Элиты Туркменистана и центральноазиатские кланы:

Андрей Грозин

Элиты Туркменистана и центральноазиатские кланы: общее, особенное и трудности модернизации

Грозин Андрей Валентинович – кандидат исторических наук, научный сотрудник отдела Центральной Азии и Кавказа Института востоковедения РАН, заведующий отделом Средней Азии и Казахстана Института стран СНГ.

Кланы в центральноазиатских республиках имеют глубокие историко-культурные корни, а сила обычая в азиатских обществах исключительно велика. Родоплеменные деления - не политические партии или неправительственные организации, их не запретишь указом, они сами и есть закон.
Часть востоковедов верит в неизбежность отмирания демографических элитных групп, ориентированных на кровное родство, другие с ними несогласны. Так или иначе, в Центральной Азии наблюдается множество тенденций, противоречащих модернизаторским векторам развития и составляющих скорее процесс демодернизации. Разумеется, при всей схожести деления элит в пяти азиатских республиках бывшего СССР, между ними имеются и отличия, традиционные кланы «постоянно находятся в движении» и трансформируются. Знание всех этих нюансов, неформальных, скрытых, но весьма значимых для традиционного общества пружин чрезвычайно важно, тем более что в России ощущается явный дефицит информации именно такого рода.

Вопрос о власти всегда начинается с пристального рассмотрения ее носителей. Азиатские новые независимые государства дали ряд поучительных примеров трансформации и эволюции экссоветских элит в изменившейся исторической и экономической ситуации.

Современная туркменская элита - это симбиоз от­дельных пластов, образо­вание которых определяется развитием конкретно-историче­ской ситуации. Пластов, во мно­гом генетически родственных. От начала формирования турк­менские элитные кланы сменя­лись в следующей последова­тельности: традиционная коче­вая (племенная), колониальная, советская номенклатура, совре­менная элита.

Та же ситуация наблюдалась и в других государствах Централь­ной Азии. При этом революцион­ной и радикальной (по принципу «все вдруг») замены никогда не наблюдалось, отчего можно с большой долей уверенности предположить, что: а) границы смены элит весьма размыты во времени; б) элементы различных типов элит совместно существо­вали и причудливо переплета­лись (переплетаются) до настоя­щего времени.

Эти выводы подтверждаются и материалами, приводимыми в книге ведущего туркменского специалиста в сфере этнической политологии и исторической де­мографии Шохрата Ходжаковича Кадырова «Элитные кланы. Штрихи к портретам» (М., ММ1Х. 2010. 272 с., илл., схемы, табл.).

Работа ученого, посвященная природе, демографии, генезису и конкретной генеалогии элитных кланов на постсоветском прост­ранстве (в Туркмении - в основ­ном и в первую очередь), безусловно, является чрезвычайно ценным источником, насыщен­ным, без преувеличения, уни­кальным материалом. Следует отметить, что эту тему известный этнограф исследовал в других, более ранних своих работах [1].

До советской власти каждое туркменское племя имело свой ареал проживания, свою террито­рию, а нарушение границ других имело место только в ходе набе­гов. С установлением советской власти постепенно начали исче­зать географические и другие гра­ницы между племенами, и люди стали свободно перемещаться, переселяться из одного района в другой. Появились возможности для объединения и превращения туркмен в единую нацию, и эта возможность была в той или иной степени реализована.

Однако полученной свободой жить там, где захочется, туркме­ны не особенно пользовались: на­род привержен к традициям, кон­серватизму. Предпочитают жить и умереть там, где родились. По­этому они меньше, чем представители других национальностей, мигрировали не только в преде­лах СССР, но и внутри своей рес­публики. Каждое племя остава­лось жить в своём большинстве в своих исторических зонах рассе­ления.

Назначение первых лиц в рес­публике по ротации, когда пред­ставитель одного племени сменял представителя другого племени, не давало того эффекта, которого ожидала Москва от этой кадро­вой политики. Туркмены, как это убедительно доказывает Кады­ров, до сих пор, по удачному оп­ределению ученого, - «нация пле­мен» [2], а уровень их гражданского самосознания остается низким.

Генетически каждое туркмен­ское племя - а их около 30 и объе­диняют более 5 тыс. родовых групп - представляет собой доста­точно герметичную, особую суб­популяцию. «Нация племен» со­стоит из субэтнических групп, ра­зобщенных настолько, что о каж­дой из них, в принципе, можно го­ворить как о самостоятельном маленьком народе. В данной свя­зи особое внимание к кланам в Туркмении не только оправдано, но и абсолютно необходимо при любом серьезном исследовании.

Руководители республики и в советское время (при руководите­лях-туркменах, впрочем, и в дово­енный, и в послевоенный период ХХ в. всегда находились нетурк­мены на должностях заместите­лей и различных «третьих секре­тарей»), и в постсоветское прово­дили одну кадровую политику - опору на представителей своего племени. Каждый раз, когда ме­нялся глава государства, меня­лось и его окружение, практичес­ки весь управленческий аппарат.

Трайбализм в республике свое наиболее яркое выражение полу­чил в соперничестве кланов Ахальского оазиса, в котором рас­положен Ашхабад, с кланами дру­гих регионов.

До распада СССР представите­лям «аборигенов» столичного ре­гиона - ахальским (ашхабадским) туркменам-теке (или туркменам-ахалтеке) - не удавалось прорвать­ся на пост первого руководителя ТССР с 1951 по 1985 г.

И при Сапармурате Ниязове (Туркменбаши) (в 1985-1991 гг. - первый секретарь ЦК КП Турк­мении, в 1990-2006 гг. - президент Туркменистана) ситуация в элите республики принципиально ни­чуть не изменилась - просто те­кинцы из «столичного» Ахала, наконец, стали абсолютно доми­нировать и во власти, и в бизнесе. Многие в Туркменистане (А.Ку­лиев, Н.Союнов и др.) говорили о том, что Ниязов пытается «ахализировать» страну, превратить ее в «государство ахалтекинцев».

Новый президент Гурбангулы Бердымухамедов (р. в 1957 г. в Ахальском велаяте) принадлежит к племени теке. И при нем прак­тически три четверти всех госчи­новников (а силовики - на 9/10) -текинцы (преимущественно из Бахардена, Ахальского велаята). Именно принадлежность к ахал­текинскому племени чаще всего является основанием для получе­ния какого-либо важного чинов­ничьего кресла.


По пути <ре>демодернизации

Некоторые востоковеды, уде­ляя внимание трансформациям традиционного клана в центральноазиатских республиках бывше­го Союза, не считают обоснован­ным утверждение об историчес­кой «неизбежности» отмирания демографических кланов, их пе­рерождении в новые, как отмеча­ет и Кадыров, менее ориентиро­ванные на кровное родство элит­ные группы. Думается, впрочем, что, наряду с вынужденной соци­альными реалиями Центральной Азии ориентацией на малодетность, имеет место и множество тенденций, входящих в прямое противоречие с «модернизаторскими» векторами развития об­ществ республик региона. Эти тенденции обобщенно можно на­звать «<ре>демодернизацией» (автор очевидно имеет ввиду «демодернизацию» - испр. ред. сайта «Перспективы») и сво­дятся они к ряду моментов.

1. После распада СССР на территории бывших советских республик Азии стали склады­ваться авторитарные политичес­кие режимы с уклоном в укоре­ненную местными традициями и ценностями модель государст­венно-патерналистского толка. Политический лидер постулиру­ет себя сверху и воспринимается снизу как «отец нации». Вся сис­тема власти выстраивается под эту схему.

2. В качестве катализаторов процесса становления патерна­листских автократий в регионе служили, в первую очередь, кланово-племенные регуляторы функционирования центральноазиатских социумов (и у номадов, и у оседлых народов), сложивши­еся еще до вхождения этих терри­торий в состав Российской импе­рии и сохранившиеся в той или иной степени в их бытность совет­скими союзными республиками. Клановость во многом предопре­делила как характер рекрутирова­ния местных политических элит, так и значение «главного предво­дителя», который и трансформи­ровался со временем в фигуру на­ционального «автократора».

3. В качестве идейных основ патерналистских этнархий регио­на используются традиционные для региона формы ислама. За­крепленный в исламском бого­словии принцип слитности, неразделенности власти делает «верховного» носителя власти своеобразным живым воплоще­нием «земного авторитета», «главного арбитра», стоящего над элитами, ветвями власти и наро­дами. Несмотря на процессы ру­сификации и советизации, длив­шиеся на протяжении более чем 70 лет в республиках Централь­ной Азии, ислам сохранил свою значимость на культурно-быто­вом уровне и стал символом пост­роения нового суверенного госу­дарства, возвращения к культур­но-историческим традициям. Степень использования конфес­сионального фактора в целях ук­репления режимов власти в реги­оне значительно варьируется.

4. В качестве несущих поли­тико-институциональных конст­рукций выступают механизмы и процедуры сильных президент­ских республик, где главы госу­дарств фактически закрепили за собой властные полномочия и прерогативы «пожизненных пре­зидентов», которые не просто рассматриваются как гаранты конституций, но как находящие­ся над ветвями власти «конститу­ционные монархи», объем полно­мочий и возможностей которых близки к абсолютным. В макси­мальной степени это проявилось в феномене «Туркменбаши».

5. В рамках обозначенных моделей происходят процессы формирования патерналистских автократий, рекрутирования и смены политических элит, а так­же отбор потенциальных «преемников» центральноазиатских лидеров.

Всю эту систему трудно на­звать хоть как-то ориентирован­ной на модернизацию: всюду на­блюдается архаизация - и в идео­логической, и в практической го­сударственной жизни. Естест­венно, клановая система общест­ва и элиты, улавливая все эти властные импульсы, также, в ко­нечном итоге, ориентируется на различные антимодернизационные, «традиционные», «государ­ственно-консервативные» и т.п. ценности.

Советская власть способство­вала укреплению кланового самосознания; ее авторитарно-иерар­хическая система слилась с тра­диционной схемой общественных отношений, основанных на кол­лективистской солидарности и повиновении «старшим». И по­сле распада СССР был запущен социокультурный механизм ретрадиционализации, оборотной стороной которого является до­минирование коллективных цен­ностей над индивидуальными и безусловное подчинение автори­тету разнообразных старейшин. Центральноазиатский «башизм» стал особой формой организации политических систем, в рамках которого и произошла архаиза­ция основных политических ин­ститутов, характерных не столько для параметров национальных государств новейшего времени, сколько для родоплеменных ор­ганизмов.

Применительно к Туркмении этот процесс привел к наиболее впечатляющим результатам - по­литическому режиму, который в максимальной степени прибли­зился к осуществлению класси­ческих параметров как автокра­тии в целом, так и ее патерна­листской модификации, сложив­шейся в Туркменистане при С.Ниязове. Демодернизация и реархаизация способствовали консолидации власти Туркмен-баши как национального сверхавтократора, но они же во многом определили и изоляцию страны на международной арене. Подоб­ный режим мог существовать лишь при жизни Туркменбаши, что и показали события после его смерти и процесс, определенный Ш.Кадыровым, как «бархатная клановая революция», в ходе ко­торого старые советские кланы окончательно сошли с политиче­ской арены страны, а ниязовские элитные группы утратили значи­тельную часть влияния. Приход к власти Г.Бердымухамедова внес коррективы в работу меха­низмов взаимодействия турк­менских кланов в их борьбе за власть и ресурсы, но не привел к существенным изменениям само­го режима.


Старые платья новых ханов

При всей схожести деления элит в пяти азиатских республи­ках бывшего СССР, естественно, существуют и значительные от­личия.

Например, что бы ни говори­лось о двухтысячелетней истории «кыргызской государственности», подлинными носителями киргиз­ского самосознания, языка и куль­туры всегда являлись племя и род. Более того, киргизское племя име­ло и атрибуты политического со­общества. Племена и роды имели родовые внешние признаки: ураан (боевой клич), туу (знамя), тамга (тавро скота), намыс (честь рода), жардам (помощь членам рода), аксакал (старейшина рода), баатыр (герой рода).

Стоит отметить, что и патрио­тизм в традиционном киргиз­ском понимании во многом свя­зан именно с понятием «своего» племени и его территории. Даже слово «эл» (родственное по смыслу подробно рассматривае­мому Ш.Кадыровым понятию «туркмен или» [3]) имеет в киргиз­ском языке два значения. Когда киргиз говорит «кыргыз эли» -имеется в виду киргизский народ как нация. Но когда у человека спрашивают «элин кайсы?», это значит - «какого ты роду, племе­ни?» И ответ на такой вопрос звучит соответственно: «солто элинен болом» (из племени солто), или «элим - адыгине» (из адыгине) и т.д.

Каждый киргиз с молоком матери впитывает сознание гла­венства интересов своего рода и племени. То же самое наблюда­ется и у казахов: при всем стрем­лении власти создать «общест­во-нацию», «казахстанцев», межплеменные различия каза­хов, первостепенность само­идентификации по линии – жуз-племя-колено [4] (и уже потом - общеказахское или общеказахстанское) остаются приоритет­ными. Интересно, что именно у номадических народов (казахов, киргизов и туркмен), как это де­монстрирует новейшая история, «клановое сознание» чаще ока­зывается гибче (включение иноэтнических элементов через бра­ки, бизнес, землячество и пр.), но одновременно и значительно прочнее, чем у народов с много­вековой оседлостью. Узбеки и таджики давно перешли к осед­лости, поэтому знание о том, кто из какого рода и племени утра­тило такое значение и актуаль­ность, как у кочевых народов, и стало, в значительной мере, функцией внутриэлитных взаи­моотношений и сугубо функци­ональным институтом, облегча­ющим жизнь.

Кланы Узбекистана отличают­ся от кланов Казахстана. В Казах­стане они сформированы, в пер­вую очередь, на основе родоплеменных связей; все казахское на­селение делится на три жуза, каж­дый из которых состоит из не­скольких неравнозначных родов, дробящихся на племена и колена. Кланы в Узбекистане сложились по территориальному принципу, в этой республике данное явление совпадает с понятием землячест­во, представитель другой нацио­нальности, как правило, не может быть членом клана.

Узбекские политико-финан­совые группировки гибче, чем строго территориальный клан, так как, помимо региональной общности, действуют и другие важные факторы: доступ к фи­нансовым ресурсам, родствен­ные связи, дружеские отноше­ния и т. д. На практике в таш­кентскую или самаркандскую политико-финансовые группи­ровки могут входить представи­тели разных регионов и нацио­нальностей, что усиливает воз­можности каждого клана влиять на ситуацию и отстаивать свои интересы [*].

Ключевые министры в прави­тельстве Узбекистана объединя­ются в соперничающие блоки, возникающие как на базе кланов или региональной принадлежно­сти, так и на почве личных фи­нансовых интересов.

И в Киргизии родоплеменное деление всегда было серьезным фактором, а после распада СССР произошло, как указывалось ранее, фактически возрождение полуфеодальной системы соци­альных отношений, поднявшее роль этого фактора на новую вы­соту. Деление по родам, обычно насчитывающим не менее не­скольких тысяч человек, приоб­рело для людей новую, особую важность, став фактором нефор­мальных социальных гарантий. Наличие в составе клана или рода высокого начальника автомати­чески укрепляет позиции всего рода, а его поражение снижает статус клана. С конца 1990-х гг. именно «южные кланы» последо­вательно консолидировали уси­лия и укрепляли сотрудничество для достижения общей цели - ли­шения власти «президентского племени» сары багыш, нежелавшего «по справедливости поде­литься» властью и собственностью [5] с южными кланами.

Представляется, что все же киргизские родоплеменные объе­динения - не этнополитические, а, скорее, этнокультурные обра­зования, и резкий рост их поли­тической активности несколько лет назад указывал на слабость собственно политических инсти­тутов государства (Ш.Кадыров безусловно, прав, говоря о том, что кланы «подменяют» собой формальные институты власти в случае их недееспособности). Только когда специфические ор­ганизации, которым положено управлять обществом не справля­ются со своими функциями, про­исходит то, что произошло в Кир­гизии накануне т.н. «тюльпано­вой революции» марта 2005 г. -политизация кланов. В течение 2005-2006 гг. много говорилось о распадении элиты Киргизии на «северные» и «южные» кланы [6], но на практике победила общая для стран региона тенденция вы­страивания жесткой «властной вертикали» под руководством президента-арбитра, улаживаю­щего споры ведущих элитных кланов страны, регулирующего их политические и бизнес-амби­ции. В апреле 2010 г. вместо К.Бакиева, не сумевшего стать полно­ценным арбитром в спорах «севе­ра» и «юга», появилось времен­ное правительство, состоящее из ряда амбициозных политических лидеров и с Севера (А.Атамбаев, Т.Сариев и др.) и с Юга (Р.Отунбаева, О.Текебаев, И.Исаков, А.Бекназаров и др.), претендую­щих на ключевые посты (спикера парламента, премьер-министра, президента) в стране.

В октябре 2010 г. пройдут пар­ламентские выборы, а 27 июня состоялся общереспубликанский референдум. Согласно новому, принятому на референдуме, Ос­новному закону страны Киргизия становится республикой с парла­ментской формой правления. По мнению членов временного пра­вительства, это не позволит со­средоточить в одних руках всю власть в стране.

Сама идея парламентской рес­публики возникла именно пото­му, что победители в «новой ре­волюции» хронически не могут договориться между собой. Осо­бенно заметными эти разногла­сия стали во время киргизо-уз­бекских межэтнических столкно­вений и погромов на Юге - в Оше и Джалал-Абаде.

Вместо элиты, способной сформулировать общенациональ­ную повестку дня в интересах всего общества, страна пока име­ет жестоко конкурирующие меж­ду собой группировки влияния, а вместо одного президента Кирги­зия рискует получить 120 «ма­леньких президентов-депутатов», перманентно воюющих друг с другом за доступ своих кланов к ресурсам бедной республики.


«Апология» кланов в Центральной Азии

Кланы в центральноазиатских республиках имеют глубокие ис­торико-культурные корни. Пре­емственность присуща любой на­циональной культуре, и сила обычая и традиции в азиатских обществах исключительно вели­ка. Родоплеменное деление - не политические партии или непра­вительственные организации, их не запретишь президентским ука­зом. Они сами и есть закон, по ко­торому жили поколения кирги­зов, туркмен, казахов, узбеков, таджиков, каракалпаков. За тыся­челетнюю историю родоплеменные представления успели войти в их плоть и кровь. Они живут в обычаях, традициях народа и хра­нятся в глубинах ментальности народов региона.

Кланы работают с людьми и используют пропаганду. В Кир­гизии после «первой революции» 2005 г. насчитывалось более 40 партий, после «второй» 2010 г., по разным оценкам, от 50 до более чем 100 (!). При этом ни одна из них не имела сколько-нибудь за­метного влияния на население, поскольку просто не контактиро­вала с населением. И сейчас сто­личные офисы киргизских поли­тических партий почти всегда пу­стуют. О гражданах эти организа­ции вспоминают за месяц-полтора до выборов и забывают на сле­дующий день после голосования. Та же картина наблюдается во всех без исключения республиках Центральной Азии (там, где по­литическая жизнь включает из­мерение межпартийного сопер­ничества и допустимость полити­ческих дискуссий). Сейчас, когда в Киргизии после бегства преж­него президента за границу объ­явлен переход к «парламентской республике», а выборы должны состояться уже в октябре, абсо­лютное большинство киргизских партий никак не заявляют о себе.

Иное дело - родоплеменные объединения и землячества. Они работают с людьми регулярно, а не только накануне выборов в парламент или местные органы власти. И в Киргизии, и в Казах­стане региональные кланы устра­ивают по праздникам (Нооруз/Наурыз), Орозоайт/Ураза) и др.) торжественные мероприя­тия, состязания и игры, помога­ют малоимущим односельчанам (мукой, углем, деньгами и пр.), строят мечети, организуют обще­ственные работы (очистка ары­ков, восстановление гравийных дорог, ремонт школ и т.д.). Фи­нансовые расходы покрываются за счет небольших сборов со всех членов и крупных взносов бога­тых и влиятельных семей, кото­рые имеются в любой общине. Они спонсируют народные гуля­ния, оплачивают строительные и ремонтные работы. Причем гла­вы «семей» подчеркнуто уважи­тельно относятся к старшим, чтят обычаи и традиции общины.

Перед участием в выборах они обязательно просят аксакалов дать им свое благословение. Этот ритуал подчеркивает, что в поли­тической борьбе лидер выступает именно как представитель сооб­щества, клана и мнение сопле­менников для него священно.

Клановая пропаганда внуша­ет главное правило - «свои под­держивают своих». Для Кирги­зии этот несложный тезис озна­чает приоритет принципов уруу-чулук (трайбализм) и жердеш-тик (землячество) для любого члена общины. В предельном уп­рощении смысл таков: чем боль­ше «наших» во власти - тем луч­ше для нас [7]. Эта идея находит у большинства населения всех центральноазиатских республик больший отклик, чем лозунги официальной пропаганды («Ка­захстан - наш общий дом», «Кыргызстан - страна прав чело­века» и т.д.).

Сила кланов и в том, что они решают реальные проблемы сво­их членов. Что делать, когда госу­дарство бросает своих граждан на произвол судьбы? Именно так в массовом сознании выглядит реа­лизуемая (с разной скоростью, но в одном направлении) в респуб­ликах Центральной Азии страте­гия власти по «сворачиванию» социальных обязательств госу­дарства перед гражданами. Куда, к кому обратиться человеку, по­павшему в беду? К тем, кто помо­гает без лишней волокиты и не отгораживается непонятными большинству граждан инструк­циями и регламентом: к родст­венникам и землякам, от которых скорее получишь помощь, чем от бюрократического аппарата.

В Киргизии, например, родоплеменные объединения и зем­лячества возрождались в начале 90-х гг. прошлого века не в каче­стве политических группировок. Начинали эти, стихийные пона­чалу, образования с возрождения традиций солидарности и взаи­мопомощи. Это они вернули в повседневную жизнь Киргизии понятия ашар (безвозмездное совместное строительство дома для члена общины), ынтымак (поддержка), кошумча (денеж­ный или имущественный вклад), жардам (помощь). И сейчас не­формальные объединения под­держивают своих членов не толь­ко на малой родине - в регионе, но и в столице - Бишкеке. Земля­ки и родственники помогают друг другу устроиться на работу, найти жилье, поступить в вуз. Для рядового киргиза эти сооб­щества имеют не виртуальную, а вполне конкретную ценность. С их стороны он ощущает понима­ние и реальное участие в его жиз­ни. Именно тут он находит то, что у него отняли: внимание, со­действие и элементарное уваже­ние. Рассматривая тему механиз­мов функционирования субэтни­ческих групп в Туркмении, Ка­дыров указывает на те же черты, используя которые кланы «на низовом уровне» почти всегда оказываются эффективнее госу­дарственного аппарата.

Другим элементом, способст­вующим росту влияния и общест­венной значимости кланов в странах Центральной Азии, явля­ется то, что именно через кровно­родственные группировки (лежа­щие, как справедливо отмечает туркменский ученый, в основе любых земляческих или корпора­тивных объединений) часто реа­лизуется управление и наведение порядка на территории того или иного клана. Ослабление или по­теря управления социальными процессами стала настоящим бедствием для Киргизии («после­революционный» период и ны­нешнее «безвластие» после пере­ворота 7-8 апреля 2010 г.) и Тад­жикистана (гражданская война).

В Киргизии, например, до осе­ни 2005 г. государственного кон­троля просто не существовало (да и сейчас на юге страны власть временного правительства сугубо символическая, что лишний раз подтвердили кровавые межэтни­ческие столкновения июня в Оше и Джалал-Абаде в апреле-июне 2010 г. На рынках продавали то­вары и продукты, качество кото­рых не выдерживало никакой критики. На селе пышным цве­том расцвело скотокрадство, а столица оказалась во власти кри­минальных авторитетов. Нарко­мания и алкоголизм проникли даже в школы. Суды, милиция, акимиаты и другие госорганы ни­чего больше не контролировали и ни за что не отвечали. И сегодня после падения режима Курманбека Бакиева временное правитель­ство слабо контролирует ситуа­цию не только на юге страны, но и в самом Бишкеке.

После «тюльпановой револю­ции» 2005 г. в какой-то момент положение стало абсолютно не­выносимым. Люди осознали, что государство не поможет, и за дело взялись неформальные объедине­ния. Кланы легко организовали граждан для наведения порядка. Скандальную известность полу­чил случай в Таласе, где толпа за­била камнями рэкетиров, кото­рые терроризировали весь аил. Хотя это был самосуд и незакон­ная расправа, общественное мне­ние республики оказалось на сто­роне сельской общины - средне­вековый вариант справедливости возник потому, что правоохрани­тельные органы не справлялись со своими обязанностями.

Бездействие властей вело к расширению и углублению влия­ния неофициальных объедине­ний в киргизском обществе. В стране начали возрождаться ар­хаические институты - суды акса­калов, курултаи. Особенно на се­ле традиционные, общинные формы управления сильно потес­нили государство. Они устанав­ливают очередь на полив, решают мелкие земельные и хозяйствен­ные споры, определяют размер битира (обязательный подуш­ный сбор в пользу мечети) и т.д. По мере укрепления новой влас­ти эти «побеги кланового возрож­дения» не упразднялись, но инте­грировались в социально-поли­тическую систему (курултаи, на­пример, уже давно используются всеми участниками киргизского политического процесса в качест­ве регулярной демонстрации «на­родной поддержки»). В настоя­щее время на фоне очередного ос­лабления центральной власти в Киргизии именно «низовые» сис­темы самоорганизации населе­ния, использующие клановую со­лидарность, несомненно, только укрепятся.

Интересно, что, например, в Узбекистане, в условиях совер­шенно иного социально-полити­ческого ландшафта, чем в Кирги­зии или Казахстане, можно на­блюдать похожие тенденции на уровне соседско-родственной об­щины - махалли. И так же, как в Киргизии, власть изначально рас­сматривала «низовые», прямо пе­реплетенные с традиционными кланами структуры местного са­моуправления, в качестве объ­ектов, с которыми следует не бороться, а контролировать и ис­пользовать. Именно в Узбекиста­не старейшины махаллинских ко­митетов и «ответственные за по­рядок» - посбоны - получают госу­дарственную заработную плату: ничего подобного в других рес­публиках региона пока не наблю­дается.

К «плюсам» центральноазиатских кланов можно отнести и то, что лидеры неформальных груп­пировок, в отличие от госчинов­ников, общаются с людьми «на их языке». Речь, обращенная к мас­сам, не просто должна - обязана перекликаться с обыденными, не­научными и неполитическими представлениями людей. Убеж­дение масс - это искусство, кото­рое требует ежедневного совер­шенствования и постоянной практики.

Впрочем, в любом случае «сила» киргизских (и всех дру­гих центральноазиатских) кла­нов не в их достоинствах. Она - в многочисленных недостатках политических систем, админист­ративных практик управления и в целом политических систем, установившихся в странах реги­она. Все чаще киргизское, узбек­ское или казахское общества вы­бирают трайбализм, поскольку другого выбора у них просто не остается.

Кланы подчас оказываются организованней и эффективней не только политических партий и НПО, но и госаппарата; в ко­нечном итоге мощь кланов не усиливает государство, а разры­вает его. Наглядно это было про­демонстрировано в ходе «пер­вой» и «второй» киргизских «ре­волюций кланов» марта 2005 г. и апреля 2010 г. или таджикской «межклановой войны» 1992­1998 гг., когда стабильности эко­номик и общества Киргизии и Таджикистана был нанесен тя­желейший удар, от которого эти страны не могут оправиться до сих пор.

Необходимы дальнейшие исследования

Ситуация в Туркмении смот­рится иначе. По своему ресурсному потенциалу Туркмения может сравниваться с такими ключевы­ми государствами региона, как Казахстан или Узбекистан. Кро­ме того, страна занимает особое место в Центральной Азии и в Каспийском регионе. Геополити­ка и сырьевые ресурсы делают ре­спублику весьма важным, без преувеличения ключевым, сег­ментом всей постсоветской Азии. Поэтому для всех мировых цент­ров силы особенно важным ста­новится поиск возможностей эффективных воздействий на элиту и дальнейшая выработка дейст­венной модели сохранения и дальнейшего укрепления своих позиций в межгосударственных отношениях с «постниязовской» Туркменией. Знание скрытых, но весьма значимых для традицион­ного общества, механизмов при­нятия решений, перспектив уси­ления или ослабления контроля различных кланов над политикой и экономикой страны, позволяет выстраивать более эффективные методики продвижения интере­сов в Туркмении и во всем регио­не.

Тем более интересен объек­тивный анализ актуальной внут­риполитической ситуации и по­ложения в сфере элит стран Цен­тральной Азии, поскольку, на­пример, в России, ощущается яв­ный дефицит именно этого рода информации. Такие данные пред­ставляют интерес, в том числе, и в связи с разворачивающимися об­щемировыми экономическими кризисными явлениями и гло­бальными геополитическими трансформациями [8].

Понимание путей развития внутриэлитных взаимодействий, происходящих в странах региона, изменений в высших элитах на­кануне трансформаций, ожидаю­щих высшую власть некоторых республик, влияния на них миро­вых центров силы интересно не только в сугубо академическом смысле.

<Понимание путей развития внутриэлитных взаимодействий> открывает пер­спективы выстраивания эффек­тивных моделей продвижения интересов. Именно поэтому рабо­ты об элитах, их взаимодействии и борьбе, ближайшем окружении лидеров и внешнеполитических ориентациях наиболее значимых финансово-промышленных и не­формальных политических групп влияния в республиках Цент­ральной Азии пользуются самым пристальным вниманием в миро­вых столицах.

По словам Ш.Кадырова, «кла­ны непрестанно находятся в дви­жении». Это движение, взаимная борьба и частая смена внутриэлитной конъюнктуры затрудня­ют изучение проблемы. В его ра­боте намечены лишь контуры бу­дущего большого междисципли­нарного исследования судьбы кланов региона и особенно пост­советских элит.

Примечания:

[*] В настоящей статье мы сознательно не детализируем рассмотрение достаточно сложного вопроса кланового членения центральноазиатских социумов. И суфийские братства (тарикаты) и авлоды, не говоря уже о внеклановой степной аристократии - чингизидах и потомках святых, безусловно, оказывают свое влияние на динамику внутриэлитных процессов в постсоветской Азии, но это - тема отдельного разговора.

[1] Кадыров Ш. Что такое «башизация» // Эркин Туркменистан (Свободный Туркме­нистан). Информационно-аналитический бюллетень, 2000, № 2, январь. С. 33-36; Ка­дыров Ш.Некоторые замечания к вопросу о социальном самочувствии русских в Турк­менистане // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. М., 1993. Ч. 2. С. 346-351; Kadyrov Sh.Some Questions on the Study of the Turkmen Family // Central Asian Survey, 1993. Vol. 12, № 3. P. 393-400, и др.

[2] Кадыров Ш.«Нация» племен. ИВ РАН М., 2003.

[3] Понятие «туркмен или» в 1920­1930-х гг. и позднее переводилось как «туркменский народ», «страна туркмен». Ш.Кадыров указывает на то, что такой пере­вод приемлем, но исконное значение этого понятия все же несколько иное: туркмен или - это конфедерация племенных федераций туркмен.

[4] В казахстанской историографии жузами принято называть союзы племен, кото­рые осознают себя частью единой казахской народности и населяют фиксированную тра­дицией часть казахской территории. Всего жузов три: Улы жуз ("Старший"), Орта ("Средний") и Киши ("Младший"). Геогра­фически они располагались с юго-востока (Семиречье как ареал расселения Старшего жуза) на северо-запад (место обитания Младшего жуза). Средний жуз занимал са­мую обширную срединную территорию. Жузы распадаются на 20 неравных по зна­чимости племен, а те - на рода и колена.

[5] См.: Хлюпин В.Киргизия агонизирует. Страну может спасти только диктатура // ЦентрАзия, 07.11.2006.

[6] В т.ч.: Кадыров Ш.Этнология управле­ния в Средней Азии: вчера, сегодня, завтра. Туркменистан. Исторический словарь. 29.06.2005 - http://turkmeny.h1.ru/analyt/a12.html

[7] См.: Урумбаев М.Кыргызстан в залож­никах у беженцев? // Вечерний Бишкек, 04.07.2005.

[8] Князев А.Россия возвращается в Цен­тральную Азию // Центральная Азия и Кав­каз. 2007. № 5(53).