел? Он смеясь, ответил, - ништяк, Саша ? – Всё
будет путём. Обратился к Ершову:
- Как дела? – Он хмуро ответил:
.jpg)
– Не волнуйся,
что обещал, то выполню! Нас поместили в камере суда всех вместе, но мы
практически не разговаривали.
Назначенный
суд на 10 часов утра, не начинался, ждали адвоката Егорова. Минут через 30,
зашёл старшина узбек, надел наручники и повёл с двумя солдатами, в зал суда. Помещение зала суда, было
переполнено. Нас завели в клетку, сняли наручники.
Осмотрел зал и
впервые за восемь месяцев, увидел родные, милые лица: отца, мать, брата Игоря, тётю Марину. Мать плакала,
одета была во всё черное, голова седая, это меня ошарашило, отец весь посерел,
на лице образовались глубокие морщины.
Сердце больно
заныло. Суд, ждал с каким - то двойственным чувством, страха и надежды. Наконец
- то, я буду, каждый день видеть, родные и милые лица. Ко мне подошёл, мой
адвокат Оразов Курбан и сообщил безрадостную новость, - московского адвоката
Шубина, на процесс не допустили.
И вот 21
августа 1999 года, начался суд. И узнал, что судья у нас Эркаев Мурат, ему было
40 лет, лощеное лицо, круглолицый, полный, невысокого роста, с наглым взглядом,
высокомерной саркастической улыбкой. Из его больших черных глаз порой сквозило
могильным холодом. На самом деле, это был обыкновенный, расчетливый трусливый
службист, боясь неприятностей, не задумываясь, выполнял любые указания
прокуратуры. Народные заседатели Анопко Р. С. и Краснощеков В.П., прокурор
СахатовХ. С.
Особенно
поразил меня прокурор, ему было за 50 лет, обрюзгший, в форме подполковника
юстиции. Он был бесцветен, как кипяченая вода в стакане. Смотрел на нас, почти
не мигая, взгляд ленивый, немного тяжеловатый, но именно так, поглядывает
убийца – тигр, прежде чем сделать прыжок и сомкнуть челюсти на горле намеченной
жертвы.
Я невольно
поёжился, словно почувствовал на своей шее остроту львиных клыков. Его взгляд
говорил, - ну что вы расселись, птахи мои сизокрылые, сейчас вас начну кушать.
Понимал, - что основная угроза исходит
от него.
И тоже жестко,
посмотрел на него, он повернул голову в сторону судьи. Началось заседание суда.
Эркаев стал зачитывать, обвинительное заключение. Он читал около 3 часов, я
заметил, что Игорь записывает на портативный магнитофон. Эркаев задал вопрос
Ершову:
– Вы
признаёте, себя виновным? Признаю себя
виновным, частично. – Эркаев, задал такой же вопрос мне:
Я ответил, –
нет! Также ответил и Коля.
Затем стали
просматривать видео материалы следователя, на которых Ершов показывал
следователю, где и как он выстрелил в Алексеева. Он начал давать показания и
заявил, что меня и Колю оговорил на следствии, из – за того, что его очень
сильно били Атамурадов, Бахитов, Галустян. Они его запугали, грозили, что
предъявят умышленное убийство. А если, он расскажет про грабёж, который не
совершал, то предъявят, убийство по неосторожности.
Ему стал
задавать вопросы, прокурор. Пугал его, - что Ершов клевещет на работников
полиции. Ершов на удивление, не дрогнул и отвечал на вопросы, четко и ясно.
Адвокат Ершова, Валиева Джерен попросила прокурора, чтобы он задал вопросы мне
и Егорову.
- Кто их избивал? – И их избивали одни и те же
лица.
.jpg)
Прокурор не
стал, эти вопросы, задавать нам. А ехидно заметил:
– Вы, что
здесь председательствуете в суде? Эркаев прервал этот спор. Коля всё время
улыбался, вертелся, подмигивал, вставлял глупые вопросы. Эркаев делал ему замечания, он на время
успокаивался, но затем снова паясничал.
Сделал и я ему
замечание, но он не реагировал. Мать Коли, сказала судье о том, что следователь
не провёл психиатрическую экспертизу, так как сын, состоял на учёте, в
психбольнице. Просила провести экспертизу. Об этом заявила ходатайство и
адвокат Коли, Эсенова. Эркаев пригрозил, - что если Егоров не прекратить
паясничать, то его выведут из зала. Прокурор молчал.
На этом и
закончился первый день. После заседания, мать дала старшине узбеку 70 тысяч
манат и он разрешил передать мне еду и холодную воду. Так поступили и родители
Ершова и Егорова. Кушали мы все вместе в камере суда. Когда я ел, мать стояла
за дверью камеры и всё время твердила, - что бы я ни менял, показания.
Второй день
заседания назначили на утро, но его перенесли на 15 часов. Началось заседание,
судья поднял меня и я начал давать показания. Рассказывал всё то, - что говорил
на следствии, о том, что хотели, поохотиться и поэтому принёс ружьё. Разговора
о грабежах, не было. Прокурор всё время пытался сбить меня с мысли.
Говорил, - что
я принёс ружьё, для совершения разбоя. И что во время убийства Алексеева, я
присутствовал. Оразов, попросил слово. И
заявил:
- Мой подзащитный в 22 часа уехал домой со
Егоровым и это доказано! Он задал вопрос
прокурору?
- Почему вы, -
передёргиваете факты? Судья остановил Оразова и предупредил, – что если он будет, пререкается с
прокурором, то он отстранит его от дела.
Коля мешал, сосредоточиться, всё время,
задавал идиотские вопросы, судье. Адвокат, задал мне вопрос? – избивали ли вас,
работники полиции. Я рассказал подробно, как меня 20 дней держали в ИВС и
каждый вечер избивали, требовали, чтобы я признался в несовершенных грабежах. В
зале зароптали, зашумели, бабушка Коли вскочила и крикнула, - я своими глазами,
всё это видела, как Сашу и моего внука избивали. За то, что видела, отправили в
психбольницу.
Эркаев не мог,
успокоит зал минут десять. Он перестал быть судьёй, он превратился в восковую
фигуру и неподвижно, как изваяние, только что вышедшее из - под резца
скульптора, сидел в кресле.
После чего, объявил перерыв. Когда закончился
перерыв, он задал мне несколько вопросов, - где я учился, доставлялся ли в
отдел полиции, стоял ли на учёте в полиции? Я ответил, - на его вопросы. На
этом, мой допрос в суде окончился.
Начал давать
показания Коля, он подтвердил мои показания, но
рассказывал так, как будто, был не в суде, а среди компании себе
подобных. Он гримасничал, - смеялся. Мать, видя эту комедию, стала настаивать,
о провидении, психиатрической экспертизы, так как её сын, состоит на учёте, в
психбольнице.
Перед
следователем ставили эти вопросы, но он, мотивируя тем, что психбольницу
перевели в г. Ташауз, не назначил экспертизу, боясь того, что Колю признают не
вменяемым. И следователю придется отвечать за это. Эркаев ответил, - как вы
можете, сомневается в нашей компетентности и правоте?
Вскочила с
места бабушка Коли, и закричала:
– Как вам не
стыдно, у вас в деле имеется справка о его психической не полноценности.
Эркаев, грубо ответил:
- Прекратите безобразничать? - Бабушка
ответила:
- Это не я
безобразничаю, это вы безобразничаете, разве вы не видите его состояние? – Коля
смеялся. Эркаев нервничал, не зная, что делать, а вернее не хотел видеть. Он
раздраженно встал и вызвал наряд полиции.
Пришёл
работник полиции и вывел бабушку. Когда выводил, её всю трясло, она рыдала и
ругала судью. Попросила слово адвокат Коли, она требовала, ходатайствовала о
назначении экспертизы и направлении уголовного дела на доследование. Обращала
внимание прокурора, на грубые нарушения закона, он ничего, - промолчал, только
глаза опустил. Это были самые тягостные, удручающие минуты процесса.
Эркаев стал, о
чём - то совещаться, с народными заседателями. За всё время процесса они
сидели, как истуканы, пожилые люди, вообще не реагировали на то, что
происходило в суде. Они, вероятно, ничего не понимали и не разбирались в
законе. На всё происходящее, они смотрели безучастно, отбывая формально
возложенные обязанности. Боялись задавать вопросы. Им, вероятно, внушили, что
перед ними в клетке сидят опасные преступники, которые не заслуживают их
вопросов.
Всю
ответственность отдали во власть судье. Считая его верхом справедливости и
всезнания. А он на них и не обращал внимания, как будто их и не было. Он, зная,
что с бабушкой Коли поступили незаконно, занервничал, стал злиться, покраснел от напряжения.
Понял, что
процесс пошёл не по его сценарию вспомнил про народных заседателей и пытался
переложить ответственность на них, показывая свою демократичность. Но они продолжали
сидеть, как мумии, показывая своим видом, это их не касается.
К судье
подошёл прокурор, - они переговорили. В зале между тем, возник не
доброжелательный ропот и шум. Эркаев сразу преобразился, почувствовал себя
увереннее. Видно было, что прокурор дал ему таблетку уверенности. Он встал, -
потребовал тишины и предупредил, кто
будет нарушать порядок, - будет оштрафован и выведен из зала.
И обратившись
к Коле, задал вопрос, – с вами всё в порядке? Готов отвечать на вопросы? Коля, улыбаясь, ответил:
- А что со мной? – всё ништяк! Эркаев задал
вопрос:
- Ответьте? –
вы хотели совершить грабёж с Широбоковым и Ершовым? Он ответил ему, - ты же
задавал этот вопрос, в натуре:
Что ещё
хочешь? - Что вам от меня нужно? Вы хотите, чтобы я упал в обморок.
В зале
засмеялись.
Судья ему
сделал замечание, – ты прекрати, придуриваться и ёрничать? Отвечай на вопрос.
Он ответил:
– Нет. - У
меня отлегло от сердца. Боялся, что этот больной человек, возьмет и наговорить, что и не было. Раньше
ведь Коля, был рассудительным, нормальным парнем и странностей за ним, никогда
не замечал.
Тюрьма его
сделала таким. Но никто, ни хотел это замечать. Прокурор задал вопрос ему:
- Что вы
хотели сделать с охотничьим ружьём? Он
ответил:
– Как что?
Прокурор продолжил, - хотели совершить
разбой? Коля ответил, - нет! - Хотели
сделать пушку! Прокурор заявил, - что у
него вопросов нет.
Судья задал
ещё несколько не существенных вопросов. Объявил, - что приступаем к прению сторон. Первой
выступила адвокат Ершова, Валиева Джерен. Она выступила эмоционально, ярко,
обратила внимание суда, особенно прокурора, о том, что следствие велось с
обвинительным уклоном с грубыми нарушениями, бездоказательно.
По уголовному
делу допущено 28 грубых нарушений уголовно – процессуального кодекса. Применялись
не допустимые методы следствия, с его подзащитным обращались, как с собакой,
избивали, пытали. Заставили признаться в покушении на грабёж. Перепредьявляли
трижды обвинение.
Не могли
определиться, какое же её подзащитный совершил
преступление. Что это? Незнание
закона? – Нет!
Обратившись к
прокурору, сказала, - что в прокуратуре, не нашлось юриста, который разбирается
в законах?
Почему уголовное дело не продлено? Почему
трижды менялись следователи?
Почему стажер Казаев, - расследовал уголовное дело? Это результат
элементарного не уважения к закону. Почему следователь Абаев, предъявил
оконченный разбой? Может здесь,
уважаемый прокурор, вы назовёте, объект совершения разбоя? В процессе суда, я
это не услышала. Почему вы вменяете моему подзащитному, хищение охотничьего
ружья из квартиры Широбокова? Хотя доказано, что Широбоков Александр один принёс охотничьё ружьё на квартиру моему
подзащитному.
В связи с изложенным, прошу уважаемый суд,
отправить уголовное дело на доследование. Поручив расследование, следователю
Генеральной прокуратуры.
Предоставили слово моему адвокату, Курбану
Оразовичу. Он начал своё выступление спокойно, взвешенно, солидно,
аргументировано, видно было, что долго готовился и к его выступлению приложил
свои знания Шубин. Заявил: – Присоединяюсь полностью к выступлению Джерен
Валиевны.
Позволю себе отметить следующее: с
обвинительным заключением следователя не согласен, поскольку мой подзащитный
признан виновным не обоснованно. Считаю подлежащим моего подзащитного оправдать
по следующим основаниям:
-
Обвинительное заключение составлено не на материалах уголовного дела,
расследованного в нарушении требований
статьи 15 уголовно – процессуального кодекса односторонне и с
обвинительным уклоном, многочисленными (28 грубых нарушений) нарушениями норм
процессуального законодательства. А на эмоциях следователя Абаева.
Орган предварительного расследования в своей
беспринципности и элементарного не уважения к Законам дошли до того. Что
действия моего подзащитного, как и действия остальных подсудимых по статье 291
квалифицировали по признаку повторности. По статье 231 квалифицировали, как
оконченное преступление, хотя признака повторности по ст. 291 и состава
оконченного преступления по ст. 231
абсолютно не было, о чём подробно будет изложено ниже.
Орган
предварительного расследования эти нарушения допустил не потому, что не
разбирается в Законах, а наш взгляд, действовал умышленно, чувствуя свою
безнаказанность и не принципиальность судебной системы. Во время следствия, мы
не однократно указывали следователю Абаеву на его многочисленные нарушения,
предоставили пять ходатайств, которые, он обязан был или выполнить, или
отклонить. Это предусмотрено законом. Он не сделал ни того, ни другого.
Действия моего
подзащитного не могут быть квалифицированы по статье 291 ч.2, поскольку он
охотничье гладкоствольное ружьё не похищал. По смыслу закона, хищением
признаётся тайное за владение чужим имуществом, а он чужое имущество не
похищал. Разве вы не видите абсурдность обвинения?
Уголовным кодексом, хранение, ношение
гладкоствольного охотничьего ружья не признаётся. О том, что хранение, ношение,
перевозка гладкоствольного охотничьего ружья, не является преступлением,
свидетельствуют, статьи 184 и 185 Административного кодекса Туркменистана.
Предусматривающих административную
ответственность за нарушение правил хранения, перевозки огнестрельного
гладкоствольного охотничьего оружия, которые не отменены и ныне действуют. С
того времени нисколько не изменились свойства, характеристика и назначение
огнестрельных гладкоствольных охотничьих ружей
Действия моего
подзащитного за покушение на разбой, хотя вы слышали, что Ершов оговорил его и
Егорова. Но даже допустим, что они и договаривались. Должны быть в соответствии
со статьёй 70 уголовного кодекса признаны добровольным отказам от преступления,
так как он в числе других, добровольно отказались от нападения.
В принципе
совершить разбойное нападение им никто не мешал, и всё зависело от их
воли.
Уважаемый суд,
следователь не нашёл смягчающих обстоятельств, для моего подзащитного, он на
отлично окончил школу, молодой, не судим, характеризовался положительно,
никакого материального ущерба не причинил.
Чем грубо нарушил статью 57 (Обстоятельства, смягчающие ответственность)
уголовного кодекса.
В связи с изложенным, ещё раз, прошу вас,
отнестись обьективно в соответствии с законом. Прекратив в отношении моего
подзащитного уголовное дело за отсутствием в его действиях состава уголовно –
наказуемого деяния. За незаконное
предъявление обвинения моему подзащитному, по надуманным мотивам,
фальсификацию, грубейшее нарушение закона, возбудить уголовное дело в отношении
следователя Абаева.
На этой мажорной ноте, он окончил своё
выступление. В зале захлопали, Эркаев раздражительно вставил:
- Вы, что в
театр пришли? В зале наступила тишина. Слово дали адвокату Коли. Она
практически повторила выступление моего адвоката.
Особенно
остановилась на болезни Коли и заявила, - что суд, который проходить над её
подзащитным незаконный, так как закон прямо указывает. Обязательное проведение
психиатрической экспертизы с её подзащитным. И я требую уголовное дело
направить на дополнительное расследование. В момент совершения преступления, он
был, невменяем. А разве вы не видите его состояние, на суде? – Судья, задал
вопрос Эсеновой:
– Вы
закончили? Она ответила, – да! Судья был глухим, слепым, немым.
Слово
представляется прокурору. Он встал. Взял в руки, один листок бумаги. И прочитал
его. Вина подсудимых доказана полностью и прошу назначить наказание: Ершову, за
хищение охотничьего ружья 10 лет лишения свободы. За сбыт фальшивых денег 8
лет, за ношение охотничьего ружья 5 лет, за покушение на разбой 8 лет, за вовлечение
несовершеннолетнего в преступную деятельность 3 года, за не осторожное убийство
3 года.
В соответствии
со статьёй 63 ч. 3 уголовного кодекса Туркменистана путём частичного сложения
наказаний, окончательно Ершову С. В. назначить 16 лет лишения свободы с
отбыванием наказания в колонии строгого режима.
Широбокову
Александу: за хищение охотничьего ружья
9 лет лишения свободы, за ношение охотничьего ружья 4 года, за покушение
на разбой 7 лет. В соответствии со ст. 63 ч. 3 уголовного кодекса путем частичного
сложения назначенных наказаний, окончательно Широбокову А.Г., назначить 13 лет лишения свободы, с отбыванием
наказания в исправительной колонии строго режима.
Егорову Коле
попросил назначить 8 лет. Прокурор не удосужил себя, даже мотивировать, обосновать
наше наказание, все доводы адвокатов пропустил мимо ушей, на грубые нарушения
закона, не реагировал, - как будто ничего не слышал. Он собой подменил и закон,
и отсутствие доказательств. – ВИНОВНЫ!
Вот и
представился случай, он, как тигр отгрыз всё - таки, мне голову. Этот
бесцветный человек! - От услышанного, голова горела, как в огне, руки были
сжаты в кулак так, что костяшки побелели. Боль начинала превращаться в ярость и
страшную, глухую, закипающею, ненависть.
Зал суда
взорвался от негодования, зашумели, заплакали женщины, раздавался не
одобрительный ропот. Солдаты с дубинками повернулись к нам лицом, нервничали.
Раздались, выкрики:
- Что вы делаете? - Эркаев, объявил перерыв. Встал и быстро вышел из зала, за ним
трусливой рысцой, юркнул прокурор.
Увидев, что мы
встали, к нам подошли адвокаты и стали нас уговаривать, чтобы мы успокоились.
Оразов мне сказал, - слова прокурора, это ещё не приговор. По его внешнему
виду, было видно, что мы проиграли и проиграли не заслуженно. Он мне, что - то
говорил, пытался успокоить.
Но, как я понял, - его самого надо было
успокаивать. То, что не было в суде отца, это меня сильно беспокоило. Я думал,
что он, наверное, что - то сделал, и его задержали. Когда конвойные вывели нас
в коридор, я услышал, крик отца!
Джакана! – Держись! Мне стало легче, как будто
с души камень сняли.
Нас ввели в судебную камеру, там нас ждали
наши матери с сумками. Они снова, не таясь, отдали старшине – узбеку, по 70
тысяч. На них было больно смотреть, потные, измождённые лица, смотрели на нас
потухшими глазами. Слова прокурора добили их. И тем не менее, они убеждали нас,
что впереди ещё приговор и судья во всём разберётся, и поступить объективно.
Так должен, он поступить! Какие они были
наивные, эти любящие, святые матери. По поведению судьи, прокурора, ничего
хорошего от них, ожидать не приходилось. И в это время, я понял, - что
последняя искорка надежды, на справедливость, медленно угасала. С одной
стороны, было очевидно, что я на всех парах качусь к пропасти. Всё более
свинцовыми тучами затягивается небосклон туркменбашинской системой наказаний.
Казалось я стою в центре железного кольца, которое всё сжималось и скоро меня
раздавит.
Никто из нас к
еде, не прикоснулся, пили только воду и курили. Коля повернулся к Ершову,
сказал, - а ты Славик, сука! За Олега,
тебе попросили всего – то, три года! – А нам с Сашой? – За что? Тринадцать и восемь! Эх, Ершов, Ершов! Как много горя ты нам
принёс? Не видел свет презренной б… ди.
Посмотрел в
его сторону. Он побелел, испугался, вздрогнул, потом пересилив себя. Улыбнулся, какой – то вымученной, - подлой
улыбкой. Заикаясь, ответил, - но, это же, не приговор! Видя, что Коля встал, - он воскликнул! Мужики:
– Да вы, что в
натуре? В это время, открылась камера.
Около двери
стоял старшина. И на этот раз, в мою судьбу вмешались конвойные. Их всегда
приносила, какая – то неведомая сила. Они часто становились, передо мной, тогда когда, что - то должно было случиться.
А так хотелось, врезать по этой физиономии. За все мои страдания и мучения. Старшина,
надел на нас наручники и повели в зал судебного заседания. Эркаев объявил,
- представляется последнее слово,
подсудимым. И дал слово Ершову.
Он весь
съежился, побелел, стычка в камере, не прошла для него бесследно. Он сказал,
- что признаёт свою вину частично.
Хищение охотничьего ружья не совершал, в покушении на разбой, его заставили
признаться, работники полиции, поддельные доллары, он купил у барыги.
Несовершеннолетнего Егорова в преступную деятельность не вовлекал. Алексеева
Олега, убил по неосторожности, так как не умел обращаться с ружьем. Прошу суд
учесть мою молодость, совершение преступления впервые. Широбокова и Егорова, я
оговорил.
Слово
представили мне. Я судье, сказал, - что вину свою не признаю, так как никакие
преступления не совершал. Так же сказал, - Коля. Эркаев объявил, - что суд
удаляется в совещательную комнату, для вынесения приговора.
Нас увезли в
ИВС. Когда завели в камеру, все стали спрашивать, – как дела? Я ответил:
– Прокурор запросил мне 13 лет, а моим
подъельникам 16 и 8 лет строгого режима. Ребята, стали, материться, ругать
следователя и прокурора. Затем один из арестованных Поран, спросил, - ты судим?
Я ответил, - нет. Почему прокурор,
запросил строгий режим. И сам ответил, - строгий режим дают ранее судимым.
А тебе, должны дать, усиленный режим. Все
начали спорить. Встал зек лет
сорока. И сказал, - времена бродяги
изменились, сейчас, что хочет прокурор, то и будет. Поступило новое указание
сверху? Срока, говорят, будут теперь кошмарные... Не дай - то бог! Это
указание, знаменующее собой начало нового, жесточайшего террора. Губительное
его последствия мне пришлось испытать на себе так же, как и многим тысячам
туркменским заключенным... Но это потом.
Указал на меня:
– Говорит он правду!
Представлял он собой, классический образчик
уголовника со стажем – худощавый, как высушенная вобла, с темной обветренной
кожей, которая казалась, помнила едва ли не все зоны. Характерные глаза,
недоверчивые и настороженные, словно видавшие в каждом кума, от которого
следовало ждать очередной неприятности.
Задумавшись,
добавил:
– Если тебе, первоходчику запросили 13 лет. У
меня четвёртая ходка. Он спросил, – за что?
Я ему объяснил, - 8 лет, за покушение на разбой и девять за хищение
своего ружья. Он схватился за голову и сказал, - а у меня, два разбоя,
оконченных. Значить, двадцатка и мне
оттуда не выйти, - это конец! Все
молчали. Утром нас повезли в суд.
Продержали в судебной
камере целый день, вернулись в ИВС. Мы ничего не понимали, что происходить.
Мать говорила, - что видела судью Эркаева, как он выходил из суда и уезжал
домой с народными заседателями.
На второй
день, я попросил, чтобы ко мне пришёл адвокат. Когда, он пришёл, – спросил его,
может ли судья выходить из совещательной комнаты, пока не вынесут приговор? Он
ответил, – что не имеет права. Тогда,
что же происходить? Судья не знает, что ему делать и ездит консультироваться в
Верховный суд. Оразов сказал, - это и хорошо и плохо? Могут оправдать. Но срок, который запросил, прокурор. Это не реальный срок. Могут дать, самое
большое, - это три года. Я спросил Оразова, – но это же не должно быть? Он
развёл руки.
Мы представили
суду 28 грубых нарушений, это будет двадцать девятое. Саша, ты не спеши, -
вынесут приговор, тогда ясно будет. Только на четвёртый день, 7 сентября 1999
года, после обеда, нас завели в клетку. И услышал слова секретаря суда. –
Встать, суд идёт! – Все встали. Эркаев стал зачитывать приговор:
– Он читал, три часа. И вот наступила
кульминация, всего происходящего. Эркаев повторил обвинение прокурора.
И объявил: –
Судебная коллегия по уголовным делам Ашхабадского городского суда –
приговорила:
Ершову
Станиславу Николаевичу назначить 17 лет лишения свободы, с отбыванием наказания
в исправительной колонии строгого режима.
Широбокову
Александру назначить 12 лет лишения свободы, с отбыванием наказания в
исправительной колонии строгого режима.
Егорову
Николаю Сергеевичу назначить 8 лет лишения свободы, с отбыванием наказания в
воспитательной колонии.
12 лет! Земля
уходит из – под ног, - за что???
Старался сохранить спокойствие, хотя чувствовал, что внутри эмоции клокочут,
как магма в жерле вулкана. Теперь, находясь на пороге срока, я всем существом,
кожей ощущал полную безнаказность насилия. Ощутил обрубленные крылья надежды.
В первые в жизни, я ощутил такую пустоту,
такую беспомощность и отчаяние, от которых, млело всё тело, отнимались руки и
ноги, мысли путались, а глаза, полные ужаса, смотрел в никуда.
Из этого состояния вывел дикий крик,
раздавшийся в зале. Все в зале рыдали, женщины визжали и плакали. Крики, вопли,
галдёж всё нарастает. Это уже не гнев, не возмущение, это бешенство. И шумит
судебный зал, словно каменный колодец. Выскочили солдаты с дубинками и цепью
стали около клетки. Увидел отца, - который, обзывая Эркаева: скотом, подонком,
грязным беспредельщиком, прорывался к нему.
А судья, как трусливый кролик, чуть - ли не бегом,
убегал из зала. Куда делась его самоуверенность, божественное величие. А следом
за ним, трусцой убегали народные заседатели и прокурор. Потом, кто – то
грохнулся в зале. Вокруг зашумели, закричали. – Скорую, скорую! Упал на пол, отец
Ершова. Завыли женщины. Услышал, причитающий крик матери:
– Сашенька сыночек! – Что они с тобой
сделали?
Этот
причитающий крик, будет, всегда стоят у меня в ушах, как набат. Я стоял,
окаменев, тупо уставившись, в одну точку. Я крепко сжимаю пальцы, стараясь не
поддаться припадку материнского горя. А
припадок уже назревает, уже сгущается. Вспышка массового отчаяния. Коллективное
рыдания с выкриками: «Сыночек!» А после таких приступов - назойливая мечта о
смерти. Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас.
Отец с перекошенным от гнева лицом, рванулся к
решетке, его схватили за руки солдаты. Он кричал:
- Джакана, ничего не бойся! Ершов сука! – Я
достану тебя из – под земли. Земля у
тебя будет гореть под ногами. Саша? Я отомщу за тебя!
Его полицейские вывели из зала суда. На нас надели наручники и
увели. Только звучат в ушах последние слова отца. Завели в судебную камеру. Все
мы были в шоковом состоянии. Сколько всего пережито за это время и выстрадано.
Почему какие – то иллюзии были… Кто – то сказал, - человек рождается и умирает без зубов и
иллюзий. Похоже, так и есть. Я, там, в судейской камере, сказал себе, - ладно,
вы у меня ещё умоетесь кровью. Я сам
отныне закон.
У меня с этими выблюдками свои счеты. Только ради
этого следует выжить. Изо всех сил заскрежетал зубами, гоня от себя, эту боль и
муку. Сам себе сказал, - держись Саша! Иначе уже не выжить и даже слезы не
выжать, из осоловелых глаз. Крепись, железное сердце, молись золотое сердце.
Тому, кого оставили мы. И вдруг почувствовал такую тоску, что слёзы навернулись
на глаза. Послушался с новой силой шум и раздирающий плач. Кто – то из нас
спросил у конвойного солдата, – что там случилось? - Что могло случиться,
- вас оплакивают!
Натворили
дел. Из – за вас родители
убиваются! Коля вскочил и ногой ударил в
дверь. Крикнул:
- Не тебе нас
учить, козёл! Вдруг к двери, прорвалась женщина и крикнула: – Славик! Отец умер!
Мы окаменели, не могли произнести и слова. Мороз пробежал по коже.
Ершов, промолвил, – это я его убил! Побелел, как бумага, стал медленно
опускаться на пол и потерял сознание.
Я стал стучать
в дверь. Подошли солдаты. Стали спрашивать, – что случилось? Я ответил, – он
потерял сознание. Подошёл старшина и приказал солдатам, – не открывайте дверь?
Они симулируют! Мы стали ругать его.
Тогда он, – позвал ещё солдат. Приоткрыл дверь и видя, что Ершов, лежит
без движения. Приказал, - принести воды. - Это обморок. Он зашёл в камеру, - стал поливать ему лицо.
Ершов не
реагировал. Позвали врача. Когда пришёл врач, то он начал нашатырным спиртом,
протирать виски, потом, сделал укол и Ершов открыл глаза. Смотрел мутным
взглядом. И спросил, - где я? Коля,
улыбаясь, ответил:
- В Караганде! Я понял, - что до Коли, ничего не дошло. Что был суд,
что его осудили на восемь лет. Поступок Коли, как – то разрядил тяжелую атмосферу.
Ершов пришёл в себя и спросил?
– Что
действительно, у него умер отец? Коля ответил, – да! Он обхватил голову руками
и молчал.
Когда везли в
автозаке в ИВС, он спросил, - вы обижаетесь на меня? Я ответил: – Нет! И добавил, - только, как я объясню своим 12
годам строгого режима. Он замолк. Прибыли к зданию ИВС, стали нас выводить.
И даже погода
смилостивилась к нам, стояли чёрные тучи, задул ветерок, небо потемнело.
Приближалась гроза. Она уже была мне не страшна. Гром прогремел в зале суда.
Сделал реальным, не мифическим - полновесным зеком!
Полицейские
конвойные, как будто почувствовали, наше состояние, не торопили нас. Мы шли
медленно, ноги не слушались. 9 сентября 1999 года последний Ашхабадский вечер.
Грудь, сжимала какая – то не объяснимая сила, вдыхал полной грудью, прохладный
воздух и не мог надышаться в этот короткий миг.
Впереди меня
ждал: потный, зловонный воздух камер ИВС, автозаков, вагонзаков, Сизо. Завели в
ИВС. Коля крикнул:
- Братаня,
Саша? Это наша последняя встреча! Мы, наверное, больше не встретимся? Прости, - если что – то не так было. Он вдруг
стал серьёзным, из глаз текли слёзы по лицу. Оглядываюсь. - До свидания Саша! И
взгляд... Пронзительный взгляд затравленного зверя, измученного человека. Тот
самый взгляд, который потом так часто встречался мне ТАМ.
Не забывай
этого, гада! Он указал на Ершова. Посмотрел на него, у
меня вдруг, ненависть, сменилась жалостью. Он час назад, потерял отца.
Полицейские увели Колю, другие обыскали меня и тоже отвели в камеру. Когда
ввели в камеру, все встали.
Поран спросил,
- сколько?
- Двенадцать!
- Что делают
волки, – ответил он. Я попросил сигарету. Кто – то дал мне, затянулся, и силы
покинули, меня. Ноги стали ватные. Присел, голова закружилась. Ребята стали
обсуждать приговор. Кто – то сказал:
- Не повезло
тебе братишка, с судьёй. Эркаев – это ведь палач! Почувствовал, как сухота
охватила глотку, будто съел ведро сухого песка. Попросил, – дайте воды? Кто –
то подал баклажку с водой. Одним залпом, выпил полбутылки. Полегчало. Мысленно
перекрестился. Не случайно, оказывается, шла не хорошая молва в отношении
Эркаева. Эркаев был знаменит тем, что все его не законные приговоры – за многие
годы, практически у его, их набралось полсотни. Не отменялись в Верховном суде.
Обвиняемые получали по полной программе. На законность никто не смотрел. (Через
два года, за верную службу получил пост первого заместителя Министра юстиции).
Сказал, - что
в суде, час назад умер отец, у моего, подельника. Не выдержало сердце, от
беспредела Эркаева. Лёг на доски топчана, закрыл глаза и попробовал задремать,
но не удалось. Теснили грудь тревожные мысли, всплывали воспоминания. Арест,
Теджен, Сизо. Суровые тюремные будни. Знакомство с Крестом, не обычно умным и
сильным по духу человеком. С потрясающим развитым чувством справедливости.
Великая надежда выжить, пройдя сквозь все жернова заключения. Из всех
полуночных переживаний и ощущений, родилось стихотворение, которое посвящаю
Эркаеву, этому беспредельщику, человеку без души и чувств, роботу -
раболепства:
Ты
нас сотворил, как подобье своё.
А
что получил в результате?
Ни
права, ни правды – сплошное враньё.
Создатель!
Создатель! Создатель!
Ты
мир сотворил для любви и добра.
А
что получил в результате?
Жестокость
и зависть – закон топора.
Создатель!
Создатель! Создатель!
До четырёх
утра, не мог заснуть и успокоиться. Объявили готовиться к этапу. Голова гудела.
В пять утра стали загружать в автозак. Опять набили в одну машину тридцать
человек. Каких там человек! Человеками, мы перестали быть, стали зеками. Привезли
на вокзал. Ждали поезд, часа два. С нами была молодая туркменка с грудным
ребёнком. Ребенок орал, как будто его поджаривали на сковородке. Но зеки
молчали, на душе у всех было муторно, тяжело.
В нашем
автозаке были только осужденные, у всех сроки 10, 15, 20. Кто – то пошутил с
конвойными и сказал, - везёте вы ребята, 320 лет лишения свободы. Смотрите, не растеряйте по дороге?
– Не потеряем!
– Ответили конвойные. Они были напряжены и серьёзны.
Снова взмокли
до нитки. Когда подъехал, поезд и стали, нас перегружать в вагонзак. Услышал громкий крик отца:
– Рома держись! Стало приятно оттого, что отец,
остаётся отцом. И он эту ночь не спал. Ждал с нами вместе на вокзале. Хотел
одним глазком увидеть меня. Ершова и Егорова в вагонзаке снова не увидел.
Потрясённый
жестокостью приговора, я всю дорогу растерянно и гневно проклинал существующие
законы. - Какие законы? - громогласно отвечали соседи - Туркменские? Ой, не
смешите... Эта туркменбашинская система основана, как раз на беззаконии. Самом
вопиющем! И чудовищные наши сроки - наглядное тому подтверждение. И тот час - словно бы откликаясь на наши
слова - кто - то в дальнем боксе запел:
Везут
на юг, срока огромные.
Кого
не спросишь - всем четвертак.
Взгляни,
взгляни, в глаза мои суровые,
Взгляни,
быть может, последний раз.
- Тихо! -
прикрикнул конвоир. - Петь и громко разговаривать в поезде запрещено, вы что,
не знаете?
Сизо встретило
жарой, духотой, нас привезли в Теджен, в самое пекло, в час дня. Войдя в камеру, посмотрел на Креста, – он
молчал. Поднялся и сказал, – хочешь,
угадаю? Сколько дали? Я молчал.
Он ответил, –
десятка? Я замотал головой. Не томи, – говори? Чёртова дюжина? – 12? – Да! Ответил я.
Проиграл твой отец, в чистую. А как не проиграешь, – когда суд в
совещательной комнате, совещался 4 дня?
А судья разъезжал по городу.
– Не может
быть!
Они всё
могут. Это было отслежено. И рассказал,
- все подробности процесса. Он заявил, - это дикий беспредел! Оказывается, ты
дорого стоишь. В разговор вмешался Керим. И заявил, - его судили, как в анекдоте:
утром отец говорит сыновьям, - какой - то пидар украл у нас ночью корову.
Младший
говорит - раз пидар, значит маленького
роста. Средний - раз маленького роста, значит из Малиновки.
Старший раз из
Малиновки, значит Васька - Косой. Пошли в Малиновку, надавали Косому по жопе -
не отдает корову. Не крал, - говорит. Отвели братья Ваську - Косого к мировому
судье - так, мол, и так, украл корову, а не отдает. По жопе надавали - не
отдает, по морде надавали - не отдает, даже по шарам дали - все одно не отдает.
Судья их
спрашивает - а почему вы решили, что это Васька - Косой? Как почему? - отвечают братья, - украли
корову, значит пидаp украл, раз пидаp, то маленького роста, если маленького
роста, то из Малиновки, там все короткие, раз из Малиновки, то, ясное дело, что
Васька - Косой. Интересная логика, -
говорит судья, - ну, да ладно.
Что у меня вот
в этой коробке? Квадратная коробка, -
сказал отец. Значит, в ней круглое, - сказал младший. Круглое, значит оранжевое, - сказал средний. Оранжевое - ясен корень, что апельсин, -
сказал старший. Судья достал из коробки апельсин и сказал, - задумчиво глядя на
Ваську. Косой блин, верни братьям корову! Все засмеялись.
Я сильно
устал, от всего, от суда, этапа,
переживаний. Лёг на шконку и проспал 15 часов. На следующий день, первый раз в
Сизо приехала мать. Хотел показать
матери, что держусь нормально, немного бравировал. Чтобы увезти её от тяжелых
мыслей улыбался, шутил. Ел черешню, вкуснейшие пирожки, расхваливал её. Это её
радовало. Она всё время с испугом смотрела по сторонам. Ходили особо – опасные
рецидивисты в полосатой одежде. Смотрела она на них, с каким - то удивлением,
опаской.
Спросила меня,
- Рома? И тебя в такую одежду оденут. Ей
ответил, - что эту одежду, одевают тем, кто побывал, дважды за решёткой и
совершил тяжкие преступления. По её виду понял, что она, что - то не
договаривает. Спросил её:
– Как там
поживает, мой друг, кот - Петруха? Она снова заплакала. Вытащила платочек,
стала вытирать слёзы. Как он поживает?
Он, когда тебя забрали, всё время, прибегал вечером на твою кровать.
Ляжет,
мяукает, смотрит по сторонам, – не найдя тебя, мечется по квартире. Не находит! Не ел три дня, заболел. Очень тоскует. Хотела
привести его к тебе, показать. Но знаю, что с ним не пустят. Нам ведь
официальное разрешение на свидание с тобой, дали первый раз.
Только после
суда, - боялись те, кто посадил тебя. После суда, когда пришли все родственники
к нам и плакали. Твой друг – Петруха, метался по квартире, искал тебя, не
находил и с нами вместе оплакивал тебя. Лёг на кровать и мяукал, вскакивал,
обегал квартиру искал тебя. Когда не нашёл, он снова замяукал, так громко.
Что всех
заставил, - снова заплакать. Он всё чувствует, понимает, какое горе пришло в
наш дом. Перед судом, когда пришёл к нам адвокат Шубин и передал твоё
поздравление отцу, с днём рождения. Отец, одел на правую, руку второе золотое
кольцо и сказал, – в этом доме больше не будет дней рождения и любых
праздников.
Кольцо сниму
только тогда. Когда, Джакана вернётся домой! Потом, мать проговорилась и
сказала!
– Отца с
сердцем сегодня ночью, отвезли в больницу. Он очень переживал, твой арест. И
суд для него, оказался самым тяжким испытанием в его жизни. Он не
выдержал! Лёг и больше не мог встать,
пока не приехала скорая помощь! Но меня из больницы выгнал. Сказал, - чтобы, я
ехала к тебе. И снова зарыдала, обняла
меня. На нас стали обращать внимание, хотя у всех было такое же горе.
Вдруг
спохватилась, сказала, - отец просил передать. Ты помнишь, - не верь, не бойся,
не проси? Всё помню! И выполняю. Свиданщица женщина, старшина контролёр,
объявила!
– Свидание
окончено. Взял мешок. Стал перекладывать продукты, привезённые матерью, она мне
помогала. Привезла она много, всё в мешок не поместилось. Отставшие продукты
уложили в пакет.
Сказал матери,
– не расстраивайся, не убивайся так, ведь жизнь не окончилась. И рассказал ей стихотворение:
Быть может, с горечью и солью.
И боль
сердечных ран пройдёт.
Пусть наши
муки утолятся!
Пусть станет
на душе светло!
Она
улыбнулась, сказала, - тоже мне поэт нашелся! Продолжил, - что случилось со
мной, это судьба! И от неё не уйдешь. Пообещал ей, - Мама! Я всё выдержу! Я верю! Справедливость
восторжествует! Последние слова, произносил через силу. Сказал ей, – иди? Но она
не уходила. Снова подбежала ко
мне, обняла, целовала, не отпускала. Старшина, взяла мать за руку. Внезапно
руки её дрогнули. Лицо напряглось, заострилось, глаза расширились и
остекленели.
И сказала, -
отпусти? Под руку повела мать к выходу.
Я не оглядываясь, ушёл к себе. Как всегда, передачу отдал в общак. Сел
на шконку, стал думать, что делать? Свидание с матерью, только расстроило меня.
Продолжалась, череда не приятностей, они накатывались, как снежный ком. Суд,
приговор, этап и последнее, болезнь отца.
Мать вся
поседела и согнулась от горя, хотя за какие – нибудь три месяца, перед тем,
когда меня арестовали, она была бодрой, черноволосой. Никто не давал ей больше
сорока. На свидании со мной она старалась казаться по – прежнему, весёлой
бодрой. Наивная душа, она думала, ободрить меня этим!
Но я не мог не
видеть её опухших от слёз и покрасневших глаз, не мог не улавливать по времени
глубокой – глубокой грусти в её ласкающем взгляде, не мог не догадаться, что
неустанно хлопочет, обивает пороги, кланяется, молится, плачет. Как она плакала
на суде, причитала. Помню, как из этих чёрных глаз, покатилась светлая слеза.
Ах, проклятые,
проклятые дни! Сколько высосали вы крови из сердца, - сколько влили яда, -
сколько отняли лучших сил. Мимо, мимо! Не хочу вспоминать. Однако скажу,
тяжелое было последнее свидание с матерью. В тюремных снах, я часто испытывал
кошмары, но ни один из них никогда не мог сравнить с болью и ужасом прощания!
Взял тетрадь и
подробно, пока не забыл, записал всё, что происходило до суда и после суда.
Керим спросил:
– Что
пишешь? Воспроизвожу речь прокурора. Он
одним листом бумаги, размазал нас по стене, а судья подпевал ему, словно
кукушка, не имея своего мнения. Закон для него, это его личное мнение, –
добавил я. А ты молодец Саша, – ответил Керим. Держишься нормально. И
продолжил, – они осуждают нас, осуждают всех, когда мы совершаем преступления.
Но не осуждают законников совершающих бандитские дела, про них - то, никто не знает.
Если
арестовали, осудили, значит виновен? А эти люди, законом прикрываются, как
зонтиком. И с сарказмом, кого - то передразнил. Приговор окончательный,
обжалованию не подлежит! Разве это не издевательство, над законом. Обратился ко
мне, – Саша? Сколько, вы написали заявлений? Пять ходатайств адвокатов и девять заявлений отца, – и что? А
ничего! Даже не ответили! На этом наш разговор закончился.
Крест, сказал
Кериму, – что ты себя накручиваешь? У
тебя самого скоро суд! Повертишься и
узнаешь. По чём, фунт лиха! Обратившись ко мне, сказал, - ты Саша, правильно делаешь. Что весь процесс
записываешь. Сейчас думай, - что напишешь в кассационной жалобе. В Верховный
суд! Правда, напишет жалобу и адвокат.
Но лучше напиши сам, ты всё это, прочувствовал на своей шкуре. Пиши всё
то, что приводили в своих доводах, другие адвокаты. Сколько можно писать листов? Можно писать, хоть на двадцати листах.
Крест ответил,
– за тебя, есть кому спросить? Мы с
тобой об этом уже говорили. Меня волновали вопросы жестокости этих людей,
бессмысленности таких сроков, соразмерности наказания и преступления. За что
психически больному Коле дали 8 лет? Какую опасность, он представлял? И понял,
- сегодня судили за то, за что не судили вчера. Какая пропасть существует между
осужденным и теми лицами, которые нас сюда отправили.
Они вероятно, думают, что будут спать спокойно, с
чувством выполненного долга, - Нет! Спать спокойно могут, только те, кто
действительно выполнил свой долг в соответствии с буквой закона. Крест вдруг
спросил, - Саша? - А почему, не приехал
на свидание отец?
Не мог, он
приехать! – В больнице он, - кардиологическом центре. Сердце! Это серьёзно, -
сказал он. А у меня хорошие
новости. Меня через несколько дней,
увезут в Москву, – добавил он. Поэтому,
я должен сделать для тебя, последнее доброе, дело.
Здесь в
тюрьме. Подготовить тебя к зоне! Зона,
(исправительно-трудовая колония) это не следственный изолятор. И как тебя встретят на зоне? Это очень
важно! От этого будет, зависит, твоя
дальнейшая жизнь. Ты очень много узнал
здесь от меня и вёл себя правильно. Надо знать хорошо и порядки, которые
существуют на зоне. Все сокамерники внимательно слушали, - что он говорил.
Позвал меня на шконку. И продолжил.
Первое с чего начинается зона, это этап.
А что
этап? Я уже был два раза на этапе, -
ответил я. Этот этап особенный, – сказал он. Что нужно готовиться, - спросил
его. Он ответил, – да! К этапу готовятся заранее. Потому, что обычно
всё происходит, неожиданно и на сборы дают пять минут. Каждый складывает себе
кешар (сумку с оставленными для этой цели вещами), записывает адреса и телефоны
своих знакомых, откладывает чистую одежду (если она есть).
По твоему
внешнему виду и содержимому «кешара» можно будет предположить, какой «подогрев»
(передачи и денежные переводы) тебе поступают с воли. Принцип: встречают по
одежке, действует и на зоне, – продолжил он. Как я уже узнал. У вас со строгим
режимом две зоны, это на Сеиди и Туркменбаши. Обе сучьи зоны, а это Саша, –
плохие зоны. От таких зон, можно ожидать
всего, что угодно. И поэтому надо готовится, к худшему?
Обычно
территория зоны разделена внутренним забором на две зоны: производственную и
жилую. Производственная по виду похожа на любое предприятие. Жилая зона – ряды
одноэтажных корпусов, отличается от рабочих общежитий на воле, только большими
на 20 – 25 человек – спальнями. Нары ушли в прошлое. Осужденные спят на обычных
двух ярусных кроватях с панцирными сетками – «шконках», как здесь. В жилой зоне
клуб, столовая, медсанчасть. Осужденные в колонии разбиты на отряды по 80 – 100
человек.
Там есть
штрафные изоляторы (ШИЗО) и помещения
камерного типа (ПКТ), куда «закрывают» осужденных за разные проступки. ШИЗО это
как внутренняя тюрьма «неволя в неволе», человека лишенного свободы ещё раз лишают свободы. Срок пребывания в Шизо –
15 суток с выводом или без вывода на работу. Наказанные лишены прогулок и любых
развлечений, откидная койка на день поднимается к стене и закрепляется замком,
чтобы не отлёживал бока. Каждый второй день, приносят только хлеб и воду.
Чтобы угодить
в Шизо можно и за не застёганную пуговицу, за курение в не положенном месте, не
так глянул на начальника. Он всегда найдёт причину. Жестокостей хватает. В ПКТ
ограничений меньше, но и срок изоляции дольше – до полугода. ПКТ считается
более суровым наказанием, чем ШИЗО. Это максимальное наказание. Дальше – только
суд и перевод на тюремный режим. Тебе мой совет, меньше попадайся на глаза
начальству, офицерам. От них всегда гнилью пахнет. Особенно куму.
Через ШИЗО они
пытаются сделать из тебя стукача. Вербовке подвергаются все. Это самое
страшное. Там всё на виду. И за этими местами заключённые внимательно
наблюдают. Лучше не попадать туда. В зоне можно без труда определить, кто есть
кто, по наколкам. Татуировка для нас – это фрак с орденами. Чем больше мы
исколоты, тем большим уважением пользуемся у своих. Когда я пришёл к вам.
Почему вы узнали, - кто я? И распахнул свою рубашку. Видишь крест. Вот по
этому, вы определили. Спросил его, - чем отличается, крест на груди и звёзды на
плечах? Ни чем. Это одно и то же!
Татуировка, –
продолжил он. Визитная карточка наша, рассказывает о его специальности, прошлом
и жизненных установках. Собор означает верность воровской профессии, а
количество куполов – число «ходок» в зону, перстень на пальце с заштрихованным
квадратом говорит о том, что обладатель отсидел «от звонка до звонка». Крест в
перстне – карманный вор, череп – отличительный знак разбойника, это твоя
наколка.
Если у зека
имеется на теле татуировка, изображающая джина, вылетающего из бутылки, паука в
паутине или цветок мака, - перед тобой наркоман. Сердце, пронзённоё кинжалом,
означает: «судим за хулиганство». Кот в сапогах – вор. Звёзды на коленях –
«клянусь не встану на колени перед ментами». Череп с костями – «смертная казнь
заменена лишением свободы». Орёл – символ власти и воровского авторитета.
Чёрный парусник, знак грабителя – гастролёра.
А сложная
композиция – обнаженная женщина перед плахой и рядом палач с топором –
означает, что её обладатель убил жену за неверность и дал клятву в вечном
женоненавистничестве. Кинжал, воткнутый в горло, - клятва отомстить на воле знакомой
женщине за измену.
Люди, которые
провели долгие годы в заключении, обычно немногословны, следят за своей речью.
Они не забывают об ответственности за слово. Вместо слово «украсть»
предпочитают «взять без спроса». Все
зоны очень разные. Они отличаются между собой, как страны СНГ. На одной зоне одни порядки, на другой –
совсем другие. Мне было хорошо, когда я был на Севере. Хотя там тоже зоны очень
между собой отличались.
Допустим, со
стороны карт. Таких много было. Есть разные карточные игры, с которых хорошие
игроки имеют «капалку» (деньги). Деньги должны капать. Понимаешь? Если ты в эту
игру не сможешь играть, то ты всё – свободен. Лучше не играть. Если не можешь
играть – не играй.
Там никто
никого не принуждает. Но если ты проигрался, то должен отдать долг. Карточный
долг, как и каждый долг на зоне, - это святое. Если не уверен, что отдашь,
лучше не брать в долг и не играть в карты. Деньги на зоне есть, всегда были. И спрятать их при
желании всегда можно. Даже на себе самом. Знаешь, сколько в человеке всяких
отверстий.… Вот там и прячут. Это не считается «в падлу». Так можно спрятать
деньги. И не только. Можно в ушах.
Спросил
Креста, - а кого не любят на зоне?
Негодяев.
Негодяй, может быть, допустим, даже такой, который маленькую девочку
изнасиловать может. Негодяй тот, который может отца огорчить или мать. Таких
ненавидят. Такие, плачут и на зоне, и в тюрьме. Им никто не простит таких
поступков никогда в жизни. Как можно причинить зло матери? Мать это же самое
святое. Никому ни одна дочка, ни один сын не нужен, кроме матери. Это святое
дело. Только матери будешь нужен ты, будешь нужен ты, когда весь мир от тебя
отвернётся. Только матери! Есть и отцы, конечно сильные. Как твой отец.
А что
категорически запрещается делать в колонии? – Нельзя залезать в чужую тумбочку.
Нельзя предать товарища. В каком смысле
предать? – Спросил я. В самом
обыкновенном. Допустим, мы с тобой вместе что – то делаем, ты мне доверяешь, а
я хожу и на тебя «капаю». Это и есть предательство.
Нельзя одевать
«красную повязку» - это, значит, работать на МВД. «Красная повязка» - это на
бирочке, которая пришивается к одежде заключённого, маленькая красная
полосочка. Это значит, что ты подписал заявление какое – то, что ты участник
СВП (секции внутреннего порядка) – так это раньше называлось. И на бирочке,
допустим, у простого зека (мужика) нет ничего – просто бирка чёрненькая, а у
«полосатых» есть красная полоска.
На зоне может
быть ещё «испытание запреткой». Её устраивают не заключённые, а администрация.
Дело в том, что межу зоной и забором находится запретная зона – «запретка»
(полоса вспаханной земли). Эта запретная зона сделана для того, чтобы на
свежевспаханной земле оставались следы
наступивших на неё нарушителей (если такие появляются). Того, кто ступит на
«запретку», могут застрелить, а убивший конвоир получит отпуск. Про это и песня
есть. А чтобы земля на запретке оставалась свежей, её всё время надо рыхлить
граблями и разравнивать.
Очень часто
менты предлагают прибывшим с новым этапом зекам поработать на запретке. Менты
хорошо знают, что по внутренним законам зек, который вышел с граблями на
запретку, автоматически становится «козлом» (ментовским холуем). Ни в коем
случае нельзя выходить на запретку с граблями – сразу «козлом» станешь. Лучше
уж ШИЗО.
В чужие дела
на зоне нельзя вмешиваться? В разговоры нельзя встревать? Если идёт общий разговор, то ты не можешь
принять в нем участие. Но если идёт «конкретный разговор» - это другое дело. Ни
в тюрьме, ни в зоне нельзя влазить, если идёт конкретный разговор о чём - то
если идут какие – то разборки, то ты в эти дела не лезь, потому к этому ты
отношения не имеешь.
Потому что,
если ты влез туда, значит ты «подписываешься» (берёшь на себя ответственность)
за то, что ты за кого – то или за что – то отвечаешь. Значит, уже приходится
вместе с кем – то отвечать. Придется отвечать не за самого себя, а за кого –
то, за его поступки. – Ты хочешь сказать, -
что не нужно ни за кого отвечать?
Нужно. Только
смотря за кого. Вот, допустим, я с ним кушаю. А на него наезд, какой – то есть. Как же я за него не
вступлюсь! Или ты не вступишься? Да мы
Саша будем последними людьми! Пусть даже
он не прав, мы имеем прямую обязанность, вступится за него. А потом мы уже
будем с ним разбираться, если допустим, он не прав. Если его кто – то захочет
ударить или ещё что – то, то мы обязаны, просто вступится за него, а потом –
все остальное.
Это в том
случае, если вы вместе принимаете пищу? – Да. А если я вместе с тобой не ем и
ты виноват, то зачем ты мне нужен. Ты виноват, зачем я буду за тебя отвечать?
Зачем отвечать за любого проходящего?
Вот ты вступишься за любого проходящего? Нет естественно. Об отношении межу
заключёнными расскажи. Какие у вас были «касты» или категории. Естественно,
категории были. У нас – как везде. Были у нас такие: «хороший мужик», «плохой
фраер», «хороший фраер», «блатной», «зажигающий».- Кто такой «зажигающий»?
«Зажигающий» - человек, который диктует условия всей зоне.
Были у нас и
«волки – одиночки» - это опасные люди. Почему? Одиночки всегда были очень
опасными, их и называли «волками». Жили сами по себе: ни ты мне, ни я тебе
ничего не должен. Такой волк не знавал никого: ни «мужиков», ни блатных. Сам по
себе жил. А коснись чего, это был страшный человек. «Волк» один питается, один курит, сам по себе
живет. «Мзду», конечно, он в
обязательном порядке выплачивает в общак.
Если кому – то
нужно в ШИЗО передать что – то, он всегда отдаст то, что положено. Но его лучше
особо не трогать. Его попробуй, коснись, это очень страшно. К нему никто и не
лезет, Он никому ничего не обязан, никому не должен. Он живёт сам по себе. Всё.
Живёт один. Живёт и отбывает срок. Потому он так живёт, я думаю, что много раз
жизнью был наказан и уже никому не доверяет. Я так считаю.
Сильный «волк»
- это одна сторона одиночки. Сильный «волк» сам всех отвергает. Он независим.
Он сам выбрал одиночество. А есть совсем другой вариант, когда человека просто
отбрасывают. Это одиночка не по своей воле – отверженный. Есть разные стороны
одиночества.
- Кто такой «фраер»?
Как тебе сказать,
это такой, каких сейчас много развелось. Знаешь, ходят такие, крутые, «пальцы
крутят». Бывают «хорошие фраера», а бывают и плохие. Но знаешь, есть такая
пословица на зоне: «Лучше быть хорошим мужиком, чем плохим фраером».
А как бы ты
посоветовал вести человеку, который первый раз попал в места лишения свободы,
который вообще не знает ни о каких внутренних законах? Такой как я?
Если хороший
человек ему сразу попадётся, то он ему посоветует и всё объяснит. А если он
пришёл, а там ему попадется фраерок такой, который будет думать только как бы
его «обуть», то есть одурачить, -
сложно. Если нет конкретных
знакомых, то хороший человек всегда «подогреет» и объяснит, чего нельзя делать.
Это в обязательном порядке. Тебе Саша
это не грозить. Помнишь главную заповедь зека. Я ответил, - не верь, не бойся, не проси! Правильно. Эти три слова обо всём говорят. Выполняй. – И
всё!
- Есть ли там женщины?
Ты пятнадцать
лет отсидел. Это целая жизнь. Какое у
тебе самое яркое воспоминание? Это воспоминание о друге. Был у меня один
человек. Шурка – мой кентяра. Погоняло его «Дюба». Если только понять кто – то
сможет. Это был человек! Он из Орловской области, Золотухинского района, будка 492 километр , там его
мать живёт.
Мы с ним
разбивали пол - лагеря. Он боец! Это
всё. А я только на подхвате
стоял, только, чтобы со спины не ударили. Как мы это делали? Мы делали
это кулаками и ногами. Вдвоём. На весь лагерь. Я не знаю, где он сейчас.
Скажи, а там,
на зоне, совершенно другая жизнь идёт? Или, в принципе, она мало, чем от жизни
на воле отличается?
- Знаешь, чем
отличается? Ничем! Везде есть собаки, а есть люди.
- А где тебе
было лучше: на воле или в зоне?
- Знаешь,
Саша, есть такая поговорка: «Лучше дома есть чужой хлеб, чем на зоне свой!»
Что тебе
рассказал. Ты хорошо запомни. Веди себя,
как вёл, оставайся мужиком. Тебе неоднократно, говорил отец. Умей давать
сдачи! Но за дело! Не беспредельничай. А сейчас иди. Отдыхай.
И я устал!
Вернулся к себе на шконку, многие слушали рассказ
Креста. Так же, как и я, осмысливали сказанное. Всем нам предстояло испытание
зоной. А Крест эту задачу, решил, двумя словами. Сам будешь вести себя
нормально и всё, будет нормально. А наука эта сложная, многообразная.
Много
всевозможных деталей, которые надо запомнить и уяснить. Ни в одной книге этого
нет. Там много легенд, сказаний, а главное, психологические отношения. Надо
быть человеком, даже в этой помойке. Не зря говорил Горький, человек это звучит
гордо. От сказанного Крестом, почувствовал себя увереннее. Надо следить за
собой ежедневно. И укорил себя в том, что сегодня не почистил зубы. Так можно
опустится, до клички «мухомор» это те, кто за собой не следить, такой, как
Яшка.
Взял свою
тетрадь и стал готовиться к написанию кассационной жалобы. Что писать, не знал,
мысли путались, не согласен бал со всеми пунктами приговора. Прочитал снова обвинительное заключение и
пришёл к выводу, что судья переписал всё
обвинительное заключение в приговор. Надо выделить главное и написать
сжато, но чтобы мои доводы дошли даже, до бесчувственного судьи.
Чтобы не было
и тени сомнения в моей правоте. И подумал, это будет последняя попытка, надежды
на справедливое решение вопроса не было. Но внутренний червячок, где - то
далеко внутри говорил. Не может быть, чтобы
перевелись честные и порядочные судьи. Они есть и я должен, обязан,
попасть к такому судье. В Верховном суде, сидят люди, повидавшие много судеб и
хорошо должны разбираться в законах. В моём деле всё лежало на поверхности, не
было юридических сложностей.
Только надо
было прочитать дело и восстановить справедливость. Но не давал покоя один
вопрос. Ведь Эркаев в совещательной комнате был 4 дня и, наверное, ни один раз
консультировался в Верховном суде. Не мог он один, решить такой вопрос. В своих
раздумьях, окончательно запутался, не мог сосредоточиться. Взял свою тетрадь и
на память стал рисовать, всё что видел, когда везли в Ашхабад.
Вокзал, горы,
прилигающию территорию железнодорожной полосы. Получилось удачно. Керим обратил
внимание, что я рисую. - Сказал:
– Саша, а у
тебя вокзал не плохо получился. Вот бы тебе карандаши? Можешь меня
нарисовать? Почему не могу! Тогда нарисуй? Его попросил, чтобы он сел на шконку ко мне
лицом и чтобы он не двигался. Стал рисовать его лицо шариковой ручкой. В тетрадь
всё время заглядывал Айли. Потом он, сказал:
– Керим
смотри? Как будто сфотографировал. Но черты лица были еле узнаваемы. Посмотрел Керим. И заявил, - что - то есть, а так, мазня? Все
успокоились. Стал к лицу пририсовывать
туловище. На груди его нарисовал мечеть и четыре башни, на плечах воровские
звёзды, на руках змеи и все рисунки про которые рассказывал Крест. На рисунок глянул Айли. И воскликнул:
- Керим!
Смотри, - Саша тебя сделал туркменским
вором в законе. Все стали рассматривать
рисунок и смеяться. Заглянул на рисунок
и Керим, сказал, – что вы ржете. Крест
ответил:
- Керим, ты
уже к звёздам первый шаг сделал. Ты
смотрящий по камере? Осталось по корпусу, Сизо. А там, чем чёрт не шутит,
станешь смотрящим по зоне, и останется один шаг до короны. Керим ответил:
- Нет.
Моя шея такую ношу не выдержит.
Обратившись к Кресту:
- Мне до вас
ещё далеко. Крест ответил, – плохой
солдат, кто не хочет быть генералом.
А за
самокритичность, приветствую. Хочу быть хорошим мужиком. И всё! – Отвечать за других, – не смогу. И не хочу!
Отсижу своё,
положенное. А там время покажет! В жизни всякое бывает? Крест ответил, - правильно рассуждаешь. За
это хвалю. Проснулся вновь прибывший парень, который назвался, погонялам
«Чапой». Спросил Креста, – я второй раз сел, меня могут сделать вором? Крест
ответил, – ты уже вор.
А остальное,
от тебя зависит. У тебя на левой руке
есть наколка, корона – приветствие. Ты
уже не последний человек. Чапа был
парень не старше 30 лет не высокий, сухой, жилистый, очень подвижный. Он
оживлённо жестикулировал, очень напоминал обезьяну.
Крест, спросил
его, – кто он по жизни? Чапа ответил,
- карманный вор. Но менты не могли его поймать с поличным.
Положили 2 грамма героина в карман. И спалили!
– Вот за это и сижу.
Кому докажешь,
– что я не верблюд. А работал я в казино в Ашхабаде. Иностранцев разгружал от зелени (долларов).
За это менты
на меня и окрысились. Отдохну от
«праведных трудов», пару лет. Все
засмеялись. Керим сказал, -
отдохнёшь! По твоей статье, тебе
корячится от 3 до 10. Чапа ответил, – не
гони! Мне до трёх.
До трёх, у
кого 0, 5 грамма, а у тебя 2 грамма.
Взял уголовный кодекс и прочитал. – Статья 292 ч. 1 от 3 до 10. А так, как у тебя третья ходка милый, –
десятка! Что сделалось с Чапой. Он завизжал, - схватился за голову, стал
крутиться, вертеться.
Приговаривал:
– Волки
позорные, сволочи, ментяры поганые. Что
они сделали со мной. Нашли на тебя
управу:
–
Неуловимый! Вся камера, не знала что
делать, - не то смеяться, не то плакать. У Чапы вид был жалкий.
Он сжался,
потускнел, упал на шконку и долго лежал без движения. Через час послышался шум
в коридоре, беготня, баландёр открыл кормушку и объявил, – шмон!
Все начали
прятать ножи, деньги. Айли метался по камере, в руке была, колода тюремных
карт, которую до этого никто не видел, в другой руке держал деньги. Он от
испуга, растерялся и не знал, что делать. Встал Чапа, взял у него карты и
деньги в руку и прижал пальцами.
Когда
закончился обыск. Зашли в камеру. Чапа отдал Айли карты, деньги, записную
книжку и ручку. Айли сказал, – записная книжка и ручка не мои. И вернул
Чапе. Керим спросил:
– А это
откуда? Чапа смеясь, ответил, –
омоновца! Когда они зашли, я положил
карты и деньги одному в карман. А когда
выходили, – забрал обратно своё и прихватил записную книжку и ручку.
Керим сказал,
– книжку надо вернуть? Эти псы обнаружат
пропажу, снова вернутся и будут всех пересовать. В это время послышался шум в
коридоре. Керим постучал в дверь. Дверь открылась, - в камеру вошёл дежурный.
Керим подошёл к нему и сал жаловаться, –
что их камеру, уже 15 дней не водили в баню. Рядом крутился Чапа.
Когда дежурный
ушёл. Чапа обрадовано сказал:
– Всё в
порядке, записная книжка у дежурного в кармане. Крест сказал, – да! Ты Чапа мастер высокого класса, – что – то
можешь? Все стали хвалить Чапу. Он
оживился. Теперь здесь, я потеряю
квалификацию. Айли ему ответил, – ничего
всё в порядке.
У дубаков наши
деньги будешь тырить. Все обсуждали и восхищались поступком Чапы. Он же снова
впал в апатию, погрустнел. Стал спрашивать, - где найти дури. Чтобы забыться. Видно было, как ему было
плохо.
На следующий
день утром Кресту объявил баландёр, - чтобы готовился к этапу. Керим взял
целлофановый пакет и стал откладывать наш неприкосновенный запас: шпроты,
тушёнку, отсыпал чай. Взял баклажку.
Сказал:
– Сергей
Николаевич? Вам чай покрепче сделать?
Крест ответил, – братишка! Этого
ничего не делай? За мной спец конвой, –
там всё есть, что собрал. Верни, где лежало!
Вся камера
была возбуждена. Кто - то задавал вопросы, кто - то, что - то спрашивал.
Все понимали,
что прощаются с легендой, умным наставником, порядочным зеком. Так не
объявившим у нас, что он вор в законе. У
всех обитателей камеры, не вызвало даже тени сомнений, что он самозванец, не
могли даже подумать. Так высок был его авторитет.
И он это
доказал. Он встал. Обвёл орлиным взглядом камеру и уперся взглядом в меня. На глаза у него навернулась испепеляющая грусть. Позвал меня
к себе, поставил рядом, сказал, - он самый молодой в этой камере!
Он получил срок самый большой, за то, что ничего не делал. Я изучил его
дело и за слова отвечаю.
Это жертва
беспредела, со стороны, следователя и судей. Вёл он себя, как мужчина, ни одной
слезинки, я не видел. Знает наши
законы. Потом резко повернулся, обнял и
сказал, - Саша?
- Не подведи
своего учителя. Будь всегда таким, каким
есть.
Тебя я
найду? Через кого? Ты знаешь! Открылась дверь. Контролёр назвал его фамилию. Сокамерники
окружили Креста, стали прощаться. Контролер стал торопить его. Он снова подошёл
ко мне, в руку положил стеклянные чётки, сказал, - они для меня очень дороги.
Держись
Саша! Ты всё выдержишь сынок! И ушел. Закрылась дверь. В камере стояла
гнетущая тишина, - всё молчали. Почувствовал внутри, какую – то пустоту, чего –
то не стало. За пять месяцев проведенные с ним, столько узнал, как будто
прочитал не один десяток книг, эти знания были уже во мне. Они впитывались, как
губка, как компьютер. За своё пребывание в Тедженской тюрьме, он не позволил,
никого, ни обидеть, ни унизить, принимал разумные решения.
В последнее
время даже администрация обходила нашу камеру стороной. А жизнь между тем
продолжалась. Чапа пришёл в себя и играл в карты с Айли. Проигравшему Айли,
картами беспощадно бил по носу и приговаривал, - чтобы карты не прятал от всех
шельмец. Керим объявил, - что, как было
при Кресте, так и будет. Наша хата будет правильная. Чапа добавил, - тише едешь
– никому не должен.
Через два дня
приехал мой адвокат. Он привез уже отпечатанную кассационную жалобу в Верховный
суд. Прочитал её, - она была написана хорошо, убедительно. Спросил:
- Когда будет Верховный суд? Оразов ответил:
- Суд состоится, в течение месяца и тебя будут
держать в Теджене. После суда ещё десять
дней, пока приговор не вступить в законную силу. А надежда есть, - что
Верховный суд изменить решение?
Они просто обязаны отменить приговор!
В крайнем случае, срок уменьшить, – вы верите в это?
– Да, я
верю! Порядочные люди ещё остались. А когда меня вызовут на суд? – За три дня до
суда. Настроение у Оразова было, какое – то подавленное. Он думал о чём – то другом. Попрощавшись, он ушёл. Вернулся в камеру, все
отдыхали, было тихо и спокойно. Лёг на шконку и я. Наступило ощущение того, что
последнею заботу сбросил с плеч.
Оставалось
только ждать и надеяться. Страх перестал душить меня по ночам, я научился
скрывать его глубоко внутри. За эти шесть месяцев, я многому научился, уже
знал, что делать, в той или иной ситуации. Я понял главное, не надо никого
бояться. Зеки сами себя бояться.
А бояться они
не известного. Эту школу я прошёл, тяжело, но прошёл. А рецепт один, - надо не
делать подлости другим. Оставаться самим собой.
Не вступать ни
в какие интриги и не пытаться, кого – то обмануть. Даже в мелочах. Понял истину. Всё, что есть хорошее в жизни,
либо не законно, либо аморально. За всё хорошее нужно платить, за не
хорошее переплачивать.
Жизнь похожа
на лестницу в курятнике – короткая и вся в дерме. Существует ли другая жизнь,
наверное, существует. Мне не повезло и это обидно вдвойне. Что остаётся? А остаётся жить и надеяться, на что? Эти мысли не выходили из головы.
Так не заметно
и быстро пролетел октябрь.
Всех старых
обитателей камеры разбросали в разные стороны Туркменистана. Керим и Чапа
получили по десятке и отбыли в лагерь строгого режима в г. Сеиди. Айли перевели
в другую камеру. Я уже стал старожилом и встречал таких, как я, когда первый
раз прибыл.
Напуганных,
молодых, не обтесанных, покалеченных судьбой ребят. Передавал свой не большой
опыт.
Я был оживлен,
приподнят не тем нервным возбуждением,
которое бывает почти у всех, попавшим в тюрьму. Следственные ведь и смеются чаще, чем надо, по всяким
пустяковым поводам. Смех этот молодцеватость – защитная реакция арестанта,
особенно на людях. Тюремный день проходит не напрасно, тюрьма умеет свои
законы, и выполнение этих законов воспитывало характер, успокаивало новичков,
приносило пользу. Арестанты, получившие срок, рвались из тюрьмы в лагерь. Там –
работа, здоровый степной воздух, досрочное освобождение, переписка, посылки и
передачи от родных. Человек всегда верит в лучшее.