 |
| Николай Николаевич хан Йомудский, урожденный Йомуд-хан |
Дайхане, скотоводы не ведали о войне до тех пор, пока она не вошла в их юрты новыми обложениями, призывом мужчин на рытье окопов и отправкой куда-то в Россию или в Галицию, края неведомые для темных и неграмотных туркмен. Война коснулась и мангышлакских рыбаков и чарвадаров повышением пошлин на вывозимую ими рыбу, икру, шкуры, шерсть… Их даже хотели было обязать покупать соль у астраханского купца-мироеда Мир-Багирова, точнее, у его наследника, такого же живоглота, которую им поставляли челекенские соледобытчики, а те норовили ее перепродать втридорога. Зачем мангышлакцам тратиться на соль, когда она есть у себя, у оврага Аджибаш каменной соли целые пласты, ею рыбаки рыбу засаливают, а по соседству на Кулидерья ею хоть завались.
Напрасно тревожился Недирбай: аксакалу эту новость доставили из Оренбурга. Добрая весть, смотришь, залежится, где нибудь, а худая, будто на крыльях, вмиг долетит. Мангышлакские аксакалы, предчувствуя, что война не минует рыбаков и чарвадаров полуострова, задумались, что делать, какие меры предпринять, чтобы спасти свой маленький народ от Молоха войны? Прежде всего, надо было разузнать, как отнеслись к войне в городах и селах Закаспия, как повели себя ближайшие соседи йомуды-джафарбайцы?
И Машрык-ага немедля снарядил в Астрахань Ишана Таимова с письмом и устным наставлением Недирбаю, чтобы тот, не мешкая, отправился на остров Челекен, к Йомуд-хану Караш-хан-оглы. Пусть поговорит, посоветуется: одна голова хороша, а две – лучше, особенно, если вторая принадлежит правнуку знаменитого Кият-хана, Йомуд-хану, юристу, сведущему в тонкостях российских законов.
…Утренняя заря едва занялась, а Йомуд-хан и Недирбай уже скакали по дороге, ведущей к селению Карагель. Минувшую ночь они провели в охотничьей «засидке», в густых зарослях камыша, что у побережья, ожидая кабана-секача, повадившегося в рыбацкие землянки, где хранилась заготовленная на зиму солонина. Но умный зверь, видно, почуяв засаду, не появился и охотники возвращались лишь с парой лысух и уток.
Недирбай, чтобы скрасить неудачливую охоту, поведал притчу, услышанную из уст Машрык-хана…
- Однажды, – нарушил первым молчание Недирбай, – арабский халиф выстрелил и промахнулся. Его визирь воскликнул:
- Слава халифу!
- Стрела моя не попала в цель, а ты восхваляешь меня? – рассердился халиф.
- Ну да, нечаянно ли, или из милосердия, будь то по стечению обстоятельств, ты ведь в любом случае подарил жизнь божьему созданию.
Халиф похвалил и наградил визиря за такое разъяснение.
- Да, но мы с вами сберегли жизнь свинье, – возразил Йомуд-хан. – Она у мусульман харам.
- У одних она погань. А у иных народов ее мясо деликатес. При всех случаях она не перестает быть Божьим творением. По-моему еще стоит подумать, почему свинина харам? Русские вон не едет конину или верблюжатину, но это не значит, что на них надо наложить запрет или объявить несъедобными. Так и мясо свиньи…
Йомуд-хан промолчал, по его бесстрастному лицу не поймешь, как отнесся к суждениям молодого спутника. Однако Николай Николаевич был несправедлив, заподозрив в словах Недирбая угодничество, вызванное, видимо, тем, что тот будто знал, что Йомудский был христианином. Однако гость ни сном ни духом не ведал об этой необычной странице биографии хана, которой он совестился всю сознательную жизнь и осуждал тех, кто с сызмальства навязал ему и его детям чужую веру.
Серая пыль клубочками взметывалась из-под копыт быстрых, норовистых коней и оседала на придорожные белые ракушки, невзрачную солянку, растущую кое-где по обочинам.
Солнце над островом выказывается из-за буроватой гряды Больших Балхан, всплывает лениво, сверкая жирным белужьим боком, прокладывая по зеленым волнам золотистую дорожку, освещая все окрест ярко-желтыми лучами. Всадники ехали по возвышенности Чохрак, откуда перед ними открывалась красочная панорама причудливых форм и очертаний озер, окруженных длинными
песчаными косами. Подъехав ближе, они увидели, что в одном вода розоватого цвета, в другом она пузырилась серебром, едва вскипая, словно подогреваемая на медленном огне. А возле аула Карагель озеро настолько глубокое, что выглядело черным, контрастируя с синим Хазаром.
Над дальними озерами стояли легкие облака – это газы, источаемые из глубин недр земли, которые развеиваются при легком дуновении ветра. Берега у иных коварны, они болотистые и топкие. Умные кони, завидев обманчивую гладь, пугливо прядали ушами, даже не приближались к ним. Видно, чуяли опасность: въедешь ненароком, засосет, не выберешься.
В северо-западной части
острова встречались бившие из земли прозрачные ключи. Вода в них соленая, отдающая резким запахом сероводорода. У одного из них, прозванным Экбер-Ата, всадники издали увидели голых мужчин, купающихся в небольшом водоеме.
- Вода этого источника с испокон века считается целебной, священной, – заметил Йомуд-хан. – Она содержит много химических элементов. Что тебе Пятигорск с Железноводском… Я даже привозил сюда на лечение свою жену. Помогло… Говорят, эти озера и источники образовались в кратере древнейших вулканов…
И Недирбаю вспомнились уроки всеведущего учителя географии, казаха Ходжанова, посвящавшего своих учеников не только в строение Земли… Конечно, озера – это живой организм и розоватый цвет воды в иных от водящихся в ней пурпурных бактерий. Их мириады! Это же вариант дикой стихии, когда землетрясения и другие глубинные процессы формировали планету, над ней проносились ураганы, обрушивались смерчи, ее бомбардировали космические тела и раскаленная плазма, плавя и сокрушая все на своем пути, выплескивалась из земли… она походила на громаднейшие жерла гигантских пушек, изрыгающих пепел и пламя.
Миновали миллионы лет. Все успокоилось, отстоялось. На земле появился человек и вместо того, чтобы спокойно жить, плодить себе подобных, он пошел войной на соседа, своего собрата, чтобы отнять у него пищу, отвоевать пастбища, охотничьи угодья и рыбной ловли. И так из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, война превратилась в промысел с целью захвата скота, рабов, сокровищ, земель. Человек убивал ближнего, проливал реки крови не только на суше, но и на море, будто мало ему было места под солнцем.
В тот момент в Недирбае зародилось такое ощущение, что человечество опосредованно возвращается к тому первозданному началу… Но тогда человек был диким, его действия оправданы первобытным состоянием. Казалось, что сейчас в XX веке ему, цивилизованному, не хватает? Ему, познавшему гуманные заветы и мудрости Библии и Корана? Отчего же тогда более половины планеты ввергнуто в братоубийственную войну?.. Что станет с Россией? С той же Персией и Хивой? Что станет с его маленьким народом, с Закаспием, с племенами и родами, расселившимся по всему побережью Хазара? И, наконец, со всеми малыми и большими народами Средней Азии?.. Всего Туркестана, Сибири…
И Недирбай поделился своими мыслями с Йомуд-ханом. Тот молча выслушал, не без любопытства взглянул на своего спутника, изумился его необычным рассуждениям и упрекнул себя за то, что сразу не оценил его, даже досадовал на своего старого друга Машрык-хана, приславшего к нему, родовитому хану, высшему офицеру царской службы, утвержденному в потомственном дворянстве, какого-то юнца, без роду и племени. Сына простого рыбака, голь перекатную… Но одумался: аксакал Машрык-хаджи, пожалуй, не столь безрассуден, чтобы держать при себе советчиком человека нестоящего.
- Быть может, мысли мои несколько примитивны или наивны, – смущенно заметил Недирбай, окончательно рассеивая осадок, оставшийся в душе Йомуд-хана. – Так, во всяком случае, мне думается.
- По-моему, вы совершенно правы, мой юный друг. Позвольте, мне вас так называть? – Йомуд-хан легко спрыгнул с коня, умело подтянул ослабевшую подпругу, также ловко, несмотря на свои пятьдесят лет, вскочил в седло. – Но вы явно покушаетесь на наш хлеб. Что тогда прикажете делать целому сонмищу военных? Всей российской армии? Офицерам, генералам, адмиралам, который едят народный хлеб, замешанный на его же крови?
Недирбай серьезно взглянул на собеседника, не веря своим ушам: на красивом дородном лице Йомуд-хана блуждала саркастическая улыбка. Однако чему сомневаться, если знаешь о судьбе хана Йомудского, всю жизнь осуждавшего антинародную политику царизма. Белый падишах постоянно стремился к завоеванию соседних стран и народов. В своих захватнических целях он, подогревая враждебные отношения между туркменами и шахской Персией, пытался грести жар чужими руками. С кнутом и пряником, обманом и ложью царские сатрапы, заверяя в дружбе и добрососедстве, вторгались на Челекен, на каспийские просторы, чтобы оттуда проложить дорогу в Персию и в другие соседние страны, добиваясь своей вожделенной цели – создания Российской сверхдержавы.
С первой четверти XIX века караваны русских кораблей тихой сапой вторглись во владения йомудов. Эмиссары русского царя, заручившись доверием местного правителя Кият-хана, вождя крупного туркменского племени йомудов, личности незаурядной и влиятельной, задабривали поначалу местных жителей дешевыми товарами, подарками. А для полного к себе уважения их сопровождал неисчислимый конвой с грозными пушками на бортах.
- Они почитали нас за дикарей, туземцев, – с горечью рассказывал Йомуд-хан, – как те испанские конкистадоры, одаривавшие аборигенов погремушками, зеркалами, блестящими игрушками, а затем расстреливали их из винчестеров, захватывали их земли… Царским интриганам удалось втравить Кият-хана даже в военную авантюру. По их просьбе вождь йомудов нападал на владения персов, помогал завладеть той или иной частью побережья, что, конечно, входило и в интересы самих йомудов…
Не единожды Кият-хан во главе тысячи всадников, отважных джигитов, на туркменских лодках с лошадьми переправлялся по морю, высаживался на персидском берегу, нападал на поселения соседей, освобождал русских людей, томившихся в персидском плену, или помогал русским военным инженерам и строителям основать военно-морскую базу на острове Ашир-ада, из-за которого шел извечный спор между йомудами и персами.
За «делами» следовали награды, медали, грамоты, словеса, возносившие йомудских старейшин до небес и вообще императорское правительство устанавливало торговые отношения, заключало даже невыгодные для себя сделки, чтобы расположить к себе простых степняков, рыбаков.
 |
| Рахим Махтумович Эсенов |
Так решили в Санкт-Петербурге и от имени императора последовало Кият-хану приглашение приехать в Россию, в качестве личного гостя царя. И его, окруженного почестями, удобствами, роскошью, под охраной «почетной стражи», доставили в Тифлис, откуда больше никуда не пускали.
Так в «золотой клетке» шли годы. Йомудские старейшины неоднократно просили освободить престарелого больного Кият-хана, но император с циничной откровенностью ответил: прислать вместо Кият-хана заложников и тогда старейшина йомудов получит свободу.
Заложником в Россию отправился старший сын вождя Ягшымухаммед-хан с несколькими приближенными. Однако царское правительство не сдержало своего слова: Кият-хан отпущен не был и Ягшымухаммеда со спутниками задержали. Но Ягшымухаммед-хан не покорился, бежал на родину, и в 1845 году он, мстя русским за вероломство, имел столкновение с военным кораблем, который пытался захватить, но был пленен и сопровожден в Воронеж, где томился в почетном заключении до самой смерти.
Туркменские старейшины вновь стали хлопотать об освобождении «почетных гостей» царя, но из Санкт-Петербурга последовало: «Пришлите заложников. Тогда освободим». Наивно веря императорскому слову, в далекую Россию подались десятки йомудов-заложников. Среди них сын Ягшымухаммеда – Сердар, еще один сын старого Кият-хана, отец Йомуд-хана Караш-хан, племянник Назар и другие.
Никому из них, за исключением Аннамухаммеда Караш-хана, не удалось вернуться на родину. В возрасте свыше 90 лет скончался в Тифлисе Кият-хан, земля воронежская стала могилой для его сына Ягшымухаммеда, в разных уголках России обрели себе вечный покой десятки йомудов, заложников Его императорского величества.
Лишь в 1885 году с высочайшего позволения Александра III возвратился на родину Караш-хан, но через год скоропостижно скончался в Красноводске, по глубокому убеждению тамошних старейшин, будучи отравленным. Незадолго до смерти он писал служившему в России сыну Йомуд-хану (тот окончил два кадетских корпуса, а также Первое Павловское военное училище, позже юридический факультет Санкт-Петербургского университета): «Проси, чтобы тебя отпустили домой, к своим туркменам. Здесь страшная духовная нужда. Надо помочь народу…».
- Все мои земляки, не испугавшиеся заложничества, – продолжал свой печальный рассказ Йомуд-хан, – умерли на чужбине от сознания несправедливости, вероломства императорского правительства, от ностальгии, глодавшей их сердца долгими годами. Царские правители не стеснялись в выборе средств для достижения поставленной цели: убийство, предательство, нарушения клятв и договоров были самыми обычным делом.