История с преследованием честного человека, специалиста, пользовавшегося в народе заслуженным авторитетом, была не случайной: за ней, за подковерной борьбой лежали интересы кланов.
На постсоветском пространстве появилось немало интересных исследований о национальной политике, об истории партийных кланов, о советской партэлите. В книгах Вадима Кожинова, Н.А. Зеньковича, Н.Э.Масанова и других анализируются подточившие основу советского государства причины, главная из них то, что Москва совершила грубые просчёты в экономической, социальной политике, которые и привели к распаду Советского Союза.
С установлением советской власти в Средней Азии появились реальные возможности для объединения, к примеру, туркмен, живших отдельными родами, племенами. Этому прогрессивному процессу – консолидации туркмен в единую нацию – помешали, мягко говоря, ошибки, допущенные Центром в национальной политике. Вместо демократизации процесса его взялись направлять, мягко говоря, командно-административными методами. Насилие никогда не приводила к добру. Процесс образования нации, естественно, затормозился, ожидаемого смешения племён не произошло, а родоплеменные отношения, наоборот, окрепли, ушли в себя.
Предназначение первых лиц в республике из представителей крупных племён не только не способствовало объединению, наоборот, разобщало народ, укрепляло родоплеменные отношения, подогревало между ними распри. Вся креатура верхов неизменно придерживалась в кадровой политике одного и того же принципа: опиралась на сородичей, преимущественно назначая их во властные структуры. И всякий раз со сменой главы государства, то есть партийного бонза, сменялось и его окружение, то есть весь чиновничий аппарат партийной и государственной машины.
Стоило первым секретарем ЦК стать текинцу Шадже Батырову, как все властные структуры в основном заняли ахалцы. Даже в глубинках, не говоря уж о районных и областных руководителях партийных и советских органов, назначались посланцы Ашхабада. Удивительно, что такой умный и талантливый деятель как Батыров – о нём я подробно поведал в предыдущей третьей книге воспоминаний – сделавший так много для развития Туркменистана, укрепления его государственности, к сожалению, тоже не был свободен от родимых пятен клановости. Но не сказать об одном весьма существенном принципе в подборе кадров, которого придерживался Батыров, будет несправедливо. Многие руководящие работники в областях и районов назначались из кизыларватцев, вчерашних рабочих вагоноремонтного завода, грамотных, знающих русский и родной языки. Кизыл-Арват – интернациональный город, хотя он входит в Ахал, но жители его ахалцами себя не считают.
Народная память хранит один из многих эпизод, характеризующий достойного сына туркменского народа, для которого племенная принадлежность не заслоняла интересов дела.
В первый послевоенный год по окончанию Ашхабадского пединститута в Ташаузский оазис по распределению приехал молодой выпускник, по специальности географ. Из области его направили в одну из школ отдалённого района, где встретили не очень-то приветливо. Под жилье отвели какую-то саманную кибитку-развалюху, дескать, холостой, выдержит и часов для преподавания выделили не ахти густо. Как-то, коротая вечер со школьным сторожем, совмещавшим охрану с преподаванием военного дела, он, как бы, между прочим, обронил: «Придется домой возвращаться… Дядя обещал в обком позвонить обо мне, да видать с делами закрутился…» - «А кто твой дядя?» - спросил военрук. Молодой географ помялся, тихо произнёс: «Шаджа Батыров». – «А почему тебя в Ашхабаде не оставил?» - недоверчиво спросил военрук. - «Директор института договорился с минпросом, а дядя узнал и дал всем нагоняй, а мне сказал: езжай, покажи себя, будешь хорошо работать, сам вызову тебя в Ашхабад. Не пристало мне племянничка под боком пригреть. Что люди скажут?..».
На другой день племянника вызвал к себе директор школ и извиняющимся тоном сообщил, что поручает ему классное руководство над 7-м классом и прибавляет часы по географии. Так что теперь он будет получать зарплату по полной ставке. Не прошло и недели, как его в гости пригласил председатель, а затем и парторг колхоза, а там по бездорожью прикатил и сам заврайоно, привез приказ о назначении Егена – Племянника (так его и прозвали) директором школы.
Кибитку ему сменили на двухкомнатную квартиру, освобожденную бывшим директором школы. А вдруг парень жениться надумает – как не проявить заботу о молодом специалисте? Прошел год-другой, Еген оказался на редкость хорошим организатором, добросовестным человеком, словом, достойным своего дяди, вывел школу в передовые по успеваемости и дисциплине.
И вот однажды в область приехал Шаджа Батыров, посетил он и хлопководческое хозяйство, где работал Еген. Встретился с хлопкоробами, активом. Парторг колхоза, оставшись наедине с Батыровым, как бы между прочим, сказал: «А мы вашего Егена директором школы назначили. Мировой парень. Люди его уважают. Только вот жениться бы ему…». Батыров как-то загадочно взглянул на собеседника, словно для него это было новостью, но промолчал, перебирая в памяти всех своих близких родственников. Он еще долго беседовал с парторгом о колхозных делах, а про себя пришел к выводу, что никто из его сородичей в Ташаузском оазисе не жил. Но почему он промолчал, если у него такого племянника нет? А молчание знак согласия. Однако всё же хотелось взглянуть на самозванца. С его стороны, наверное, будет жестокосердно, что приехав в такую даль, не повидать «родного Егена». И Шаджа Батырович, как бы, входя в роль дяди, вспомнил:
- Хорошо напомнили, пригласите Егена, хоть повидаюсь с ним накоротке. Всё времени не было.
В председательском кабинете кроме Батырова никого не было. Еген заплетающимися ногами еле вошел в помещение и застыл на пороге. Цвет его лица слился с цветом его выцветшей серой косоворотки. Шаджа Батырович, поняв состояние парня, приветливо улыбнулся, пригласил его сесть, налил ему пиалу чая, расспросил о делах школы, похвалил, что о нём в колхозе отзываются с похвалой. А когда стали прощаться, Шаджа Батырович, ухмыльнувшись, как бы в шутку спросил:
- Может, я не знаю всех родственников, но с какой стороны ты мне племянником доводишься?
- Извините меня, Шаджа Батырович, - чуть ли не плача заговорил Еген. – Никакой я вам не племянник. Родом я из Шагадама, но родился в Бахардене, отец мой там служил пограничником… Приехал я сюда по распределению, на меня ноль внимания. Месяц ночевал в школе, часов дали на четверть ставки. Как проживёшь? А тут так заведено, или имей сильную руку родича в верхах, или родись их соплеменником. И тогда вспомнил, что я, как и вы, родился в Бахардене и выдал себя… за вашего племянника. Вы уж простите. Вскоре опомнился, что нечестно поступил, но отступать уже было поздно… Переживал, ночами не спал: думал, узнают, с позором из колхоза изгонят… Но я из всех сил старался быть достойным вашего имени…
Шаджа Батырович был растроган, на прощанье пожал руку Егена, добродушно сказал:
- Так держать, если ты племянник Батырова. Верю, что не подведешь меня.
А вот другая история, тоже о племяннике, но уже связанного с родичем президента Ниязова.
В одну из своих поездок Сапармурад Атаевич заехал по дороге в посёлок имени Овезберды Кулиева, названный так в память о славном краскоме, об одном из первых туркменов-коммунистов. Его раздражало, что вчерашний разъезд, выросший в маленький город, хотя и переименован, люди всё еще называли его по имени славного сына туркменского народа, погибшего в гражданскую войну. Президента больше всего бесило, что герой приходился родным дядей Кулиеву Абды, до недавнего министру иностранных дел Туркменистана, но выступившего против диктаторской политики Ниязова, и в знак протеста подавшего в отставку и ставшего диссидентом. Мнительному президенту всё оборачивалось как назло: к бывшему разъезду, раскинувшемуся под боком Ашхабада, заезжие иностранцы проявляли живой интерес, особенно к имени и подвигу Овезберды – когда жил, как погиб – несомненно, связывая это с именем его родного племянника Абды, тоже проявившего мужество, бросив вызов антинародной политике туркменского правителя. В порыве ревности – это порочное чувство Ниязов питал даже к мертвым – был издан президентский указ о переименовании посёлка в этрап (район) Рухабад, но люди по-прежнему продолжали называть его Кулиевским. Ох, уж эта фамилия: она у Ниязова в печёнках сидела!
Однако Сапармурад Атаевич тешил себя инспекторскими наездами, сваливаясь, как снег на людские головы, от чего он испытывал сладостный кайф, равносильный дозе терьяка-опия, принимаемой им после обеда с чашкой кофе. Он садистски наслаждался суетой и растерянностью подчиненных, их глухой перебранкой, вызванных его неожиданным появлением. Зуд инспектирования обычно возникал при смене сезона, весной и осенью, когда у него обострялась паранойя. Он её не чувствовал, но почему-то его дражайшая половина, раздражённая его неадекватными выходками, с сердцем бросала: «Ты же шизофреник! Тебе лечиться надо…»
Баба она и есть баба! – рассуждал Сапармурад с самим собою. У ишака холки не бывает, у бабы – ума. Что она мыслит в государственных делах? Но в минуты просветления он спохватывался: «Стоп! Не её ли заботами, её еврейскими корнями я до заветного президентского кресла добрался?..». Но это другой разговор…
Рухабад – новый этрап с таким искусственным названием, как административная единица, появился недавно, и его руководители пока не могли ничем похвастаться. И кто-то из них, чтобы ублажить вечно недовольного президента уговорил главу этрапа: выдвинуть грузчика Байгельды, сына Гутлы, двоюродного брата Ниязова – заведующим складом. Вновь выращенный кадр приходился президенту двоюродным племянником. Но у туркмен парень из отцовского рода считается – братом. Племянником, то есть Егеном, является тот, кто произошёл по материнской линии, и его ни в коем случае не называют братом. Туркмены очень дорожат любым своим родством, особенно по отцовской крови. Любой односельчанин – родич и даже те, как говорят туркмены, көпирде гөти галташмадык тоже считается близким. Не прошло и полугода, как Байгельды стал руководителем крупного ОРСа. Этот сервильный акт совершили как «приятный сюрприз» для президента перед самым его очередным приездом в Рухабад.
И вот кто-то из беспозвоночных деятелей, надеясь заслужить высокую благосклонность, зная как Ниязов обожает подхалимаж, едва успел сказать: «А мы вашего брата Байгельды назначили генеральным директором ОРСа…», как его едва не хватил удар.
Что тут было! Ниязов метал гром и молнии и чуть ли не с кулаками подступил к окружившим его подхалимам, ожидавшим его похвалы.
- Убрать, немедленно убрать! – разразился он отборным матом. Нет у меня никакого брата! Где они были, когда я осиротел?..
Братьями, то есть роднёй, Ниязову приходились чуть ли не все обитатели села Кипчак, на коих таил горькую обиду, особенно на родного дядю по отцу и на других родичей, что в лихолетье, как он считал, не проявили о нём заботу, а отдали в детский дом. Поэтому кипчакцы, не только они – все туркмены, весь белый свет – вызывали у него злобу и он с этим душевным изъяном прожил долгие годы, лелея мечту, отомстить всем людям за своё сиротство. По его собственному признанию, свою месть втайне вынашивал со студенческих лет, обучаясь в Ленинграде. Не расставался с ней, выучившись на инженера, работая ответственным работником ЦК КПТ, став первым секретарем Ашхабадского горкома партии. Чудовищно! Но это – факт, не воспринимающий здравым человеческим рассудком. И, добравшись до президентского трона, он с наслаждением мстил всем, без разбору, видя в них… виновников своего обездоленного детства.
Давая волю своим необузданным чувствам, он не задумывался: что же люди подумают о нём? Те, к кому притворно обращался: «Моя милая нация!» и источал в её адрес медоточиво-лживые похвалы. Ниязова абсолютно не интересовало будущее нации, её объединение в единую семью – заветная мечта передовых мыслителей многих поколений была для него пустым звуком. Подобным правителям независимость и нейтралитет, а также абсолютная власть необходимы для того, чтобы держать свой народ в узде, в изоляции, сеять семена раздора, еще глубже развивать в нём традиции консерватизма, к которому туркмены исторически привержены.