Книга 1 (1980- 83 годы)
 |
| А.И. Рачков в центре снимка. Москва 3 декабря 2015 г. Слева А.Щелкунов - Посол России в Туркменистане |
ПРЕДИСЛОВИЕ
Новейшая история Туркменистана привлекает внимание во многих странах беспокойного мира Земли. Среди государств – осколков великого Советского Союза, Туркмения сразу же заняла своеобразное место. В отличие от других стран СНГ, она вначале как-то закрыто, жестко вела преобразования, не жаловала «демократическую» прессу, не становилась на колени перед требованиями иноземцев. Сохранив свой экономический потенциал, некоторые социальные льготы населению, доставшиеся от рухнувшей Советской власти, широко открыла двери для инвесторов европейских и других стран с новейшими технологиями. Темпы экономического развития Туркменистана превзошли темпы развития многих стран СНГ, большинство других стран мира. Однако было немало и негативного,в т.ч. по отношению к русскоязычному населению.
А над всем этим – феномен Туркменбаши1 – Сапармурада А. Ниязова. Инженера по ленинградскому образованию, бывшего крупного партработника КПСС, ставшего вдруг правоверным мусульманином- хаджи, посетившем Мекку.
Российская и иная пресса время от времени иронически, а порой просто зло, подавала туркменские темы. И лишь изредка появлялись сообщения, показывающие реальную жизнь в Туркменистане под руководством Туркменбаши. Неизменно подчеркивался культ туркменского лидера со ссылкой на множество его портретных и скульптурных изображений. На первый взгляд вроде бы действительно перебор в сторону культа личности… Но это на первый взгляд. Если внимательно присмотреться к практике прославления лидеров в других странах, то можно заметить, что, например, президентов России или США тоже славят, ежедневно и ежечасно только более изощренно и порой незаслуженно больше, чем в Туркменистане. Есть в США и в России и скульптурные изображения президентов и даже на коврах – как в Туркменистане…
Внезапная кончина Туркменбаши в ночь на 21 декабря 2006 года (день рождения И. В. Сталина), сразу же взбудоражила мировую прессу, руководителей ведущих и многих других стран. Теперь, наконец, стало широко обсуждаться место Туркменистана в системе азиатских и других стран. При Туркменбаши это государство было где-то вне мировых конфликтов, блоков, вело независимую мирную политику. А как будет при новом руководстве этой большой по размерам страны (600 тыс. кв. км), занимающей важное место в Центральной Азии? Страны, обладающей почти четвертью мировых запасов газа и другими огромными природными богатствами при совсем небольшом населении (около 5 миллионов). На душу населения- больше, чем в Кувейте!
Волею судьбы мне довелось долго работать с Ниязовым «в одной упряжке», общаться с ним в другом качестве. Более десяти лет, в общей сложности. Именно тех лет, когда С. А. формировался как лидер республики (1980 – 1991 гг.).
Сохранившиеся дневниковые записи, документы тех лет дают возможность в определенной мере осветить важный исторический период в развитии Туркменистана, его взаимоотношений с Россией, с другими странами. Это значимо и для России. Ее связи с Туркменистаном обусловлены самой географией и историей. У нас общее закрытое море – Каспийское, богатейшее по запасам морепродуктов и минералов, многовековые экономические, культурные, этнические и другие связи, которые в годы Советского Союза были действительно братскими.
После великого землетрясения 1948 года в Ашхабаде, погубившего около ста тысяч его жителей, С. А. остался сиротой и воспитывался в советском детдоме. По тогдашним законам перед сиротой Сапармурадом были открыты все жизненные пути и дороги. Без спонсоров... Окончил Ленинградский политехнический институт с дипломом инженера-энергетика.
Работая по специальности на Безмеинской ГРЭС, С. А. проявил не только добротные инженерные знания, но и умение общаться с людьми. Именно поэтому его перевели на общественную работу, вначале на профсоюзную, затем на партийную. В 1980 году он уже – первый секретарь горкома КПТ столицы Туркменистана. В том же году здесь начал свою работу автор данных записок в качестве второго секретаря ЦК КПТ. По распределению обязанностей среди пяти секретарей ЦК, «второму» надлежало напрямую заниматься организацией партийной жизни, работой Советов народных депутатов, общественных организаций, составом руководящих кадров, всеми военными, силовыми структурами и, вместе с первым секретарем – развитием республики в целом, время от времени, замещая «Первого».
В «Дневнике» много страниц, где упоминается Ниязов. Но и в те дни, когда он не упоминается, у меня с ним обычно были многократные телефонные и другие общения. А в столице было очень много тяжелых проблем по быту людей, торговле и других. Бараки, рынки и прочее. Например, был рынок внутри города, где продавался скот – верблюды, коровы, овцы. Антисанитария беспредельная…
У меня с Ниязовым было много целевых программ, по которым мы дружно работали. Реконструкция предприятий, прежде всего их бытовок, благоустройство столицы, снос бараков, создание на пустыре нового Ботанического Сада Академии Наук ТССР, создание «зеленого кольца» (лесного) вокруг Ашхабада, нового рынка и др.
В советское время между регионами, городами шло соревнование, и город Ашхабад за годы работы здесь Ниязова постоянно занимал призовые места и даже был награжден орденом.
Уже тогда ни для кого не было секретом, что со временем произойдет выдвижение Ниязова на республиканскую работу. Именно поэтому в 1983 году мною было предложено Орготделу ЦК КПСС взять С. А. к себе для приобретения навыков руководства в целом по стране, изучения опыта многих областей, республик Советского Союза, в том числе путем выезда на места во главе сильных групп экспертов для анализа положения дел по всем направлениям жизни. И когда мне доводилось бывать в Москве, то, встречаясь с С. А., видел, с каким увлечением он изучает опыт развития областей и республик. В его блокнотах уже было немало записей, планов использования хорошего опыта. К концу «стажировки» в ЦК КПСС у С. А. уже был план действий на посту республиканского масштаба.
В 1985 году С. А. Ниязова назначили Председателем Совета Министров Туркменской ССР. И сразу же он предложил целый ряд крупных мер по развитию экономики, в социальной сфере, потребовал от всех министерств более напряженной, результативной работы, нового ритма жизни. В то время министерствами руководили опытные, заслуженные специалисты. Но далеко не все из них восприняли новшества, высокие планки заданий Ниязова. Временами были споры. После жалоб министров я стал бывать на заседаниях Совмина.
В том же году С. А. избрали первым секретарем ЦК КПТ. Он стал моим руководителем, а не подчиненным. Но мы по-прежнему все свое внимание, все силы и знания направляли на поиск путей наилучшего развития республики, прежде всего ее экономики. Отношения остались деловыми.
В свяэи с «перестройкой» меня,как и многих других руководителей республик и областей, отозвали из Туркменистана и в середине 1986 года назначили послом в Демократический Йемен. Но, оставаясь депутатом Верховного Совета СССР и в составе ЦК КПСС, я регулярно бывал на заседаниях этих органов, постоянно общаясь там с туркменской делегацией и, прежде всего, с Ниязовым. В Белом Зале заседаний ЦК КПСС в Кремле я обычно сидел рядом с ним. И за время заседаний мы успевали обсудить все новые дела («перестроечные») проблемы Туркменистана. В то время (в конце 1980-х годов) Ниязову сильно досаждали некоторые московские журналисты и наезды в Ашхабад групп «демократов» из Прибалтики. Они старались очернить все, что делается в Туркменистане, требовали «демократизации». И в этом деле у меня было согласие с Ниязовым, который попросту блокировал или изгонял пришельцев из «пятой колонны».
В 1990 г. Ниязов побывал по моему предложению во главе парламентской делегации СССР в Южном Йемене, где я в то время был послом. Неделю мы были вместе.
В своих записках по Туркменистану я стремился возможно точнее и подробнее показать работу руководителей республики, жизнь ее народа в последние годы перед «перестройкой» и в ее начале. Всяких книг, публицистики, журналистики о советской жизни, работе компартий великое множество, но, к сожалению, нет таких, которые правдиво, день за днем документально показывали бы то, что происходило на самом деле, чем и как повседневно занимались «партаппаратчики». В данной книге сделана попытка заполнить эту брешь…
Наверное, кое-кому из читателей покажутся скучными некоторые страницы «Дневника», перечни повседневных дел, которыми занимался секретарь ЦК Компартии и другие «партаппаратчики». Но вот ведь как выстроилась жизнь в нашей стране: за многие годы «перестройки», «реформ», разгрома партии и страны, потоков лжи, чернухи, у многих людей, пожалуй у большинства, сложилось представление о партработниках как о каких-то монстрах, непонятно чем занимавшихся, особенно в верхних эшелонах власти.
Мой «Дневник» дает точную картину работы, жизни, быта партработника высокого ранга, да и других «партаппаратчиков», дел самой партии. Для того чтобы знать правду, здесь нельзя обойтись общими оценками, фразами, ярлыками, принятыми в прессе последние два десятка лет. Надо познать правду – чем и как занимались эти люди день за днем. Документально. А в этой книге- летопись на основе сохранившихся рабочих дневников и документов.
НАКАНУНЕ
В конце ноября 1980 года работал я, как всегда, в напряжённом ритме, будучи уже шестой год заведующим сектором Казахстана в ЦК КПСС. И готовился к отпуску, который мне накануне пообещали. Тогда я даже не подозревал, что скоро моя судьба круто изменится. В сторону Туркменистана…
26 ноября, по пути в Кисловодский санаторий «Красные камни», я прибыл на пару дней в Ставрополь, чтобы повидаться с роднёй, со своими школьными и другими друзьями-товарищами. Здесь, как обычно в последние два десятка лет, встретился с первыми и другими руководителями края. С ними я был знаком достаточно близко и давно, чтобы они вполне доверительно рассказывали мне о жизни в крае, о положении дел в народном хозяйстве, о своих заботах и проблемах. С явным удовольствием секретари крайкома и председатель крайисполкома говорили о реализации своих удачных проектов, о росте производства, о новых и обновлённых улицах Ставрополя – одного из самых красивых городов на Юге страны…
А я хорошо помню ещё довоенный Ставрополь, каждую его улицу. Тогда только в центральной части города было несколько четырёх – пятиэтажных домов. А за ними, вверх и вниз по пологому склону ставропольской горы (862 метра) шли прямые, через весь город, широкие улицы с семейными домами, роскошными садами. В этих садах – огромные деревья грецких орехов, груши, кизила и другие. А вокруг города – густые лиственные леса, полные родников, которые, собираясь в светлые ручьи, бегут справа и слева каждой улицы, взятые в аккуратные канавы из замшелых блоков ракушечника – основы ставропольской горы…
А теперь – почти весь город застроен многоэтажными домами и облик казачьего поселения не просматривается, по уличным каменным канавам уже не журчит светлая родниковая вода. Между прочим, в Ставропольском крае есть Туркменский район, куда при Петре 1 переселились некоторые туркменские племена, двигаясь вокруг Каспийского моря под натиском враждебных им тогда кочевников. В одном из совхозов этого района работала агрономом моя сестра.
Согласно путёвки, прибыл в кисловодский санаторий «Красные камни». Прибыл один, поскольку у жены М.Н., - преподавателя математики в средней школе, каникулы не совпали с моим отпуском. В первый санаторный день обнаружил, что здесь же на лечении Г.П. Разумовский, председатель Краснодарского крайисполкома. И тоже без жены. У нас много общего в характерах, в специальности, мы давно знакомы, земляки, так что само собой получилось, что каждый день, после утренних лечебных процедур и завтрака мы вместе выходили из парадного подъезда санатория, поворачивали влево и шли по аллее больших деревьев в сторону гор – «Малого седла» и «Большого седла». С правой стороны дороги открывается величественный вид курортной долины. Прозрачный горный воздух, снеговые вершины Главного Кавказского хребта на горизонте создают какое-то непонятное настроение на грани фантастики. А, может быть, здесь просто избыток кислорода кружит голову и человек чувствует себя каким-то очень лёгким? Г.П. – отличный ходок. С высокой сухощавой фигурой, длинными ногами, он идёт так быстро, что я за ним едва поспеваю. Хотя до сих пор считал, что являюсь очень даже сильным пешеходом. Мои предложения снизить темп ходьбы Г.П. просто не воспринимал…Всё это не мешало вести интересные разговоры о Северном Кавказе, Краснодарском крае, Ставрополье, о всей стране, о московской жизни.
В Краснодаре я провёл свои детские (1931 – 34) годы. Улица Седина, дом, в котором жили командиры Красной Армии, в том числе мой отец – зам. командира роты.
Г.П. Разумовский – председатель крайисполкома уже несколько лет. Но у него сложные отношения с первым руководителем края Медуновым. Мне об этом было известно ещё до приезда в Кисловодск. Так что нам нечего играть с Г.П. в прятки. И я прямо сказал Г.П., что эту тему мы можем не обсуждать, поскольку я – «в курсе». Однако мы всё же уточним наши оценки. Они совпадают…
Тропа в горы очень удобна для прогулок. Часто её проходят через парк. В нём обычно довольно много гуляющих, особенно около аттракционов. Однажды я заметил стрелковый тир. Имея небольшой спортивный – второй – разряд по пулевой стрельбе, я всё же очень даже интересуюсь этим видом спорта. Предложил Г.П. «повернуть» к тиру и развлечься. Г.П. наотрез отказался. Стрелять он не любит…В итоге, я, примерно через день, отставал от Г.П. в парке, проводил там стрельбу в тире и выходил на горную тропу, чтобы догнать или хотя бы встретить на обратном пути Г.П. Догонять мне, конечно, не удавалось, но в санаторий мы всё же возвращались вместе. В общем, я полагал, что отпуск у меня проходит хорошо.
Однажды, возвращаясь вместе с Г.П. с прогулки, я услышал от дежурного у входа в санаторий: «Вас просил срочно позвонить в Москву тов. Петровичев». Г.П. рассмеялся и сказал: «Кончился, А.И., твой отпуск!» Конечно же, я тоже сразу сообразил, что первый зам. зав. Орготделом ЦК, ведающий кадрами, просто так звонить не будет. Связь санатория с Москвой хорошая, и я сразу же вышел на Н.А. Петровичева (по ВЧ). Н.А. сказал, что мне надлежит незамедлительно прибыть в Москву. Почему? Узнáю в ЦК…
В тот же день вылетел в Москву. В понедельник, 15 декабря, с утра, я зашёл к своему прямому шефу Н. С. Перуну, чтобы доложить о своём прибытии. Н.С. без обиняков, сразу же сказал мне о том, что в ЦК КПСС есть намерение направить меня в Туркменистан на пост второго секретаря ЦК компартии. Неожиданное предложение привело меня в смущение… Занимаясь шесть лет Казахстаном, я, конечно же, в определённой мере знал основы республиканского управления, в том числе работу второго секретаря ЦК Компартии. Но отвечать каждодневно в роли второго лица в республике за все дела, – это нечто иное…
Теперь передо мной встал один вопрос: соглашаться на предложение или дать категорический отказ? Потребовалось немного времени, чтобы решить, что оснований для отказа от предложения у меня нет. Есть опыт работы, три высших образования… И всё же я отдавал себе отчёт в том, что понадобится время, чтобы я действительно смог исполнять, как положено, обязанности второго секретаря ЦК КПР республики.
В этот же день, 15 декабря, я побывал у Петровичева. Повторился разговор, что и у Перуна.
Остаток рабочего дня занимался текущими казахстанскими делами. Секретарь ЦК КП Казахстана А.Н. Кудинов просил сообщить лимиты для награждения работников министерств по итогам пятилетки. Зам. зав. Отделом пропаганды Алма-Атинского обкома А.А. Мухамбетов просит не направлять в Афганистан некоторых специалистов народного хозяйства Казахстана. Позвонил в Алма-Ату – сообщил о согласии на рекомендацию председателя КГБ республики делегатом съезда КПСС.
На следующий день, 16 декабря, меня пригласили к М.А. Суслову. Когда я пришёл в приёмную Суслова, там уже был И.В. Капитонов. Мы сразу же вместе зашли к Суслову. С ним мы в определённой мере земляки – по Ставрополью. Более того, мы жили в соседних домах. Я учился в одной школе (№ 2) с его сыном, с разницей в один класс. Но ни Суслов, ни я не подаём вида, что мы «земляки». Как и положено, я достаю блокнот и записываю беседу.
Суслов: Туркмения – огромная по площади республика – около 600 тыс. кв. километров. Располагает большими запасами минерального сырья, в том числе и ещё недостаточно разведанными. Велики и быстро растут трудовые ресурсы. Они пока используются не в полной мере. Это – главное богатство. Сельское хозяйство республики также имеет очень большое значение для страны. Трудно переоценить важность увеличения производства хлопка, особенно тонковолокнистого, других культур, которые можно получить только на южных землях. «Мы надеемся, что республиканская парторганизация серьёзно усилит работу по освоению и лучшему использованию земель, особенно вдоль канала». Беспокоит медленное развитие животноводства. Зимой теряется много овец – из-за бескормицы. Более обстоятельно следует заняться развитием кормовой базы и на этой основе поправить положение в республике с мясом и молоком.
Промышленность в республике получает своё развитие, но появились серьёзные затруднения, диспропорции, проблемы и их надо решать, ускорить развитие. Это, прежде всего, нефтеперерабатывающие и химические предприятия. Более энергично надо подтягивать сырьевую базу, особенно по разведке и добыче нефти, газа. Больше партийного внимания коллективам молодых предприятий. И надо очень жёстко следить за пропорциями в развитии промышленности, лучше увязывать это с трудовыми ресурсами. Суслов, в подтверждение своих аргументов, привёл довольно много цифровых данных.
Несколько наставительных слов о важности национальных вопросов, правильном подборе кадров добавил Капитонов. А я в ответ сказал, что постараюсь учесть всё это в своей работе…Примерно через час меня пригласили на заседание Секретариата ЦК КПСС. Короткий доклад о предложении по второму секретарю ЦК КП Туркменистана, несколько вопросов участников заседания – и меня рекомендуют на новую должность.
19 декабря я вылетел в Ашхабад. До сих пор у меня было слишком мало времени, чтобы обстоятельно осмыслить происходящее. И всё же, находясь в долгом полёте из Москвы в Ашхабад, я не мог не вспомнить всё то, что сохранилось в моей памяти в связи с Туркменистаном… Ведь будучи одним из первых руководителей республики, я просто обязан знать её природу, историю, обычаи, экономику, культуру и ещё очень многое, чтобы достойно исполнять свои обязанности, быть там полезным. А в Туркменистане я уже был. Тяжкие воспоминания, но без них не обойтись...
ВЗГЛЯД В ПРОШЛОЕ
Лето 1942 года…На второй год войны в Ставрополье выдался богатый урожай. А война отобрала у села много сил – и мужиков, и автомобили, и тракторы. Да и у женщин в больших ставропольских сёлах прибавилось работы – в госпиталях и на замене мужчин, ушедших на фронт. Война и в Ставрополе здорово подчистила работящих людей. И тогда на село отправили учащихся старших классов…Собранная из разных школ и классов бригада, в которую записали меня, выпускника 7 класса, была направлена в июне в совхоз имени Сталина села Старо-Марьевка, что в сорока километрах на восток от Ставрополья.
Нас сразу же разместили в степи, на полевом стане бригады, в нескольких километрах от села.Приняли нас радушно, ребята были в восторге от свалившегося на них вдруг степного простора, свободы от родителей.
Местные женщины, числом около трёх десятков, проворно вязали снопы, скошенные двумя жатками-лобогрейками, на которых ловко работали местные парнишки. Жатки тянули то пары ленивых волов, то лошадок… Кормили нас хорошо, женщины, особенно поварихи, относились к нам, как к своим детям, оберегали по мере возможности. И когда видели, что мы начинаем терять силы, отправляли полежать в тени крестцов (снопы пшеницы). Женщины каждое утро на двух-трёх пароконных повозках прибывали в бригаду, а вечером отправлялись в село. Но, постепенно, женщин стало прибывать всё меньше и меньше. Почему? Разные были разговоры. У каждой женщины своя причина. Но иногда нам говорили, что причина – в страхе. Немцы взяли Ростов и скоро будут здесь. Перед Старо-Марьевкой войск нет, говорят, что на западе вообще уже нет фронта. А нам приходилось заменять женщин уже и на вязке снопов. Не простое это дело, но мы его освоили.
Однажды на работу не явился местный парень, работавший на жатке-самосброске. И тогда бригадир посадил на жатку меня. Не знаю, почему именно на мне он остановил свой выбор. Наверное, потому, что я проявлял интерес к машинам. Довольно быстро я освоил новое дело. В моём роду, начиная с прадедов, все мужики были кузнецами да механиками…Однако недолго мне довелось наслаждаться хотя и тяжкой, но престижной и очень красивой работой. Как и другие ребята, я быстро разбил свои сандалии и ходил босиком. Где-то проколол пятку и она стала нарывать. Да так, что не только не мог работать, но даже и просто ходить! На жатку посадили другого парня, а мне предложили сидеть на полевом стане и клепать сегменты на пластины-ножи для жаток.
С заказами по ремонту я справлялся за полдня, а потом ловил пескарей в бригадном пруду. Их было великое множество, и повариха жарила рыбёшек для бригады. Но… беда не приходит одна. При клёпке сегментов осколки железа попали мне в правый глаз. Боль была не только в правом, но и в левом, здоровом, глазу, особенно при свете. В общем, забинтованы были каким -то платком оба глаза…
Все мои соученики, кроме друга Витьки, жили-спали в бригадном доме с двухъярусными нарами. А я спал в сарае, на соломе, не будучи в силах переносить душный воздух дома, поскольку у меня был жар и болела голова и всё тело. Рядом со мной был Витька Новосёлов, мой незаменимый, верный друг –товарищ по улице и по школе.
Утром второго августа, проснувшись в сарае, мы вдруг обнаружили, что в бригаде, кроме нас двоих, нет никого, даже поварихи. Вспомнили, что вечером было много разговоров о том, что немцы совсем близко и надо что-то решать. Но теперь нам было не до рассуждений. Выбравшись из сарая, Витька увидел бригадира, который, ведя в поводу верхового коня, набрасывал солому на длинные бурты золотистой, сладко пахнущей пшеницы. Впрочем, видел это Витька, а я только слышал запахи, да зычный, злой и какой-то испуганный голос бригадира, который матюками требовал от нас немедленно убираться в село.И мы пошли… Солнце только поднялось, но уже жгло нестерпимо. А я мог двигаться только на одной ноге, утопающей в горячей, тончайшей шёлковой пыли дороги, слегка касаясь её носком второй, больной ноги. Шли по знакомому мне просёлку вдоль невысокой негустой лесополосы. Но… ничего этого я не видел. Навалившись на терпеливого Витьку, я ковылял, сжимая зубы, чтобы не стонать от боли. Глаза мои были крепко повязаны носовым платком…Запомнился терпкий, как перец, запах полыни, каких-то других трав, акаций, лесополосы. Долгою оказалась эта дорога. Где-то во второй половине дня мы всё же добрались до Старо-Марьевки. Село как будто вымерло. Даже собаки не брешут…
Спросили сельскую больницу. В полной тишине, в безлюдье постучались в дверь. Нам долго не отвечали. Потом дверь отворилась, и старческий голос произнёс: «Что вам надо?» Витька объяснил. Старик взял меня за руки и повёл куда-то внутрь здания. По пути дед говорил: «Всех больных разобрали по домам, все врачи тоже ушли, немцы вот-вот войдут в село, фронта перед ними нету…»Осмотрев меня, он вдруг повеселел: «Я, хлопцы, всю германскую войну был на фронте фершалом, так что в полный порядок приведу ранетого – будет як новый».
И в самом деле, он как-то очень быстро, ловко уложил меня на кушетку в операционной, обработал, разрезал нарыв на пятке, вычистил его, залил чем-то и забинтовал. Тут же я почувствовал такое облегчение, что готов был сразу же встать и уйти. Но… фельдшер занялся моими глазами. Сняв повязку, он чем-то закапал глаза и они почти перестали болеть. Потом каким-то инструментом извлёк из правого глаза два маленьких стальных осколка и положил их мне на ладонь. А дальше – бинты на правый глаз, на ногу, костыль в руки, и мы с Витькой поспешили на железнодорожную станцию. Там толпилось около сотни взволнованных людей. Всем им, как и нам, надо ехать в Ставрополь – на запад, в сторону приближающихся немцев. Как быть? Будем рисковать. Если будет поезд…От долгого ожидания уже были утрачены все надежды, как вдруг с востока, на степном горизонте, появился поезд. Странный это был поезд: два пассажирских, два товарных вагона, да ещё и паровоз задом наперёд…На подходе к станции паровоз дал длинный гудок, означающий, что остановки не будет – поезд «идёт на проход». Но начальник станции, который всё время был на перроне, приказал закрыть светофор, раскрыл свой красный флажок и поезд остановился. Несколько вооружённых людей, соскочив с подножек, бросились к начальнику станции, красная фуражка которого маячила в толпе. Но пока выясняли отношения, все пассажиры успели забраться на платформу, на крыши, сцепления вагонов…А нам с Витькой повезло. Когда мы оказались возле ступенек пассажирского вагона, двое командиров подхватили меня и поставили в тамбуре. Рядом оказался Витька. Конечно, меня приняли за раненого, поскольку ярко светились свежие бинты на голове и на ноге, да ещё и с большим пятном крови.
Поезд незамедлительно отправился на запад со скоростью, которую позволял паровоз и путь. Рядом с нами в тамбуре почему-то всё время был начальник поезда – капитан НКВД. Он напряжённо всматривался в сторону фронта и резко, кратко отвечал, когда кто-то пытался задавать ему вопросы.
Не останавливаясь на узловой станции Палагиада, поезд повернул на юг в сторону Ставрополя. Фронт теперь за нашей спиной... Начало темнеть. И капитан стал на глазах меняться, стал спокойным. Он уже не обрывал разговоры, стал поддерживать наши беседы.
Мне было известно, что вокруг Ставрополя силами местного населения строились оборонительные сооружения. И вот теперь я их увидел… Они не только не доведены до конца, но совершенно не охраняются, нет огневых точек. А немцы на подходе… С детских лет я жил в военных гарнизонах и знал, конечно, элементы обороны, наступления. А ещё я очень хорошо знал здешнюю местность. Теперь мне стало ясно, что обороны Ставрополя не будет, его сдадут без боя. Сказал об этом капитану. Он печально и долго посмотрел на меня и не ответил…
Вечерний Ставрополь тих и безлюден. Добравшись домой, я обнаружил своё семейство в полном расстройстве. К ним сегодня дважды приезжал на полуторке сотрудник НКВД, предлагая эвакуацию, в связи с приближением фронта. Мать и моя старшая сестра – школьница, работавшая на мехзаводе у станка по изготовлению снарядов, собрали вещи к отъезду, но без меня не хотели уезжать.
Наутро – 3 августа, капитан НКВД вновь приехал за нами и теперь мы незамедлительно погрузились на полуторку, которая помчалась по безлюдным улицам города, почему-то усыпанным множеством бумаг.
Из города мы уехали не сразу. Машина резко затормозила у тёмно-серого здания НКВД, что в центре города . Наш капитан выскочил из кабины и бегом направился в довольно мрачное здание, возле которого стояли две «Эмки» и суетились сотрудники, вынося из подъезда какие-то ящики. Часть этих ящиков сразу же стали грузить на нашу машину. Мы довольно долго и терпеливо ждали нашего командира, который ни разу не появился от начала и до конца погрузки. В общем, пробыли мы здесь часа два, пока, наконец, увидела капитана. Он снова бегом добрался до машины, заскочил в кабину и машина сразу же тронулась, быстро набирая скорость. Опять безлюдные улицы, потом долгий спуск по дороге на юг от Ставрополя. И здесь наша машина была одинокой…
Перед вечером мы прибыли на станцию Невиномысск. Примерно в это время или часом раньше немцы вошли в Ставрополь. Почти без боя… Линии фронта здесь не было.
Станция Невиномысск была до отказа забита эшелонами самых разных назначений. Более того, железнодорожные пути на восток и на запад от станции тоже были под эшелонами.
Едва мы устроились в одной из теплушек, как начался воздушный налёт. Стоя между двумя эшелонами, я стал считать немецкие самолёты. Их было 26. «Юнкерсы-87» шли парами с запада, со стороны заходящего солнца на небольшой высоте, постепенно выстраивая среди белоснежных, невысоких облаков что-то вроде карусели.
Но вот первая пара сорвалась в пике и мы сразу увидели чёрные капли бомб. Земля вздрогнула, раздались тяжёлые взрывы, которые заглушили все другие станционные звуки, включая гудки многих паровозов, оповещения воздушной тревоги. Одна из первых бомб попала в паровоз, который стоял недалеко от нашего вагона. Шипение бело-чёрного пара, брызги воды и угля сразу же покрыли несколько эшелонов. Между ними метались люди. Криков паники я не слышал, кроме тех, что звали кого-то из близких. В дверном проёме нашего вагона стояла поживая женщина и громко кричала: «Ёся! Ёся!» Её муж, старый еврей – беженец из Житомира – куда-то отошёл перед бомбёжкой. Эта семья пережила таких бомбёжек много…Рядом с нами – эшелон с ранеными, тоже в товарных теплушках. Раненые, все в бинтах, вываливались из вагонов, опасаясь пожара.
На крышах вагонов этого эшелона – несколько спаренных зенитных пулемётов «Максим». Все боевые расчёты – из девушек. Вцепившись в ручки «Максимов», они вели непрерывный огонь по самолётам. Вокруг станции было несколько зенитных орудий. Они тоже вели огонь и в небе были видны облачка от разрывов. Но… почему-то далековато от самолётов.
Опасаясь осколков, которые, как мне казалось, свистели повсюду, и бивших без конца взрывных волн, я залёг под вагон рядом с рельсом. Но, сразу же очередная серия взрывов так меня оглушила, такая боль охватила часть головы, ухо, правый бок, прилегающие к рельсу, что я решил исправить ошибку и убежать подальше от рельса… Через один эшелон начиналась степь, и я залёг в одной из неглубоких лощин. Вокруг лежали сотни людей, в основном военные в побелевших от солнца и пота гимнастёрках, в большинстве без оружия… Во всех кинофильмах о войне показывают бомбёжки, обстрелы. Показывают по-разному. Чаще всего людей там изображают полубезумными, с выпученными глазами, орущими благим матом, теряющими разум и бегущими куда попало…Возможно, где-то так и было. Но у меня другое представление. Когда человек на краю гибели, у него срабатывает многовековой, даже тысячелетний инстинкт самосохранения. Мозг, глаза, уши и всё прочее мгновенно настраиваются на спасение жизни. И человек находит оптимальное решение в данной обстановке. Конечно, решение не всегда получается удачным, но оно – итог сознания, работающего ускоренно. В общем, не видел я глупой паники.
Бомбёжка казалась бесконечной. Невдалеке от станции, в открытой степи – полевой аэродром, на котором стояло много наших самолётов. Над ними была вторая карусель «Юнкерсов» – десятка два. Всё аэродромное поле было покрыто взрывами. Ни один из наших самолётов не взлетал… Может быть, у них просто не было горючего?
Наконец, бомбёжка прекратилась и я облегчённо вздохнул, намереваясь бежать к своему вагону. Но оказалось, что самое страшное впереди. Немецкие самолёты перешли на бреющий полёт и стали громить пулемётами станцию и тысячи лежащих людей, конные повозки, автомашины. Всё вокруг заполнилось рёвом авиамоторов, глухим стуком пулемётов «Юнкерсов», парами заходящих на цели. Когда смотришь на такой самолёт, то кажется, что два пулемёта в крыльях сверкающими огоньками нацелены прямо на тебя. Глаза опустишь – видны фонтанчики земли от пуль, которые вот-вот добегут до тебя…
Кончился и этот бой. Самолёты, наконец, улетели. Без потерь…
Люди стали подниматься, двинулись по своим местам. Кроме убитых и раненых, которых товарищи несли, тащили в сторону санитарного эшелона .Если человек ранен тяжело – он уже не может не то что кричать, а порой и стонать… Если легко – терпит и опять же не кричит… Так что криков по-прежнему было немного и в основном – кого-то зовущих.
Вскоре после моего возвращения в свой вагон, наш эшелон медленно двинулся на восток вместе с другими эшелонами, протянувшимися друг за другом до горизонта. День и ночь над ними летали самолёты, время от времени нанося бомбовые и пулемётные удары. И тогда эшелоны останавливались, волны людей отбегали от вагонов в степь, прятались в ложбинах. Возвращались в эшелон, когда паровозные гудки извещали: «Отбой воздушной тревоги…»
Станция Георгиевск запомнилась ночной бомбёжкой, беготнёй солдат в поисках диверсанта, который ракетами подавал сигналы немецким самолётам при полной светомаскировке станции. И ещё: на рассвете мы видели огромный столб пламени и чёрного дыма до небес от разбитых бомбёжкой нефтехранилищ.
Долгая стоянка в поле, потом в Хачмасе – «городе яблок», и вот мы, наконец, в Баку.Наш эшелон сразу же поставили рядом с морским причалом, у которого был пришвартован танкер.Настроение у нас было довольно тяжким. Среди беженцев – эвакуируемых – велось много разговоров о том, что в Баку не только добывается много нефти, но и сама земля ею пропитана. Так что, если бомбёжка, то здесь мало останется живых…И когда объявили о посадке беженцев на палубу танкера, то люди хлынули по причалу, сметая редкую цепь бойцов охраны. А дальше всё осложнилось. Капитан отказался от выхода в море. Устроив семью на палубе танкера, я, вместе с сестрой, пробрался поближе к мостику. Капитана и двух его помощников окружали несколько сотрудников НКВД, требуя немедленного отхода судна. Но капитан стоял на своём: танкер заполнен пресной водой для Красноводска полностью, а на палубе вместо предельных двухсот человек оказалось тысяча двести.
У меня не было часов, и не знаю, сколько времени продолжался спор. Но очень долго. Пытались высадить часть пассажиров, но эта попытка окончилась ничем. Люди насмерть стояли, сидели, лежали. Хотя всем было ясно, что танкер перегружен: люди со своими пожитками плотно занимали все палубы от носа до кормы. Впечатление такое, что здесь нельзя добавить уже ни одного человека. А за железной оградой причала толпились ещё сотни людей, готовых в любой момент ринуться на судно. Но за оградой уже было несколько десятков бойцов, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками.В конце концов, уже под вечер, под угрозой ареста, капитан дал команду: «Отдать швартовы!».
Танкер имел очень малую скорость при встречном восточном ветре. К утру ветер стал крепчать, волнение нарастало и довольно быстро достигло шести баллов. Танкер то уходил куда-то вниз, и тогда «душа замирала», то поднимался вверх и становилось как-то нехорошо…Всё это происходило медленно, очень ритмично. И началась массовая морская болезнь… Все промежутки между людьми быстро заполнились тем, что приносит морская болезнь. Мне особо запомнилась одна молодая женщина, которая билась в истерике от морской болезни, валяясь под ногами у пассажиров, вся оборванная и грязная…Располагая определённой устойчивостью к морской качке, я страдал не очень, но ужасные зрелища, невыносимые запахи вынудили меня пробраться к самому носу судна, где людей не было. И когда нос опускался вниз, морская волна, высотой метра полтора, била через фальшборт и катилась по палубе почти до надстройки, смывая то, что натворили больные морской болезнью. Смывала не на сторону, а на людей, на вещи…Вцепившись в поручни, я противостоял волне, благо августовская вода была очень даже тёплой…
Казавшееся бесконечным, морское путешествие всё же подошло к концу. Хотя ещё и после того, как мы с радостью увидели туркменский берег, в пути до причала прошло ещё очень много времени. Но шторм вдруг стих, и море стало таким тихим и красивым, что всё пережитое казалось неправдой. Открылась широкая панорама небольшого города-порта в обрамлении красноватых голых гор, его окружающих.И вот мы, наконец, приближаемся к причалу. А от него отходит огромный, с чёрными бортами и белыми надстройками красавец-лайнер «Лазарь Каганович». Его верхняя палуба густо заполнена людьми в новенькой армейской форме английского образца в тропическом исполнении. Но наступил момент, когда наш танкер медленно проходил мимо «Лазаря Кагановича». Совсем рядом – борт к борту. Мы снизу вверх смотрели на польских солдат, а там гремит бравурная музыка духового оркестра И вдруг незнакомые солдаты стали открывать свои рюкзаки и бросать нам их содержимое – печенье, консервы и прочее… С носа танкера мне был виден целый поток продуктов…Это была часть шестидесятитысячной польской армии генерала Андерса, которая отправлялась на Ближний Восток под начало англичан. Её сформировали из поляков, перемещённых в 1939 году в Южноуральские области как выступавших против Советского Союза…
Город Красноводск испил полную чашу горькой судьбы прифронтового города. Он с невероятным напряжением пропускал через себя огромные массы войск, вооружения, всякого снаряжения, раненых, беженцев. А в городе и вокруг него нет ни одного источника пресной воды. Небольшой опреснитель, да танкеры из Баку – вот и вся вода для питья. И когда нас разместили на асфальте привокзальной площади, мы ощутили до конца цену глотка воды… Была середина горячего каракумского августа… При том, что весь город был заполнен не только беженцами, советскими солдатами, но и польской армией, семьями её военнослужащих…
Почти две недели мы томились на асфальте привокзальной площади вместе с польскими семьями. Каких-либо конфликтов не было. Спустя годы начинаешь понимать, что это была едва ли не самая главная особенность в той обстановке. В день нам выделяли по кружке горячей, красного цвета воды из опреснителя, да и то не каждый день… Порой, когда вокруг нас люди теряли сознание от жары и от жажды, мы, мальчишки, отправлялись на опреснитель, чтобы добыть, украсть там хоть сколько-нибудь воды.
Опреснитель окружён высоким забором с колючей проволокой, охраняется вооружёнными солдатами. Но мы находили щели и добирались до заветных цистерн. Два-три литра воды, почти не дыша, мы протаскивали через щели в заборе и доставляли своим семьям. Мог ли я думать тогда, что спустя сорок лет я, как депутат Верховного Совета СССР, организую сооружение на этой площади мемориала в память красноводчан и других, отдавших жизнь за Родину, и буду открывать этот мемориал? И ещё: организую сооружение водовода от линзы пресной воды урочища Ясхан в Кара-Кумах и от Каракумского канала до Красноводска. Вопреки упорному сопротивлению многих больших людей в республике и в Москве!
Наступил день, когда ставропольских беженцев (тогда их называли эвакуированными – каждая семья имела эваколист, по которому выдавались продукты) погрузили в эшелон и отправили на восток, в сторону Ашхабада. На этот раз в эшелоне были только польские пассажирские вагоны – маленькие, тесные, неудобные. Для ребят моего возраста в вагонах места не было. Ехали мы крышах, подножках, сцеплениях. Холодные ночи, нестерпимая жара днём. На больших станциях наш поезд не останавливался. Долгие стоянки из-за недостатка паровозов были на каракумских полустанках, где, кроме убогого домишки да пары юрт, ничего не было. Даже воды… Стоянки были долгими – по одному – двум дням. В каждом вагоне появились больные, умирающие.
Первая потеря обнаружилась в нашем вагоне, в купе, где размещалась моя семья из четырёх человек и семья из трёх человек прокурора Ставрополя Краснова, который остался в крае партизанить. Умер двухлетний сын Красновых… Похоронили на каком-то безымянном полустанке…Следующая смерть – еврея из Житомира Иосифа. Это был очень уважаемый в вагоне человек. Всегда спокойный, вежливый, молчаливый, он умело тушил иногда возникающие конфликты. С большим трудом мы, мальчишки и девчонки, вытащили длинное, уже застывшее тело Иосифа в тамбур и уложили на вещи, заполнявшие тамбур до половины высоты. Положили головой к выходу, вопреки всем обычаям. Положить иначе было невозможно… Как на грех, поезд необычно долго, почти день, шёл без остановок. Шёл медленно, но не останавливался. На двух полустанках остановки состоялись, но тело сдать было некому. И вот, наконец, станция. Не помню точно, но, наверное, Кизыл-Арват.
Начальник нашего эшелона, худой, болезненный, с жёлтым лицом, капитан Сулейкин договорился с местным начальством, и мы увидели, как два санитара с носилками бежали к нашему вагону. Вот они подошли к тамбуру, развернули носилки, и мы вчетвером – парни и девушки – стали вытаскивать тело Иосифа из очень тесного тамбура. Но что-то у нас долго не получалось, а поезд вдруг тронулся и стал набирать скорость… В какой-то момент нам удалось общими усилиями вывалить тело, но… нога застряла между ступеньками, голова стала биться о землю… Кончилось тем, что усопший Иосиф покатился под откос, и мы увидели, как санитары бегут к нему с носилками. А в вагоне билась в истерике жена Иосифа…Можно ещё долго перечислять невзгоды беженцев. Но эти невзгоды резко сократились, как только мы прибыли в Ашхабад. Здесь впервые нас хорошо накормили кашей из пшеницы, напоили водой. Больных осмотрели врачи.
В Ашхабаде мы были недолго, эшелон проследовал дальше. Конечного пункта мы не знали. Но теперь стали регулярными остановки на больших станциях, и мы всё больше возвращались к жизни. Станцию назначения нам назвали только после Ташкента: Свердловск…
Так состоялось моё первое знакомство с Туркменистаном. И, конечно же, я навсегда запомнил доброе, сочувственное отношение местных жителей к полуживым беженцам. Спустя годы я понял, насколько обстоятельно, невероятно смело была организована эвакуация населения, оборудования, ценностей перед наступающими немцами. Было тяжко, были потери, неудачи. Но уже в 1943 году страна на эвакуированных предприятиях сумела выпустить около 50 тыс. самолётов и 30 тыс. танков, причём превосходящих германские по своей конструкции, боевым качествам…А общее руководство этой грандиозной эпопеей, которой не было аналогов в истории человечества, вёл А. Н. Косыгин, специально назначенный Советом Обороны страны заместителем Председателя Министров СССР по эвакуации…