Хотят ли русские войны. Война и террор в восприятии россиян
АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ
Рабочие материалы 21 марта 2016
Уже больше двух лет война и террор для России не только повседневная рутина, но и факторы, стимулирующие массовую поддержку сегодняшнего политического режима.
Уже больше двух лет война и террор для России не только повседневная рутина, но и факторы, стимулирующие массовую поддержку сегодняшнего политического режима. Механика этой поддержки и особенности массовых представлений о военной «повестке», «продажа войны» пропагандой, оценка и восприятие россиянами крымской, донбасской, сирийской кампаний и торговой и информационной войны с Турцией многое объясняют в природе современной российской внутренней и внешней политики.
Ключевые темы исследования
Значение войны для российского массового сознания трудно переоценить. Память о Великой Отечественной всегда была и остается основой единства нации, и в мифологизированных представлениях о ней советская, а теперь и российская власть черпают свою легитимность.
Российские власти используют технологии продажи угроз, в том числе продажи войны, гражданам России.
Сегодняшние войны, равно как и войны вчерашние, являются по отдельности или одновременно холодными, горячими, информационными, торговыми и т.д. Они всегда требовали пропагандистского обеспечения и нередко выполняли функцию сплочения нации.
Важнейшее свойство современной войны — виртуализация, она транслируется в СМИ; эта виртуальная война, в которой как будто бы нет потерь с российской стороны, способствует поддержке власти населением.
Основные выводы исследования
Военные действия и операции в Крыму, Донбассе, Сирии, а также информационная и торговая война с Турцией являются для российского массового сознания символической компенсацией экономического кризиса в России. При этом качественные исследования показали, что сами граждане воспринимают военные операции по-другому — в их глазах они просто необходимы и самоценны. Большинство граждан России не считают войны последних лет настоящими, «большими» войнами, то есть войнами между государствами. Война виртуализируется — она «идет по телевизору», и потому представления о войне искажаются.
Мифология войны складывается из трех ключевых элементов. Военные операции, проводимые Россией, являются а) справедливыми, б) оборонительными, в) победоносными и триумфальными, г) превентивными. Все военные кампании, которые ведет сегодняшняя власть, — это, в изображении массовой пропаганды, прямые наследники Великой Отечественной, что снижает возможности критического осмысления происходящего и превращает любую критику войны в своего рода аморальный акт. Наконец, война стала частью торговли угрозами, позволяющей мобилизовать граждан на поддержку власти. Любые милитаристские начинания власти поддерживаются большинством россиян.
Любые пропагандистские клише обычные люди воспроизводят с точностью до запятой, потому что, как правило, не могут самостоятельно сформулировать рациональные основания для милитаризации. Война с террором дополняет «благородный» облик оборонных усилий сегодняшней власти. Общим местом стало оправдание сирийской операции как превентивной, «уничтожающей террористов в их логове». Угроза террористических атак как результат этой операции не оценивается как реальная и не осмысливается.
Постепенно война (или квазивойна) превращается в фоновую рутину; примерно так же воспринимается террор — несмотря на все страхи и веру в то, что вероятность терактов очень высока.
Сохранение власти нынешним политическим классом и связанными с ним финансовыми группами предполагает, что уровень мобилизации и поддержки политического режима останется на сегодняшнем уровне, а значит, продолжится и перманентная война с «врагами», осаждающими «крепость Россию». Власть дискредитирует либералов как «пятую колонну», которая получает западное финансирование и желает поражения своему государству. Судя по результатам фокус-групп, такая логика не очень работает: либералы, в представлении респондентов, не слишком патриотично настроены, хотят смены политического режима в стране, но не войны.
Введение. Война в советском и постсоветском сознании*
В 1961 году культовый в то время поэт Евгений Евтушенко написал по-своему замечательное стихотворение «Хотят ли русские войны?». Песня композитора Эдуарда Колмановского в исполнении советского шансонье Марка Бернеса стала не только хитом, но и своего рода идеологическим объяснением вечно миролюбивой политики КПСС, согласно которой русские войны не хотят, но внешние обстоятельства все время войну провоцируют. Особое звучание эта песня приобрела на фоне разразившегося спустя год Карибского кризиса, притом что в стихах — точнее, в той их редакции, в которой песня исполнялась Бернесом, — содержалась прямая апелляция к вероятному противнику: «Не только за свою страну / Солдаты гибли в ту войну, / А чтобы люди всей земли / Спокойно ночью спать могли. / Спросите тех, кто воевал, / Кто вас на Эльбе обнимал / (Мы этой памяти верны), / Хотят ли русские войны» 1. В редакции, которая вошла в более поздние сборники стихов Евтушенко, на этом месте другая, тоже с «внешнеполитическим» акцентом, строфа: «Под шелест листьев и афиш / Ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж. / Пусть вам ответят ваши сны, / Хотят ли русские войны» 2. Та же логика лежала в основе ядерной политики Советского Союза — бомба считалась фактором сдерживания западных противников: без бомбы война стала бы неизбежной (что, собственно, вписывалось и в американскую доктрину сдерживания). «Если бы мы ее (атомную бомбу. — А.К.) не сделали, не было бы у нас этого разговора, батя. И половины человечества тоже», — говорил облученный физик Гусев в одном из самых главных шестидесятнических советских фильмов — «Девяти днях одного года» Михаила Ромма (1962).
Идеологема, сформулированная Сталиным в 1930 году, а затем нашедшая свое стихотворно-песенное воплощение в «Марше советских танкистов» братьев Даниила и Дмитрия Покрассов и Бориса Ласкина — «Чужой земли мы не хотим ни пяди, / Но и своей вершка не отдадим», — тоже на долгие годы стала одной из ключевых для массового сознания. И ее устойчивость — вплоть до сегодняшнего дня — не поколебала богатая событиями история советских вторжений в другие страны.
Парадоксальным образом все эти войны оценивались в доперестроечную эпоху и оцениваются сегодня снова как превентивные и оборонительные и даже служат косвенным оправданием нынешних крымской, донбасской, сирийской, турецкой кампаний. Горячая, холодная, гибридная, информационная, торговая войны ведутся под аккомпанемент старой советской поговорки «Лишь бы не было войны». И здесь нет парадокса. Потому что люди имеют в виду войну «большую», войну между державами. Все кампании последнего времени считаются лишь боевыми операциями, направленными на предупреждение «большой» войны.
В российской политической мифологии фраза «Лишь бы не было войны» — одна из ключевых. В истории СССР война и подготовка к ней были едва ли не базовым лейтмотивом политики, в том числе политики экономической. Имелось и богатое теоретическое обоснование — Ленин, ссылаясь на Энгельса, писавшего об оборонительных войнах, разработал вполне стройную теорию справедливых войн, которые ведет пролетариат. После Великой Отечественной — после Победы — с этой теорией, получившей моральное оправдание, стало сложно спорить (в 1960-е она трансформировалась в теорию справедливых революций, символом которой в официальной идеологии стала Куба).
Николай Вознесенский, председатель Госплана СССР и фаворит вождя, им же и уничтоженный, писал в работе «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» (1947): «Ленин и Сталин не раз предупреждали социалистическую родину о неизбежности исторических битв между империализмом и социализмом, готовили народы СССР к этим битвам. Ленин и Сталин разъясняли, что войны, которые ведет рабочий класс, победивший у себя буржуазию, в интересах своей социалистической родины, в интересах укрепления и развития социализма, являются законными и священными войнами» 3.
Великая Отечественная война легитимировала власть Сталина — именно он, пусть и вместе с народом («русским народом», как было сказано в его знаменитом тосте 24 мая 1945 года), победил нацизм. Когда в героях войны Сталин усмотрел конкурентов и угрозу своей единоличной власти, День Победы стал обычным рабочим днем (с 1948 года). В брежневскую эпоху память о войне была основой (причем в большей степени, чем марксизм-ленинизм) легитимности советского режима эпохи застоя. Логика тех лет, как показали писатели и публицисты Петр Вайль и Александр Генис, была примерно такая: «Война — тот эталон, с которым можно сверяться ежеминутно. В отличие от Днепрогэса и колхозов, победу трудно рассматривать с разных сторон. Она есть — и точка. Все остальные вопросы — второстепенные» 4. Так же рассуждал и Леонид Брежнев, когда беседовал с писателем Константином Симоновым, жаловавшимся на то, что его дневники 1941 года запрещены к изданию. По воспоминаниям Александра Бовина, работавшего в те годы спичрайтером Брежнева, генеральный секретарь говорил писателю: «Главная правда — мы победили. Все другие правды меркнут перед нею… Дойдет время и до твоих дневников» 5.
До сих пор Великая Отечественная остается одной из основ легитимации режима Владимира Путина — политического режима, не имеющего образа будущего, питающегося соками славного прошлого и отождествляющего себя с ним. Отсюда и масштабное празднование 70-летия Победы в 2015 году, которое в отсутствие отказавшихся приехать западных лидеров стало своего рода торжеством изоляционизма по-российски 6.
Под лозунгом «Лишь бы не было войны» осуществлялись милитаризация советской экономики и гонка вооружений, в результате чего Советский Союз подломился под бременем военных расходов. Существенную роль в кризисе Советского Союза сыграло решение о вводе советских войск в Афганистан. Как писал в книге «Гибель империи» Егор Гайдар, «решение о введении войск в Афганистан будет дорого стоить советскому режиму вплоть до последних лет его существования. Убитые в Афганистане солдаты и офицеры, горе их семей, инвалиды, и все это на фоне непонятной обществу войны — важный фактор подрыва основ легитимности режима. Но и экономически война стоила недешево» 7. Гайдар приводит фрагменты из протоколов заседаний Политбюро ЦК КПСС, из которых следует, что поначалу советское руководство побаивалось прямого военного вторжения: Юрий Андропов, например, говорил, что «ввести свои войска — это значит бороться против народа, давить народ, стрелять в народ»; но уже спустя несколько месяцев решение о вводе войск было принято 8. Логика была примерно та же, что и у американцев во Вьетнаме, — сначала посылаются военные советники, потом оказывается помощь вооружениями и поддержкой с воздуха, а потом уже начинается полномасштабная война 9.
Афганская война, безусловно, была для граждан позднего СССР и раннего постсоветского времени травмой. И до сих пор советское вторжение в Афганистан оценивается пусть и меньшим числом людей, чем раньше, но все-таки как государственное преступление (44% в 2014 году против 69% в 1991-м). Но сегодня, по прошествии более четверти века, на фоне последовательного обеления всего советского периода и новых кампаний по применению силы, Афганская война перестает казаться россиянам политической авантюрой (количество согласных с этой точкой зрения с 1999 года по 2014 год упало на 13%). И чаще описывается как действия, предпринятые для защиты геополитических интересов СССР в противовес США. Рост здесь, правда, небольшой — всего 4%. Но надо понимать, что опрос проходил в феврале 2014 года, еще до присоединения Крыма и скачкообразного подъема патриотических настроений и новой конфронтации с Западом и США 10. Притом что сразу после начала сирийской кампании существенное число респондентов сравнило ее именно с Афганской войной: 78% опрошенных не исключили того, что операция может перерасти в «новый Афганистан». И все же одобрение россиянами самих бомбардировок — очевидный факт. Решение Совета Федерации, разрешающее использовать российские войска за рубежом, в связи с началом сирийской операции в целом поддержали 46% 11.
Социолог «Левада-центра» Алексей Левинсон объясняет это явление (равно как и то, что до начала сирийской операции военное вмешательство не было популярным у респондентов) тем, что общественное мнение, которому раньше, чтобы измениться, нужен был лаг примерно в два месяца, сейчас меняется стремительно, менее чем за неделю. И движется ровно в фарватере того, что говорит власть. Точнее, не столько власть как таковая, а персонифицированная во Владимире Путине. Алексей Левинсон не сомневается в беспрецедентной популярности нынешнего российского президента, несравнимой с популярностью других советских и постсоветских лидеров 12.
Продажа войны
В постсоветское время «традиционная» война и милитаризация, казалось бы, перестали быть актуальными, однако появились новые войны — например и в первую очередь, чеченские кампании. Беспощадность к чеченским боевикам стала одной из основ харизмы Владимира Путина. Так что война всегда присутствовала — открыто или латентно — в массовом политическом сознании россиян. Терроризм же вошел в повседневную реальность только после терактов, ставших предметом общественных дискуссий и резкой реакции власти, — 1999 (взрывы жилых домов в Москве), 2002 (захват Театрального центра на Дубровке) и 2004 (Беслан) годов. В 2015 году международный терроризм окончательно утвердился в официальной риторике в качестве врага номер один, а борьба с ним оправдывала дистанционные и «превентивные» удары российской авиации в Сирии.
Впервые идея войны как эффективного средства мобилизации общественного сознания в поддержку власти была почти интуитивно нащупана во время российской «операции по принуждению к миру» в Грузии в августе 2008 года. Из приводимого ниже графика (отношение к Европейскому союзу (ЕС), декабрь 2003 года — сентябрь 2015 года) видно, что резкое ухудшение отношения к ЕС приходится как раз на конфликт с Грузией. А кривые плохого и хорошего отношения образуют крест в той точке, когда Россия присоединила Крым: кривая негативного отношения последовательно продолжает движение вверх, позитивного — вниз, а нагнетание эмоций происходит в том числе и во время украинского Майдана.
Read more at: