-1.jpg)
Смерть Оксаны глубоко потрясла меня. В душе поселилась тревога, и я впервые узнал, что такое скорбь. Какая-то зарубка обозначилась в моей душе, после которой восприятие жизни несколько изменилось. Во всяком случае, я более осмысленно стал присматриваться к происходящему вокруг и ощутил в себе искреннее сочувствие горю людей, потерявших своих близких.
Я рассказал об увиденном и пережитом своим друзьям, и мы решили попрощаться с Оксаной. Над ней уже хлопотали женщины – обмывали, одевали, а потом, за неимением гроба, завернули в откуда-то взявшийся брезент. К полудню появился осунувшийся и сильно постаревший Володя с грузовой машиной, в кузове которой уже лежало несколько трупов, просто сваленных как дрова.
Оказывается, оставшиеся в живых руководители республики и города среди первых мер организовали сбор погибших и их похороны. На окраинах города определили несколько территорий под кладбища, где солдаты вырыли длинные траншеи под братские могилы. Весь способный двигаться грузовой транспорт города был мобилизован для сбора трупов. Жителей оповещали, чтобы погибших выносили и оставляли прямо у дороги – их подберёт похоронная команда. Занимались этим солдаты, их довольно быстро перебросили из непострадавших от землетрясения районов.
 |
| Частный сектор домовладений разрушен почти полностью и до основания |
Трупов было очень много, нужно было спешить, так как боялись эпидемии, поэтому некогда, да и некому было заниматься опознанием и учётом. Подгоняла и установившаяся тёплая погода. В течение нескольких дней подряд по улицам города ездили машины, подбирая вынесенные на обочину трупы погибших. Я своими глазами видел такие грузовики, останавливавшиеся возле нашего двора в поисках печального груза. Зрелище не для слабонервных.
Оксану провожали всем двором. Её положили отдельно, и Володя сказал, что сам похоронит её на старом городском кладбище. Сделал он это или нет, я так и не знаю.
В первые несколько послеземлетрясенческих дней понятия жизни и смерти как-то размылись, перестали контрастировать между собой. Смерть вплотную вошла в быт оставшихся в живых, перестав вызывать ужас, ведь каждый из них только что сам был на волосок от неё. Общее состояние на тот момент можно охарактеризовать как пришибленность. Пришибленность чувствовалась во всём: мыслях, поведении, действиях. Вопрос - как жить дальше? - стоял перед каждым человеком, независимо от возраста. В одно мгновение потеряны кров, материальные ценности, работа и почти у всех – родные и близкие. Большинству ашхабадцев на тот момент требовалась, прежде всего, психологическая помощь, но где её было взять? Люди находились в состоянии апатии, безысходности, не зная с чего начинать жить дальше. Надежда была только на помощь государства и на время, которое, как известно, лечит любые раны.
Выведенная из строя железная дорога тоже была быстро восстановлена, и по ней в Ашхабад стали прибывать материалы, строительная техника, люди – специалисты в самых разных областях.
Всё это я узнал из разговоров своих родителей и взрослых нашего двора, вернувшихся из своих учреждений. Они рассказали, что ночью действительно шайка бандитов, вырвавшаяся из разрушенной тюрьмы и вооружившаяся вплоть до пулемёта из арсенала охраны, сделала попытку напасть на Центральный банк. Здание банка среди очень немногих устояло и не разрушилось. Военная часть, сразу же посланная для охраны банка, оказалась на месте раньше бандитов. Потеряв несколько человек убитыми, банда рассеялась по городу и бросилась грабить магазины. Стали известны случаи мародёрства. Так что людям следовало подумать и о собственной охране.
В полдень наступившего после землетрясения дня к нашему двору подъехали несколько высших офицеров из министерства, где служили мой отец и большинство наших соседей. Нужно было видеть, в чём были одеты эти начальники – практически, в том, в чём выскочили на улицу. Уверен, в их семьях тоже были несчастья и трагедии, но они не только не подали вида, но вселили в людей уверенность, заверили, что будет очень скоро всё налажено. Они объезжали семьи сотрудников, собирали сведения о живых, раненых, погибших, выясняли, кому нужна первоочередная помощь. Я со своими друзьями крутился возле взрослых и впитывал в себя каждое новое сообщение.
Как выяснилось, на главной площади города, через которую я ходил в школу, организован центральный пункт медицинской помощи. Все медики, кого удалось найти в городе, мобилизованы и направлены туда. В палатках, а то и прямо под открытым небом, они оказывают помощь раненым и пострадавшим. Много позже мне рассказывали, как героически работали врачи и медперсонал. Сотни искалеченных людей со страшными ранами и повреждениями прошли через их руки. В совершенно не приспособленных условиях, без необходимых инструментов и медикаментов, они без отдыха несколько суток подряд оказывали людям помощь. Вся площадь была устлана ранеными и покалеченными. Спустя сутки после землетрясения стали подключаться медики, прибывающие из других городов. На площади были установлены большие палатки-госпитали с хирургическими отделениями и стационарами. Ещё долго поток раненых не убывал, а палатки на площади служили больницей для жителей Ашхабада.
Другие новости, которые сообщило нам начальство, сразу же всех приободрили – нас будут охранять и кормить. Уже сегодня вечером к нам во двор поставят часового с собакой для нашей круглосуточной охраны. А с утра следующего дня будет приезжать машина, дважды в день привозить хлеб и горячее питание по норме с расчётом на каждого едока, включая детей.
Первая новость очень обрадовала меня и моих друзей. Действительно, вечером появился часовой пограничник с собакой, вооружённый автоматом. А через полчаса мы уже подружились с ним и его четвероногим помощником. Собака, большая немецкая овчарка, подала каждому из нас лапу – поздоровалась, обнюхала, а потом перестала обращать на нас внимание. Этот пост не снимался недели две, пока, видимо, не переловили всех сбежавших бандитов. Уйти им из города было невозможно, так как снаружи город был полностью оцеплен войсками.
Утром следующего дня пришла машина с горячей пищей. Двое солдат выдали каждой семье хлеб и дымящуюся кашу, в полдень привезли жидкую пищу и ещё что-то. Так нас бесплатно кормили две недели, что было уж очень непривычно. Появилась даже шутка, что наконец-то мы стали жить при коммунизме. Военно-полевые кухни были развёрнуты по всему городу. Каждый житель города подключён к спискам своего ведомства, либо к общегородским спискам. Никто не остался обделённым централизованным бесплатным горячим питанием.
Особенно процедура получения пищи нравилась моему брату Лёвке. Заслышав сигнал подъехавшей машины, он кричал на весь двор:
- Каа... ся, ка... ся плиехаля!
Хватал кастрюлю и наперегонки, смешно переваливаясь, бежал к машине. Солдаты его уже знали и от души хохотали над ним. Взрослые демонстративно пропускали его вперёд, а он был очень горд выполнением столь ответственной миссии.
Важнейшей заботой взрослых стало создание хоть какой-то крыши над головой, какого-то жилища. Надежды на быстрое решение этого вопроса государством не было, ведь тогда половина страны ещё находилась в послевоенной разрухе. Поэтому нужно было что-то предпринимать самим и немедленно. Ночи уже стояли холодные, иногда накрапывал дождь, по утрам город накрывало туманом. Кое-кто, имея военный опыт, решил выкопать себе землянку и в ней перезимовать. Другие решили строить себе более основательные жилища-времянки из подручного материала. А некоторым, вроде старой учительницы, Оксаниной мамы, ни то, ни другое было не по силам.
Мой отец предложил строить один дом на всех и взялся за осуществление этого проекта. Было решено строить большое помещение барачного типа с единым входом в середине лицевой части. В качестве стоек использовали деревья, высокие прямые туи, росшие во дворе ровными рядами с одинаковым расстоянием друг от друга. Нужно было всего лишь соединить их брусьями на высоте крыши, а сверху на брусья настелить доски. Гвозди и часть досок отец привёз с работы, с какого-то загадочного „стройдвора“, а остальное набрали, разбирая развалины нашего старого дома.
К вечеру крыша нашего будущего коллективного жилища была полностью готова и даже имела уклон для стока дождевой воды. Володя откуда-то привёз несколько рулонов наждачной бумаги, которую расстелили поверх досок крыши, а отец привёз рулоны настоящей толи. Так что крыша получилась и утеплённая, и достаточно водонепроницаемая. Затем деревья-стойки связали между собой брусьями по контуру помещения внизу и посередине. На брусья набили доски стен, оставив кое-где проёмы для оконных рам. Целых стёкол, конечно же, нигде не было, и пришлось рамы заполнять кусками битых стёкол. Неэстетично, но дневной свет в барак всё же проникает.
 |
| Дом правительства до бедствия |
Однажды, исследуя развалины близлежащих домов, мы забрались в полуразрушенный гастрономический магазин. Конечно же, всё, что можно, из него уже было вынесено, но мы обнаружили три рулона упаковочной бумаги. Бумага была белая и плотная. Борькины старшие братья и мы втроём перекатили эти рулоны к нам во двор. Там они были порезаны на листы, и этими листами весь барак был многократно обклеен. Сразу же внутри стало светлее, веселее и даже теплее. Позже к дому подвели электричество, и в каждой коморке повисла электролампочка. Потом каждый сам у себя кирпичами выстелил полы, уложив на них доски и куски фанеры.
 |
| Совет Министров и Верховный Совет ТССР. Постороены после землетрясения. По краям фасада, обрамленные майоликовой плиткой прямоугольные ниши. В них были выставлены величественные фигуры Ленина и Сталина |
С течением времени наш общий дом постепенно освобождался, давая всё больше места оставшимся, но первую зиму нам пришлось встречать всё-таки вместе. Этот дом-барак простоял несколько лет, тем самым подтверждая известное высказывание Леонардо-да-Винчи о том, что нет ничего более постоянного, чем временное сооружение. Во всяком случае, когда мы с бабушкой через два года навестили Оксанину маму, она всё ещё вместе с несколькими другими семьями оставалась там.
Во время строительства нашего экзотического дома произошло событие, о котором я не могу не вспомнить и не рассказать. Событие, которое всех нас и удивило и обрадовало.
У Оськиных была собака по имени Бантик, обыкновенная беспородная дворняжка, но очень разумная, с весёлым дружелюбным нравом. Вечером перед злополучной ночью Бантик как с ума сошёл. Он выл, рычал, хватал всех за штаны и полы платьев и тащил к выходу. Никто ничего не мог понять, думали, разыгрался пёс и балуется. В конце концов, он всем надоел, его заперли в чулане и легли спать. Наутро Бантика не нашли и решили, что он погиб под завалами. Мы очень горевали по нему, потому что он тоже был нашим другом и участвовал во всех наших проделках.
На четвёртый или пятый день после землетрясения отец и несколько взрослых мужчин стали разбирать крышу разрушенного дома. Нужны были доски, фанера, кровля для строящегося барака. Естественно, мы тоже крутились рядом со взрослыми. Опять, в который раз, мы вспоминали нашего Бантика и даже начали его громко звать. Вдруг я услышал тоненькое повизгивание и писк. Никто мне сразу даже не поверил. Но потом из-под развалин послышался явный собачий визг.
Все, как один, бросились к этому месту и лихорадочно начали разбрасывать в разные стороны листовое железо, доски, кирпичи, всяческий мусор.… Всем очень хотелось добраться до Бантика, пробывшего под завалами четверо суток без воды и без пищи. Наконец, проход был сделан и туда спустился Лёнька. Из какой-то щели он вытащил Бантика и вылез наверх. Началось всеобщее ликование, Бантика встречали прямо, как героя-Челюскинца. Всем это подняло настроение, а благодарный Бантик крутил хвостом, блестел счастливыми глазами и облизывал нам физиономии.
Одну из таких историй рассказала моей жене одна пожилая женщина через много лет после землетрясения. Жена тогда была депутатом одного из районных Советов города Ашхабада. Встречаясь с жителями своего участка, она выслушивала их просьбы, поручения и наказы, а затем выносила их на обсуждение в Совете. Это была общественная работа, которую жена выполняла после своей основной работы. Надо знать её добросовестность и отзывчивость. Люди охотно с ней встречались и делились всем наболевшим. Однажды она побывала в доме одинокой пожилой женщины и обратила внимание на её покалеченную руку. Женщина сказала, что это память, оставшаяся от землетрясения, и рассказала историю своего чудесного спасения.
В ночь землетрясения дом был разрушен, и все жители погибли под завалами. Погибла бы и эта женщина, если бы не привязавшаяся к ней собака. Она по щелям под завалившейся крышей дома проползла к тому месту, где лежала придавленная и засыпанная глиной пострадавшая, лапами разгребла землю вокруг её головы и затем стала вылизывать лицо, приводя женщину в чувство. Потом собака выскочила наружу, лаем призвала людей на помощь и указала путь. Вся семья этой женщины погибла, а её раненую отправили в Ташкент. Когда же она вернулась, разыскать собаку ей так и не удалось.
Школы ещё долго не открывались, так что мы, я и два моих друга, были абсолютно свободны. Нашим любимым занятием было взобраться куда-нибудь повыше и оттуда наблюдать за изменениями в городе. Излюбленным наблюдательным пунктом была площадка наверху разрушенного дома, куда мы влезали по упавшей и наклоненной крыше со стороны, где раньше жили Оськины. Открывавшаяся панорама сразу же давала представление о масштабах разрушений. Они были поистине грандиозны. Ничто не мешало нам разглядывать поверженный, лежащий в руинах город. Только единицы зданий торчали в одиночестве, усугубляя тем самым общую картину разрушений.
Прежде всего обращала на себя внимание огромная бахаистская мечеть в центре города на проспекте Сталина. До землетрясения это был очень красивый комплекс с центральным высоким куполообразным зданием, окружённый четырьмя узкими, торчащими как иглы, высокими минаретами. Весь ансамбль был отделан мозаикой и изразцами. От него веяло настоящим Востоком.
Хотя я и был тогда совсем юн, но по-настоящему красивое, видимо, захватывает душу неравнодушного человека в любом возрасте. Я с большим сожалением разглядывал мечеть, сохранившую остов и купол, но потерявшую нарядность и свою восточную загадочность, с обрушенными стенами и разбитой мозаикой, с валяющимися внизу минаретами. Если бы кому-то в голову пришла мысль сохранить память о землетрясении 1948 года в городе Ашхабаде в виде какого-то разрушенного здания, я бы посоветовал оставить эту мечеть в нетронутом виде и показывал бы её туристам всего мира. Показывал бы как символ безжалостного глумления стихийных сил земли над творением рук человеческих.
Разбитая и разрушенная мечеть ещё долго простояла, напоминая людям о трагической ночи, но, в конце концов, её снесли. На её месте соорудили красивую площадь и поставили памятник замечательному туркменскому поэту и мыслителю Махтумкули. По всей видимости, это всё же более правильное решение.
Слева от мечети по проспекту Сталина возвышалось здание ашхабадской электростанции – АшГЭС, там сейчас стоит цирк. Это было высокое железобетонное здание с огромным количеством окон. Внутри были установлены дизельные корабельные двигатели от списанных морских судов, которые исправно снабжали электричеством весь город. Ночью здание АшГЭСа сияло огнями, и его было видно со всех концов города, а шум работающего двигателя в ночной тишине был слышен отовсюду.
На удивление, здание сильно не пострадало, но все окна, конечно, повылетали. Ходили слухи, что дежуривший в ночь землетрясения диспетчер успел отключить электроснабжение города и этим предотвратил массовые пожары от коротких замыканий. Если это так, то имя этого человека должно быть увековечено в истории города. Много лет спустя, в процессе написания этого рассказа, я случайно в интернете обнаружил небольшую статью Владимира Зарембо «В ту ночь, 6 октября», где был сделан обзор тем, которые освещались в первых после землетрясения номерах газеты «Туркменская Искра». Выдержку привожу полностью:
"В ту ночь на ашхабадской электростанции дежурила смена Нургельды Мередова. От сильнейшего толчка в городе моментально погас свет. Четыре мощных двигателя стали работать без нагрузки, без масла и воды. В таком состоянии через пять минут должна была произойти авария. Но паники не возникло. В кромешной темноте, рискуя жизнью, Н.Мередов остановил одну машину за другой. Затем подоспели рабочие М.Новрузов, С.АЧертков, Н.С.Кандауров и вместе с начальником смены остановили остальные агрегаты".
 |
| Общественное бесплатное питание |
Запас прочности у здания АшГЭСа видимо был достаточно большой, потому что очень скоро электростанция была запущена, и электрический свет появился даже в нашем самодельном жилище.
Ещё левее хорошо просматривался комплекс зданий Ашхабадского текстильного комбината. Комбинат, хотя и пострадал, но не был разрушен и тоже выделялся на фоне городских руин. Особенно была заметна издалека высокая башня с часами. Эта башня в течение многих лет являлась символом, характерной визитной карточкой города Ашхабада. Я хорошо помню серию почтовых марок по теме: „Столицы Советских Социалистических республик“. Туркменская ССР и её столица город Ашхабад были представлены в этой серии как раз башней с часами Ашхабадского текстильного комбината. Построен он был незадолго до землетрясения, а руководил стройкой молодой инженер-строитель по фамилии Гольдин. С его дочерью я учился в одной школе после того, как мужские и женские школы объединили. Так вот Гольдина обвинили в перерасходе цемента и завели на него уголовное дело. Однако после землетрясения стало понятно, что обвинён он незаслуженно, так как его объект выдержал самые тяжёлые испытания. Дело прекратили. Вскоре он стал одним из известнейших строителей, восстанавливавших Ашхабад.
Эта башня с часами у входа в Ашхабадский текстильный комбинат долгие годы была символом города
С нашего наблюдательного пункта были видны также уцелевший Центральный банк и несколько других зданий, назначение которых мы не знали. Мы сидели на вершине своего полуразрушенного дома и по-взрослому рассуждали о том, почему кое-что уцелело, а всё остальное развалилось. Конечно же эти вопросы волновали и взрослых, разговоры о восстановлении города велись повсеместно. В нашей семье профессиональные разговоры о будущем города, способах строительства, конструктивных особенностях зданий, материалах, технике, специалистах велись постоянно, ведь мой отец был военным строителем, одним из руководителей, принимавших непосредственное участие в восстановлении города. Моя мама прекрасно понимала, о чём идёт речь, так как она работала вместе с отцом ещё в Забайкалье. Я же, естественно, был пассивным участником этих разговоров, но зато потом с видом знатока переносил полученные знания в общество своих друзей.
Итак, стоял первостепенный вопрос, стоит ли вообще восстанавливать разрушенный город на старом месте в зоне повышенной сейсмической активности или же столицу перенести в другое место, а город покинуть. Вопрос был решён однозначно самим Сталиным – город восстановить на старом месте, столицу оставить в Ашхабаде. Все работы осуществлять собственными силами, не допуская в зону бедствия никакой иностранной помощи.
Вождь сказал – страна повиновалась. Осуществить столь грандиозные планы восстановления только силами оставшегося в живых населения, конечно же, было невозможно. Поэтому в Ашхабад из различных мест лишения свободы со всей страны было направлено огромное количество заключённых. За короткое время город покрылся квадратами строек, огороженных колючими заграждениями, с часовыми вышками по углам. Не было ни одного более или менее важного объекта, который бы не построили заключённые. Железнодорожный вокзал, колония для заключённых, городская больница, комплекс зданий Академии Наук, а также медицинского и сельскохозяйственного институтов, Госуниверситет, Совет Министров, ЦК партии, театр Оперы и балета, драмтеатры русский и национальный, гостиницы, школы, жильё – это далеко не полный перечень объектов, возведенных зеками.
административных зданий, выстроенных после землетрясения.
Всё это было построено не сразу, а в течение многих последующих лет. А тогда, в первые месяцы после землетрясения, когда ещё ничего вокруг не было, кроме развалин, мы, маленькие пацаны, рассуждали на тему восстановления города и, как оказалось, делали довольно правильные выводы. Если, рассуждали мы, эти несколько сохранившихся зданий выдержали удары подземной стихии, то и всё остальное в будущем должно быть построено так же. Саманные же дома, то есть сделанные из необожжённого кирпича – смеси глины с соломой, - строить вообще нельзя.
 |
| Помощь, продовольствие, стройматериалы, лекарства |
Такие же мысли, по-видимому, пришли в голову и более ответственным людям, потому что вскоре после землетрясения в истории города началась надолго установившаяся железобетонная эра. Уже когда я стал взрослым, я познакомился с Главным архитектором города Ашхабада по фамилии Ахмедов, большим приверженцем этого строительного материала. Он проработал на этой должности много лет и был очень уважаемым человеком. Его в шутку даже называли Ахмед Бетоныч.
Чисто кирпичные дома в Ашхабаде больше не строили. Строили в основном вначале монолитный железобетонный каркас, и затем стены заполняли кирпичом. Перекрытия же делали деревянными или в редких случаях из монолитного железобетона. И только позже, когда были построены заводы железобетонных конструкций, в строительстве зданий стали использоваться готовые железобетонные плиты для стен и перекрытий.
Но железобетон, как известно, материал не очень дешевый и требует высокой организации труда. А в тот момент нужно было решать сиюминутные вопросы размещения людей и учреждений. Поэтому вначале повсеместно строились одноэтажные здания барачного типа, а чуть позже - восьмиквартирные жилые двухэтажные дома на деревянном каркасе и с деревянными перекрытиями. Они были рассчитаны на небольшой срок эксплуатации, но многие из них прослужили до наших дней.
Прошло уже несколько месяцев. Ашхабад интенсивно отстраивался и наступил момент, когда люди начали переселяться из времянок в более благоустроенное жильё. Первыми от нас уезжали Оськины. Борькин отец, военный начальник, получил новое назначение, и семья должна была переезжать в другой город. Мы в последний раз собрались вместе, проводили Борьку до машины, обнялись и расстались навсегда. Я увидел сквозь стёкла машины, что Борька плачет. Это был мой первый и настоящий друг, память о котором я с нежностью берегу до сих пор. Машина ушла, и больше я о нём никогда ничего не слышал.
Я обнял Вадьку за плечи, как когда-то меня обнял Борька, и мы вместе пошли на наш наблюдательный пункт переживать расставание. Вадька тоже был хороший мальчишка, но безынициативный. Он был немногословен, сдержан, добр и внимателен. Последнее его качество сослужило ему хорошую службу в жизни – он стал замечательным шахматистом.
Где-то в седьмом или восьмом классе я участвовал в городских соревнованиях по шахматам между школами. Я играл за первой доской и уже имел несколько побед, как вдруг неожиданно встретился за одной доской с Вадиком. Мы с ним давно не виделись, жили в разных районах города, учились в разных школах и очень обрадовались друг другу. Но игра требовала победы от одного из нас. В ходе игры получилось так, что на его стороне оказалось преимущество, и выигрыш был неизбежен. Но он прекращает игру, предлагает мне ничью и сбрасывает фигуры с доски. Ему потом крепко досталось и от товарищей по команде, и от тренера, но он только молча улыбался и пожимал плечами. Он не мог допустить поражения своего друга детства, а как бы я поступил на его месте, я так и не знаю до сих пор. На его долю в дальнейшем хватило ещё много разных побед – он стал, в конце концов, мастером спорта. (...)
Заканчивать первый класс я пошёл после большого перерыва в конце весны 1949 года, как только была отстроена новая школа-барак. Некоторые классы ещё учились на улице под открытым небом. В тени деревьев в школьном дворе стояли парты, школьная доска, и в таких условиях шли занятия.
Ходили в школу мы, как правило, целой ватагой. Пересекали по прямой большое поле Ашхабадского ипподрома, потом широкую прямую улицу – проспект Сталина и дальше, через квартал, попадали в школу. Ипподром, через который мы шли, был обнесён высоким глинобитным забором. Сейчас эта территория застроена жилыми домами-хрущёвками, носит название 30-й микрорайон, и ничто не напоминает о былом предназначении этого места. А тогда куски забора были вывалены, и мы беспрепятственно попадали на травяное поле ипподрома. Лошадей здесь уже не было, все конюшни разрушены. О назначении этого места можно было судить по беговым дорожкам, да по полуразрушенным трибунам для зрителей. Здесь мы жгли костры, пекли картошку, рассказывали друг другу всякие небылицы и одновременно приучались к куреву. По вечерам, когда мы собирались у костра, был слышен вой пробравшихся сюда шакалов и даже виден блеск их хищных и голодных глаз.
В тот период я был полностью предоставлен самому себе. Отец много работал, целый день проводил на стройках, появлялся домой поздно вечером в задубевшей от пота и соли военной форме, очень уставший, с потемневшим лицом. Бабушка преподавала в своей женской школе. А мама ждала рождения нового ребёнка, занималась хозяйством, маленьким Лёвкой, и ей было не до меня. В столь благоприятных условиях неограниченной свободы и „благотворного“ влияния окружающей среды я не только научился курить и сквернословить, но и иногда стал прогуливать школу. (...)
на одной из бесчисленных строек
после землетрясенческого Ашхабада
после землетрясенческого Ашхабада
Лето я провёл опять в Фирюзе в пионерлагере, а затем начался второй год моей учёбы в школе. Прошли осень и зима, осталось учиться последнюю четверть и снова пришлось менять школу. Наша семья переехала на этот раз в центр города рядом с Русским базаром. По линии своего ведомства отец получил двухкомнатную квартиру в новом доме барачного типа. В нашей семье уже насчитывалось трое взрослых и трое детей, так что увеличение жилой площади было совсем нелишне. Вход в квартиру был снаружи через веранду. Первая комната служила спальней для родителей и одновременно кухней. Там же стояла люлька с нашим младшим братом Володей. Во второй комнате располагались мы с Лёвкой и бабушка. По сравнению с большинством ашхабадцев, по-прежнему ютившихся в самодельных домах-времянках, наши условия жизни можно было считать прекрасными. Хотя были и такие, кто селился в быстросборные деревянные щитовые дома, рассчитанные на одну или две семьи, с отдельными двориками и приусадебными участками. Эти дома в порядке помощи пострадавшему городу поступили в большом количестве из Сибири. Но о вселении в такой дом мы и не мечтали, они, по-видимому, доставались начальству более высокого уровня, чем мой отец.
И дома барачного типа, и щитовые домики, и восьмиквартирные каркасные двухэтажные дома росли в городе как грибы. Но всё равно жилья в городе катастрофически не хватало. По-прежнему большинство горожан ютилось во времянках. В жаркие летние дни находиться в тесных маленьких времянках было невозможно, поэтому многие ашхабадцы в это время года обустраивали свою жизнь прямо под открытым небом. В тени деревьев выставляли столы, скамейки, кровати. Здесь же готовили еду на керосинках и керогазах, здесь же ели и здесь же спали. По вечерам свободная площадка дворика поливалась, начисто выметалась, и в наступившей вечерней прохладе собирались соседи побалагурить и просто отвести душу. Сам собою возник какой-то особый ашхабадский стиль жизни, доверительный, сочувственный, человечный, который очень сближал людей, и они становились друг другу добрыми знакомыми и друзьями. Когда я с мамой шёл в магазин или на базар, я поражался огромному числу здоровающихся с ней людей.
Учиться теперь я стал в мужской школе под номером девятнадцать, расположенной рядом с Текинским базаром, в пятнадцати минутах ходьбы от моего нового дома. Здание школы было новое, только что выстроенное, с толстыми капитальными стенами и высокими потолками. Эта школа была знаменита своими спортивными традициями, особенно баскетболом.
Баскетбольную секцию здесь вела маленькая, сутуловатая горбоносая женщина, сама учитель истории, по имени Флора Наумовна Гителис. Флора, как за глаза её повсюду называли, была знакома практически всем мальчишкам города, она была достопримечательностью, неотъемлемой частью города. Несмотря на, прямо скажем, неподходящую для этого вида спорта внешность, о баскетболе она знала всё, он был для неё и любимым занятием, и страстью. Она тренировала не только школьную команду, но и юношескую в Детской спортшколе, и сборную мужскую республики, и молодежную женскую. Она судила все баскетбольные соревнования, школьные, городские, республиканские и делала это профессионально, грамотно, решительно.
Конечно, придя в новую школу всего лишь во второй класс, ничего этого я знать не мог, но сразу же обратил внимание на женщину со свистком во рту, руководившую игрой в баскетбол на школьном дворе. Много позже я тоже буду играть в сборной команде Туркмении по баскетболу под её руководством и даже участвовать во всесоюзной спартакиаде, проходившей в Москве в 1959 году. Она была не просто тренером, но, прежде всего, воспитателем. На выездах в другие города она водила своих ребят по музеям и театрам, сама много знала и с удовольствием делилась знаниями. Известнейшие в спортивных кругах тренеры по баскетболу крупнейших клубов страны, таких как ЦСКА, Динамо, Жальгирис поддерживали с ней дружеские отношения. А однажды сборная команда Союза, выигравшая чемпионат мира по баскетболу, приехала по её приглашению в Ашхабад провести несколько товарищеских матчей с её ребятами. И вполне естественно, вспоминая свою девятнадцатую школу города Ашхабада, я не мог не вспомнить о таком замечательном человеке, как Флора.
Но вернёмся на десять лет назад. Ашхабад тогда представлял громадную строительную площадку. Пожалуй, самым первым общественным зданием и по-настоящему крупным объектом был строящийся Туркменский театр оперы и балета. Он срочно был нужен, чтобы собрать общественность республики в большом красивом зале для встречи с приезжающим из Москвы Членом Политбюро ЦК КПСС Андреем Андреевичем Андреевым, которого республика выдвигала на выборы в качестве своего кандидата в депутаты Верховного Совета СССР.
Строили театр вместо разрушенного на его старом месте возле Русского базара. Строили заключённые, поэтому вся территория была огорожена колючей проволокой, а снаружи - забором из досок, по углам установлены вышки с часовыми. Строили быстро, круглые сутки. Начальником стройки был мой отец. Он находился там практически безвылазно, дневал и ночевал, так что в этот период мы его видели урывками, хотя жили мы рядом, через дорогу от строящегося театра, внутри квартала между улицами Энгельса и Мопра. Всё строительство протекало прямо на наших глазах.
 |
| Русский драматический театр до землетрясения 1948 г. Снесено землетрясением |
небольшой, уютный и никогда не пустовавший зал. Построен после землетрясения 1948 г.
Сейчас снесен по указанию Туркменбаши в соответствии с планом перестройки города
Впоследствии отец руководил многими стройками. Он построил ещё один театр – Русский драматический, большой комплекс зданий ЦК партии, пограничный госпиталь, детский интернат, комплекс зданий Министерства внутренних дел и КГБ, областное отделение милиции, Управление пограничных войск и, самое главное, огромное количество жилья. Но очень уж дорог был ему Оперный театр. Он и в самом деле получился на славу. После того, как сняли охрану и уже завершали отделочные работы, отец повёл меня в театр на экскурсию.
Зал был небольшой и, как потом выяснилось, с прекрасной акустикой. Здесь было всё, что полагалось такому театру – партер, бельэтаж, ложи, балконы. Мебель отделана красным бархатом, по бокам красивые светильники-бра, а в центре – громадная сияющая люстра. Я был в восторге от увиденного и очень горд за отца. К нему подходили, что-то спрашивали, он на ходу отвечал, кому-то давал распоряжения, а на лице его было видно неподдельное удовлетворение от хорошо сделанной работы.
- Ну что, Мишка, нравится? – спросил он меня, улыбаясь.
- Да, папа, – только и смог ответить ему я, задыхаясь от восторга, великолепия и блеска окружающей обстановки.
 |
Туркменский государственный театр Оперы и Балета.
В настоящее время снесен по указанию Туркменбаши
|
Долгие годы после землетрясения этот театр служил для проведения парадных мероприятий правительства республики. Но более важным было то, что он стал настоящим центром высокой культуры. Вскоре сюда приехали жить и работать очень неплохие певцы и танцовщики – солисты театра, затем появилась и собственная талантливая молодежь, обученная в ВУЗах Москвы и Ленинграда. Вначале театр ставил известные классические произведения, многие из которых я посмотрел ещё тогда, в далёком детстве. А потом появились чисто туркменские оперы, национальная туркменская классика, что было несколько необычно, ново, но позволяло вовлечь в музыкальную культуру широкие слои местного населения.
Сюда приезжали на гастроли солисты всех ведущих оперных театров Союза и даже западные мировые знаменитости, и тогда местные театралы буквально атаковали театр. Оказалось, что в Ашхабаде живёт довольно многочисленная публика, любящая классическую музыку и хорошо разбирающаяся в ней. Как-то мне пришлось в больнице лежать в одной палате с Главным дирижером симфонического оркестра Туркменского театра Оперы и Балета, он проработал на этом посту 28 лет. С каким восторгом он рассказывал мне об ашхабадской публике, гастролях в других республиках и других странах, о встречах с мировыми звёздами! К сожалению, он вскоре умер, и мы не смогли продолжить установившиеся между нами добрые отношения. Это он, когда моей дочери было только лишь шесть лет, прослушал и рекомендовал её директору музыкальной школы, определив у неё отличные музыкальные способности. Но одних способностей, как известно, не достаточно, необходимо их развивать, много трудиться, и только тогда может быть успех. Музыке дочь училась, но продолжать карьеру музыканта не стала.
Как-то примерно в конце 60-х годов в Ашхабаде проходили дни Российской культуры. Приехали известные киноартисты, режиссёры, писатели, эстрадные артисты, оперные и балетные труппы Московского Большого и Ленинградского Мариинского театров. Билеты все были заранее проданы, а желающих попасть на спектакли и встречи не убавлялось. Приехал и Большой ленинградский симфонический оркестр, очень популярный за рубежом и мало гастролирующий внутри страны. Устроители, предполагая, что слишком уж специфический слушатель должен быть у оркестра, запланировали только один концерт. Но каково было их удивление, когда самый большой в городе киноконцертный зал „Мир“ оказался переполненным, и жители Ашхабада затем буквально потребовали и добились-таки проведения, как минимум, ещё двух концертов симфонической музыки. Я тоже с моими родителями был на этих концертах и хорошо помню ажиотаж вокруг них. Я убеждён, что в воспитании тонких и взыскательных вкусов ашхабадской публики огромную роль, как центр искусства и культуры, сыграл построенный моим отцом вскоре после землетрясения Туркменский театр Оперы и Балета и, конечно же, люди, работавшие в нём, кстати, за очень невысокую зарплату.
К сожалению, сейчас, в наши дни, этого театра уже нет, как нет моего отца, а также многих, кто творил и блистал в нём. Театр снесли в соответствии с новыми планами развития и застройки столицы, в угоду расширению торговой площади городского базара. Снесли и Русский драматический театр им. Пушкина, тоже когда-то выстроенный моим отцом. Возможно, эти решения верны, продиктованы духом времени. Сегодня столице молодого развивающегося государства нужна другая архитектура, другие, более вместительные и более помпезные парадные залы, а населению – более просторная базарная площадь и большее число магазинов.
Но даже если всё это так, то никто не сможет меня убедить, что всему этому, безусловно, полезному и необходимому, должно быть принесено в жертву ИСКУССТВО. Здесь, в Германии у меня перед глазами стоят совершенно иные примеры: не уничтожения, а сохранения старого облика городов, тесно соседствующего с современной железобетонно-стеклянной архитектурой. Что же касается моего отца и его поколения, вложивших в историю города Ашхабада, как минимум, душу и большую часть своей жизни, то вполне можно о них сказать известной фразой: