А. Широбоков. СТЕНА: Акдаш - сучья зона. Амнистия-помилование

Впервые опубликовано 15 марта 2013 г.

НЕ ТАК УЖ СТРАШНО, ПРИВЫКНЕШЬ

  

С раннего утра начинается, Саша, твоя новая работа. «Привыкнешь», - как пароль, повторяешь слова начальника с погонами. Сердце бешено колотится, после мирного разрешения маленькой войны между Тойли и моими новыми сокамерниками. Тебе разрешено свободно выходить из барака. Иди на все четыре стороны Саша! Пожалуй, «на все четыре стороны» слишком вольно. Пока ты можешь идти на работу по точно определенному маршруту. Как трамвай не может идти не по рельсам, так и ты не можешь отклониться от своего маршрута.

Тебе объяснили путь к куче с песком, и ты шагаешь зимней дорогой, правда, назвать это дорогой нельзя. Утоптанная территория лагеря, устланная мелким песком. Легкий морозец, солнце над всей зоной, грудь твоя начинает дышать глубоко и часто. Тедженская камера, вагонзак – темнотища, вонь, ощущение давно не мытого, грязного тела. Воздух густой и свежий, словно жидкость, какая-то. Ты вроде и не дышал всё это время. Барак, это не тюремная камера и не вагон, однако в комнате тесно, нет никаких условий.

То ли здесь, на воздухе и под негреющим солнцем! Сочный воздух льется в глотку, и ты ощущаешь, как расправляются лёгкие. Воздух, необъятность свежего воздуха – это и есть воля, свобода! Хотя ограничена территорией лагеря, но, тем не менее, всё равно свобода! Смотрю на проходную и вдруг оттуда выходить, ненавистный Бегджан. Обретя объект мщения, я теперь мог направить на него весь огонь ненависти и гнева.

В мыслях своих, я десятки раз испепелял его проклятого, этим огнём. Откуда эта бессовестная публика, которая мнёт и психически давит таких, как ты? Он, гад, всё оплевал, испоганил. Вот ты и скажи, - зачем это, кому надо? Догадываешься Саша, это по твою душу. Начинаю чувствовать, дышать становится трудно, тяжко, дышать то не чем!

Именно сейчас, когда воздуха так много, дышать особенно тяжело, хуже, чем в камере. Среди этого простора, ты задыхаешься, с жалостью думая о себе, я заключенный, я человек лишенный воздуха свободы, я не человек, любой дядя в погонах волен, остановить тебя и направить тебя, куда ему вздумается. Кстати, вот и он, упомянутый дядя в погонах, Бегджан останавливается буквально в двух шагах от меня.

Посмотрел на меня. Арслан спросил, - какие-нибудь проблемы, гражданин начальник?  Он посмотрел на нас, – нет.  К вам у меня нет вопросов. Продолжительным взглядом, посмотрел на меня.  Он своим видом дал понять, - никуда голубчик, ты отсюда не уйдёшь, не убежишь, не уедешь, не улетишь, никуда? Сколько бы ты теперь ни ходил вот так, сколько бы ни шагал – в мороз, в дождь, в пасмурную ли, прекрасную ли солнечную погоду, - тебе всегда будет нестерпимо душно и нестерпимо тяжко, тебе всегда будет нечем дышать. Он вальяжной походкой, пошёл к другой группе заключённых.

 «Привыкнешь. Не так уж страшно», - снова вспоминаю эти слова. Притерпишься -  иного тебе не дано. Голова разламывается от мыслей. Куда нас привезли? Что такое лагерь? Какое-то особое государство, в государстве. Свои законы, свои особые отношения, свои порядки, свое отношение к обществу, которое осталось там за забором запретики. По виду всё вроде, как у нормальных граждан. Но между нами огромная пропасть, которую не в силах никто соединить.

Если у лагерника, к примеру, возникнет необходимость пожаловаться на что-то или на кого-то, он может изложить жалобу на бумаге и опустить её в «ящик для заявлений». Такой ящик висит и у нас, и шутники называют его «ящик для, дураков». День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем новичок становится настоящим лагерником, привыкает. Ты тоже привыкнешь Саша!

Привыкнешь говорить о себе условно, таким кодом. Например, кто-то в зоне спрашивает:

-  За что сидишь? Ты называешь статью и срок наказания. На твой вопрос отвечают таким же кодом. И он, и ты молчите, когда кто-нибудь, из лагерной администрации повторяет:

- «Искупишь вину перед народом». Никто не возражает, мол, мне нечего искупать. Из разговора с большим начальником ты понял: о своей невиновности и прочих таких вещах говорить бесполезно.

Тебе ответят: - «Все невиновные, известно». Или, - выходит, по - твоему, органы сажают в лагеря невиновных, - да? Работа у нас не мудреная, главное, говорят, полезная для вас. Но и здесь не работающих набиралось очень много, не работали смотрящие по комнате, велаяту, повара, всякие дневальные, те, кто платил начальству. Но я об этом не думал, мне нужна была работа.

Не работающими разыгрывалось представление: - «Мы работать не многим, пусть работает Ибрагим». «Лопата, лопата, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся».

К вечеру возвращались «домой», в наш барак. Обмениваемся впечатлениями за день. Азат с Сердаром, по уши влезли в хлопоты, у них не бывает досуга, они постоянно сражаются с несправедливостью. Организуют всякие интриги, провокации, продолжают молча противопоставляет себя Тойли. Обстановка такова, - не мира, не войны.  Бяшим-ага выздоровел и приступил к поварским обязанностям.

Наше главное развлечение вспоминание о девочках.  Дома мы пошли бы с ними в кино, на дискотеку или просто гуляли бы. А здесь девочки запрещены категорически, противопоказаны свирепому режиму. Да и какая может быть в этом реальность, если фактически девочек, а вернее женщин в лагере – единицы в поле зрения.  Итак, не надо о девочках, не нужно думать о доме. Каждый внушает себе, - не тронь, не думай об этом.

А о чём думать? Вообще поменьше думай, поменьше вспоминай, поменьше задавай вопросов себе и окружению. Но что делать с глупой головой, с так называемым разумом?

Его же забыли отменить в приговоре, он действует, будоражит, тревожит. Действует наяву и во сне. Наяву и особенно во сне приходят девочки, как их много, приходят дом и воля, приходят воспоминания. Часто вспоминаю своих друзей: Алишера, Сердара, Колю, который так же, как и я в лагере. Часто вспоминаю его, о своей болезни, он никому не признается, будет терпеть. Насколько его хватить?

Приходят вопросы, -  злые, мучительные, проклятые вопросы. Никто не может, ответит на твои вопросы, Саша. Знают ли вверху, что происходит.  Не могу  понять, почему, не отвечают, на 15 заявлений отца. Отец всё время говорит, потерпи, не много и тучи рассеются. Увы, они не рассеиваются. Я заключенный, я преступник и никто не собирается исправлять чудовищную ошибку.

Дни идут, течёт драгоценное молодое времечко, течёт меж пальцев, словно песок, удержать невозможно. И никто не помышляет удерживать, наоборот, каждый шире растопыривает пальцы: теки быстрее, песок, скорее бегите дни, скорее, ещё скорее! Ты всё подсчитал, сколько-то, дней отсижено в тюрьме, которые засчитываются один за один. Их ты чистоганом вычитываешь из общего числа 4380 дней положенных по приговору (365 х 12).

Вот эти отставшие 4290 дней и расписаны в твоем заветном календаре, это число ты аккуратнейшим образом убавляешь перед сном на единицу. И чем меньше число, чем ближе заветная дата, чем ближе огонёк в ночи, чем ближе твоя финишная ленточка.  Тем сильнее тревога, тем всё острее язвит, и колет душу главный вопрос, - а не рано, а не напрасно ли ведешь счёт, настанет ли, в самом деле, конец ожиданию, коснёшься ли ты грудью ленточки финиша. Спадут ли когда-нибудь оковы с твоего сердца?

И нет, нет у тебя уверенности. Да, Саша, главный и самый проклятый вопрос будет ежедневно и ежеминутно жечь тебя, ранить днём и ночью. Особенно по ночам будет, тихонько шевелиться в тебе, будет бить барабанным боем, взрываться громами. Ты научишься не задавать главного вопроса, привыкнешь ничем не выказывать своего сомнения. Научишься безграничному и благородному терпению.

Научишься лихо, хлестко отвечать товарищам по работе, по бараку, по несчастью на тот случай, если у них иной раз прорвётся к тебе, самому юному на зоне, жалость, безотчетное желание подбодрить тебя толчком плеча, просто взглядом внимательных, всевидящих глаз. Часто теперь, когда на меня, теснясь, набрасываются воспоминания. Я думаю,  и всё-таки  было, начало «пути», двухтысячный год ещё только приближался.

 АМНИСТИЯ – ПОМИЛОВАНИЕ

  

Леденеет сердце от мысли, что ещё предстоит испытать, перенести. Впереди маячила ещё длинная дорога, усыпанная гроздями колючек, интриг, всевозможных не объяснимых неизвестных ловушек. Так притираясь, привыкая, я в зоне провёл, полтора месяца. День за днём продолжали просеивать песок, нас никто не торопил, и мы не усердствовали.

В комнате обстановка, благодаря Бяшим-аги протекала спокойно. Тойли не вмешивался в наши дела. К Сердару приезжала, жена и наши съестные запасы пополнились. Питались так, чтобы не быть голодными, хватало только на приготовление, какого-нибудь жиденького супа. Мои деньги шли для нашей комнаты, на покупку продуктов и сигарет, которые нам продавали по двойной цене. Да и деньжата мои быстро растаяли.

По лагерю разнеслась весть, что Президент подписал указ, о ночи всепрощения. Но сам указ, никто не видел. Все знали, что 19 февраля Президенту исполнится 60 лет. От него ждали золотую амнистию. Каждый из нас лелеял надежду, что он должен попасть под это помилование. Что будет амнистия или помилование?  Если амнистия, то какие статьи попадут. Всё это было покрыто тайной.

У меня была уверенность, что уж кто-кто, а меня должны были помиловать в первую очередь. О своей уверенности, боясь сглазить, ни с кем, ни советовался. В комнате оставался один человек, который трезво оценивал создавшую ситуацию. Это Бяшим-ага, который обрушил на наши головы, правду-матку.

 Говорил, – зачем вы себя травите этими разговорами! Строите планы, мечтаете, будоражите своих родителей и жен.

У вас, у всех тяжкие приговоры, а какие сроки!? Я, не вдаваясь в правильность и справедливость приговоров. Запомните одно, Верховный суд, свои ошибки не признает. И на этот счёт, не стройте иллюзий. Комиссия, которая работает уже неделю, кого-нибудь, вызывала из нашей комнаты? И ответил, - нет.

Азат вспылил. Зло ему ответил, – типун тебе на язык, накаркаешь

Бяшим-ага ему ответил:

- Я не гадаю, на кофейной гуще. А придерживаюсь, логике здравого смысла. Повернувшись, он обратился, к кому-то, но не к нам. Боже, какое безумное время, - стали сходить с ума те, у кого ума никогда не было. Азат повернулся к нему, – ты говоришь в мой адрес. Бяшим-ага улыбнулся, подошёл к нему, – дорогой ты мой! Я с великим удовольствием, всех бы вас выпустил  и взял бы ваши сроки себе!

Но, ты Азат, иногда так начинаешь тормозить, что остановиться, не можешь! Запомни от нас уйдёт Саша!  Кто хочет со мной поспорить?

Азат спросил, - на что? Бяшим-ага ответил, - называй сумму?  Я отвечу, – а ты ответишь?  Азат задумался. То-то дружок!

Здесь зона, отвечать придется, – а чем, ты знаешь? Подбежал, к Бяшим-аги Саша, – спорим со мной?  Бяшим-ага посмотрел на него презрительно. С тобой балаболка, - я спорить не буду:

- Ты гол, как сокол! Да к тому же мошенник!  Всё равно не ответишь! Что мне твою задницу на проходной ловить! – Да! Тебя Саша, я изучил досконально, что ты сейчас, горбатого лепишь, всем ясно. Пообещаешь гору денег, что будешь, к нам привозить дачки. Но этого не будет! Что молчишь?

– Повякай, повякай, для разнообразия! Саша вскочил, - стал бить себе в грудь. Ну, ты старый лось в натуре, зачем ты так!  Бяшим-ага ответил:

- Саша, жизнь есть жизнь, в какой бы позе она не проводилась. Послушай старого. К тебе уже полгода, никто, ни приезжал. Правильно? Он ответил, - да! Отец твой в Узбекистане, колхозник. Сам не знает, как прокормить себя. Твоя жена с грудным ребенком в Ашхабаде. Ты подумал, на какие шиши, она живёт? – Нет. А не приезжает к тебе потому, что не на что ехать. И посылку отправить не может. Так, что не ерепенься и не дергайся!

Прав Бяшим-ага, к сожалению прав. А ты, может быть, и захочешь, к нам приехать. Но то же не сможешь, так как, не будет денег, если к этому времени, кого-нибудь, не обманешь и не кинешь? А потом увидишь ребенка, жену, сердце кровью обольётся. Забудешь, про всё. Пойдёшь работать, если возьмут, судимого на работу. Забудешь, ты нас, Саша? Сколько освободилось, хоть один приехал к нам?

Обвёл взглядом комнату. Ну, что молчите? Нечего сказать? Так, что Саша, свои эмоции прибереги, для освобождения. Вот это называется жизнью. Саша опустил голову и ничего не ответил. Своей железной логикой, он пригвоздил всех нас к стене. Лучше сейчас по-переживайте, чем получить удар ниже пояса, когда будут по радио объявлять помилование. Но вы так на меня не смотрите, - я не пророк. Может быть, у кого-то из ваших родителей, есть большие деньги?

Стоимость освобождения, все знаете, 1000 баксов за год и ты на свободе. Посмотрел на меня:

- Как у тебя настроение? Сокамерники тоже повернули головы в мою сторону.  У меня настроение, как и у всех. Он ответил, – да!

У тебя другой случай! Продолжил. У следователя твоего, пусть ему будет, земля пухом. И грязно выругался.  Фантазии не хватило.

Присобачил, хищение охотничьего ружья из собственного дома. Даже не кражу. Арслан спросил, - какая разница?  Бяшим-ага ответил, - разница большая. За кражу Саше, дали бы три года. И он бы выскочил отсюда, белым лебедем. А хищение, это уже десятка. Кража от хищения отличается тем, что кража есть тайное хищение чужого имущества. А Саша чужое имущество не брал. А взял своё. Вот в чём парадокс.

Арслан воскликнул, - так значить, тебе Саша горбатого слепили!  Ему ответил, - выходит так. Бяшим-ага посмотрел на меня и сказал:

- Такой и у меня был сын. Знал бы, что такое может случиться. Взялся за голову. Тихо сказал, - вот кого жизнь режет, по всему живому. Вот, кто должен уйти. Сокамерники притихли. Бяшим-ага словно топором  обрубил все наши надежды на освобождение. Он одним взмахом похоронил, наши мечты и желания.

В душе, каждый из нас, ругал его, но разум говорил, - Бяшим-ага прав. Зона бурлила. Несмотря ни на что, всё равно, надежду не возможно было, так просто заглушить. У нас никто не верил в чудо, я тоже перестал в него верить. Чудес, к сожалению, не бывает. А чудеса бывают!

Зона пребывала, в не терпимом ожидании. Резко сократились нарушения режима. Любые самые нелепые распоряжения администрации выполнялись беспрекословно. Смотрящие притихли, переменились.

Они тоже ждали помилование-амнистию. За какое-нибудь не значительное нарушение, мечты могли рухнуть, в одночасье. Здесь в лагере, во время приближения помилования-амнистии, люди выглядели в настоящем обличии. Они словно голые, без одежек. Меня очень раздражало их перерождение, куда делась их озлобленность и ожесточение, вылезавшее наружу. Такого на воле не увидишь! Правда, зеков, привыкших, прятать свои недостатки, не так уж много.

Большинство не притворяется, это хорошо. Особенно это проявилось в настоящее время. Ничего человеческого им не чуждо, даже отморозки притихли, тоже чего - то ждут. А ждут-то все одного, свободы. Разговаривая с Акмурадом, он смеясь, говорил, - повяжи им сейчас пионерские галстуки и они будут их носить. А песни они будут петь, спросил его:-  Какие песни?  Да пионерские.  Он засмеялся и ответил, - они слов не знают.

Акмурад обратился к Бяшим-аге, - если бы тебе пообещали свободу. Ты одел бы пионерский галстук и пел бы пионерские песни? Он повернулся к нему, пальцем покрутил около виска, – что крыша с рельс съехала, да! Продолжил, – в детский сад вас надо отправить, может, поумнеете.  Добавил:

– Ох, ребята, я беседую с вами, даю бесплатные советы, а ведь мне самому, так плохо, хуже всех!

А вы пионерский галстук! Да хоть хомут оденьте. Мечтать не вредно. Мне не нужен, дешевый понт! И вам не нужен! А теперь Акмурад, - хиляй отсюда, пока тебе по башке не надавал! За твои дешевые вопросы. Акмурад ответил:

- Ты, что старый, шуток не понимаешь? Не до шуток мне. Идите от греха. Ваши заморочки, меня доконали. Вид его напоминал стервятника, высматривающего добычу. Брови слегка дрогнули, губы сжались, ещё чётче обрисовался упрямый рот.

Мы поняли, что Бяшим-ага психует, нервничает. Лучше всего уйти от него. Дать ему возможность успокоиться. Взял Акмурада под руку и увёл из комнаты.

Вышли из барака. Вечер был тёплый, хмурый и грустный – один из тех дней, когда такие заведения, как лагерь, принимают особенно деловой, тоскливый и кислый вид. Зеки разбившись группами, около барака, присев на корточки, курили, и все обсуждали предстоящею, помилование – амнистию.

Никакие доводы, убеждения, что вы ребята не подпадаете, не действовало. Мы с Акмурадом пошли вокруг барака. Многие так поступали и во время прогулок обсуждали наболевшие вопросы. С зеками, я сближался постепенно, познавая их склонности, привычки, характеры. Но к Акмураду, идущему рядом со мной, я сразу проникся симпатией, сознавая, что зачатки будущей дружбы, были посеяны.

Пройдя метров десять, Акмурад заговорил, – в душе есть, какая-нибудь надежда, что можешь выскочить? – Скорее нет, чем да! Акмурад задумавшись, прошёл метров пять. Ты ошибаешься, - свободу, если очень жаждешь, её можно, оказывается, выцарапать и ногтями! Видел я твой взгляд, тогда в бане, когда разговор зашел про побег. А думаем, мы Саша, - об одном и том же!

Того, чего нет у нас, – чего нет?  Ты, брось мне арапа, заправлять!  Соседям, ты втер очки, - а мне не вотрешь! Скажи, - зачем так пылить в глаза? Ты пургу пускаешь!

А чего нет? Ты сам прекрасно знаешь. Но я повторю эти слова. Да, одного только нет, - волюшки и свободушки. В эти слова, он вложил, всю боль своей души. Задал ему вопрос, – ты сказал, что свободу можно выцарапать и ногтями? Ты имел ввиду, подкоп? То, это не возможно, кругом одни камни.

Акмурад посмотрел на меня. Не доверяешь, так и скажи? В таком деле, надо доверять и проверять. Он продолжил:

- Если нас застукают, то путь у нас один, тюремный режим. А тюрьма отсюда близко. Всего сорок километров. Что я тебе буду говорить, - принимай за сказку. А потом сделаем вывод. Если бы ты появился здесь, месяца за четыре, то мой план, мог быть осуществлён. А тебе, - я доверяю! Сам не знаю почему.

Если ты окажешься стукачом, то никому не докажешь, нас двое. А если я стукач, такой же вариант. Но об этом, ни одна живая душа, не должна знать. Разговоры вести надо, только на этой тропе, тропе безопасности. Никто, не подслушает. А почему время подходящее. Да потому, что зона перед амнистией - помилованием превращается, в послушное стадо. И администрация, и солдаты, ослабляют режим. Их нюх, притупляется.

Это длится, всего две недели. А потом снова прессовка. Посмотри на смотрящих, - они словно пионервожатые. Добренькие, покладистые, от одного их вида душа млеет. На это время перестают жрать водку, на общаковские деньги. Наркотики попрятали, барыги заглохли. Вот это и будет, наше с тобой время. Ты, как - то обмолвился словами. Спросил, какими? Он продекламировал:

                                                  Гляжу назад – и вижу всё, что было

                                                  Смотрю вперёд – не вижу ничего.

Такие слова, въедаются в мозг, словно наколка, их не возможно вытравить ничем. Эти слова, я помнил хорошо, но не помнил, когда я их сказал.  Мне было приятно, что мои слова, стал, кто-то запоминать. В то же время, подумал, мягко стелить, не придется ли жестко спать. Лесть плохой спутник, для такого, серьёзного разговора. Акмурад продолжил:

-  Нам нужно впереди видеть, чётко и ясно свою цель и тогда эту цель осуществим. План мой, очень простой и в то же время сложный. Он заключается в следующем. В течение года, я регулярно наблюдал за солдатами на вышках и зимой, и летом. После трёх часов ночи до шести часов утра, они зимой перестают бякать и мякать. Значит в это время, они спят. Это осенний призыв солдат, они ещё не привыкли, не втянулись и допускают халатность.

Ты, Акмурад упустил существенную деталь, - а противопобеговая сигнализация? Он тут же ответил:

– Это то же проверял, она постоянно зимой не работает, а если заработает, я знаю, как её вывести из строя. Но это не главное, главное это солдаты! Их надо приручить, как щенят. Первые три месяца, после учебки, они дежурят у нас в бараке. Только потом их ставят на вышки. Все солдаты, такие же, как и мы, - голодные, холодные.

У них нет, ни денег, ни сигарет. Но среди них есть и наркоманы, у которых в зоне происходить ломка. Вот наша задача с тобой, ни дать им бросить курить анашу. Анашу найти не проблема, - но нужны деньги, деньги не большие. Спросил, - сколько?

Он улыбнулся и ответил, как будто, ты не знаешь, - сколько стоит порция анаши? Ну, допустим, эту проблему решим, а дальше? Не дальше, а сейчас, постоянно.

Ты ровесник этих солдат. Но я вижу, что ты к ним, относишься брезгливо, а вернее, - ты ненавидишь их. Поэтому для достижения цели, ты должен изменить своё отношение к ним. Хотя бы внешне. Но это не возможно?

Они все почти не разговаривают по-русски. Акмурад ухмыльнулся и ответил, - Рома, только мне не гони? Ты отлично понимаешь по-туркменски и хорошо разговариваешь. Но почему - то скрываешь?

Понимаю, это твоё тайное оружие. Но, я вычислил тебя. Когда, в комнате кто-то разговаривает по-туркменски,  ты про себя  улыбаешься. И в душе говоришь.

-  Пойте, пойте соловушки! Так, что смотри и мотай на ус. Продолжай в том же духе, - я тебе подыграю. Так, что и с языком у тебя проблем не будет. Надо после, каждой передачи, оставлять себе, для солдат не много продуктов и сигарет. И начать подкармливать солдат.

А хранить продукты и анашу будем, в моём кильдыме. И шаг за шагом, будем идти к своей цели. Даже маленькие мотыльки и те рвутся к огоньку, а мы по сантиметру приближаться к свободе. Несмотря на то, что она так далеко. Нужно готовиться, тщательно, глубоко, терпеливо. Необходимо постепенно бросить курить, быть готовым физически, укрепить мускулатуру рук и ног. Чифирь полностью исключить.

Когда Тойли распределяет на работу, быть в первых рядах. Лучше устроиться, в какую-ни будь бригаду. У меня на этот счёт, уже есть соображения. Избегать нарушений, то есть втереться в доверие к администрации. Короче терпеть во всём. Избегать ссор и драк. Как говорится, - главное не величина собаки, а её боевой дух. Только выдержка и дух, нам поможет, в нашем деле. Так, что мало не покажется!

Ты хочешь сказать, - нам надо на колени становится? – Нет!  На колени становятся, только перед богом. Надо жить потихоньку, чтобы не заблудиться в лабиринте лагерной жизни. Надо быть мужиками и видеть свою цель. Надеть улыбку на рожу и ходить посмеиваться. Ты внимательно приглядись, к нашему Сердару. Он ведь всегда улыбается, а у самого то, ушки на макушке. Видел, - какую он принёс передачу? Она в два раза меньше твоей.

Он сосет молочко, - от двух коровок. Половину прячет в кильдыме. И никто не сможет, ему предъявить что - то. Видишь, что прячется под симпатичной, красивой, улыбчивой мордочкой. Так, что смотри и делай выводы. Как моя сказочка, тебе приемлема? Не тороплю. Всё взвесь подумай, что-то надумаешь. Перетрём и дальше пойдём.

Здесь храбриться, нет резона, скоропалительные выводы, тоже не надо делать. Добавил, – некоторые выглядят храбрыми, потому что бояться убежать! И запомни, - такие планы вынашивают многие зеки.

Но выдержать тяжелую, трудную подготовку, ни все могут. А самое главное, - это понравится госпоже удаче. А нравятся госпоже удаче, только те, которые набьют себе шишек, трудятся над задуманным, не лезут на рожон.

Подготовка в зоне, это пол-дела. Отсюда вырваться, можно и за месяц. - Как?  А прямо через проходную, из комнаты свиданий. Этот вариант, я считал основной и придумывал, и готовился уже в течении этого года, но потом отказался из-за того, что всё упиралось, в дальнейшие шаги.  Разжуй мне первый вариант. Первый вариант связан с длительным свиданием.

Когда идёшь на длительное свидание, то солдаты на вахте, всё время просят им дать, что-нибудь покушать. Им надо дать с едой какого-нибудь сильного снотворного. Там три человека, - два на вахте, которые отбирают паспорта и один у ворот, который открывает последнею дверь. Надо сделать так, чтобы они все были на вахте, двое заснуть и один, чтобы открывал засовы.

И видел, как уходит тот, кто был на свидании. С длительного свидания, можно уйти в вечернее время. И вместе с ним низко пригнувшись, можно уйти за зону.  А если солдаты не будут просить еду?

– Это исключено, они без этого жить не могут. Они забывают про службу. Я их уже два раза усыплял, последний раз даже уговорил брата, который был на свидании и он согласился.

Но в последний момент, здравые мысли, взяли верх, и я отказался, от задуманного. Жаль было подставлять брата, его бы потом арестовали за организацию побега. Потом подумал, всё взвесил и пришёл к выводу, что меня бы задержали в течение  суток. У нас в распоряжении было двенадцать часов. Поезд из Туркменбаши, идёт один, вечером. Ночью машины по трассе на Ашхабад, практически не ездят.

Едут единицы, которые пассажиров не берут. А вот если бы у брата была автомашина, то я бы ушёл. За 12 часов, был бы в Казахстане. Что ты делал с солдатами? – Это была комедия!

Когда был брат, то солдаты, сильно надоели, всё время просили, дать что-нибудь покушать. Я им не давал, говорил, - что ещё не готово. А в 21час подогрел простой суп из концентратов, бросил туда четыре таблетки релодорма. Которые,  до этого взял у наших наркоманов.

В 23 часа они, как хорьки все на вахте спали, пытался разбудить их, ничего не вышло. Я подумал, не отравил ли я их, но потом в 24 часа их обнаружил, дежурный по лагерю и всех отправил на гауптвахту. В том плане основной недостаток, это то, что нашим соучастником становится родственник. Второе, - а что будешь делать на свободе? До города 30 километров. Нужна хата, где можно будет отлежаться, а потом уйти.

Видишь, сколько вопросов и их надо все решить. Нужен помощник на воле. Это главный вопрос. И я его уже решил. А вернее почти решил. Так что Саша. Быстро кошки е…ся, да слепых котят рожают! Мы уже сделали в жизни очень большую ошибку, что находимся здесь. Второй ошибки нам не дано. – Думай! Думай! Сто раз думай. Если психологически, будешь готов. Цынканёшь! Пойдём в барак, там нас наверно, уже ищут.

Вернулись в комнату. Бяшим-ага спросил:

 – Куда вы спрятались? Что Акмурад испугался меня? Что тебя побью? Что ты, яшули? Разве не знаешь, я могу и ответить. Но с тобой, бодаться не буду! Ты мне в отцы годишься. Бяшим-ага видно было, что отошёл, от прежнего разговора. Примирительно ответил, – хорошо подвешенный язык, всегда чешется!

И я погорячился. Друзья приходят и уходят. Враги накапливаются! А ты, мне не враг! В одной комнате жить и быть врагами. Этого допустить нельзя! Мои нервы расшатаны, сильнее ваших, так что, надо уметь приводить себя в норму. Только ни как не могу привезти в норму, вот эту балаболку. Указал на Сашу. Он чуть не съел ваш ужин. Сказал, - что вы пошли с кем-то, в сапожную мастерскую, кушать плов. Но я всё равно не поверил. Саша ответил, - но я ведь пошутил!

Не знаю, когда ты говоришь правду, а когда врёшь! Одним словом балаболка – мошенник. Мы с Акмурадом сели ужинать. Саша всё время пререкался с Бяшим-агой и спорил с ним. Саша не страдал сдержанностью и мог болтать без конца. По его словам, честных людей на свете нет. Говорил ему, - значит кругом одни воры. - Конечно!  Да и не только здесь, здесь 5%, которые попались, неудачники!

Воруют, и беру взятки повсеместно, даже здесь. Возьмём свиданьщика Ораза, он пропускает на свидание, как в кинотеатр, взял билет, иди. Хочешь на длительное свидание, плати 200 тысяч, оставайся. Воруют по всей стране. Вы святые, да? Или прикидываетесь таковыми, если не знаете. У нас все воруют, в первую очередь, во всяком случае, воруют те, кто связан с товарами, продуктами, словом, с материальными ценностями.

А почему воруют? Почему? Прожиточный минимум высок, тогда как заработанная плата маленькая. Бяшим-ага с интересом поглядел на Азата, пошутил, - «нам повезло, у нас прекрасные ребята – не воруют в своём доме». Азат посмотрел на Бяшим-агу, – ты, что хотел сказать?  Бяшим-ага ответил, - ничего я не хотел сказать.

Только хочу отметить, - что ты и Саша. Мошенники профессионалы, даже здесь, нас таких же, как и вы, всё время хотите нагреть. У вас, что это болезнь? Скажи Азат, хоть раз в жизни правду.  Сколько ты, до того, как тебя арестовали?

- Ты нагрел бедолаг. Азат улыбаясь, ответил, -  скажу Бяшим-ага, если ты, никому не скажешь. Кроме кума - Исы и базара. Жизнь мошенника, чистое кино, сплошное мелькание.

А кидал я, только иностранцев, особенное удовольствие, мне доставляло кидать, лохов иранцев. Иранцы жадные до денег. Они привозили манаты мешками. Я им конвертировал в доллары, но вместо сто долларовых купюр, ввинчивал им одно долларовые. Занимался, так называемой ломкой. Держал портмоне в руке, сверху лежали сто долларовые купюры, внизу одно долларовые, когда считал сто долларовые, то в это время спорил с ним.

Мешок манат отдавал подельнику. А когда иранец варежку откроет, ввинчивал ему куклу. Он вложил всё  в дипломат и уходил. Смывался и я. Когда приходил к себе на квартиру и начинал пересчитывать. То обнаруживал, вместо сто долларовых купюр, одно долларовые. В полицию обращаться боялся, так как вся наша операция не законна. А если и кто обращался, то их оттуда выгоняли. Они начинали искать нас.

Но никогда не находили. А мы тю, тю! Выжидали, присматривались, иранцы  уезжали к себе на родину. А мы искали других лохов.

Бяшим-ага спросил, – и сколько, ты так кинул?  Сколько кинул, - все мои Бяшим-ага. Много будешь знать, быстро состаришься, хотя, ты уже и так старая калоша. А залетел сюда, потому, что обнаглел, потерял чувство меры. Кинул барыгу наркомана!

Такого, как ты, - ввинтил ему за героин куклу. А он сучара, заявил в полицию и сказал, - что продал мне серебреные украшения.

Так, что нашла коса на камень. И тогда мне ввинтили восемь лет. Бяшим-ага сказал, - что же ты нам вкручивал, что сел за магнитофоны? Что продавал не той марки? А что, - я похож на лоха? Буду вам рассказывать правду, а если среди нас стукачёк? На зоне сук столько же, сколько блох на старой кошке.

А он доложить куму! Меня тогда раскрутят, и получу, все пятнадцать. Бяшим-ага сказал, - и сейчас, ты нам вкручиваешь.

Может и вкручиваю! Яшули считай, - это за сказку. Я сам себе иногда не верю. Почему я должен верить вам? - ты спроси у Саши, за что он сидит?

Он разве тебе правду скажет! Скажи Саша? Ты ведь тоже, как я слышал. Туркам бриллианты продавал? И всучивал им, вместо бриллиантов, стекляшки. Саша засмеялся, – было дело. Только не бриллианты, а медные кольца. Вместо золотых.

Бяшим-ага спросил, – что и проба была?  Всё было Бяшим-ага. И проба была. Только мозгов не было! Так же, как и Азат. Обнаглел. И всучил эти кольца своим, Марыйским спекулянтам.

А они через месяц, заявили в полицию и при обыске у меня нашли под диваном два таких кольца. Вот в чём моя ошибка. Одним словом, фраернулся!

За что и плачу. Дергаюсь. Жду амнистию – помилование.  Ты ведь сам сказал, - что я уйду? А желание у меня одно.  Освобожусь, кину по крупному, этих спекулянтов и завяжу! - Всё!

У нас ведь короткая память. Забываем мы поговорку, - «Сколько верёвочка не вьется, а конец найдётся». Бяшим-ага спросил:

- Неужели завяжешь? Бяшим-ага, если выпустят! Бля буду, завяжу! Ведь из-за меня страдают, жена и дочка. Они со мной жили хорошо. Жена не работала. И не привыкла работать. Специальности нет. Вот и сейчас и страдает. Другого пути нет. Акмурад спросил, - а что, ты можешь делать?

Я ведь классный ювелир. Из говна конфетку, могу сделать! Но лёгкие деньги, сбили, столку. Он говорил, - убежденно, серьёзно. А к тебе старому ишаку, я обязательно приеду, через пару месяцев. И дачку привезу классную. Даю слово.

Бяшим-ага ответил, - покачивая головой. Свежо придание, но верится с трудом. Но, сейчас кажется, я тебе поверил.  Смейтесь, смейтесь!

Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Но пока мы делим, шкуру не убитого медведя. Я то, ведь не на свободе! А ты, старый! Так заразил меня своей уверенностью, - что я спать последнее время не могу. Слушая его рассказ, почему-то поверил ему. Саша или великий артист, что всем мог, так запудрить мозги. Или же действительно, слова Бяшим-аги, его задели за живое. Скорее всего, он говорил правду.

И верить ему, - не было оснований. Слишком часто, менялось настроение у таких, как Саша и Азат. Их настроение менялось, как флюгер. Если бы зекам выдавали дипломы, по воровской философии, то эти ребята стали бы профессорами. Их талант заключался в том, что они способны были любого убедить в своей правоте. Они так убедительно рассказывали про свои похождения, о том, как они раскаиваются, что все обитатели комнаты, стонали от восторга.

А через пять минут, плевались от того, как они профессионально, полоскали нам мозги. Если бы не знали, за что они сидят, можно было принять их рассказы, за чистую монету, а вернее за правду. Но, к сожалению, это было наигранное враньё. Вот здесь наступал момент, когда надо было отделить зёрна, от шелухи. И понять, кто есть кто. И вспомнил, который раз, знаменитую зековскую триаду: не верь, не бойся, не проси. Азат и Саша ещё раз убеждали, что триада продолжает жить.

Жизнь стала приличной (если можно так сказать про тюремную жизнь). К нам регулярно поступали передачи, а главное — улучшилось питание.

Я совру, если стану утверждать, будто в нашей комнате воцарились тишь да гладь. Может быть, так было в самый первый день. Очень скоро начались опять споры.  Гремел ожесточенный голос вечно взъерошенного Бяшим-аги, благолепный Хангельдыев и брюзжание желтолицего Чоканова.

Молчали бы о достоинстве, - ворчал, поглядывая на Арслана, Азат. К чему нам красивые бесполезные словеса? Много оно помогло вам, ваше достоинство? Упрятали в Шизо вместе с придурками!

Не платят ли тебе, кум, за то, что ты и на зоне тычешь людей мордами в лозунги? - зло сказал Арслан, свесив со шконки лысую голову. Помог угомонить придурков, сумел солдат уговорить - земной поклон тебе. Желудку полегче. А душу не тронь, не береди!

Ты покажи мне лапу, которую надо лизать, чтобы она выпустила меня из тюрьмы. Я оближу ее и не поморщусь! С достоинством оближу! - елейным голоском, блестя глазами, верещал Хангельдыев. Господи, прости нас, неразумных.

Вас не трогают, что вы кидаетесь?! - возмутился я.  Лежали бы и помалкивали.

В самом деле, Акмурад потихоньку беседовал со мной, Арсланом и Гандымом. Рассказывал о Морозове, просидевшем в Красноводский тюрьме больше двадцати лет. Я читал о нем, а ребята впервые услышали имя знаменитого зека. Акмурад восхищался силой его воли, целеустремленностью.

Пусть, Саша, - отозвался на мое возмущение Бяшим-ага, - пусть хоть таким способом выпускают пары злости.

Говоришь, вас не трогают, - возразил Гандым, косясь на меня. Бормочет он вам, а слова к нам идут. Покоя нет от этого  дьявола! Акмурад рассмеялся и невозмутимо вернулся к нашей беседе.

Ты спросил, Саша, - в чем может быть наша самая большая беда? По-моему, в неспособности обуздать себя. Случилось несчастье и человека это надолго ослепило. Мы с тобой видим: кое - кто из наших нашел, чуть ли не успокоение, в ругани и проклятиях. А, правда, в том, чтоб извлечь смысл и из этого жизненного урока.

-  Уж, не обо мне ли гудишь? - осклабился Гандым.

-  Вполне возможно! - блеснул очами Акмурад.

- Ах, Бяшим-ага, Бяшим-ага, - Гандым приподнял голову. Смотрю я на тебя, человек вроде неплохой. И не молодой, многое повидал. А ведь глупый, ничего не соображаешь.

- Ну, ты без оскорблений! - предостерег Гандыма, мгновенно слезая со шконки Бяшим-ага.

- Не мешай, Арслан, - взял его за руку Акмурад.  Интересно послушать.

- Послушай, послушай, коли интересно. Сейчас Саша, эти ребятишки свеженькие, еще не очухались, не устали от твоих наставлений. Зато через год или через два, через три года, когда обозлятся на все, потеряют веру и пошлют тебя и твои лозунги к чертям собачьим, чему тогда станешь их учить?

В год, два, три я не верю - все скорее разъяснится, - возразил Акмурад. Но предположим, по-вашему. И через год, два и через три года и дальше я буду учить их сохранять достоинство, не ожесточаться и не терять веры в наше дело. Повторяю, я убежден - беда Александра, беда многих из нас не может быть долгой. Тучи рассеются.

Блажен, кто верует, - почти со стоном протянул Бяшим-ага. Он умел так закончить спор. Даже здесь, в лагере, где, по выражению Акмурада, люди ничего не скрывали и ничего не опасались, даже здесь Бяшим-ага  был уклончив и осторожен. Азат, спой, - просит Гандым.

Азат не сразу начинает, ему трудно петь: губы в сухих болячках, такие же болячки на всем нёбе. Он едва справляется с голосом, песня вот-вот прервется. Репертуар, как говорит Бяшим-ага, «подходящий»: «Солнце исходит и заходит», «Отворите мне темницу».

Мы с Акмурадом сидим рядом, он держит руку на моем плече, изредка крепко его сжимает. Приближает своё лицо к моему; так он делает всегда, если ему надо хорошенько увидеть. Глаза у него удивительные  -   глубокие, добрые.

Саша, я охотно дал бы тебе рекомендацию на свободу или на удо (условно – досрочное освобождение).

Это неожиданно и я не знаю, что сказать в ответ. Считайте, что дал уже. Выйдем, отсюда, а мы обязательно выйдем на волю, приходите и берите рекомендацию. Он улыбнулся. Словом, она у вас в кармане.

Спасибо, говорю я. Мое спасибо, не пустое слово. Мне (и не только мне) было бы трудно без этого человека. А ведь его жжет свое горе, он тоже оставил дом и семью.

Акмурад не сводит с меня глаз, улыбается.

Вы думаете, - что он болтает? Не ко времени и не к месту. Так? Я пожал плечами.

Дорогой мой, пойми. Мы же не перестали быть зеками ни на одну минуту. Ни от чего не хотим отказываться. И ничего не хотим откладывать.

Азат негромко поёт, голос его вибрирует. Грустная мелодия не мешает нашей беседе.

Что скажешь, Саша? - чего нахмурился?

Вытерпел бы любые пытки, мог бы без колебаний умереть, если надо.

Лицо Акмурада темнеет, он быстро протирает глаза. Все-таки я успеваю заметить, как тускнеют его гла¬за. Как тяжко было ему слушать речи вроде моей! Они ранили куда больнее, чем проклятия Бяшим - аги.

- Не поддавайся настроению, Саша, после паузы говорит Акмурад. Вот что я хочу сказать, - тебе всегда будет трудно.  Тебе всегда выпадет самое трудное. Знаете почему?

- Почему?

- Потому что ты из тех, кто отвечает и за себя, и за других.

- Ты о себе говори.

- Если хочешь, мы с тобой одной породы.

- Знаете Бяшим - ага, по ночам, я часто думаю о нас, о себе, о всех нас. И даю себе клятву. Если я выйду отсюда, буду всегда бороться с клеветой, со злобой, с завистью. Всеми силами буду бороться с несправедливостью. Смешная клятва, правда?

Прекрасная клятва, Саша! Клятва бойца. Сейчас нам трудно. И тебе Саша, и мне. Многим. Силу даст сознание, - что мы остаемся собой. И, когда рассеется этот мрак и все станет на место, мы узнаем, кто придумал эту низкую игру с вами, с Акмурадом, со мной, с другими. Кто придумал спекуляцию на идейности, на бдительности, на святых наших чувствах. Я здесь увидел то, чего не видел на воле: кто-то насаждает подозрительность и вражду между своими. Верь, Саша, - мы вернемся  с сознанием, что  не погрешили против совести, простой человечьей совести.

Наша беседа прерывается хихиканьем. У Азата окончательно иссяк голос. Комната вызывает меня. Поднимаюсь, стою в растерянности, не могу собрать мысли. Тихий голос Акмурада:

- Бродяги ждут, Саша. Хорошо бы повеселее. Стою столбом, не могу вспомнить стихи повеселее. Меня торопят, кто-то свистит, кто-то хлопает, кто-то подсказывает:

- Давай Есенина: «Голубая кофта, синие глаза».

- «Я земной шар чуть не весь обошел». Хорошо бы повеселее. И я начинаю.  Комната развеселилась. Саша, давай!  И я «даю».  Комната хохочет:

- Вот чертушка! Похоже, факт, - признается он.

Похоже, да? - возмущается:

- Ты похож, а я совсем не похож! Тьфу, на твой спектакль, Саша! Лучше давай стихи. Комната, смеется, требует:

- Саша, давай!

Гандым с утра был очень веселый, все приставал ко мне, подтрунивал и острил. Затем многозначительно объявил:

- Сегодня у нас сход. Азат тебя приглашает, чувствуешь? Становишься, парень, человеком.

В эти дни я много думал о беседе с Акмурадом, его словах «Охотно дал бы рекомендацию». Значит, бродяги комнаты, доверяют мне, как равному.

- У меня больше нет сил, - простонал я.

- Если нет сил, не кидался бы, - сердито сказал Акмурад.

- Ты дубина, ты ничего не понимаешь, не тебе обо мне судить! -  взорвался опять Гандым.

- Почему я должен терпеть его заскоки?  Азат сплюнул в сердцах и отвернулся.

Бяшим-ага попросил Тойли не разжигать конфликт, быть снисходительным к больному товарищу.

Поручите мне объясниться с Азатом. Понимаете,  нас мало, слишком мало, чтобы так грызться. Надо быть едиными, только тогда сумеем что-то путное сделать. Разве случай с укрощением придурков, нас в этом не убедил?

Бяшим-ага сказал, – молодцы ребята, хороший концерт, вы организовали. От жалости, к вам даже слезу выжали! Я даже хотел, поверить вам. Правда, на одну минуту. Когда уши от ваших рассказов, пургой заволокло. Он сдержанно вздохнул, поднялся, махнул рукой и отошёл. Так в спорах и перебранках проходили наши дни.

Бяшим-ага говорил не громко, ровно и спокойно. Азат всегда в спорах переходил на крик. Я думаю о Бяшим-аге, его лицо возникает передо мной. Лицо приятное, постоянным движением мысли, огоньком ласковой усмешки в глазах. Мне нравилось, как он смеялся. Без сказки, время долго тянется. Так все мы здесь сказочки рассказывали. Только сегодня, я выслушал две сказки, одну от Акмурада, другую от Азата с Сашей.

Трудно было разобраться, где, правда, а где вымысел. Я чувствовал, что меняюсь, не только внутренне, но и внешне. Когда началась моя Акдашская эпопея, я часто читал про себя, стихи Есенина. Когда же случайно узналось, что я помню, так много стихов Есенина, я стал в комнате человеком важным, нужным, уважаемым. Я стал, как бы живым, говорящим сборником Есенина.

Бывало вечером я рассказывал своим сокамерникам и читал его стихи. Аудитория была особенная и разная – не верившая ни в Бога, ни в чёрта. Но Есенин примирял этих людей, заставлял таять лёд, накопившийся в их душах. Стихам Есенина они верили. Особенно понравились им слова: «А Русь всё так же будет, пить плясать и плакать под забором». Тишина, стояла, полнейшая и я однажды услышал шепот Гандыма, только что вошедшего, что Саша толкает? Бяшим-ага ответил:

- Эх, дубинушка, ты безграмотная! Никакой  это не Саша, а стихи Есенина. Это лучше любого романа. Саша послушаешь и забудешь, а стихи в душе остаются. Как кроткие ангелы, сидели вокруг меня и смотрели в мои глаза и закоренелые скептики, в лице Азата и такие, как Бяшим-ага. А Бяшим-ага однажды вместо одного черпака каши положил в мою тарелку два. Заметив в моих глазах удивление, он сказал:

– Ешь на здоровье! Это тебе за Есенина.

Очень хороший был человек, всё понимал. И откуда ты так много знаешь и помнишь стихов? У нас в ауле мулла меньше молитв знает, чем ты стихов. Я ответил, - в школе сильно нравилась учительница по литературе, и я  хотел ей понравиться, и учил её предмет. Поэтому выучил почти весь сборник стихов. Он попросил, - а ну шельмец, повтори про душу? Я ему прочитал:

                                                  Мне страшно – ведь душа проходит,

                                                  Как молодость и как любовь.

Бяшим-ага после этих слов говорил, - как всё же устроен мир. Всю жизнь прожил в работе, заботе, похоронил ребят. Столько горя пережил. Знаю, что отсюда не выйду, здоровье не позволит. Но мне раскаиваться не в чем! А твои слова. Как порция наркотиков, заставляют на что-то надеяться.

Сказал ему, - это не мои слова, а слова Есенина. Какая разница, чьи слова! Говорил то, - ты! Этими словами, - ты душу греешь!

Уводишь от тяжких мыслей, от этого предпомиловочного времени. Самое тяжелое время, для всех зеков. Я вас убеждал, что под помилование никто из нас, кроме Саши не попадёт. А сам, старый ишак, ночью проснусь, лежу, слушаю, как вы стонете, разговариваете во сне. А Сердар во сне, даже здоровался с матерью, просил у неё прощения, что много горя принёс семье. У самого то же, в душе зашевелилось, паскудная надежда, а может быть… Ты видишь Саша, это наступает такое время.

Когда в зоне потихоньку всё, начинает замедляться. У всех пропадает желание, что-либо делать, проявляется полная апатия ко всему, что касается освобождения. И вот эти люди только и знают, что ходят по зоне и спрашивают:

– «Интересно, я попаду или нет? Или, новости, есть какие-нибудь о помиловании». И знаешь, - это так на нервы действует. В эту пустую игру, как ни странно и я втянулся. Хотя разум говорит, - остановись.

Но подсознание, не слушается. Вот от чего, крыша едет! Азат подкрался сзади, – что саксаул, нам мозги прочищал, - а сам!

Ах ты кусок фраера! - Дешевка несчастная! - вошь не дорезанная! Я подошёл к нему и сказал:

-  Заглох бы ты! - Азат ответил, - погоди, погоди! Он сам сошёл с рельсов.

Праведник не дорезанный.  Бяшим-ага позеленел, пятился назад, рукой, что-то искал.  Какой тебе интерес, гнида, - в чужой беде копаться? - Заткни фонтан! - Выкидыш крысиный. Копайся в своей.

У тебя беда особенная, что ты её бережешь? А сам схватил сковородку и со словами, - ты за свои, поганые слова ответишь?

Азат отбежал к своей шконке и из-под матраца вынул отвертку. Я растерялся, не знал, что делать. Скандал грозил перерасти в драку с кровопусканием. От испуга я схватил подушку. Пошёл на Азата, - прикрывая ей грудь. Из его больших чёрных глаз сквозило могильным холодом.  Он крикнул:

– Саша отойди? Отвертку он держал в руке остриём назад. 

Он воскликнул, - ну ты, выхлопная труба, - отойди или порешу! В это время, он был злым, желчным, психованным. Сильно разозлился на него. Сбоку со своей сковородкой, кошачьей походкой, крался Бяшим-ага.

 Азату сказал, - если есть жопа, то бей и пошёл на него. Пространство вокруг Азата замкнулось. Теперь он прекрасно понимал, что чувствует мышь, оказавшись наедине с голодной кошкой.

Он завертелся, как загнанный в угол хорёк. Стал делать выпады отвёрткой в мою сторону. Я автоматически, как это делал на тренировках. Сделал ему подсечку. Азат перевернувшись, упал на спину.

 Я отбросил подушку, ногой наступил на руку с отвёрткой, вырвал её. Азата схватил за грудь и прижал к полу. Подскочил Бяшим-ага и хотел ударить Азата сковородкой по голове. Рукой оттолкнул его в грудь, он упал на шконку.

Азат хотел вскочить, но я его прижал, он сильно не сопротивлялся. В комнату вошли Гандым с Арсланом. Они подбежали и оттолкнули меня от Азата. Арслан воскликнул, – вы что, офанарели! – что происходит?

Я им объяснил, - что произошло. Гандым ушёл и через пять минут вернулся с Тойли. Я объяснил Тойли, что Азат оскорбил Бяшим-агу.

 Тойли спросил, - а почему на шконке валяется сковородка? Бяшим-ага ответил, – хотел Азата мозги поджарить! Тойли, тогда сказал:

 - Ты тоже хорош, иди, - проветри мозги! - А мы поговорим, с Азатом! К этому времени собрались все жильцы комнаты. Стали совещаться, - что делать? Меня заставили рассказать, как было, несколько раз. Пришли к выводу, что виноват Азат, и он должен извиниться, перед Бяшим-агой.

Азат вскочил, - стал врать, оправдываться.  Говорил, - что виноват Бяшим-ага. Тойли ему ответил:

 – Послушай мелкий грызун, - если ты сейчас, не заткнешься, то я тебя отправлю к Бяшим-аге. А он тебе, точно очко порвёт! Ты его тихушника, плохо знаешь. Но комнату позорить, я не дам, сам это сделаю и отправлю тебя к петухам.

- Понял или нет? - Твою крысиную возню, я знаю. - Ты, мразь, захлопни хайло! Не то, так врублю, своим говном подавишься, паскуда ползучая. Заметался, как пидор в конвейере. Заткнись, вошь недобитая! Это ты бродяг баламутишь?

 С завтрашнего дня будешь дальняк неделю драить. Все молчали. А сейчас. Он обратился ко мне, - позови Бяшим-агу? Извинишься перед ним. И на этом поставим точку. Из-за тебя вся комната, может попасть в непонятку. Я этого не хочу! Позвал Бяшим-агу. Он успокоился. Зашел в комнату. Брадяжня, я погорячился, что пошёл у этого.  Он меня довёл. Тойли показал головой Азату на Бяшим-агу. Азат встал, подошёл  к Бяшим-аге, сказал, - ты извини меня, погорячился. Хотел обнять его. Но Бяшим-ага, не дал себя обнять, сказал:

- Ты молод и нервы у тебя должны быть крепче моих, следи за своим базаром. Отошел от него, сел на  шконку. Я смотрел на Азата и удивлялся, - куда делась его желчь, язвительность, злоба. Он был похож на тихого ягненка. За последние 30 минут, он как бы переродился. Вот этими качествами был наделён Азат, для меня это было открытием. Его внешняя самоуверенность, рассуждения (вынул нож, - бей!) на практике оказалось шелухой. На такого положиться, в трудную минуту, было нельзя.  Он не прошёл проверку на деле. Но такой был способен нанести удар из-за угла. Открылся его характер интригана. Мои действия, он не простит, и будет делать всё, чтобы организовать, какую-нибудь подлянку. Он становился для меня скрытым врагом. Его глаза говорили, - «И для тебя, браток, у меня приготовлена очередная порция дерьма». В нашей комнате, где физическая сила убеждала надёжней всего.

Бяшим-ага пытался вернуть нас к нормальной жизни, сердечной заинтересованностью в людях, Азат отличался от него своей озлобленностью, цинизмом. Бяшим-ага понимал это, но, тем не менее, открыто в лицо не высказывал свои мысли. При его ровном и хорошем характере не унывал и нам не давал унывать. Работы, как таковой, в зоне не было, выходили на час, два, выполняли, пустую, не нужную работу и возвращались в барак.

Девятнадцатилетние и двадцатилетние парни изнывали от тоски и избытка бесполезной энергии. Просто лежать многими часами, как делали все они, не могли и всё время искали себе занятия. То они затевали возню или очередной розыгрыш. Привязывали к нитке пятитысячную купюру, пропускали её через окно на дорожку, где ходили солдаты. Когда солдат подходил и видел купюру, он оглядывался по сторонам, приседал и хотел взять рукой, не глядя на деньги.

Зеки её ниткой оттягивали, солдат терялся, оглядывался по сторонам, снова хотел ею завладеть, но снова не получалось. После чего они рывком, её поднимали, и она скрывалась в окне.  Раздавался оглушительный хохот. Солдат грозил резиновой дубинкой и под хохот, и издевательства зеков уходил, растерянный. То, издевались над часовым, кричали ему: - «Смотри на автомате воробей сидит, что будешь делать, – арестуешь»?

Часовой ругался по-туркменски. Особый прикол вызывало, когда зеки обманывали солдат. Отпечатанную на принтере пяти долларовую купюру, мы раскрашивали цветными карандашами. Отдавали Саше. Он, надевал ботинки, большого размера, под пятку подкладывал тряпки, чтобы казался выше ростом. Пришивали на фуфайку бирку с другой фамилией (Чингисханов). Из золотистой бумаги, из-под сигарет, делали фиксы, брили его, оставляли маленькие усики, красили их сажей.

 Он шёл к солдату - барыге, покупал у него всё, что было. На эти деньги, он мог купить две бутылки фанты и четыре пачки сигарет с фильтром. Когда он уходил. Арслан говорил:

- Слышен денег громкий шелест – это лох пошёл на нерест. Сашу прикрывали, чтобы не нарвался на знакомых офицеров, Сердар с Гандымом. Операция проводилась, вечером, когда большинство офицеров, уходило домой.

Бяшим-ага ругал Сашу.  Говорил, - попадешься, не видеть тебе амнистии!  Саша отвечал:

- Где та мышь, чтобы коту звонок привесила? А с солдатами, у меня особые счёты. Как же я уйду отсюда и несмогу, хоть разочек, кинуть их. Барыга ведь твой землячок, да? - Ташаузкий! Ты, Бяшим-ага, - не задумывался? Почему конвойные солдаты, - все Ташауские?  А я отвечу, - все они злые, как овчарки натасканные на нас.

А я святое дело делаю! Наказываю барыгу. Добуду сигарет. А солдат будет молчать! Участники операции «Лох» ушли. Вернулись минут через сорок, вспотевшие. Быстро фанту вылили в чайник. Сигареты Гандым, унёс прятать. Акмурад  спросил Сашу, - что, не так гладко всё прошло?

-  Да, не очень! Баклажки из – под фанты, взял Акмурад, сказал, - пойду их спрячу. Саша стал бриться и уничтожать, вещественные доказательства. Через час фанту, всю выпили.

Веселья от успешно проведённой операции не было. Знали, что если солдат, дурак и доложить куму, то будут искать. Когда объявили вечернею проверку. Бяшим-ага сказал Саше, - ты на проверку, не ходи, - будут искать! Закоси под больного. Сходи в санчасть.  А я на проверке, тебе прикрою. И действительно, проверка проходила долго. Вдоль строя проходил солдат и вглядывался в лица зеков.

Начальник режимной части Тачмамедов Бабыш, объявил, - что кто-то из зеков, оскорбил солдата и убежал. Азат спросил Тачмамедова:

- Как фамилия зека? - Солдат ответил, - Чингисханов!

Зеки засмеялись. Кто-то спросил, - может Горбачёв? Все понимали, что это уловка, а солдата кинули. Бяшим-ага сказал, - а солдат – то, оказался ушлым, что придумал стервец!  Такого и кинуть не грех!  Теперь Саше, его надо сторониться. Гандым ответил:

- Чего его сторониться, поезд ушёл! Пойду, принесу сигареты. Будем, мы ещё этого лоха, боятся! Бяшим-ага ему ответил:

- Береженого, бог бережёт. А нас, некому беречь. Подумал о Саше. А ведь, он рисковал амнистией, освобождением. Он оставался тем, кем был. Это было у него в крови. Вернулся Саша. Ему объяснили, что солдат придумал.

Бяшим-ага сказал, - с сегодняшнего дня, будешь ждать амнистию, со страхом за пазухой.  Ничего старче, как-ни будь, прорвёмся, - что ты крутишь мне яйца. На халяву и зверь бежит. И я не много побегаю.

Твоими устами, да мёд пить! Ты не бравируй, - а делай то, что тебе говорят. Широко шагаешь – штаны порвёшь! Обходи солдата стороной. Саша задумался и ответил, - они будут искать фиксатых и нарвутся на Овеза, у него полный рот золота, а он им ответить!

У меня теперь ушки будут на макушке. Так, что старче, не волнуйся. А сейчас бродяги, дайте мне сигаретку, она должна быть сладенькая, халявная. Гандым дал ему сигарету и сказал:

– Что здесь будешь курить? Саша улыбнулся и ответил, - что-то мне в туалет захотелось, видно от страха. Добавил, – «сраньё без куренья, что чай без варенья». И ушёл.  Бяшим-ага воскликнул, - ему хоть бы что, хоть кол, на голове теши!

Ничем не пробьёшь! Азат ответил, - что вы удивляетесь! Он на воле, сотни облапошил. Для него, это рядовое происшествие. Все стали укладываться спать. Стал  анализировать проведенную операцию, удивлялся поступком Саши. Своими глазами видел профессионального преступника. С него, как с гуся вода.

Я разучивался удивляться, научился смирению. Убедился, у нас не было гордости, себялюбия, а ревность и страсть казались нам высшими понятиями и притом пустяками. Я понимал, - что жизнь, даже самая плохая, состоит из смены радостей и горя, удач и не удач и не надо бояться, что не удач больше, чем удач. Я был дисциплинирован, правда, не всегда, послушен начальникам. Я понимал, что, правда и ложь, родные сестры, что на свете тысяча правд.

Считали себя, почти святыми, думая, что за лагерные годы, искупили свои грехи. Научился понимать людей, предвидеть их поступки, разгадывать их. Поняли, – это было самое главное, что наше знание людей, ничего не дает нам в жизни полезного. Что толку в том, что я понимаю, чувствую, разгадываю, предвижу поступки другого человека? Ведь своего то поведения по отношению к нему, я изменить не могу, я не буду доносить на такого же заключенного, как я сам, чем бы он ни занимался.

Проснувшись утром, Тойли спросил, - что вчера вечером было, за шевеление? - Кто-то солдата оскорбил!  Спросил Бяшим-агу: – Не наши, это проделали?  Бяшим-ага ответил, - никто солдата не оскорблял. А ему лоху, Саша ввинтил, пяти долларовую купюру. А где, ты был вечером? Тойли ответил, - день рождения справляли, смотрящему Марыйского велаята, Ялкапу.

Поэтому фиксатого Овеза, смотрящий по зоне Джапаров Рустик, к себе подтягивал. А это оказывается, наш мошенник Саша, опять отличился. Ну, тогда всё путём. Больше его искать никто не будет.

Саша, как ни в чём не бывало, слез со шконки и стал умываться. Тойли спросил, - а где тогда товар? Саша повернулся и ответил:

- Нету, да! Всё выпили. А сигареты Гандым замыкал. Да, что там сигарет то, кот наплакал.Всего четыре пачки. 

Тойли сказал, - сегодня нужны, четыре человека от нашей комнаты на работу. Ты, Саша! - Останешься дежурным. Объявили проверку. Когда построились, то тот же солдат, снова обходил строй. Гандым пошутил:

- Сколько волка не корми, всё ровно п… ц  зайцу. А этот безмозглый солдат, ещё на что-то надеяться!  Сердар заметил, - с какой-то грустью. Ах, брадяжня, сколько я уже пережил, этих проверок и перекличек!

Одна долгая перекличка, вся моя жизнь состоит из перекличек. Стал в уме считать.  За пять лет, я уже стою 5475 раз. Посмотрел на нас, - усмехнулся. А вам братаны, это ещё предстоит. Вспомню всё, выть хочется волком. Азат съехидничал:

- А ты по вой, может легче станет! - Ты хилый, трусливый, не благодарный. Когда только успокоится твоя костлявая задница. Разве над этим смеются. Я то эти проверки, прошёл! А тебе ещё предстоит.

За пять лет, пока не завыл, - а ты, волчара! Ещё завоешь? Увянь, да! Слышал песню, группы «Любе». Если не слышал, то послушай!   Там есть такие слова:

-  «Взывая воем тишину, луна и волк в ночном лесу». Эти слова к тебе относятся.   Продолжил, - нечем крыть, крой валетом. Откровенность братишка, не твоё достоинство и честность то же. Мы же должны жить, одной семьёй или хотя бы, вид показывать. А ты?

Закончилась проверка. Их диалог, резко прервался. Вышли из барака, там нас уже ждал Тойли.  Он сказал нам, - чтобы мы шли к бане. Там привезли машину кирпича, их надо аккуратно сложить вдоль стены бани. Около машины уже стояли пять зеков. Стали по два кирпича носить к бане. Подошёл мастер-зек. Стал нас ругать. Кричал, - как вы носите?  Так вы мне весь кирпич перебьёте? Сердар ему ответил:

- А ты, что, очень грамотный, - да? Что ты, всё время жопу рвёшь? Раскомандовался!

Скажи, куда и как класть и вали отсюда. Ты что, амнистию зарабатываешь? Тогда не заработаешь, комиссия – то прошла, ты не попал! Их разделяло не более двух метров, жесткое, волевое лицо мастера, говорило о незаурядном интеллекте и об умении повелевать. Был он, высокого роста, сухощавый, с угреватым лицом. Он подскочил к Сердару, спросил:

- Откуда знаешь? –  В штабе списки переписывал. У мастера руки опустились, он весь сник, съежился.

Потом резко выпрямился и быстрым шагом, пошёл к штабу. Спросил Сердара, - зачем, он это сделал. А чтобы гонор с него сбить. Он нас второй раз уже облаял. Ему администрация, на уши пыли насыпала, вот он и показывает своё рвение. А мы для него, пыль, ноль без палочки. Висел мужик, на крючке надежды. А я ему, этот крючок, обломил. Пусть подёргается! Гандым сказал, – Смотрите? Выходит из штаба! Все повернули головы в его сторону.  Мастер с кем-то ругался, кричал:

- Волки позорные, кинули! К нам он больше не подошёл. Мы выстроились цепочкой и кирпичи за два часа, уложили к стене бани. Оставили на месте штук двести. Гандым сказал:

- После обеда закончим. А то, Тойли, что-нибудь, ещё придумает. После обеда волынку будем тянуть. Сели за баню, стали курить. Вдруг Азат, приставил палец к губам.   Тихо? - кто-то  за углом уши греет. Сам обежал баню и быстро вернулся.

Стал вдруг, обсуждать поведение офицеров, все насторожились. Он громко, стал рассказывать, - какой справедливый и порядочный Бегджан. Все с недоумением, смотрели на него. Он знаками, стал показывать, что кто-то подслушивает за углом. А Азат изощрялся. Говорил, – были бы, все такие  нормальные офицеры, как Бегджан, то порядок в зоне, был бы намного лучше. Таких офицеров, надо поискать.

Потом показал Арслану, - чтобы он пошёл, посмотрел. Арслан встал и пошёл. Но за углом никого не было. Все встали, зашли за баню и увидели, удалявшего  Бегджана. Гандым обругал его. Смотрите брадяжня, какая гнида, что ему не хватает? Так и рыщет, как побитая собака. Индюк дранный! Тихушник ё….й!  Не мнётся ему, всё вынюхивает. Посмотрел на меня, – ты, что притух Саша? Он не за тобой следил, он по характеру такой в опера выбивается.

А мозгов нет. На таких равняться надо. Чувствует, что выслеживает, врагов народа. И засмеялся. Хочется, всё время, спросить его. Сказать:

– Браток, нет, не браток, он это слово не заслужил. Нас ведь, уже наказали, лишили свободы. Ты ведь поставлен, чтобы стеречь нас, - так стереги? Так нет, он хочет добавить нам наказание. Ущипнуть, да так с поворотом, чтобы больнее было. Вот сучье, отродье!

Неужели, его мать рожала? - Нет, его верблюдица рожала, а не мать. Его мать, на такое не способна. Сердар сделал замечание Гандыму:

– Что, ты себя накручиваешь, психуешь, из-за кого? Он этого не стоит.- Да он испозорился давно! Как только легавую форму напялил! Ни один путёвый человек, у кого совесть жива, не испаскудит себя тем мундиром, только шелупень, какая нигде не гожа! Ни головой, ни руками на кусок себе не заработает. А жрать охота! Все они мародеры! Его месть, ему сладка, но она бесколлорийна! Пусть резвится. В этой, богом забытой зоне. Министром хочет стать, но не станет. Полено - дубовое. Эта должность, его потолок. Ему бы по блату мозги купить, а они не продаются. Значить кранты ему. Усохнет в зоне, отупеет, ещё больше. Точно такой же, начальник режимной части Тачмамедов Бабыш.

Офицерский чин, как-будто переворачивает в них их внутренности, а вместе и голову. К власти привыкают быстро – это такая зараза, как наркота, вдохнул однажды, а потом без сладкого состояния повелевать людишками, такими как мы, прожить уже не в силах. Видели бы вы, как мой однофамилец, их чистил.

Я один раз видел, как наш кум, с них стружку снимал. Так Бегджан с Тачмамедовым, чуть в штаны, не наделали от страха. Гандым спросил:

– А за что?  Сердар продолжил. Они  вдвоем делали, обыск передачи, на свидании. Отец зека, привёз водку, в баклажке из – под минеральной воды. Они заставили его выпить, из этой баклажки, а он даже не поморщился. Сами не могли понюхать, баклажаны.

А Хакбердыев Иса, случайно поймал с баклажкой этого зека. Да это Косым, из 12 хаты. Ну,  Иса и спустил, на этих дураков, всю свою злость. Они оправдывались, как в детском саду, я от смеха, чуть не умер. Веселился целую неделю. На расправу, эти откормленные гуси, слабоваты. Смотрелись: - «Не богу свечка, ни чёрту кочерга». Неделю ходили, сами себя боялись. Подумал, уж не объявил ли Иса, им месячник вежливости. Вот наш кум, - это другое дело!

В зоне за ним, прочно закрепилось мнение, человека с понятием, способного разрешить любые конфликты. Смотрящие, при одном его виде тускнеют. Порядки в зоне, он знает, как свои пять пальцев. Или, как задницу, своей любовницы.  Он всегда отвечает за свои слова, сказал, - сделал. Очень не любит, беспредельщиков. Обиженные, стукачи к нему валят косяком. Его все уважают. Поэтому, он всё знает.

Но этим, не бравирует. Посмотрит своим змеиными глазищами и становится не по себе, сразу всё свои грехи вспоминаешь. Но тем не мене, он наш враг, опасный и коварный. Вы на меня сморите и балдеете, что я так, панты гоню. Расхваливаю мента. Он для нас, опасен и вреднее, всяких Бегджанов и Тачмамедовых. Иса, нас изнутри разлагает, сталкивает лбами, сеет интриги, проводит работу, по разложению группировок, среди нас.

Только он, вносит смуту, в дружные семьи. Наши судьбы переплетены, как корни одного дерева (зеки и солдаты, преступники и менты). А самое главное, он внедряет, подозрительность, стукачество. Он посвятил, всю свою жизнь вынюхиванию, разоблачению, бдительности, доносам, преследованию зеков. Очень не приятно жить, когда знаешь, что кто-то ходит за тобой на цыпочках, сжимая топор в руках.

Гандым сказал, - Иса доверием выкладывает дорогу в ад! Он у нас поставил работу так, что есть такие ситуации в жизни, когда зек и сам не знает, донёс он или нет на своего товарища, - продолжил Сердар. А логика в подобном случае, чрезвычайна, проста, предал один раз, то обязательно предаст и второй раз. Я рассказал, - как мы вычислили стукача, когда находился в ИВС. Саша братишка, я насмотрелся на эту публику за пять лет, предостаточно.

Смотрел им глаза в глаза и ничего не говорил. Знаю, эти отморозки, такого потом наговорят куму, - что мало не покажется!  Лучше с ними не связываться. В тюрьме, ИВС, в вагонзаках, особенно много и страстно, с неукротимой ненавистью говорят о стукачах.  Что это за явление? Идейное желание помочь органам? Но тайный донос на товарища, на соседа – разве можно чем-нибудь оправдать такую низость.

К тому же, все говорят, часто они действуют, из ненависти к людям, стоящих у них на дороге.  Из-за лютой зависти к тем, кто сильнее, умнее, талантливее. Они стучат порой просто так, за сигарету, передачу. Стукачи, состоящие на службе у кума, за свою работу, получают деньги, сигареты, чай. Такое сочетание, благородных порывов с самой заурядной корыстью?

Пока будут бедные и богатые, сильные и слабые, будут и стукачи. Он обвёл нас томным, хитрым взглядом:

- Въезжаете? Теперь поняли, - кто такой Иса? Сверху Исе дают задание, чтобы на пять зеков, был один дятел. Вот и считайте, - сколько у нас - «таких благородных».

Вы, что не видите, - кто у нас не выходит на работу? Под маской смотрящих по зоне, велаяту, комнате, всякие прохиндеи повара.

Что, это не знает Иса? Он хорошо это знает.  Для него, какая главная задача? Это предотвращение побега.  За совершенный побег, его сразу с треском выгонят. Второе, - чтобы не было убийств, ножевых ранений, то есть преступлений на зоне. А на остальное, - ему наплевать. За пять лет, что я здесь нахожусь, не было ни одного побега, а это о многом говорить. Да, что я вам байки травлю. Мой вопрос на засыпку.

Скажите, кого из здесь присутствующих, когда-либо вербовали? - Что молчите?  А молчите потому, что все мы прошли через это! Обратился ко мне:

– Саша? – Расскажи анекдот, который, ты рассказывал Бяшим-аге? Спросил, какой? – Да про Пятачка.  Я стал рассказывать:

- Возвращается Винни-Пух из зоны, идёт, а на встречу ему Пятачок:

- Привет, пух! Винни ему, как трахнет по морде. Пятачок отлетает метров на десять:        - Ты, что Винни, это же я – Пятачок!  Сегодня  Пятачок, а завтра стукачек!

Сердар продолжил, - этот вопрос щекотливый, надо глубже смотреть в человеческие отношения. Что уставились на меня? Думаете, что крыша поехала! Вы сейчас похожи на кота с миской сметаны.

Подумали ведь, что это я Ису расхваливаю! И каждого из вас в голове, закралась мыслишка, а не человек ли я Исы? Верно? Да, точняк! О нашем разговоре, можете рассказывать, каждому зеку на зоне.

И каждый скажет, что я прав, а детали, они меня не интересуют!  Так, что давайте брадяжня, быстро эти кирпичики отнесём, да пойдём в барак. А то, что-то я в лирику ударился.  Давай Азат,  копытами двигай,  что стоишь, задумался?

Не думай, тебя сдал твой подельник, который остался на свободе. Это ведь не трудно было вычислить! Азат, как отрешенный смотрел на Сердара, - а ты, откуда знаешь? Как оттуда? Земля слухом полнится.  Здесь всё знают!

Кум дал задание своему стукачу, и пошло по цепочке. Вы, что думаете, пришли в зону и про вас забыли? Ничего подобного. На каждого, кто приходит на зону, приходит задание куму. О дальнейшей раскрутке. Ведь у многих на воле остались, не раскрытые преступления.

Вот и здесь продолжается работа. Мой совет. Меньше надо хвастаться, про свои подвиги, тогда спать будете спокойно. Когда, кум узнает про наши подвиги на свободе, он технично, на чём-нибудь,  прихватывает.

Потом отправляет в ШИЗО, а там просит облегчить, свою душу, раскаянием. Написать явку с повинной. Говорит, лучше сейчас признаться, чем тогда, когда отсидит, полсрока.  Потом, ещё добавят, столько же. Эти сказки, для лохов. Знаете, какая самая близкая дорога на зону. Это признание следователю. У них много не раскрытых преступлений, вот опера и вешают на таких быков. Вы, что не знали об этом?

Их работа, оценивается по раскрытым преступлениям. Не просто так, висит такой красивый плакатчик:

- «С чистой совестью, на свободу». Это для лохов. А наркоманы, идут на это, за признание, в несовершенных преступлениях. Им дают и наркотики, и свидания с проститутками. Ведь не проходит и дня, чтобы здесь, не был оперуполномоченного уголовного розыска. А за эту, их «творческую» работу, им дают премии, досрочные звания. Сердар не мог успокоиться. С таким жаром рассказывал.

Я сказал Сердару, - в отделе полиции, на меня грузили, четыре грабежа. Устраивали пытки, всякие издевательства.  Вот вам и другой метод. У нас есть, такой Мурад, из 17 хаты, наркоман. У него был срок, восемь лет, а когда у него была ломка, он готов был, за порцию героина, признаться в изнасиловании Софи Лорен. Он и признался, - навешал на себя, целый мешок несовершенных преступлений. Его увезли отсюда в ИВС г. Ашхабада.

Там его работники уголовного розыска, поили, кормили, давали героин, столько, сколько душа просит. Вернулся оттуда с пятнадцатью годами и иском в 120 миллионов манат. После приговора, о нём все забыли. Его так ломало, что в карантийки, все стены обгадил. Можете сходить в 17 хату и посмотреть, на этого придурка. Стал чушпаном, шестеркой, за окурок, носки стирает. Гандым ответил:

 – Видел я его, что на него смотреть! А таким его сделали работники уголовного розыска.

Заканчивали переносить кирпичи.  Вечерело.  Где-то за сопками огненный свет снова красил небо, но туман и ночь, как бы выползали из-под запретки и серой мглой затягивали зону. Туман скрывал человека. Сердар распрямился:

 – Чего же вы, на меня так тоскливо смотрите? Может, не то сказал? Азат ответил,    - для чего, это ты, - нам всё это рассказывал. А ты ведь рассказывал, с какой - то целью.

На меня, тоску хотел навеять! Или как? Сердар ответил, - что на воре шапка горит? Что это ты, на проверке, так хлестался!  К слову пришлось.  Сердар продолжил:

- Это я говорил, для того, чтобы, ты выводы сделал. Здесь очень стало не спокойно, шатается вокруг всякий сброд, а нам потом предстоит наказывать, этих беспредельщиков. Дополнительные хлопоты.  Знаешь Азат:

- Давай попытаемся жить без напрягов.  А ты, уже создал, это напряжение! Зачем облаял Бяшим-агу?  Да ещё схватился за отвертку! Азат стал оправдываться. Так я же извинился! Извинится, - ты извинился!

Но я хочу, чтобы ты, не предпринимал ничего, в отношении Бяшим-аги и его, - указал на меня. И скажу тебе откровенно, что я с умыслом, завёл разговор про стукачей. Это один из способов, рассчитаться со своими врагами.

Азат обиделся и сказал, - а что же ты, завёл разговор, с подоплёкой, из-за угла. Привязал сюда Ису, Бегджана, Тачмамедова. Ходил два часа, вокруг да около. Не мог, на прямую сказать.

Можно и напрямую, но я хотел, чтобы мои слова, на примере, достали до селезёнки. Иначе напряжение в комнате не снимешь. Ты нагловатый, хитрый, мог бы пополнить ряды наёмников, разгуливавших вдоль чечено-российской границы. Ты предрасположен к этому.  Да ты, что Сердар! - За кого меня держишь? Неужели мог подумать, что я могу быть наёмником и что смогу своих сокамерников сдать?

-  Всякое бывает? А ты правильно понял, эту сказку, я для тебя рассказывал.  Да, я язык в задницу засуну и проживу так, всю жизнь, - ты меня плохо знаешь! Всё будет нормалек!  Вот и ладненько, всё закончилось, без крутых разборок. Я подумал, какой хитрый, изощрённый, тонкий Сердар. Сколько он, нам мозги прочищал. А мы от его рассказа и рты пораскрывали, за чистую монету воспринимали.

Я ещё раз убеждался, что верит, никому нельзя. А Сердар то, беспокоится о снятии напряжения в комнате. Такое не смог сделать смотрящий по комнате Тойли.  Он мог приказать, но наши души, не мог открыть, чтобы мы друг другу улыбались, без внутренней ненависти, открыто дружелюбно. А ведь наше время, спрессованное в минуты, часы, сутки, мы были обязаны, всё время быть на виду, друг у друга. 

Это было замкнутое пространство. Куда бы ни уходили, не прятались, распорядок, проверки, возвращали нас, на круги своя. Всё равно заставляли смотреть друг на друга. Психологическую несовместимость, за нас, никто, не мог решить. Это делал Сердар ненавязчиво, дипломатично и хитро. Этот опыт для меня, был бесценен. Разгрузка кирпичей и вдруг, такой утончённый урок. Который, пошёл на пользу всем присутствующим.

Сердар давал понять, что пятилетнее пребывание в лагере, не прошли даром. Обстановку в зоне, знал досконально, а какие убийственные характеристики, он дал Бегджану, Тачмамедову, Исе, смотрящим. Сразу подумал, не проверяет он и меня. И не сговорился ли он с Азатом. Для того, чтобы проверить меня, если до ушей кума дойдет наш разговор. То сразу будет ясно, кто у нас стукачок.

Посмотрел на Сердара и Азата. Саша занимался своими рваными кроссовками. Не выдержал, спросил:

- Сердар, а не боишься ли ты, что наш разговор дойдёт, до ушей смотрящих?  Саша, - смотрящие, даже если и сильно захотят. Ничего мне предъявит, не смогут! Вы, ведь на разборке, не будете свидетелями? Что, я сказал, - это правда.

Улыбнулся и ответил, - а ты, не простой парень, как пытаешься представиться. И прямо ответил, - ты подумал, не проверяю ли я тебя? Раскидывая туманные сети. Вот пример работы Исы, мы сразу подозреваем друг, друга.

 Нет, Саша, это касается, только Азата и похлопал его по плечу. Тот кисло улыбнулся.  Чтобы выявить у нас в комнате стукача, это не трудно.

Есть много способов. Мы ведь всё время на виду друг у друга. Кушаем из одного казана. Можно с натяжкой назвать, даже хлебниками. Пока притрёмся, много времени пройдёт. А я все пять лет, в одной комнате живу. Её я люблю и ненавижу одновременно. У меня сложилось мнение, что я до конца жизни в ней проживу, не представляю себе, что кроме шконки, ещё существуют другие кровати. А в отношении смотрящих, я их перевидал, не один десяток.

Они меняются, как перчатки, - их деятельность на виду. Много в зоне зеков, которые, могли выдвинуться и покомандывать нами. Но их ремесло опасное и напоминает бразильское танго на минном поле – зацепил каблуком натянутый проводок, вот и потерял здоровье, а то и во все остался без головы.

 Почему они, так часто меняются? Для того, чтобы командовать нами, мозги нужны, авторитет, личный пример, ругаться с хозяином. 

У многих из них этих качеств нет. Вот хозяин и крутить ими, как хочет. Смотрящих на зоне, по понятиям, должны назначать авторитетные воры в законе. А их нет! - Которые были, сгинули, их уничтожили, как тараканов. У нас ведь сучья зона! - Собираются пять, шесть крутых и из их числа  назначают смотрящего, а хозяин утверждает. Вот и вся канитель. Но, это ведь не правильно. Конечно не правильною.

Меня это не касается. И тебя  это не должно касаться, - понял? Живи своей жизнью. Какая тебе разница, кто тебя выгоняет на работу. Отрядный или Тойли!  Тойли свой с ним можно договориться. А с отрядным, он ведь без понятий. Откажешься от работы, - ШИЗО! Да, какая это работа, так смех. Размяли не много косточки, сидим курим. И такая поебень целый день.  Промышленной зоны ведь нет! А это плохо?

Было бы производство, был бы ларёк. Да и зарабатывали бы, что - то! Без настоящей работы, уже засох. Отвык, нормально трудиться. А этой жизни, всё говно, - кроме мочи.  Вы, вероятно, подумали, - не сошёл ли я с ума. Гоню, гоню без остановки. И всё-таки, я не сошёл с ума, наоборот, я рассудителен, как никогда. Просто, я внезапно почувствовал, что мне нужно не возможное, которое мне никто не может дать.

Видите братаны, - какой я двойственный. А разболтался потому, как говорил Бяшим-ага. Меня тоже задела, это жуткое и ласковое слово, амнистия-помилование. Посмотрел на Сашу и сказал: - Что, ты копаешься в своих кроссовках, как воробей в дерьме? - Выбросить их надо, они ведь латаные-перелатаные. Придём в комнату, отдай Акмураду, он тебе подправить. Да, на твоём месте, я эту последнею наделю до свободы, босой по зоне бегал бы.

А ты! Что я, - ответил Саша.  Иди сегодня в 27 хату, обыграй этих лохов.  Раздень до гола.  Будешь, одет, обут и нос в табаке.  И нам, что-нибудь, перепадет.  Но, я сейчас, гол, как сокол!  Короче, - даю деньги, а ты сорок процентов от выигрыша, отдаёшь мне.

А если проиграю? А если проиграешь, тогда, как говорят попы, бог дал, бог и взял!  Но, сейчас все бояться играть.

Боятся играть такие, - как ты. Кто железно попадает, под амнистию! Сказал Сердар.  А я тебе говорю, что за безопасность, - я отвечаю. Игру организуем в кильдыме у Акмурада. Возьмешь двух лохов и всё. Почему я уверенно говорю, что отвечаю. Так сегодня, у хозяина день рождения и руководство лагеря, будет с ним бухать.

Понял несмышленыш!  Ты же, по жизни мошенник, показал на Сашу, - смотрите, как у него глаза загорелись! И засмеялся. Вспомнил слова Акмурада, когда он характеризовал Сердара, что у него ушки на макушке.  Тоже проходимец, - ещё тот.  По его мнению, Сердар был мужик хитрый, но достойный, держался просто и не строил из себя крутого. Однако его стремление приблизится к богу, выглядело забавно. И сейчас, он снова с Сашей устраивал спектакль. Ну ладно Саша, - ты думай, пока мы дойдем до барака.

А надумаешь, свистни, и я подгоню тебе деньжат. Все встали и пошли в барак. По дороге Сердар обратился к Саше: - Ты ведь, тоже не лыком шит. На меня смотришь, а сам думаешь, как бы красивее, меня кинуть, - да? Знаешь Саша, в чём разница между жуликом и мошенником.  Ну, давай твою версию. Сердар ответил:

- Они отличаются тем, что жулик должен смыться, а мошенник остаешься. Так, что ты пока остаёшься и никуда, ни смоешься?

- Усёк разницу!  А меня кинуть и не думай? Как, я тебя кину?  А очень просто.  Договариваешься с игровыми и всё технично проигрываешь. А потом, поделитесь пополам с ними. А Сердар, то есть я.  Останется с носом.

Так, что давай по хорошему, по мужскому. Саша увидел кого-то и пошёл в сторону. Сердар ему крикнул, - ты куда? Тащить кобылу из пруда, пока лежит, а то встанет и убежит.

О чём говорили, - отпадает! Сердар указал на него рукой. Видите, как угорь, выскользнул из рук.  Азат смеялся. Но у тебя Сердар, - денег - то нет? 

Ну и что?  Расчёт - то, будет после игры.  А Саша! – Я его хорошо знаю, всё равно, не проиграет. Это мы проделывали не раз. А он и не знал, что денег нет. Но у меня есть человек, который под проценты, может дать любую сумму.

Азат спросил, - тогда в чём вопрос?  Я могу Сашу заменить. Но мне нужна твердая гарантия, что деньги найдутся. А задницей, я рисковать не буду!

Сердар ответил, - игры не будет. Это я Сашу проверял. А он, жук, сразу раскусил. Так что, - это Аля комедия! Все остались при своих. Когда зашли в барак, то насторожились. В бараке находилось, много офицеров, во главе с начальником лагеря, Ходжамамедовым Гармамедом.

Шёл общий шмон. Нас поставили к стене, стали обыскивать. Это не приятное чувство, когда тебя лапают, унижают. К личным обыскам, я так и не привык. Хотя к этой процедуре, подвергался десятки раз. Сердар сказал:

- Ну, начальник и даёт? В свой день рождения, такую подлянку устроил. Сердар обратился к офицеру, - разрешите подойти к хозяину?  Тот спросил, - зачем?  Как зачем! Хочу обратиться, по личному вопросу! Офицер ответил, - стой, не дергайся, нашёл время.

Без тебя знаем, где у вас, запрещенные вещи находятся! Сердар с ухмылкой ответил, - смотри, начальник потом отдрючить!

Офицер ответил, - если бы я тебя не знал, тогда бы поверил. И он отошёл. Спросил, - кто это? Это Бараков Багельды, из спец части. Многие зеки стояли вдоль стены, наблюдали, как в комнатах, переворачивали наши скудные пожитки.

Сердар спросил Азата, - где твоя отвёртка?  Они, не найдут, Бящим-ага опытный человек, в этих делах. Он наш тайник, не обнаружит. А отвертки, давно нет.

Спроси у Саши, - куда он её дел?  Как куда! Отдал Бяшим-аги. Ты Сердар жук, как будто не знал.

Одно из самых главных чувств,  в лагере – чувство  унижения, чувство утешения, что всегда, в любом  положении, в любых обстоятельствах, есть кто-то хуже тебя, эта ступенчатость многообразна.

Это утешение спасительно и может быть, в нём скрыт главный секрет человека, это чувство!  Это чувство спасительно, как белый флаг и в то же время, примирение, с непримиримым, - как это можно было пережить?

В любое время дня и ночи, могли в барак, комнату, войти солдаты, офицеры. И делать всё, что их душенька хочет. Особенно внезапные обыски. Они вбивали нам в голову, как будто, они не знают, что у нас в комнате есть.

Хорошо ведь знают, что в столовую, мы не ходим, так как там ничего нет. Знали, -что у нас есть ножи, тогда чем бы мы хлеб резали. Хотел крикнуть:

- Гражданин начальник, куда ты деваешь деньги, выделяемые нам на питание?  Но молчал. Свои обязанности, они не выполняют. А формальные обыски проводили регулярно. Показывая, для того и кот существует, чтобы мышь не спала. А это постоянное, не оправданное унижение.

Унижение человеческого, зековского достоинства. Тыкали нас носом, показывали, - вы у нас во власти. Будем делать все, что хотим. А исправление, это глупое слово, в нём не нуждались ни они, ни мы. Мои размышления прервал Сердар.

Ты, что задумался? Саша смотри, - идёт начальник. Поздравь его с днём рождения. Ты что офанарел! Подумают зеки, - какой жополиз нашелся.

Давай, - сам поздравляй! Когда начальник проходил мимо, Сердар обратился к нему:

- Гражданин начальник!  Можно вас поздравить с днём рождения? Ходжамамедов остановился, ответил, - можно.  Сердар подошёл к нему, пожал руку. Спросил, - гражданин начальник!

А можно подарок, от души!  Начальник растерялся, ответил, – потом. Зеки ехидно улыбались. И подкалывали Сердара:

- Что, не смог попасть на банкет! Он уже сделал себе подарок, забрал у нас, все поделки, для нашего дома. Ругали его, - нашёл время для шмона! Показывает, какой он порядочный, честный. Сияет, как медный таз. Смеясь, говорили, - забрали даже то, чем хотели отметить его день рождения. Засмеялись. Подошёл Тачмамедов Бабыш, крикнул, - чтобы зеки перестали лясы точить.

- Разговорились? Сегодня ШИЗО будет полным.  А там посмеётесь!

 Все на него смотрели с презрением. Веселье сразу прошло. Зеки с ненавистью смотрели на Тачмамедова, их взгляды выражали, только презрение к его словам. Он почувствовал себя не уютно. Быстро ретировался, ушёл в конец барака. Слышался его крик, ругань. Так продолжалось минут сорок. Затем объявили построение. Из комнат выгнали всех, началась повальная проверка.

Когда называли фамилию, а зека не было, начальник требовал, чтобы находили. На проверку выгнали, всех смотрящих, поваров, библиотекарей, коптерщиков, эта та категория зеков, которые, редко выходили на проверку. Все устали, от этой не умной, не продуманной проверки. Кто-то крикнул:

– А вечером проверка будет? Начальник ответил, – всё по распорядку, как обычно. Сердар передразнил начальника.  От этой дури, не касануть ли в санчасть!

Полежать недельку. Бяшим-ага ответил, – а мы тебе, три раза в день, на подносе обеды будем носить, - да?  Губы развесил, размечтался! Я тебя сразу вылечу!  Арслан вставил, - пусть косить!  Хлеб с водой, ему на пользу пойдёт.

Тачмамедов с солдатами, поднесли к начальнику, два мешка изъятых предметов, во время обыска. Ходжамамедов спросил, - есть список, у кого изъяли? - Это всё из комнат, а кому конкретно принадлежит, не известно.

Будем разбираться! Начальник посмотрел на него, ответил, – разбирайтесь, а мы подождем? Зеки зароптали, зашумели. Говорили, - мы так, всю ночь простоим. Кто-то спросил:

- Все столовые ножи забрали, чем хлеб будем резать? Начальник ответил, - чем раньше резали, тем и будете резать. Тачмамедов крутился вокруг начальника, как побитая собака.

Он старался выполнить, любое приказание. Со стороны, это его угодничество, выглядело комично. Привычка услужить, сгибаться, очень подходила к его невзрачному, бесцветному обличию. Азат сказал:

- Смотрите, как Тачмамедов, перед начальником выгибается, соловьём поёт, смотреть приятно.

Если ему начальник прикажет, он и петухом кукарекать будет, сука позорная, шушера. Они стали, о чём - то совещаться. После чего, начальник дал команду, разойтись по комнатам. Бяшим-ага тихо, устало сказал, - от этих шмонов, даже доброго пса, можно обозлить, до бешенства.

Зашли в комнату. Перед нашими глазами, предстала картина разгрома. Постельные принадлежности, валялись на полу, личные вещи разбросаны, матрацы порваны.

Гандым спросил Бяшим - агу, – что они искали? Как, что? Как обычно, наркотики, ножи, карты. Ощупывали, очень тщательно подушки, матрацы. Что ты спрашиваешь? –

Разве не видишь!

Саша, - а твою тетрадь, со стихами и анекдотами, я с трудом забрал у них, - хотели забрать. Я им разжевал, - что похабщины и запрещенных записей нет. Арслан смеясь, сказал Сердару:

– Ещё не поздно, иди к начальнику, лизни его в ж… у. Ты же хотел ему, от души, подарочек сделать.

Сердар ответил, - ты, заглох бы? Лось драный! Без тебя и так, тошно. А начальник! Хотел, что-то сказать, промолчал.  Бяшим - ага  сказал, - всё это мелочи, по сравнению с тем, что мы остались, без электрической плиты. На чём будем, готовить?  На сегодня, я успел сготовить ужин.

Сейчас надо думать, - где плитку, найти?  Акмурад ответил, - ни надо искать, у меня в мастерской есть. Стали приводить комнату в порядок.

Гандым спросил Бяшим – агу, – скажи всё - таки, что они спрашивали, когда вошли?   Когда вошли, они даже, здравствуй, собакам раскидали. Откуда Гандым у тебя, блаж, такая завелась. Будто они, снизойдут, до такой мелочи и будут спрашивать. Где, Азат с Гандымом, прячут свои карты. У тебя, что крыша сдвинулась с места? Сердар оборвал споривших, - у вас обоих крыша поехала, что вы спорите?

Бяшим-ага, ты что, забыл? Перед каждым праздником, это происходит, - чего вы возмущаетесь? У начальника сегодня, день рождения, разве это  не повод, напомнить нам, чтобы знали. С кем мы дело имеем.

Он обрушивает, на наши бедные головы, поток табуреточного сознания. Разве мог нормальный человек, проводить в этот день шмон? Люди ложь и он тож. «Всяк человек ложь, и мы тож». Прежде начальник «Ваня» огород копал, а сегодня «Ваня» в начальники попал.

А ты, Гандым, привык, жеванное есть! Тебе разжуй и в рот положи! Нашего брата, без дубинки, не убедишь. Вот и начальник убеждает, - кто, есть кто, - понял?  Давайте, лучше посчитаем свои убытки.

Что, мы сегодня потеряли, Бяшим-ага? Так, что у нас солдатики позаимствовали? - У нас забрали плитку и грошовый нож, который на виду лежал, - и всё? – Спросил Сердар.  Всё!   Так, что же вы скулите?

Мы же отделались легко. Плитку завтра, заберёт Тойли. А нож! Царство ему небесное.  Этого добра, у меня хватит.  От всего происходящего, на душе кошки скребли. Тихо поужинали. Меня позвал Акмурад,  – пойдём на улицу, подышим свежим воздухом. А то у меня, от болтовни Сердара, голова кружится.

Вышли на улицу, пошли вокруг барака, круги отмеривать. Акмурад молчал. Луна лукавым разбойником, выглянула из-за лохматой тучи и холодный свет упал на лицо Акмурада. Ночь подкралась из-за тумана, потянуло пронзительным холодом.

На первый взгляд тихий, застенчивый человек. Худой, с провалившими щеками, ясными глазами. Рыжеватой щетиной на лице, в старой замызганной фуфайке, он вызывал сочувствие. Но на самом деле Акмурад был холодным, расчетливым зеком, не без разумной доли цинизма и что совершенно точно, мерилом жизненной цели, была свобода. Он спросил меня:

 - Что сегодня Сердар, вам мозги прочищал?   Он Азата воспитывал. А Азат ушами хлопал и не понимал.

Акмурад ответил, - есть у Сердара, одна положительная черта. Он всегда, стремится создать настоящею семью. Почему тогда его смотрящим по комнате не делают?  Он мог бы быть смотрящим и по велояту.

 Но, не хочет.  Если, чего-то хочешь, - рисковать надо! А он рисковать не любит, но как эквилибрист, всегда ходит по проволке. А мечта его, создать настоящею семью. Пока не получается. Ты же видишь, какие у нас в комнате люди.

Они к этому не расположены. Так, что пусть будет так, как есть, общий котёл и все. Неожиданно спросил, - ну как, что надумал?  В общем, согласен, с твоим планом побега. Но в твоём плане, есть слабое звено. На солдата наркомана, положится нельзя! Его в любой момент, могут сдать зеки или вычислить Иса. О наркоманах солдатах, он наверняка знает.

Он может, это делать специально, чтобы выявить тех, кто из нас клюнет, на эту приманку. А ты прав, - я не подумал об этом. Надо наоборот. Выявить самых добросовестных солдат и втереться к ним в доверие, это будет правильно. Давай подумаем, после нового года и амнистии. А таких солдат, - я знаю. Сейчас видишь, какая кутерьма происходит.

Ты Саша, тоже  думаешь. А вдруг и ты в эту счастливую струю попадёшь.  А ты разве не думаешь? Акмурад остановился. Все думают, об этом и я не исключение. Надежда, это хорошая вещь. Странная улыбка, блуждала по его лицу.

Чему улыбаешься? Я тебе специально сказал о солдате – наркомане. Ты быстро и правильно разобрался.

Я убедился, что живёшь ты по понятиям, в разговоры не вмешиваешься, вижу, что тоже присматриваешься.  У меня сложилось мнение, что все здесь присматриваются друг к другу, проверяют. Здесь не зона, а охотничье угодья, где на каждом шагу, расставлены капканы. И ждут, когда какой-нибудь бедолага, попадёт в него. В таких условиях, можно свихнуться, от подозрительности. Здесь и самый опытный, может попасть в силки.

Акмурад ответил, - а они и попадают, эти опытные.  До твоего приезда сюда, была крупная разборка. Смотрящего по Марыйскому велояту, Бердышку, - уличили в разворовывании общака. Его развенчали, кум узнал об этом, посадил в ШИЗО. А этот Бердышка, как ни в чём не бывало, через три дня вышел и живёт наглая рожа, по - прежнему мутит воду. Ты Саша, - здесь ничему не удивляйся? Этих людишек, надо ломать, чтобы другим, не повадно было.

Но ничего подобного, не происходит. Так, что наша сучья зона, полностью оправдывает своё название. Надо жить, - ни шатко, ни валко, ни на сторону. И всё будет на мази. Стали подходить к бараку и услышали ругань, -  гад черножопый, ты сам же был угнетённый, что же, ты гнида сволочная делаешь? - Паскуда вшивая!

 Подошли ближе. Акмурад взял меня за локоть,  -  пошли отсюда?  Это смотрящий по Марыйскому велояту Набатов Ялкаб, кого - то своего воспитывает. Нас это не касается. Марыйцы беспредельщики, с ними дела делать нельзя.

Они даже в комнате, обманывают друг друга. Не понимают, что это всё на виду. Они не поделили наркотики, там одни ханковые (наркоманы). От наркоманов ничего хорошего, ждать не приходится, это конченые люди. Когда входили в барак, то увидели, как в барак забежал не высокий юркий зек, с хищным лицом. На губах его была кровь. Мы поняли, что это смотрящий его побил.

Вошли в комнату, там находились Бяшим-ага и Гандым. Они читали, добытую, где - то Российскую газету. Бяшим-ага  комментировал прочитанное и ругал кого-то.  Чего ты ругаешься, - спросил Акмурад?  На всякий случай, для профилактики. Да и как не ругаться.

Читаю  газету, а чтиво это от начала до конца пропитано ложью, извращениями, клеветой. Вбивают в наши головы, что всё было плохо при социализме, что и я всю жизнь получал зарплату, ни за что.

А я то всю жизнь пахал, как трактор и получал 300-400 рублей, жил нормально. Каждый год, со своими ребятами, ездил на Черное море отдыхать. За дорогу платил 32 рубля, путёвка в санаторий стоила 170 рублей, я платил за неё 17 рублей. Оттуда ездил в Москву за 40рублей. Коммунисты мне ничего плохого не делали, да я их не замечал. Если перевести те мои кровные 400 рублей, из расчета, что доллар стоил 56 копеек, то я получал 700 долларов.

А сейчас, - сколько, работяги получают? И ответил. Двадцать долларов. Которые вовремя не платят. Пенсии не платят:

 – Как старикам жить?  А эти драные демократы, разъезжают на Мерседесах, своих самолётах, катаются на яхтах, отдыхают за границей. На какие деньги? На ворованные! И гуляют на свободе. А место их, на нарах, - рядом с нами. Вы видели у нас, кого-нибудь из крутых предпринимателей?

Молчите?  Не увидите? Что делается в России. Алкоголик Ельцин, всё продал! В 60 лет сменил окраску, стал демократом. Что он делал 40 лет, когда был коммунистом. Ел коммунистическую, чёрную икру, свеженькую осетрину, всякие деликатесы, которые ему привозили на его «скудный паёк». Он всю жизнь вбивал коммунистическую идеологию, о братстве, равенства, социальной справедливости.

А вот что он написал  Ельцин в своей книге: «Исповедь на заданную тему», вышедшей весной 1990 года: « ...пока мы живём так бедно и убого, я не могу есть осетрину и заедать её черной икрой, не могу мчаться на машине, минуя светофоры и шарахающиеся автомобили, не могу глотать импортные суперлекарства, зная, что у соседки нет аспирина для ребёнка. Потому что стыдно. Разве это не шедевр. Конченого алкоголика. А ведь это Президент России!

Социальная справедливость была, хотя бы в том, что старики, были одеты, обуты и накормлены.

Они тогда получали пенсию 120 рублей, то есть 200 долларов. Вот почему я ругаюсь. Нельзя осквернять и отбрасывать, как мусор лучшее, что было накоплено. Сейчас нужно вносить существенные поправки на современность. Учиться, надо было, у китайцев, они ничего не поломали. Бяшим-ага говорил нормальным, доходчивым языком и больше смахивал на лектора, нежели на заурядного зека. 

А для нас остаётся тяжелой ношей, тяжким грузом, когда нормальный человек, преданный делу, ни за что попадает за решётку, лишается свободы. Эта беда, самая тяжелая, а режим, пища, которой нет. Работа – лучше они или хуже, остаётся сопутствующими бедами, - понимаете? Пятнадцать лет заключения – это срок на уничтожение, бесконечный расстрел.

Десять лет, тоже не мыслимо и тоже конец: самое прекрасное в человеке, его воля и вера, выжимаются по капле, час за часом все 3650 дней. Но страшны и три года, если они даны без вины, хотя три года можно вытерпеть, стиснув зубы. Да кинь, ты человека в тюрьму всего на один месяц и он потом будет помнить этот месяц всю жизнь, кошмарное видение голубого неба в клетку, будет его терзать всегда.

 Как человек перестаёт быть человеком? В преступный мир приходят и со стороны: рабочий отбывающий за мелкую кражу наказание в тюрьме и связавший свою судьбу с уголовниками, бывший школьник которому не хватает денег на удалые гулянки с товарищами, люди которые не имеют профессии, а хотят жить в своё удовольствие, а также люди, которые стыдятся просить работу или милостыню – на улице или государственном учреждении – это всё равно и предпочитают отнимать, а не просить.

Это дело характера! Просить работу – это тоже очень мучительно, уязвлённое самолюбие оступившегося человека. Особенно подростка. Просить работу – унижение не меньше, чем просить милостыню. Не лучше ли?

Дикий, застенчивый характер человека подсказывает ему решение, всю серьёзность и опасность которого, молодой человек просто не в силах, не может ещё оценить. У каждого человека в разное время его жизни бывает необходимость решить, что - то важное, переломить судьбу, и большинству, то важное приходится делать в молодые годы, когда опыт мал, а вероятность ошибок велика.

Но в это время так же мала и рутина поступков, а велика смелость, решительность. Поставленный перед трудным выбором, обманутый художественной литературой и тысячей обывательских легенд о таинственном преступном мире, молодой человек делает страшный шаг, после которого, подчас нет возврата.

Гандым спросил, - ты, что яшули, говорил, говорил о коммунистах, демократах, а начал о нас.  А что о них говорить, они этого не заслуживают. Тюрьма, хуже всего, хуже самой страшной болезни, хуже самой смерти. Если бы я знал, что сидеть мне придётся долго, я бы не стал жить, я бы умер. Но ты ведь сидишь? Да Гандым, сижу, и буду пока сидеть! Затосковал я по своим ребятам. Чем чёрт, не шутит, может ещё придётся увидеть могилы своих ребят. - Память, как дурь, всегда с нами!

Встал весь, как-то сгорбился, сник, вышел из комнаты. Акмурад сказал, - ну ты и фрукт!  Что ты, толкаешь яшули в могилу! Иди, посмотри, что с ним? Гандым, встал и ушёл. Видишь Саша?  Какая у нас публика. Даже лежащего, пытаются пнуть. Ничего ему не ответил. Взял свою тетрадь и стал записывать. Вспомнил слова отца, записывать всё, что со мной происходит, перед свиданием.

Через два дня, он должен был приехать. А мне то, положено, в полгода два свидания, но надеялся на отца. Он то, договорится со свиданьщиком Оразом, даст ему взятку и получить свидание. Подумал о Бяшим-аге. Ему, очевидно, хотелось сказать ещё что-ни будь, но знал: сильный человек, не терпит утешений. Вспомнил о своём отце и чуть не застонал. Вот, кому достаётся. Перед амнистией, он вероятней всего, не выходит из приёмных Генеральной прокуратуры, Верховного суда.

Убеждает, доказывает в своей правоте. А результат! Результат будет известен, через неделю, 3 января, после амнистии. А если ему не ответили на 15 заявлений, значит, надеяться не на что. Теперь мне всё равно. Надо смириться и ждать. Зачем гадать, на кофейной гуще, у меня такое ощущение, что я прошёл, самое страшное. Это успокаивало.  Вернулся Гандым, сказал, - наш Бяшим-ага, ещё тот, гусь! Он в 25 хате чифирить.

Из-за  твоих слов, - за чифиришь, по неволе. Я продолжал писать. Гандым спросил, - что пишешь? Письмо друзьям. Скоро свидание. Он промолчал. Стал вспоминать, поговорки, присказки. Последние дни были урожайными, на пословицы.

Особенно поразил Сердар. С какой изобретательностью переплёл правду и ложь, начиная издалека. Всё увязал, всё обосновал и не вероятное, почти стало фактом.

Попробуй, докажи, - что не так. Он никого, не боясь, рассказывал, то, за что и головой можно было поплатится.  Писал мелким почерком, хотел, чтобы объем записей, был меньше. Писалось легко, так как события, были яркими, запоминающимися. Стал писать письмо моему другу детства  Сердару. Не мог, начать. Писать то ему, было нечего. Жаловаться на превратности судьбы, описывать нашу жизнь, подумает, что раскис. Этого я делать не буду.

Написал обычное письмо, как будто, нахожусь в другом городе, о зоне ни слова. Попросил прислать фото, всех наших друзей. Подумал, что у нас теперь разная жизнь, разные взгляды на определённые вещи и события. Поймал себя на мысли, а думаю, я ведь так же, как и тридцатилетние зеки.

От восемнадцатилетнего паренька, я уже далеко ушёл. Того паренька не стало, стал расчётливый, циничный зек. Опыт накапливался с тригонометричной прогрессией.

То, что я узнал, находясь в заключении, это был реальный жизненный опыт, с которым, надо было считаться. Прожитый день, равнялся прочитанной книге. Вспомнил Креста. 

Где ты теперь, - мой тюремный учитель! Его рассказ о зоне полностью подтвердился, но жизнь вносила, свои существенные коррективы. Единого рецепта поведения, не возможно было предусмотреть, надо было решать, только самому.

Только в нашей комнате, зеки все были разные, каждый доказывал своё я! У каждого была своя методика, своя линия поведения, свой характер, своя мера испорченности. Только Акмурада, можно было отнести к правильным зекам. И на него до конца, нельзя было положиться.

Нужно было время, время хороший судья. Никто не жил по понятиям. Это огорчало, семья в комнате не складывалась. Авторитетного, объединяющего зека не было.

Смотрящий по комнате Тойли, решал свои личные интересы, его это не волновало. Сложилось мнение, что здесь на зоне, каждый жил своей жизнью. Жили одним днём, задача была одна, найти еду, сигареты, увильнуть от работы. Возложить свои обязанности на другого и кого-нибудь обмануть. Это были, - волки одиночки, перевоплощенные в человеческое обличье. Администрацию колонии, такое положение устраивало. Что-то менять, они не собирались.

О перевоспитании, занятости зеков, вопрос не стоял. Мы отбывали свой срок, а они получали свою зарплату. Жили по принципу: - «Овцы целы и волки сыты». Время двигалось, как черепаха.

Через два дня, приехал отец. Выглядел он плохо. Хромал на правую ногу. Сказал, - артрит не даёт покоя! Видел, с каким трудом он передвигался, но крепился.

Привёз такие же громадные сумки, как и раньше. Он начал суетиться, доставал еду, чтобы меня накормить. Зашёл дежурный, капитан Гаипов со свиданьщиком Оразом. Стали обыскивать сумки, искали водку.  Гаипов спросил:

- Почему, так много?   Не возил бы, такие сумки, если бы вы зеков кормили.

Гаипов промолчал.  Когда уходил.  Сказал, - в вашем распоряжении, два часа. Отец задал вопрос, – привыкаешь?  Хотел ответить:

 – Куда я денусь, жизнь заставить привыкнуть. Нас так охраняют! Ответил,-привыкаю! Сам был, очень рад свиданию. И в дальнейшем свидания, были для меня праздниками. Свежие вести с воли, хорошая еда, так я ел, только на свидании. Отец знал, что привозить.

На миг почувствовал, - что нахожусь дома, среди родных, уважаемых, любимых людей. Правда, отец всегда мучил меня, своими вопросами, въедливыми, подробными. Он интересовался, буквально всем.

 Кто смотрящий по зоне, велояту, комнате.  С кем живу в комнате, их фамилии, за что осуждены, их поведение, кто пришёл, какие произошли изменения? Это раздражало меня.  Он раздевал меня, осматривал тело, просил и требовал, чтобы я не делал наколки.

Всегда проверял, не потребляю ли я наркотики, всматривался в зрачки, осматривал вены. Спросил его:

 - Ты перестал мне верить? Он шутил. Говорил,  - доверяй, но проверяй!  Сказал, - что месяц назад, отправил прошение на помилование. Получил ли он, хотя бы один ответ, на 15 заявлений?  Он ответил, - нет.

Стал меня успокаивать, говорил, - что сейчас, пишут очень много и правоохранительные органы, не успевают отвечать. Я сказал, - но ведь за 8 месяцев, можно было, хотя бы на одно ответить.

Он развёл руки. Всякое бывает. Но, на прошение о помиловании, они ответят. – Почему?  Прошение попало, лично президенту, - а он ответить.  Хотел ему сказать:

- Свежо придание, но верится с трудом, - но промолчал. Понимал, что отец, переживает, болезненней, чем я. Несмотря на то, что я нахожусь, в неволе. Он, как будто прочитал мои мысли, сказал:

– Лучше бы я здесь находился, чем ты. Но закон, не разрешает. Отец сказал, - давай поменяемся! Ты на волю, а я останусь здесь.  Нет!  Ты это не заслужил. А я молодой, - всё выдержу! Он достал из сумки, привезённые книги. Это все книги о зонах. Читай, - набирайся опыта! Хотел, наверное, спросить. О зековский триаде. Я его опередил.  Помню, не надо! Он улыбнулся. Так быстро прошло четыре часа. Несколько раз заглядывал свиданьщик, но, посмотрев на отца, уходил.

Приходил Сердар, принёс малявы от зеков, забрал мешок с передачей. Сказал  отцу, - чтобы он не беспокоился. Мы смотрим, за ним. Улыбался, смеялся, показывал, как хорошо нам на зоне живётся. Я подумал, - что Сердар любому может мозги запудрить, но не отцу. Отец всё понял. Спросил, - что, он такой весёлый, освобождается? Он не попадает.

Тогда почему, он такой весёлый?  Он всегда такой. Рад, что передачу получили, перед новым годом. Отец сказал, - веселье его, не естественное, наигранное. Таких артистов, здесь много. Передал ему свои записи.

Сказал, - береги их?  Но никому не показывай, тебе я верю. Стали прощаться. Когда отец обнял меня, почувствовал, что помилование, пройдёт мимо меня. Отец расстроился, но держался, не показывал вида. 

Я убедился, что он сильно переживает и никогда не успокоится, пока я в заключении. Взял свои целлофановые пакеты пошёл к себе. Такое страшное желание было, повернутся, посмотреть на него. Но собрал всю свою волю в кулак, не повернулся.

Не оглядываясь, дошёл до барака, зашёл в комнату, там ждал меня Бяшим-ага. Он, как всегда, раскладывал продукты, отдавал долги. Отдал ему принесённые мною пакеты. После встречи с отцом, настроение было приподнятое. В свой пакет переложил туалетные принадлежности.

Бяшим-ага стал просматривать книги. Сказал, - что Саша, продолжаешь изучать, как жили зеки в тюрьмах?  Ответил, - мне ещё предстоит узнать многое, а время идёт. Вам привет передаёт отец. Бящим-ага ответил:

- Отец, остаётся отцом! Он переживает случившееся, сильнее тебя. Стал спрашивать, о новостях в Ашхабаде. Какие могут быть новости. Там на воле, амнистию ждут, так же, как и мы. Но тоже не знают, кто попадёт. Всё держится в секрете. Отец передал целую пачку свежих газет. Там были туркменские и российские газеты.

Бяшим-ага сказал, - зачем так мучить, издеваться? Министерство юстиции тупоголовое, должно было подготовить, - указ об амнистии. Там чётко расписать статьи, которые попадают под амнистию, категорию осужденных.

Опубликовать его, - не было бы никаких домыслов. Как в советское время. Было чётко и ясно. Хорошо ли, плохо ли, нравится, не нравится – всё принимай, как должное. А сейчас, там, в Ашхабаде, пока не соберут, урожай взяток, ничего не делают. Что это за амнистия, пофамильная, вот это называется беспределом. Посмотри на зеков?

Что с ними стало? Что-то новое-то ли смиренная покорность, то ли терпеливое выжидание, как на зимовье в разбушевавшуюся пургу. А верно, что самое тяжелое дни в лагере – это последние дни перед амнистией.

Сколько беспокойных ночей, дум, размышлений, переживаний. Кому нужны мы, обломки человеческих существ. Жизнь многим из нас была мачехой. Счастье, наверное, та самая жар – птица, которую не удалось нам всем здесь сидящим, ухватить за хвост.

Вошёл в комнату Саша. Настроение у него было приподнятое. Он спросил, – Саша, отец муку привёз?  Бяшим-ага ему ответил:

– Ещё, чего захотел! Зачем тебе мука? Да думал, у нас праздник будет! Какой праздник, через три дня, новый год, – сказал Бяшим-ага.  Саша ответил:

- Видел в 15 хате, хлеб на сковородке пекли. Так свеженького захотелось!  Просил, прогнали. Ну и хотел попросить, тебя яшули, испечь, что-нибудь. Бяшим-ага вынул привезённый отцом чурек, отломил кусок. Подал Саше, - на балаболка, это тебе не на сковородке приготовленный!

Это настоящий, выпеченный в тандыре, на саксаульных дровах. Отец Саши, - всегда такой привозит. Саша от удивления раскрыл рот и сказал, - а для тебя Бяшим-ага, я приготовил стишок.

Но сейчас его произносить, как-то не к месту. Ну ладно мошенник, - давай, что ты для меня приготовил. Иначе чурека тебе не видеть, как своих ушей. Саша ответил, – я в 15 хате рассказывал, а они меня после моих слов, выгнали. Ты давай рассказывай, - не тяни кота за хвост. Саша стал около шконки, ногу выставил вперёд и рассказал:

                                      Нынче праздник воскресенье

                                      Нам лепёшек напекут

                                      И помажут и покажут

                                      А поесть – то хрен дадут.

Бяшим-ага рассмеялся, - дал чурек Саше. Он взял в руку понюхал. Ответил, - пойду в 15 хату, подразню этих лохов. Только Бяшим-ага, дай целый чурек, на пять минут. Горбатого могила исправить?

 Ты умный Саша, как утка, - воду пьёшь, но не ссышь. Пошёл вон! Греби отсюда! - Зевало, не раскрывай лапоть!  Не у тёщи! Чего негодник, захотел?

 - Иди, иди, чего вылупился! Саша, посмотрел, на него улыбнулся, запел: - «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный, цыплёнок тоже хочет жить»!

 Ты, что яшули, подумал, что я этот чурек, замылю. Бяшим-ага посмотрел на него, долгим тяжелым взглядом и бросил сквозь зубы, - от тебя всё можно ожидать? Ешь, что даю, и спасибо в кармане не держи. Это скажи Саше. Саша стал серьёзным.

 Твой отец, настоящий мужчина. Завидую тебе браток! Это говорю от души. Бяшим-ага ответил, – вот так бы сразу начинал! Отрезал ему кусочек сала, сказал, - что ты в сухомятку, чурек портишь.

Он сел на шконку, ноги сложил под себя. Поел. Хотите скажу новогоднее пожелание. Бяшим-ага повернулся, сказал, – на Новый год и скажешь! А сейчас, что говорить?  Саша ответил, – что-то я от сала и свежего чурека разомлел. Хочу тебе и Саши сейчас. Стал декламировать:

                                      Да принесёт грядущий Новый

                                      Свободу сладкую для нас!

                                      Да снимет с наших рук оковы!

                                      Да вытрет слёзы с наших глаз!

                                      Согрев целебными лучами.

                                      Тюремный кашель унесёт!

                                      И в час свободы пусть с друзьями

                                      Соединит нас. Новый год.

Когда декламировал, голова его без шеи, была направлена в угол комнаты. Глаза неожиданно обесцветились и стали напоминать кусочки льда. Невозможно было вынести беспощадный взгляд этих глаз. За внешней весёлостью, виделось его скрытое переживание.

Бяшим-ага посмотрел, на него сказал, – что переживаешь, думаешь, как тебя встретят? Видел я, как ночью не спишь, крутишься? Ты не гони, не думай! Освободишься, приедешь домой, осмотришься, не делай поспешных выводов.

На жену не наезжай, за то, что не приезжала? Разберись? Бакланит, прекрати? Смотрю на тебя и вижу. У тебя такое лицо, как будто три дня запором мучаешься. Я вижу твоё состояние.

Место, где ты находишься, для тебя становится враждебным и пустынным. Каждый человек, кузнец своего счастья. Надейся, только на себя. Запомни мои слова. Вошёл Гандым. Воскликнул:

 – Ну ты, и даёшь! Смылся от работы, а здесь подкармливаешься и лясы точишь? Бяшим-ага остановил Гандыма. Вы не перетрудились.

Что не видишь! - Он места себе не находить, мечется, не знает, как время убить. А за одно и подкормиться, - ответил Гандым. Саша растерялся. Теперь он по настоящему почувствовал, свою беспомощность. Он молчал. Встал и пошёл к выходу. Гандым спросил:

 – Что с ним?  Бяшим-ага ответил, – ты иди и не просто иди, а  иди …. Что не видишь? Переживает, что его ждёт, там  за колючей проволкой. А что его ждёт? Его ждёт свобода. Мой совет тебе, Гандым. Отвали от него! Увянь!

Гандым попросил у меня сигарету и ушёл. Вышел и я на улицу, пошёл в кельдым к Акмураду. Он сидел и ремонтировал солдатские сапоги. Встал, спросил, – ну, как свидание прошло, дома всё нормально? Отец не много приболел, остальное, как вроде нормально.

Дал ему пачку сигарет, спички. Он сказал, - пойдем на улицу, от этих ниток, в глазах рябит. Присели около двери, стали курить. Вдруг Акмурад, показал на груду камней. Смотри? Я увидел. Как радостно метнулся маленький зверёк в расщелину. Захлопотал, затрещал, защелкал, как птичка, радуясь хорошей погоде. На груду камней вылез суслик. Он поднял передние лапки, вымыл мордочку, поворачивая голову, пронзительно засвистел. Сколько живу, здесь и ни разу не обращал, внимания.

Откуда, он мог здесь появиться? Да в такое время, - сказал Акмурад.  Тоже срок тянет. Только, кто его бедолагу осудил. А это, наверное, опушенный, пошутил Акмурад. Ведь кругом степь, пустыня, на десятки километров. Чем, он может здесь питаться?

Надо завтра принести ему хлеба. Вдали появился Тойли. Позвал меня. Акмурад сказал, - до вечера не вытерпел. Будет на общак, деньги требовать, шакал. Когда они подавятся этими деньгами. Я из носка вынул 20 тысяч монат. Встал. Пошёл к нему и отдал деньги.

Тойли стал оправдываться. Говорил, - что кто-то попал в Шизо и его надо выручать. Кто он? Он не назвал фамилию. Ответил, - что положено, то я даю. На остальное, нет денег. Он ушёл. Вернулся к Акмураду. Он сказал, – твои денежки плакали. Что он тебе гонит, - это туфта. На Новый год будут кайфовать смотрящие. А Тойли будет им прислуживать.

Кому нужна, такая жизнь? Зеки не могут объединиться и за это всё, предъявит им. Да, в общем, то, это пустой разговор. Пусть пока резвятся! Концовка у них будет плохая. Уйдут на тюремный режим. Там им за этот беспредел, всё предъявят. Жизнь Саша, - это очередь за смертью, но только некоторые лезут без очереди.

Продолжил, - ты никогда не замечал, что лагерь – это, в сущности, уменьшенная копия всей нашей страны. Приглядись, влезь утром на крышу! Чуть свет, идут на работу мужички, тащатся, кряхтя. Затем, попозднее топают придурки: бухгалтера, парикмахеры, кладовщики - словом интеллигенция. Эти не спешат. Смотрящие - как водится - от работы отлынивают: они заняты своими делами. Ну, а вокруг охрана, вооруженная власть. Всё брат по шаблону, по одному образцу.

Подошли солдаты, смотрели работу Акмурада, хвалили его. Он посмотрел на них изучающим взглядом, сказал:

– Ваши слова на хлеб не намажешь. Они развели руки.  Нет ничего! Бесплатно ничего не делается, но для вас, я всегда готов.

Дал им по сигарете. Потоптавшись, они ушли. Акмурад сказал, - тот высокий, хороший парень, за ним я давно приглядываю. Надо завтра ему, что-ни будь подкинуть, – Что мы можем дать? Акмурад позвал меня в мастерскую, вынул коробку и показал различные поделки.

Там были, вырезанные им брелки из дерева, чётки, красивые рамки. Спросил его, -откуда?  Ты, что думаешь, я здесь, только рваньё солдатское чиню. Показал деревянные заготовки, нож для вырезания по дереву.  Вот, что солдаты аульские любят!

За эти безделушки, они всё сделают. Когда к ним приезжают родственники, они говорят, что сами сделали. Сказал Акмураду, – но, я ведь дома, такими вещами занимался. Почему не сказал мне раньше?  Время пришло, поэтому и говорю.

Мы эти поделки, поставим на поток. Дал мне заготовку, – попробуй?  Нарисовал цветок. Взял нож и быстро, стал вырезать. Он смотрел и удивился. Да, у тебя братишка, здорово получается!  Но ведь вечером в комнате, можно этим заниматься.

 Это пустой номер. Все станут просить. Что-ни будь сделать. А материала то, нет. Да и офицеры пристанут. Показал рукой на Гаипова, вон пошёл мудила, из Нижнего Тагила.  Он ныряет ко мне каждую смену. Пристал, как банный лист к ж… е. Ему, я наделал, рамок столько, что можно обвесит, пять его квартир. Не стыда, ни совести. Но, я его отошью. Есть для него у меня «заготовочка»! Какая заготовочка? Гаипов, основной поставщик наркотиков на зону, да и сам покуривает героин. Чтобы определить, кто потребляет героин, не надо быть большим докой.

Посмотри на зрачки, и они дадут тебе ответ. Зрачки у наркомана суженные, меньше размером, чем у нормального человека. А продает, он наркотики, через смотрящего Марыйского велоята Набатова Ялкапа. Осужденного за реализацию наркотиков.

По нашим понятиям, такой человек, то есть барыга, не может быть смотрящим. Но деньги делают своё дело, он на зоне, всех купил. За деньги и наркотики, стал смотрящим.

Что ты думаешь, об этом не знает кум! Он знает и тоже из этой кормушки, посасывает доллары. И соответственно Набатов является, одним из людей Исы.

 Значит и он стучит? Вот этого, я сказать не могу. Не пойман, не вор! А, что Набатов приспособился, врос, в элитную группу зеков, это точно. Если будем, готовиться к побегу, эти люди, главная наша опасность. Иса им может простить всё, -  но только не побег. Повернул голову и сказал:

 - А вот и на ловца и зверь бежит. В нашу сторону, шёл Гаипов.

Акмурад встал и быстро попрятал заготовки. Он вошёл в мастерскую, важно, с каким-то пренебрежением. Теперь внимательно разглядел, его хмурое, ожиревшее, угловатое лицо с двойным подбородком и двумя резкими морщинами у носа, к плотно сжатым губам. Казалось, природа умышленно не позаботилось, что-то подшлифовать, подгладить, смягчить. Да и глаза, настороженные и недоверчивые, оставляли не приятное ощущение недоброжелательства.

Он, спросил у Акмурада, - как настроение?  Акмурад ответил, - как у дворника, сколько нанесло, столько и убрал! Столько сапог принесли, столько и отремонтировал. Времени почти нет.

Ты, брось заливать, – где мой, заказ?  Какой заказ?  Вы мне ничего, не заказывали! Гаипов осмотрел помещение, ответил:

– А разве, я тебе не говорил, что на Новый год подставку, для ёлки, надо сделать? – Акмурад ответил, - что-то, ты перепутал.

Гаипов постоял, сказал, - что-то я перепутал. Акмурад смеясь, спросил, – что сегодня, дома не ночевал?  Гаипов довольный, ответил, – с кем поведёшься, от того и наберемся. Посмотрел в его зрачки. Сравнил со зрачками Акмурада. У Акмурада зрачки были в два раза больше.

Ничего, не сказав, Гаипов пошёл как - то странно вихляя и волоча за собой низкий зад, словно он у него был привязан. Акмурад улыбаясь, сказал, -  красная рожа – эмблема печали. Саша видел придурка. Он же ничего, не соображает, обкуренный, не знает, что делает, ничего ни помнит?

Ты видел его глаза?  Да! Его красная рожа и зрачки, обо всём говорят. Но, он не боится на зоне появляться, в таком виде. Акмурад сказал, - его язык опережает мысли. Если у мужика мозгов не хватает, ему и яйца не нужны.

 Видишь, как бы они не хитрили, всё тайное становится явным.  Такому дураку и «заготовки» делать не надо. Он сам залетит. Попросил Акмурада, дать мне дощечку и нож.  Я, что-ни будь, сделаю? Акмурад ответил, - что так спешишь? Ещё успеешь. Пойдём в барак.

Вышли на улицу. Зависшую в воздухе пыль и дымок за зоной, сгустила опустевшая ночь. Было холодно. Заскулила овчарка. Рванулась, тявкнула и, позвякивая цепью, побежала вдоль зоны. Работавшие зеки, шли к бараку. Погода действовала на нас угнетающе. Вошли в барак. В коридоре мастер-зек ругал другого зека, требовал, чтобы он вернулся и окончил работу.

Тот кричал, – «Толкал я твою работу с бугра по - волчьи». Пусть пашет тот, кто белые булки жрёт. Его лицо выражало, что-то тупое, безразличное и совершенно не знакомое в лице. Перед нами стоял желчный, озлобленный человек. Акмурад сказал, – это Хабиб одноглазый, из 20 хаты.

Пусть с ним этот разбирается. Хотели пройти мимо. Но, Хабиб, стал нас приглашать в свидетели.  Кричал:

 – Он меня ударил? Акмурад оттолкнув его, сказал, – ты что плетешь? Разбирайся, сам камбала!

Подошёл смотрящий по Балканскому велояту Аннаев Ораз. Взял Хабиба за руку и толкнул, – а ну, заглохни? Хабиб стал ругаться с Аннаевым. Мы ушли к себе в комнату. В комнате Акмурад сказал, - теперь порядок. Этот Хабиб насосался анаши, теперь не скоро очухается.

 Новый год Хабиб проведет в ШИЗО. Бяшим-ага спросил, - что произошло?  Акмурад ответил, - Хабиб ничего не соображает, придурок, буйствует. Его пошёл воспитывать Ораз. Бяшим-ага ответил, – тоже нашёлся воспитатель. Из молодых, да ранний!

У самого ещё молоко не просохло, тоже нашёлся, смотрящий! Бяшим-ага, сказал мне, - ты что Саша, деньги есть, а спишь? - Ты куда делся?  Акмурад ответил, – при чём, здесь деньги! Ты, что Бяшим-ага, не знаешь, что через два дня новый год?  Шучу я, шучу!

А вы сразу, заершились! Зашёл Гандым, сказал, - что ещё за токовище устроили? Бяшим-ага, спросил Гандым, показывая на живот, - чем сегодня можно будет, поразмыслить?  А у тебя голова есть? Чтобы ещё мыслить? Бери чашку, наливай суп и мысли? Тоже мыслитель нашелся!

Мыслить будешь на дальняке. Хочешь, покажу фокус?  Гандым ответил, - покажи? Бяшим-ага дал ему кусок бумаги, сказал, - разомни хорошенько?

 Гандым спросил, - для чего? Стакан с водой к потолку приморожу. Гандым стал мять бумагу. Когда помял и стал распрямлять. Вошёл Саша. Когда Гандым передавал бумагу Бяшим-аге.

Саша стал смеяться, сказал, - второй лох попался Бяшим-аге. На эту детскую подставу. Гандым спросил, - какую подставу?   Как, какую, ты для дальняка Бяшим-аги, бумагу помял. Гандым понял, что попался на уловку. Обругал его.

 Бяшим-ага сказал, - тоже мне мыслитель! Ты думай, - а я пошёл. С отупевшим лицом, Гандым сел на шконку.  Сказал, - сколько можно, Бяшим-ага?  Это я тебе за твои размышления. Ты, что обиделся на эту шутку?

Гандым улыбаясь, ответил, – да нет, что ты Бяшим-ага! Ну, тогда поцелуй Сашу в ж…. у.   Все смеялись, до коликов. Гандым сник. Что - то не вразумительное ответил. И сам стал улыбаться. Зашли в комнату остальные жильцы. Сели ужинать. Поужинав. Бяшим-ага, сказал, – теперь давайте думать, в отношении нового года. Сердар предложил:

 - А что думать? У нас всё на мази. Саша получил дачку. Мясо есть! У меня спрятана бутылка спирту. Бяшим-ага приготовить, свой фирменный плов. Всё ништяк!

Бяшим-ага сказал, - но у нас есть человек, который обижается на нас. Сердар спросил:

 – Кто? Да вот, он указал на Гандыма. Сердар ответил, – на обиженных, воду возят. Правильно братишка. Обнял Гандыма. С чего, это ты старая коряга решил, что я обиделся!  Ты правильно поступаешь, что можешь разобраться, где шутка, а где гвоздь. Встали. Азат подошёл ко мне. Стал предлагать, поиграть в нарды.

Ответил ему, - что нет желания. Буду читать книгу.   Ты, что боишься проиграть? – В нарды не люблю. Тогда давай, в карты? Бяшим-ага сказал, - ты, что унюхал деньги? Иди, ищи лохов в другой комнате. Саша под интерес,  всё равно играть не будет.

 Азат, покрутился, ушёл. Бяшим-ага сел читать, привезённые отцом газеты. Потом повернулся ко мне, сказал:

- Ты, Саша, с ним играть не садись, у него в колоде восемь тузов, а по тузу, в каждом рукаве. Промолчал.

Так буднично и не заметно наступил новый год. Приближение праздника, не ощущалось совсем. В бараке наступили мёртвые дни, все ждали амнистию. Вечером 31 декабря, Бяшим-ага приготовил плов. Саша достал где-то, две баклажки фанты.  Сердар принёс бутылку спирта. Поужинали тихо, без каких - либо, запоминающих эффектов.

Бяшим-ага, Саша, вели себя тихо. Во всём чувствовалось напряжение, каждый думал о своём. От спирта разомлели.  Арслан с Гандымом, не дождавшись, нового года, легли спать.

Тойли поев с нами и выпив спирт, ушёл справлять новый год к смотрящим. Акмурад позвал меня и мы вышли на улицу. Ночь была особенно тихой. На чистом небе светлячками перемигивались звёзды. Отошли от барака за угол. Акмурад достал маленькую бутылочку, там была, какая-то жидкость. Спросил, - что это?

Нормальная водка, но подкрашенная. Подал мне.  Пей, за нашу с тобой, удачу. Отпил глоток, по телу пробежала, приятная дрожь. Залаяла на проходной овчарка. Акмурад сказал, - собака лает, значит, хозяин спит. Не той моськи бойся, что у ворот гавкает. А той, показал на барак, которая сейчас, на общаковские, - водку глушит!

Взял у меня бутылочку, тоже отпил. На свет приподнял, сказал, - а ты, ничего не выпил? Сказал, - потом. Он выпил. Дал мне, я допил, остальное. Где, ты добыл? Храню уже три месяца.

Ждал с кем можно выпить. Пойдём в комнату, а то солдаты дежурные, заметят. Неприятности будут. Зашли в комнату. Раздевшись, забрался под одеяло. Постель была холодная и сырая. Все не спали, но лежали тихо. Стояла гнетущая тишина. Не заметно провалился в сон.

Сигнал подъема, прозвучал глухо, ветер относил звуки. Бяшим-ага крикнул, – джейраны! Подъем живо! Все встали, лица были озабоченные, хмурые. Торопливо одевались, дрожа всем телом, шли  умываться. Бяшим-ага, ушёл куда-то, вернулся минут через пятнадцать. Объявил, – ну, что братишки? Сейчас будут объявлять, счастливчиков. У меня в груди резануло, в голове затрещали сверчки.

Бяшим-ага сказал, – бодрей, братаны! Воля покажется слаще, - шепнул он шутливо. Воля - тоже баба. Вышли все, в коридор. Репродуктор трещал, взвизгивал, тикал. Сегодня голоса звучали уныло, виновато. Лица заключенных вытянулись, посерели, слушали с каким-то одухотворением. Напряжение достигло предела.

Фамилии зачитывали по алфавиту. Вдруг, кто-то услышал свою фамилию, заорал, стал подпрыгивать. На него, тут же прикрикнули. Услышал грубое, - замри тварь!  Ты, своё получил, радуйся тихо. Оглянулся, как зек двумя пальцами, ткнул другому в глаза и повернулся.

Стали озвучивать фамилии на букву Г, напряженно ждал фамилию Бяшим-аги, Гельдыев. Но она не прозвучала. Повернулся и увидел, - как у Бяшим-аги по щекам, скатилась слеза. Он быстро её вытер и стоял, как каменный идол.

 Ребята из нашей комнаты, посмотрели на него, но тут же отвернулись. Все ждали чуда, но чуда не происходило. Слабая лампочка, под запылившимся колпаком, едва освещала лица зеков у двери.

Курили много, жадно и синий дым расстилался тучей. Кто-то завыл, стал ругаться, но его быстро успокоили, страшными ругательствами. Вся наша комната, ждала, когда объявлять фамилию Саши. Наконец объявили Сахатмурадов Сапарбай. Он, так растерялся. Стал спрашивать, - правда, да! Стал ошалело крутить головой, метался, не находил себе место.

 Воскликнул, – не верил, до последнего! Арслан обнял его, сказал, – вот, ты братишка и на свободе, о которой мечтали, о которой, так много говорили. Приставил палец к губам, сказал, - есть и другие, потерпи?

 Радость, так и клокочет, в тебе! Нас осталось трое, чьи фамилии ещё не прочитали. Это были Сердар, Тойли и я. Сердце колотилось, думал, вот она искорка надежды, разгорится или потухнет.

Если есть справедливость, то она должна восторжествовать. Многие стали, расходится по своим комнатам. Остальные стояли с вытянутыми лицами, посеревшие, от тягостного ожидания. На эмоции не осталось сил, смотрели друг на друга, с каким-то осуждением. Неописуемая радость одних, смешивалась, со страшным разочарованием других. Счастье и беда, переплелись, в одном строе заключенных.

И те клеточки сердца, которые созданы у нас природой для радости, став не нужными – отомрут. И те кубики груди, в которых ютится вера, годами пустеют и иссыхают. Не зачитали, ни фамилии Сердара, ни Тойли, ни моей. Всё! – Это конец переживаниям, надеждам!

Надежда рухнула, безвозвратно. В бараке образовался, настоящий базар. Спорили, ругались, радовались. Кто-то крикнул:

- Помолчите, что-то ещё зачитывают? Кто-то спросил, - что зачитывают?  Половинку. Какую половинку?

- Да тем, кому полсрока сбавляют. Снова установилась тишина. Но, радости на лицах, уже не было видно. Что-то зашипело, затрещало. Прозвучало объявление, о том, чтобы помилованные, сдавали вещи в каптерку. Ко мне подбежал Акмурад, стал обнимать, – ты, что?  Как что, тебе ведь полсрока сняли?

– Акмурад, такими вещами, не шутят!  Ты, что не услышал свою фамилию. Он сказал, - пойдем в штаб, там тебе, ещё раз скажут. Пошли к штабу и убедились, что действительно, меня помиловали, на полсрока. Но радости не было, что-то оборвалось у меня в груди. Вспомнил слова отца, прошение о помиловании, достигло своей цели.

На комиссию, по помилованию оно попало. Нашлись юристы, порядочные люди в комиссии, учли абсурдность, моих обвинений. Но, нашлись и такие люди, которые были заинтересованы и сделали всё, чтобы я не вышел. Справедливость, оказалась однобокой, исковерканной. Отец, об этом человеке говорил, - им был Сеитмурадов Ораз, он оставался быть жестоким и коварным человеком. У которого отсутствуют чувства жалости, сострадания, осталось, только чувство - желчи и мести.

И он будет меня преследовать, постоянно. А, что сейчас делается с отцом, матерью? Этот указ, добьёт их. От моих тяжелых мыслей, отвлёк Акмурад, сказал:

 – Успокойся! То, что  тебя помиловали на полсрока, это подтверждает, о твоей невиновности. Ты, братишка извини! Мне сейчас, не совсем хорошо. Побуду один, ладно? Акмурад ответил, - ты держись, глупостей не делай, и ушёл.

Я стал искать место, где можно было уединиться. Но, таких мест, на зоне, найти было не просто. Пошёл в сторону мастерской Акмурада, хотел уединиться за мастерской. Но, там повсюду, кто-то сидел. Все переживали по - разному. Пошёл к помещению, где разводили кроликов, сел за углом. Курил. Обхватил голову руками и тупо уставился в землю.  Минут через тридцать, услышал голос Бяшим-аги.

Вот оказывается, ты где? Попросил, - яшули, оставь меня в покое. Я здесь посижу и приду. Он не уходил, сказал:

- Держись Саша, ещё не много и всё будет хорошо, убежденно говорил он. Ты, думаешь, - мне легко!

Тебя гнут, - а ты стой, да ещё голову выше подними. Так, чтобы самому себе не было стыдно. Хочешь плакать, - а ты смейся. Не можешь, кусай не заметно губы и молчи. Не подавай вида. Гордись своей чистотой.

У тебя впереди ни одна амнистия и помилование. Пройдёшь, через всё это, на всю жизнь прозрачным останешься. Когда захочешь сфальшивить, разменяться, да не сможешь? Как это трудно, я даже не представлял. Но, я ещё не успел и ничего хорошего сделать, это ещё больней.

Ты, думаешь, другим легче? Я обонял его за плечо, а тот ласково продолжил, - человека с чистой совестью, трудно согнуть, вот ради неё и держись.

Теперь не время для слёз. Пусть не видят, твоей слабости, не надо. Дух – это вера в себя и людей. Стремиться жить –  не значить, ложиться. Я по жизни мужик и ты мужик, надо оставаться, такими. У меня тоже на душе кошки скребут. Я видел, когда стояли и слушали, перечитываемые фамилии. Ты заметил, мои слёзы. Это был миг, моей не произвольной слабости. Мы все люди!

 А ты, вот он, - живой – здоровый, как огурчик, который весь, в пупырышках и зелёненький. Вот я и говорю – в этом мире, всё возможно, всё можно получить, кроме длинной шеи, как у верблюда. Улыбнулся.  Похлопал меня по плечу, сказал:

 – Пошли, а то ребята беспокоятся. Хотя у них, такое же горе, как и у тебя. Все жили надеждой. А она, как пыль. Фу и улетела! Увидели, как солдаты, вели зека, который, ругался, вертелся.

Ругал всех и вся. Видишь, - чего он добился. Поругался, обругал не виновных. Сейчас отведут в Шизо, там успокоится. А чего, он добился? Ничего! На свою ж…у приключений. И его можно понять. Кончился бал, погасли свечи. У нас общая болезнь. Это нервы.

Зона напоминала, развороченный муравейник. Зашли в комнату. Саша сидел на шконке, тихий, спокойный. Он был в растерянности. Бяшим-ага спросил его:

- Ты, что сидишь? У тебя есть во что одеться?  А что, я раздетый! Азат сказал, - его надо одеть. Стали совещаться. Арслан сказал, - Саша, у тебя есть хорошие чёрные джинсы. Подари Саше? Я вынул джинсы. Саша одел их. Они ему были по грудь.

Кто-то засмеялся. Саша снял их, сказал, - не надо. В комнату, вошли два высоких зека, один из них показал на меня рукой. Вот он, самый высокий на зоне. Увидели джинсы, стали просить. Объясняли, чтобы я одолжил им джинсы. Другой назвался Мередом, сказал, - братишка, мне выходить, а надеть нечего, моего размера, ни у кого нет. Дай нам джинсы, а через пару недель, мы тебе вернём. Меред сказал. Отвечаю! Отдал им джинсы.

Бяшим-ага покачал головой, сказал, - зачем, ты это сделал? Надо выручать. Мне ведь, на волю, ещё не скоро. Вернуть. Ребята поблагодарили и ушли. Бяшим-ага вынул  пакет, сказал, - ты возьми вещи. Тебе они как раз подойдут по размеру. В память будет. Носи на здоровье! Зачем им тут гнить? Мне они не нужны. Пусть хоть они на свободу выйдут. А я опять один... Как волк, отбившейся от стаи по старости. Никому не нужен. Даже самому себе... Найди в своей душе, хоть каплю тепла ко мне. И вынь камень из - за пазухи и выбрось. Тебя я подкалывал, как сына, забудь... Саша растрогался, подошёл и молча обнял Бяшим - агу. Своими действиями Бяшим - ага, - ты душу мне разморозил!

Спросил его, - в Ашхабаде, к родным, зайдёшь? Ты, что Саша, - обязательно! Сел писать письмо.

Поздравил с прошедшим новым годом. Писал, - я по вам, всем скучаю, не знаю теперь, когда домой приеду. Не переживайте сильно, оттаем, как-ни будь. На этом месте остановился, - ком подкатил к горлу. Больше писать не хватило сил. Свернул, передал Саше. Отец, это точно будет оттаивать долго и болезненно.

Объявили построение помилованных. Попросил Сашу, оставить деревянный муштук. Саша - братишка, извини, - не могу. Это единственная память о зоне. Поставлю на видное место, как напоминание. Чтобы сюда не возвращаться. Дал Саше 30 тысяч монат. Бяшим-ага напомнил. Не забывай, о том, что я тебе говорил. И помни? Место зоны изменить нельзя! Сюда дорога широкая и большая! Отсюда, даже щели нет!

-  Ты, в эту щель попал, - помни, об этом! Сашеному отцу, в первый же день зайди! Саша клятвенно обещал. Всех вызвали на улицу. Построили помилованных. Заставили клясться, на Коране и хлебе с солью. Их было, счастливчиков, 211человек. Остальные зеки, присели на корточки и наблюдали за происходящим. За проходной слышался звук, автомобильных сигналов. Это было не передаваемое счастье, для помилованных и их родственников.

Остальные, кляли вся и всех. За не справедливую амнистию – помилование. Большинство, ушло законно. Но, были и такие, которые уходили незаконно, за взятки. Азат, ругался похабно, зло. Говорил:

-  Где же ты, справедливость? Смотрите, - кто уходит? Сарыев Мурад, осужденный на 15 лет, за реализацию наркотиков, в особо крупных размерах. Пуртов Анатолий осужден на 14 лет, за кражу в особо крупных размерах, а его подъельник, Бабаев Хезрет остаётся.

Какабаев Акмурад осужден на 10 лет, за тяжкие телесные повреждения. Кто-то сказал:

-  Но, он же родной брат Председателя Верховного суда. А этот, - смотрите. Арслан спросил:

- Кто? - Да, Оразмухамедов Гарьягды, осужденный, за разбойное нападение. И таких, четвертая часть помилованных. Арслан ответил, - что ты возмущаешься, ты рожей не прошёл! Ушли дети богатых и влиятельных людей.

Давай семь штук, зелёных и на следующий год, будешь на свободе? Ты знаешь, сколько должен работать мой отец, чтобы заработать, такие деньги? Вот и считай? Он получает 30 долларов в месяц. Столько платят преподавателю института. Кандидату технических наук. Ничего братаны? - не расстраивайтесь. Через полтора месяца, другое помилование, в честь флага и дня рождения Президента. Азат продикломировал:

                                    Во дворце заседание идет

                                    Судьбу заключенных решают

                                    А здесь далеко в Ак-Даше

                                    Безвинные люди страдают

                                     

Потом позвал, меня к себе и сказал, - Саша, у тебя деньги есть? Пойдём, расслабимся, забудемся! Никогда не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь? В ногах правды нет. Но правды нет и выше:

- Захумарим? Надо Сашу проводить. Он ехидно улыбнулся и ответил, – что его провожать? Ты, о себе думай? Подошёл Акмурад сказал, - ты, иди хумарь? А мы, всё же проводим Сашу.

Денег у Саши нет. Он отдал Саше. Никак, некоторые! Что, ты имеешь в виду, - ответил Азат. Я ничего, ни имею. Останемся при своих интересах.

А ты, Азат, давай, сегодня не в… я. Не время. Подошёл Саша. Он такой  находчивый, обладающий арсеналом, присказок и поговорок. Одурманенный, свалившимся счастьем. Был не в своей тарелке. Отвечал односложно, не в папад. Вероятно, его думы были уже в Ашхабаде, в семье и он боялся этой встречи. Акмурад обратился к Саше:

– Ты, что не хочешь, прощаться, с этим забытым богом местом?  Всё же мне, очень тяжело, оставлять вас здесь.

Да и думаю, что решает руководство колонии. Это, ты о чём?  Спросил Акмурад. О том, как я буду добираться 30 километров, до вокзала г. Туркменбаши. Ведь меня, никто, не встречает? Мы рассмеялись. И потом, почему нас, не выпускают. Подошёл Арслан сказал:

 – Не выпускают потому, что объявили несколько человек, а их не выпускает руководство колонии.

Ссылаются, что пришла, телеграмма и их снова оставили. Указал рукой на зека. Да, вот он, Аганов Сергей. С ним уже второй раз, такие шутки, откалывают. Вот, кому обидно! Появился начальник колонии и с ним целая свита офицеров. Снова построили помилованных. Пошли провожать Сашу. Но нам приказали, чтобы мы ушли. Обнялись с Сашей. Он отошёл от нас, метров пять, резко повернулся, подбежал. Хотел, что-то сказать.

Только и вымолвил, - братаны держитесь? Из глаз, выступили слёзы. Выкрикнул, -Саша братишка! Ты, должен выйти, вместо меня! Прости, что занял твоё место!

– Ты, своё место занял. На него смотрели, с холодной ясностью, наши жесткие глаза. После его слов, у меня в голове появился шум, в ногах дрожь, в глазах потемнело. Его слова, словно гвоздями, приколотили меня к стене.

Так захотелось домой, хотелось завыть, но тут же  взял себя в руки. Сердар крикнул:

- Смотрите, - что делается? Кривой – Самат выздоровел! Увидели, как около проходной. Помилованный зек, по кличке Кривой – Самат, резво шагал к проходной и помахивал нам рукой. Сердар сказал:

- Три года гад, прикидывался уродом, хромал, выворачивал ногу, не мог передвигаться, без костыля, правая рука висела, как плеть.

Мы его жалели, как калеку, подкармливали, был освобождён от работы. Вы видите, как этот слизняк, переродился? Он обманул, комиссию по помилованию, врачей, кума. И всю зону, так лохонул, что в дурном сне, такое не увидишь. Все остывшие, обсуждали эту тему и смеялись над собой. Сердар позвал Азата, сказал, - что скажешь? Азат развел руки, ответил:

– Это король мошенников!

Выдержать, три года, прикидываясь калекой на зоне. Это высший пилотаж! Но, как он мог кинуть врачей! Увидели проходящего кума, Ису. Азат не вытерпел, сказал: – Гражданин майор?

- Вы видели чудо! Иса спросил, – какое? Как какое, ответил Азат. А, Кривой – Самат! Он же, всех кинул. И вас тоже!

 Иса, ответил, – большого труда, не составить, вернем обратно. Кто-то сказал, – поезд ушёл. Ищи, ветра в поле!

Его теперь не вернет, весь уголовный розыск Туркмении.  Иса ответил, – ты, Азат, смотри за собой? За другими смотреть, - есть кому! Пошёл, к проходной. Из - за угла возникает человек, плотный, в распахнутом ватнике. Это - каптёр, работник вещевого склада. Он идёт вперевалочку, напевая сквозь зубы:

                              Что я вижу, что я слышу,

                              Влез начальничек на крышу.

Увидев нас, кладовщик широко ухмыляется и потом, сделав непристойный жест, заканчивает, подмаргивая и кривляясь:

                              И кричит всему народу,

                            «Вот вам хрен, а не свободу!»

Вернулись в комнату. Все молчали, бродили, как сонные мухи. Бяшим-ага сказал, - вот и наступило похмелье.

После этой амнистии-помиловании, я запретил, себе верить. Не смел себе, обрадоваться! Это в первый год срока верить новичок, каждому вызову из камеры с вещами – как вызову, на свободу. Каждому шёпоту об амнистии, как Туркменбашинским трубам. Но его вызывают из камеры, прочитывают какую-нибудь гадкую бумагу и заталкивают в другую камеру.

Гандым сказал, - что так расстроились, впереди ведь 19 февраля, вторая амнистия. Мы ведь не попадали и под эту амнистию. Арслан крикнул на него:

– Да заткнись, хоть ты! Ты, разве не видел, ушли мошенники, крупные реализаторы наркотиков, разбойники, убийцы. Что происходит? Азат ответил, – происходит грандиозный спектакль правосудия. Он в действии. Как игра в очко. Вышли те, кто вытащил 21 очко.

Правильно, не правильно, не наше дело. Азат скривившись, ответил, - обыдно, да! Что нам биться об стенку. Стал склонять Гандыма и Арслана, похумарить. Арслан ответил ему:

– Вот водочки, я бы с удовольствием. А наркота, не для меня! Азат ушёл. Бяшим-ага сказал, - давайте ребятушки, чифирнём. Эти стрессы, у нас постоянные, правда, такого беспредела, я ещё не видел. Взял кружку, насыпал чёрный чай и поставил на плитку.

Позвал находящихся в комнате к себе, – Саша, будешь? Арслан ответил, -  а что, он не человек, что ли! В первый раз, я попробовал чифирь. От выпитых, нескольких глотков, голова закружилась, потом стало лучше.

 Погода ухудшилась. Ветер сотрясал крышу. Снежная пыль просачивалась в незримые щели и пудрой белела. От выпитого чифиря, посмеивались и перекидывались лагерными остротами.

В комнату вошёл зек из соседней комнаты. Спросил, - угостите? Он стоял, не зависимо и, пожалуй, не достаточно почтительно, для заключенного. Его бледное лицо казалось мраморным, а не по летам стройная фигура и выправка, не вольно привлекала внимание. Одним видом, будил в душе всё пережитое. Бяшим-ага сказал, - садись Курбан. - Глотни отравки? Вынул сахар, поставил к нему.

У вас в комнате, много ушло? Не много, - один, как и у вас. А ждали многие. Что теперь делать? Снявши голову, по волосам не плачут, - шутливо ответил он. Амнистия – помилование, не для нас. Ты видел Бяшим, как начальник крутился. Был нормальным, порядочным мужиком. И его купили! Не выдержал. Деньги сейчас стали, богом. Причём здесь бог:  – Ответил Бяшим-ага. А притом! Сколько нам твердили, что с нарушениями режима, никто, не выйдить. А ушли кто? Злостные нарушители режима.

Побывавшие по два, три раза в Шизо. Куда  смотрел начальник? Туда, куда и все смотрят, - к себе в карман. Куда делись, эти нарушения? Да убрал он, из личных дел. Взял бабки. И всё тихо. А мы, как последние чушпаны, ходили, поджав хвосты. Боялись этих нарушений, - вот и всё. Смотрящий по Балканскому велояту Аннаев Ораз, сидел в Шизо два раза, осужден был на 10 лет, за вымогательство.

Видел, - как он, ручкой, элегантно, нам помахал? После таких событий, ты думаешь, я по линейке, буду ходить! И чего этим добьешься?

– Ответил Бяшим-ага. А добьёшься одного, Шизо, почки  отобьют, туберкулёз заработаешь. А надо действовать не так. Надо сделать так, чтобы обо всем этом, стало известно, кому следует. И начальнику будет крышка, - понял?  Курбан задумался. А ты Бяшим, дело говоришь.

 Посмотрел на нас. Бяшим-ага сказал, - ты, их не бойся, это проверенные ребята. А если боишься, тогда  не чефери и язык засунь:

 - Ты, знаешь куда? Такие дела, за чифирем, не делаются. Ты иди, проспись, а потом, мы с тобой перетрём сказанное. И нам пора отдыхать. Встали, разобрали постели и легли спать. Гандым спросил меня, - а с тебя  Саша, причитается? За что?  Как за что?

У тебя было 12 лет, а стало шесть. Ты сейчас в комнате самый молодой и у тебя самый маленький срок. Сколько тебе осталось? Стали считать. Бяшим-ага ответил, – весна, осень, год долой, четыре пасхи и домой.

 Грамотеи, - что вы считаете? Это ещё, очень много, - спите? Слова Бяшим-аги меня успокоили тем, что шесть лет, всё - таки не двенадцать. Ответил Гандыму, - а ты прав. Что-нибудь, придумаю. Он,  засыпая, сказал, -  думай?

В бараке все спали. Только месяц заглядывал в окно. Кто-то рыдающе вздохнул и рывком повернулся на другой бок. Гандым поднял голову, быстро пробежал глазами по шконкам, сказал:

– Дай таблетку анальгина, что-то сильно разболелась голова. Дал ему таблетку. Ночь  уже рассыпала по небу трепетные огоньки звезд. Пепел сумерек кутал зону, и в ней затухали звуки дня. Я всегда спал по лагерному, укрывал голову, стараясь, прежде всего, согреть, защитить голову.

Проснулся рано, все спали. Седой рассвет пробивался, сквозь синею толщину ночи. Небо было чистым, но за зоной в пойме лежал низкий, плотный туман. Бывало, задумаешься, глядя на этот туман, и вот он принимает постепенно в воображении смутные, странные очертания, говорящее о забытом всеми мире страданий, уже отживших, отошедших в вечность, но, однако, всё ещё, как будто живых и реальных.

Неясные сначала образы принимают постепенно резко определённые формы и вот уже мерещатся бледные лица и костлявые фигуры зеков, когда-то терпевших здесь действительно не человеческие муки, перед которыми тюрьма – пустая игрушка, проливавших здесь не только пот, но и кровь, положивших все свои силы. Во имя чего? Кто были эти люди? Бессознательные жертвы общественных, демократических несовершенств, нищеты, невежества и диких вожделений или же носители, каких-либо высоких идеалов.

Я не знал, но всё, все без различия представлялись мне в эти минуты одинаково страдавшими и потому равно казались братьями и товарищами по несчастью. Стали просыпаться, остальные. Бяшим-ага, как всегда встал, осмотрел своим взглядом лежащих на шконках. Изрёк:

- Вставайте, - счастье, которое, мы та долго ждали, прошло мимо нас. И, тем не менее, жизнь продолжается. Значить, надо жить, надо улыбаться и смеяться.

Чем  быстрее, забудем этот кошмар, тем быстрее войдём, в общую лагерную колею. Обратился к Тойли:

– Сходи в карантийку, надо подобрать себе нормального новичка. А то, начальство воткнёт к нам, какого-ни будь отморозка. Будем с ним, потом разбираться. Лучше заранее подобрать новичка. Тойли ответил, – куда спешить, ещё глаза не продрали, а ты уже задание даёшь. Какое задание, - ответил Бяшим-ага. А, в общем, это твоя проблема, голова будет болеть у тебя? Арслан обратившись к Тойли, сказал, – Бяшим-ага дело говорить. Тоже мне советчик отыскался. Не учи учёного! Без тебя знаю, что надо делать, а что нет!

В карантийки сейчас, находится, пять человек и всех их уже распределил, смотрящий по зоне. Арслан  ответил:

- Что нельзя ответить нормально, без выкрутасов? Пошли умываться. Видно было, что ещё не прошло напряжение, после амнистии. Бяшим-ага примирительно сказал: – Что вы лезете на рожон друг, другу. Арслан, - ты помолчи, когда не спрашивают. Сказали, что вопрос решен. И поставим на этом точку.

У вас, наверное, у всех голова болит от чифиря. Поэтому вы утро начинаете с грызни. Лучшее лекарство от этого, хороший чай, - садитесь? Видно было, что Бяшим-ага скучает по Саше. Не с кем, ему было переругиваться.

Сели пить чай. Тойли сказал, - сегодня будут распределять участки, для выращивания зелени. Азат спросил, - какой зелени? Начальник приказал весной посеять: помидоры, редиску, болгарский перец, дыни. А сейчас надо подготовить делянки, перекопать, взрыхлить. Азат ответил:

- Но здесь одни камни, землю надо копать ломами? Ты ведь видел Тойли, около бани, прошлый год копали, - что из этого получилось?

– Не получилось потому, что мало земли завезли. Тойли заговорил коротко, резко, зло. Слова нельзя, не для нашего начальника – а для вас! Если начальник требует, – значит, должно быть?

Землю обещали завести. И многие уже стали в очередь, за этими делянками. Будут распределять по блату. Азат засмеялся, ответил:

-  Вот пусть и блатные забирают себе эти «огороды». Тойли ответил, - как хотите, но эти зеки, кто получит участки, на другие работы не будут использоваться! Скажешь по честному  и сразу тень на плетень наводите. Разве лучше работать, на разных работах? Бери, больше кидай, дальше. Все промолчали. Бяшим-ага ответил:

- Тойли, ты ведь знаешь, что у нас в комнате, все городские ребята. Они никогда в руках лопату не держали. Любая ложь – это уголок для паутинки. А как поступать, решай сам.  Ты прав, смотрящие просили, чтобы огород, для них организовать, а рабов они найдут! Бяшим-ага ответил:

– Наши, на такое, не подпишутся. Ищите в другом месте. Разве мало у нас аульских, которые, разбираются в этом деле.

Да и наш казахстанский ветерок, он как наждачная бумага, - всё срежет. Посмотри в 14 хате, там есть чудило, он осужден за изнасилование. Он никогда телевизор, не видел. Здесь такие «тормоза» есть, это вообще отпад.

 Один вообще доволен, - что здесь сидит. «Тэлэвизор» есть говорит, - а в ауле нашем, у меня дома не было. Вот только жены нету, талерка самому мыть нада и всё с таким акцентом. Тойли смеясь, спросил, – кто такой? Бяшим-ага ответил:

- Омар из 21 хаты. Таких здесь наберётся, человек тридцать. Вот их запрягайте, кайло в руки и пусть эти аграрии пашут. Они будут, довольны, свою родину вспомнят. Во главе их, поставить быка, из их масти. Такие любят покомандовать. И проблема будет решена. А когда, что-ни будь, вырастят. Азат возьмется за дело, научит «этих» играть в карты и всё выиграет, что вырастили.  Будет начальник доволен, а у Азата нос будет в табаке. Все сидящие, заулыбались. Тойли ответил:

- Об этом, никто не думал. Вот ты и двинь, эту идейку. Рустик обеими руками схватится, за это, - сказал Бяшим-ага. А между делом,  можно и коноплю посадить, - вставил Азат. Когда начальство начнёт разбираться, будет поздно. Анашу к этому времени соберём. Размечтался, кому что, а вшивому баня, - ответил Тойли. Ты, наверное, спишь и видишь, чтобы анаша, под носом росла. Смотри, за тобой уже присматривает Иса. Ты уже не прячешься и чуть ли, не открыто, начал курить.

 Посадит Иса в ПКТ (помещение камерного типа), тогда волком завоешь. Накуришься вволю. Вчера нагло стал подкалывать Ису:

-  Что, не помнишь, когда задавал вопрос в отношении Кривого – Самата. Кто тебя, за язык тянул? Иса, такое не забывает. Ты свой душок приспусти, оглянись, с кем шутишь. Он уже дал задание, чтобы тебе пёрышки, немного ощипать!

Азат сказал, - гонишь!  Тойли ответил, - догонишь! Что тебе говорят, мотай на ус, делай выводы? Не снимай пенку с говна!

Азат спросил, - кому дал задание? Смотрящему по зоне. Тойли ответил, - много будешь знать, быстро состаришься! Тебе делаю предупреждение, так как отвечаю за тебя. Такие вопросы, которые ты задаешь, простительно новичку, но не тебе. Это последнее предупреждение. Всё, встали. Пойдём на проверку. Вышли на улицу.

Солнце желтым прямоугольником, выглянуло из-за туч, зеки  вышедшие на проверку, строились пятерками и приседали на корточки. На их лицах, видно было пережитое. Лица казались спокойными, но выдавали глаза, они сухо блестели. Старшина батальона, стал пересчитывать нас. Затем приказал солдату, чтобы он, выгнал всех из барака. Солдат ушёл. Заключенные стали просить старшину, чтобы он прекратил, эту бодягу.

В это время вышли три зека, ещё заспанные, вытирали рукавами рты: высокий, тощий и желтый, как луковичная шелуха. Второй, - широкий, коренастый, с длинными лошадиными зубами и третий старый сморщенный, как гриб, с согнутой спиной и шаркивающими слабыми ногами. Их стали ругать последними словами:

- Шкуры сучьи, никак не нажрётесь, блевотины позорные. Из-за вас, мы уже полчаса мёрзнем! Отправьте этих сук, дальняк чистить! Кто-то сказал, - что с них возьмешь, из них песок сыпется!

Стали снова считать. Всё, сошлось и нас, отпустили. Этих троих старшина повёл в штаб. Нас стали распределять на работу. Нарядчик дал задание нам, убрать песок, вокруг сапожной мастерской Акмурада. Мы пошли вчетвером. Я, Сердар, Акмурад и Арслан. Когда подошли к мастерской, то увидели, что песка за ночь намело с полметра. Спросили Акмурада, - есть ли у него лопата и куда девать, этот песок?

Лопаты у Акмурада не оказалось. Арслан пошёл искать лопату, а сами зашли в мастерскую. Акмурад вынул заготовки для брелков, стал вырезать. Сердар позвал меня за мастерскую, стали курить. Сказал мне:

- Саша, у твоего отца, как я понял, есть хорошие связи в Ашхабаде? Спросил его, - что ещё, ты придумал?  Здесь наступают, тяжелые времена. После амнистии, всегда происходит прессовка, администрация всегда закручивает гайки.

Надо закосить. И попасть на больничку в г. Мары. Там за 50 долларов, можно перекантоваться, месяца четыре или того больше. Мои родители готовы заплатить. Но для этого необходимо, чтобы отец вышел на руководство управления по исполнению наказаний. Дал взятку, а те дадут указание нашим медикам. А мы здесь, в это время заболеем.  Косить, так косить, - это как?

У меня есть рецепты, для этого. А делается, это просто? Чтобы выскочить отсюда. Надо заварить чифирь, но вместо чая, насыпать махорку, одна часть махорки и столько же воды. Через два дня, появятся симптомы желтухи. Если повезут на рентген, то надо достать сало, привязать к нитке и проглотить:

-  Это первый способ.

- Второй способ, - пластмассу растереть в пыль, завернуть с табаком в сигарету, сделать 10 затяжек, температура 39 гарантирована.

Будет сильный кашель, появятся симптомы туберкулёза. Когда будут делать рентген, то кусок фольги приклеить на грудь. Можно по - другому, проколоть кожу на груди и под кожу поместить шарик от ручки, когда заживёт, то рентген будет показывать дырку в лёгких. Есть более лёгкий способ, кусочек свинца привязать к нитке и проглотить. Или достать сахарную пудру и перед рентгеном вдохнуть внутрь. Но все эти фокусы, знакомы врачам и они могут расколоть.

Но ведь в феврале будет вторая амнистия? Сердар ответил, -  амнистируют и из больнички. Что её ждать, мы всё равно не попадем? Ты уговори отца, - он должен нас понять. Отец меня уже предупреждал, чтобы я такими вещами не занимался. Ты ведь знаешь.

Судьбу заключенного в лагере «ломают», то есть могут сильно изменить, три причины: тяжелая болезнь, новый срок или какая-нибудь непонятка

И арестантская мудрость гласит: перемены к добру не ведут. Жизнь любого зека и наша в том числе, зависит от случайностей. Как при игре в орлянку. И всегда выпадает, как правило, решка. Решка, а не орёл! Но посмотрим.

Сердар стал меня уговаривать, говорил, - что познакомить меня с человеком, который это прошёл. Ответил ему, - здоровьем рисковать не буду. Наглотаешься, махорки и пластмассовой пыли и загнёшься.

И того хуже, если заболеешь туберкулёзом. Саша, - не надо заходить с севера, мне бы хотелось получить ясные ответы на свои вопросы.

Я же тебе ответил, - глотать то, что ты предложил, не буду! А в  отношении больнички, - надо подумать. Как я могу тебе ответить, готов! Надо ведь, чтобы в Ашхабаде были готовы? О больничке мечтает вся зона. Есть люди богатые. Но они, почему - то, здесь. Надо очень хорошо всё обмозговать. Приедет отец, - с ним поговорю.

Если будет возможность, - он сделает. Что мы сейчас размечтались и кто отрицает, что больничка, это хорошо.  Нас позвал Арслан, встали. Он поглядел на нас:

– Что это вы там уединились? Что-то замышляете, да?  Замышляем, что можно придумать, чтобы ты, за нас песок расчистил.  А вы мне пачку сигарет с фильтром. А я за вас, этот песок уберу.

Размечтался, - ответил Сердар. Мы сами с усами. Ищем, кто нам даст сигарет с фильтром. За это, готовы и машину песка расчистить. Нашёлся умник! Арслан ухмыльнулся, ответил:

– Ладно, братишка, ещё не вечер.  Кто первый начнёт?  Сердар ответил, - как кто? Вынул три спички, поломал две, сказал, - кто длинную вынет, тот и будет застрельщиком.

 Мне досталась длинная спичка. Не везение преследует постоянно. Стал разбрасывать песок. В это время, к мастерской, подошла группа зеков, во главе со смотрящим за зоной - Джепбаровым Рустамом.

Открыли дверь мастерской и приказали Акмураду, - выйти оттуда. Акмурад вышел. Подошёл наш смотрящий за Ахальским велоятом Кеджалов Мурад. Он сказал нам, - смотрите внимательно, кто из офицеров появится на горизонте, сразу цынканите? На улице остался стоять зек.

Он был плотный, кругленький, с короткой шеей, пухлым лицом, краснощекий, с мохнатыми бровями. Если бы не мутный взгляд его можно было принять, за добродушного человека.

Сердар подошёл к нему, поздоровался, спросил, – какими судьбами Гараджа? Да, вот эти, показал рукой, на мастерскую. Вызвали на толковище! Но, я их ни признаю. Это самозванцы!

От такого заявления, нам стало не по себе. Акмурад сказал, - надо отсюда линять. Толковище может закончиться, плачевно? А мы будем, свидетелями и все окажемся в Шизо. Сердар позвал нас к себе, сказал, – запомните, мы ничего, не видели и не слышали?

Спросил Сердара, - кого это они вызвали? Это Эймиров Гараджа, он лагерный волк. Никого не признаёт, и признавать не собирается. На воровские понятия плюёт. Он живёт сам по себе. Из мастерской  послышался, громкий вопрос Джепбарова. Почему на зоне беспределом занимаешься? Зачем золотой зуб, у «Пистона» вырвал? Гараджа ответил:

 – Я у Пистона золотой зуб, не вырывал, а снял плоскогубцами, аккуратно. Он проигрался в карты, а карточный долг, это долг чести. Вам, вероятно, это известно!

Рустик ответил, - пистон нам сказал, – что, ты силу применил и освободил Пистона, от зуба!

 – А вам, какое дело?  Это наши проблемы с Пистоном.

Позовите его сюда, пуст скажет? У меня есть свидетели, когда Пистон, проиграл мне и обговаривал условия расчета. Если не отдаст деньги, то расчитаеться, золотым зубом. Кто-то спросил, - а кто свидетели? Назови их? Гараджа назвал: Пархатого, Абрашку, Монгола. Добавил, зовите их сюда?

Наступила тишина. Мы переглянулись. Через некоторое время, снова послышался голос Рустика. Гараджа! По какому закону хочешь жить? Послышался, громкий ответ. А по такому закону, по которому, воли больше! Рустик ответил:

- Там на воле, закон ментовской, а у нас воровской! У меня здесь один хозяин, начальник колонии. И закон пока существует один. А ваши законы, я не собираюсь выполнять и под вашу дудку плясать не буду?

Кто вас уполномочил, вести со мной толковище?  Тебя Рустик, - кто уполномочил, быть смотрящим на зоне? – Скажи?  И покажи, маляву от воров.

А я знаю, что её нет. И на меня ваша власть не распространяется! Если хотите провести полноценное толковище. Тогда зовите, тех, кого я назвал? И зовите, наконец-то самого Пистона, пусть, он мне в глаза скажет, - что я беспредельщик! Тогда и отвечу. Пусть жалуется, настоящему хозяину?

Сейчас утро, а утром, как вам известно, толковище не устраивают. Ты, так видишь, решение этой проблемы? Заявил Рустик.

Я только вижу небо в клетку, пока мотаю срок! Так, что толковище, давайте, назначим, после вечерней проверки. И туда пригласите тех, - кого я назвал. А что, такое беспредел, это когда за падло.

Я это уже проходил. Да кстати, хотел бы, я видеть, ваши полномочия, кто тебя поставил смотрящим на зоне. Он вышел из мастерской, улыбаясь, как будто шёл со свидания.

Минут через 20, вышли смотрящие, вид у них был, удручающий. Ничего, не сказав, - они пошли, в сторону барака. Сердар сказал, - что слышали, забудьте? Вечером будет кровь! Такого, за пять лет, - я не видел.

Помните около бани, я вам об этом говорил. Гараджа тоже, что-то задумал. Он прёт, как танк. Чтобы такое сказать, волчьей стае, нужно иметь дух. А они ведь тоже знают, что Гараджа, их не признаёт. Нашла коса, на камень!

А потерпевшим будет, Гараджа! Арслан ответил, - я снимаю шляпу, перед Гараджой. Он ведь во всём прав, как не крути. Этого Пистона, я знаю, он шестерить перед Рустиком. А играли они, неделю назад.

Зачем поднял этот вопрос, Рустик?  Как зачем? Праздники закончились, – ответил Сердар. Сейчас тень на плетень, начнут наводить. Это они по заданию хозяина действуют. Зона за декабрь расшаталась.

Надо показать, свою власть, показать, - кто здесь хозяин! И не случайно, они выбрали Гараджу, знают, что он прав, - сказал Сердар. Рустику надо утвердиться, повысить свой авторитет. Вот он и выбрал, нужную жертву. Ведь Гараджа и с Исой разговаривает, не очень почтительно. И Иса с помощью Джепбарова, хочет раскачать эту лодку, найти основания, для пресовки.

Поверите мне, - Гараджи, песенка спета, он уже одной ногой сидит в Шизо. А впереди, его ждёт, тюремный режим. Не случайно, в среде авторитетных зеков ходит неприятный слушок, будто Джепбаров играет на поле Исы. Однако без доказательств с подобными обвинениями на толковище выходить нельзя-могут оттяпать, длинный язык, а то и голову. Очевидно в какой – то момент, он потерял бдительность, забыв о том, что следят за ним не только люди Исы, но и ребята с наколками не плечах и с золотыми фиксами.

Сердар язвительно повторил некрасовскую поговорку: - «Вот, приедет барин, барин нас рассудит». Неожиданно появился  смотрящий по Балканскому велояту - Гараджаев Гочмурад. Он приближался стремительной, бесшумной походкой, что-то гибкое, кошачье чувствовалось во всех его движениях.

 Он подозвал нас к себе, сказал, - вы слышали наш разговор с Гараджой?  Сердар ответил:

 – За кого, ты нас принимаешь, - как мы могли слышать? О чём вы вели там разговор? Вы если и не слышали, то всё равно, должны молчать и даже  о том, что мы здесь были.

А то! Что, а то! Ответил Сердар. Что это ты нас пугаешь? Ты пугай, - своих рыбаков. За кем смотришь! Каких рыбаков, - спросил Гочмурад?

- Да, Балканских! У тебя ведь все рыбаки. Ну, Балканбалык, я имею в виду. А мы, Ахальские и у нас свой пастух, имеется.

 И только, он может, сказать подобное. Гараджаев ответил, - я такой же, как и он. И у меня, такие же права. Только не на нас, - ответил Сердар. Посмотрев на него, долгим, испепеляющим взглядом.

Ты, не смотри на меня так, - иди своей дорогой. Мы порядок знаем и в понятиях, разбираемся. Тебя кто послал? Мурад!  Рустик! Караджаев почувствовал, как будто упёрся в стену. Постоял, хотел, что-то сказать, помялся и ушёл.

 Арслан сказал, - ты, что это в героя хочешь поиграть? Поиграешь! Зачем приключения ищешь? Ты, что не видишь, - от него воняет за версту. Да и сам не пойму, что это со мной. Арслан продолжил:

-  Ты ведь видел, этот Гочмурад перед Рустиком, как верный волк, перед Иваном – царевичем, - прогибается и на цырлах ходит. Ты же битый лис и коварен, как медведь шатун. А тут, такую неосторожность допустил. Сердар ответил:

- Пружину беспредела, нельзя сжимать до предела. А на меня подействовало, независимоё поведение Гараджи, - как красная тряпка на быка. Да не бери в голову Арслан:

- С Гочмурадом, я разберусь! Если он полезет на рожон.  У меня есть, против него лекарство.

Разве, ты  не понимаешь, - рыба гниёт с головы. Вы в этом только сейчас убедились? И они это хорошо понимают. Если произойдёт толковище и там, будут присутствовать авторитетные зеки. Сход признает правоту Гараджи. Поверьте мне, толковища не будет, смотрящие своего позора, - не допустят! Гараджа волк, он умышленно подталкивает их на толковище. Там постараешься, развенчать Рустика.

У него набралось много примеров, беспредела со стороны Рустика. Он до вечера встретится с авторитетными зеками, и подготовить почву, для вечернего толковища. В этой ситуации Джепбарова, могут не поддержать смотрящие Ахальского велоята Кеджалов Мурад и Марыйский, - Набатов Ялкап. Они сами не против занять его место смотрящего на зоне. Обратился ко мне, - ты не очень усердствуй? Здесь работы осталось на полчаса. Садись, отдохни? Акмурад позвал Сердара, сказал:

– Смотри, к нам идёт Тойли. Это по твою душу, - идёт воспитывать! Гочмурад успел ему накляузничать. Тойли подошёл, - уставился на Сердара рачьими глазами, нижняя губа, вздрагивала, и казалось, что он кинется на Сердара с кулаками. Выражение лица его, с жесткой линией рта, обрамленного глубокими складками, стало презрительно – холодным.

Я ведь вижу тебя насквозь, - как бы ты ни прикидывался. Сказал он, - не допускающим возражения тоном, - ты это о чём?

- Как это о чём! Взорвался Тойли. Гочмурада, ты куда послал? Сердар спокойно ответил, – Гочмурада, я никуда не посылал.

А сказал ему, что у меня есть свой смотрящий. Показал на нас. У меня есть три свидетеля. Шестерить перед ним не буду? Если будешь, так сверлить меня своим взглядом и перед тобой, объясняться не буду!

- Запомни Тойли! Я, мужик. В чём, я виновен, - скажи? Сначала разберись, послушай тех, кого ты обязан защищать.

Мы за тебя работаем. Тойли поперхнулся, от возмущения. Сердар встал, подошёл к нему, сказал:

- Кто тебя так накрутил, - Рустик? Если он, - тогда отвечаю. Рустик должен знать, что мы не будем плясать, не перед Марыйскими, не перед другими. У нас есть один смотрящий, это Мурад:

- Ты понял? А Гочмурада, я посылал, и посылать буду, ты знаешь куда. Тойли притих, успокоился, спросил, - что здесь произошло?

А вот это и сказал нам Гочмурад. Он предупреждал нас, чтобы мы никому, ничего не говорили. А говорил он, таким тоном, будто мы его холопы или что-то должны. Об этом хорошо знает Кеджалов Мурад. Если бы он нас предупреждал, - это другое дело. Что будет на зоне, если нами будут командовать, пять смотрящих. А вот об этом, здесь и говорил Гараджа. Тойли для вида посидел ещё минут пять и ушёл.

Власть, власть, где два человека, там уже власть! Горько усмехнулся Сердар. Видите бродяги, - пять человек, в трёх соснах заблудились. Не могут разобраться, кем они могут командовать. Арслан смеясь, обратился к нам:

- Смотрите, ещё один, идёт к нам! Шёл Кеджалов Мурад. Акмурад сказал, - Гараджа им всем скипидаром задницы, намазал. Поэтому они забегали. Подошёл Мурад. Он спокойно спросил, - кто здесь был?  Сердар ответил:

– Сначала приходил Гочмурад, страху нагнал, потом Тойли воспитывал.

И что? А ничего, - ответил Сердар. И того и другого послали. Правильно сделали. Мурад, - когда это кончится?

- У нас смотрящий ты, - или ещё кто-то? Почему, нами пытаются командовать, кому не лень. Мы, что сявки какие-то? Кто такой, для нас Гочмурад? Он не может разобраться, с тремя десятками своих. А желание порулить Ахальскими, - уж очень велико. Мурад вынул пачку сигарет с фильтром, угостил нас, закурил.

Заморгал глазами и его большой кадык задвигался, как челнок. Мурада зеки уважали. Он умел и с начальством поговорить и себя не уронить, а дело это было не простое. Но самое примечательное, это умение быть в курсе всех событий, оценивать обстановку и правильно ориентироваться. Затянувшись, посмотрел на нас, ответил:

 – Ты Сердар прав, - некоторые забыли чувство меры. Их стало заносить. И конечно, о чём мы сегодня говорили, вы всё слышали. Сердар ответил, - а ведь Гараджа прав, в это время и в таком месте, нельзя такие разговоры вести.

Но, мы тебя Мурад предупреждаем, мы ничего не видели и не слышали. Об этой разборке, вероятно уже знает кум! Смотри, - как все зашевелились, - забегали. А мы, только встречаем и провожаем гонцов. Отсюда никто из нас, никуда не отлучался, даже в туалет, - ты, имей это в виду. Он ответил:

- Наломали дров, ничего не скажешь. Сердар обратился к нему, - хочешь, моё мнение? Оставьте в покое Гараджу?

 Всё утихнет. Мурад ответил, – этот процесс остановить не возможно. Рустик удила закусил. Встал и сказал, - вы ничего не видели и не слышали! Гочмурада и Тойли, я заглушу! - Будьте спокойны.

И ушёл в сторону барака. Сердар посмотрел ему вслед. И сказал, - сколько здесь нахожусь, трудно установить, что такое арестантская жизнь. Во всяком случае, бесконечные разборки, комбинации всевозможных человеческих отношений.

Всевозможных характеров, настолько сложны, что никакой сверхсложный компьютерной системы не под силу вывести общую кривую, самых обычных человеческих натур. Он опять полуулыбнулся. Голос у него был приглушённый, вымученный. А глаза смотрели с прищуром. И тогда, он начинал поносить, ругать себя последними словами:

- «Скотина! Хайван! Сволочь! Собака! Дурья, голова»! – И ещё в том же духе, перемешивая их крепким матом, бичевал себя, устрашал и оскорблял, чтобы прийти в себя, остановиться. Но ничего не помогало. Арслан подошёл к нему, спросил:

– Э, мужик, что с тобой?

- Что, крыша поехала?  Противно себя чувствую, молчу! Знаю, что Гараджа прав. А сказать правду,  в лицо этому самозванцу Рустику, - не могу!

Вечером, пойду на толковище, и всё выскажу ему в лицо, – это твои дела? Тоже мне правдивец, выискался!

Здесь таких, как Гараджа десятки, - за что его защищать? За то, что плоскогубцами изо рта коронку у Пистона вырвал?

Он, что благородство проявил! Такой же отмороженный, как и Пистон. Сердар выругался, ответил:

– Да не нужен мне ни Пистон, ни Гараджа!

Хочется хотя бы немного, правильные понятия остались. Наступил полдень, но погода стояла не хорошая. Низкое облачное небо, так и не прояснилось. Сверху что-то изредка падало, то ли снежинки, то ли капли влаги задевали лицо. Да и со смотрящими, когда-то надо разобраться, - продолжил он.

Надоело жить, в этой сучьей зоне. Посмотрел на меня, сказал:

– Арслан давай, разомнись лопатой! А мы с Сашей сходим в барак и узнаем у Бяшим-аги, когда будет готов обед.

Заодно понюхаем, что там происходит. Вы идите, только свой нос не суйте, куда не следует. Заработаете насморк. Сердар плюнул, ответил:

– Тоже мне предохранитель нашелся! Мы пошли к бараку. По дороге, Сердар спросил, – что надумал, в отношении больнички?  Я же тебе говорил. Когда приедет отец, то прозондирую почву. А сам, - что не можешь решить?

Могу, - ответил я. Но если не решится в Ашхабаде, - что мы можем сделать здесь? Сколько не говори халва, от этого во рту, слаще не станет. Спросил его, -  у тебя, что приступ невроза, наступил? Когда ругал себя. Или снова, для нас разыграл, бесплатный концерт? Ты, Сердар стал, повторяться. Он, как бы ничего не произошло, ответил:

– И то и другое. Мне обидно стало за себя.  Одна из заповедей зека, - это умение постоять за себя.

Вот, ты видел, - на примере Гараджи. Он перед, смотрящими, сумел выстоять! А я, так не смогу. Спросил его, - ты всё время говоришь, что у нас сучья зона. А чем она отличается, от другой зоны? Ты, что был в другой зоне?  Нет, в другой зоне я не был. Но, хорошо знаком с зеками, которые были там. Это «Колчан», «Монгол», «Окунь», Олег Петросян, - я их тебе покажу. Они здесь живут сами по себе. Их, никто из смотрящих, не трогает, а они и не подчиняются им.

Продолжение следует