Михаил Гольдштейн. Землетрясение

 Мой младший горячо любимый брат Лёвка проснулся, как обычно, ночью, в начале второго и попросился на горшок. Мама вынула его из люльки, стоявшей рядом с двуспальной родительской кроватью, и отнесла на кухню. Там посадила его на горшок. Лёвка не капризничал, он не просыпаясь делал своё дело. На кухонном столе стояла керосиновая лампа, с горящим, приспущенным фитилем, слабо освещая пространство вокруг. Я спал на своей солдатской  койке у стены в глубине комнаты, бабушка - недалеко от одного из двух окон, выходивших во двор, а отец - на своём месте возле стены, образующей длинную сторону прямоугольника комнаты. 

Свет из полуоткрытой кухонной двери узкой полоской едва доставал до Лёвкиной люльки возле родительской кровати. Часы-ходики, висевшие на кухне, показывали один час десять минут наступивших новых суток.  

Вдруг откуда-то снизу из-под земли раздался низкий гул, и всё вокруг затряслось. Казалось, что кто-то огромный глубоко под землёй приставил гигантский отбойный молоток к фундаменту дома и долбит его со всей силы. Начавшуюся тряску можно сравнить с ездой в телеге на железных ободьях, двигающейся по булыжной мостовой. Послышался хруст ломающихся крыши и стен дома, звон разбитых стёкол, стук падающих кирпичей, хруст осыпающейся штукатурки. Керосиновая лампа как сумасшедшая поскакала по кухонному столу, норовя свалиться и устроить пожар. Пристроенная к дому кухня  как-то странно отделилась от стены дома и угрожающе медленно стала накреняться и складываться, как карточный домик.

Отбросив мысль о керосиновой лампе и возможном пожаре, мама подхватила Лёвку с горшка и бросилась к наружной двери. На её счастье накидной крючок от тряски соскочил с петли, и ей не пришлось тратить время на отпирание двери. Ногой она вышибла дверь и выскочила вон наружу. Кухня падала вслед за ней и в любой момент могла похоронить её и сына под собой. 

Спасение было за большим деревом, росшим в метре от высокого глинобитного забора-дувала. Мама, молодая сильная тридцатилетняя женщина, в три прыжка оказалась за спасительным деревом и ухватилась за него. Ужасающая тряска прекратилась, у ног упали кирпичи и обломки развалившейся кухни. Тучи пыли закрыли луну и звёздное небо непроницаемой завесой. Наступила давящая нервы тишина, а потом разом послышались стоны людей, крики боли и ужаса,  призывы о помощи. Лёвка расширил глаза и произнёс:

- Мама, всё бу-бух.

Это вывело её из оцепенения. Она что есть силы, стараясь заглушить охвативший её ужас, стала звать отца, моля всех святых, чтобы он скорее проснулся.

Вокзал

Но тут вдруг послышался новый, ещё ужасней, гул, и началась новая тряска. На этот раз гигант-разрушитель пожелал иначе доконать спящий город. Казалось, что он схватил в свои беспощадные руки всю площадь, на которой раскинулся несчастный Ашхабад, и стал трясти её со всё нарастающей силой, как громадное сито, из стороны в сторону. От горизонтальной тряски разбитые вертикальными толчками стены домов посыпались вниз. Ничем не удерживаемые тяжёлые крыши падали плашмя, погребая под собой всё живое, что находилось под ними. В несколько минут огромный город, столица самой южной республики Советского Союза, превратился в руины.

Вокзал до 1948 г.

Держась одной рукой за ствол дерева, чтобы не свалиться от начавшейся качки, мама, прижимая к себе Лёвку, одним глазом следила за домом, другим – за раскачивающимся дувалом. Дом с нашей стороны стоял, не падал. Зато с другой, где жили Оськины, слышно было, как обрушилась несущая стена и с глухим шумом рухнула, накренившись на бок крыша. Дувал, не удерживаемый ничем, раскачивался из стороны в сторону и на глазах стал кусками разваливаться. Часть забора падала внутрь двора, другая – наружу на тротуар. И только небольшой отрезок высокого глиняного забора длиной не больше трёх метров, стоявший как раз напротив дерева, за которое держалась мама, почему-то не падал. Как заворожённая, смотрела на него она, не в силах пошевелиться, ожидая каждую секунду, что огромной тяжести глиняная плита забора подомнёт их с Лёвкой под себя и раздавит в лепёшку. Но этого не случилось. Провидение спасло их и на этот раз – забор немного покачался и остановился как вкопанный.

Новые клубы пыли взвились вверх, крики ужаса, стоны, призывы о помощи ещё больше усилились. Ашхабад корчился в болевых судорогах, погибал от насильственной смерти, пришедшей к нему невесть откуда.

А в это время в нашем доме… Бабушка проснулась от боли и от испуга. В углу комнаты, где она спала, с потолка посыпалась штукатурка и вывалился кирпич. Всё это произошло в начале первого вертикального толчка. Штукатурка и упавший кирпич не принесли ей особого вреда – кирпич лёг к ней на подушку, только задев голову по касательной. От испуга и боли она громко закричала. Бабушка у меня хоть и маленького росточка, но голос у неё звучный. Отец, разбуженный её криком, вскочил с постели, одним движением достал из-под подушки очки и уже во всеоружии закричал:

- Мама, что случилось?

- Кажется землетрясение, – ответила бабушка, успокоившись немного после того, как услышала его голос.

Нащупав рукой и убедившись, что жены уже нет рядом, отец бросился к своей матери, но второй, на этот раз горизонтальный толчок остановил его. Он быстро склонился над люлькой, чтобы прикрыть собой от падающих кирпичей и кусков штукатурки лежащего в ней малыша, ещё не зная, что там его уже нет. И в этот момент высокая голландская печь отделилась от стены и всей тяжестью рухнула вдоль кровати, с которой он только что встал. Кровать расплющило в лепёшку. Не сомневаюсь, не разбуди его бабушка своим криком, отца живым мы бы не увидели.

Стих второй разрушительный толчок, и до отца стали доходить крики мамы:

- Иосиф, Иосиф, ты живой? Отзовись, что с тобой?

Сталин и тут устоял

 Отец крикнул,  что он и бабушка живы, выяснил, что малыш сидит на руках у мамы и двинулся в мой угол узнать, что со мной. По пути, на середине комнаты он наткнулся на мою кровать. То ли первым, то ли вторым толчком мою кровать выкинуло из угла, и на то место, где она стояла, обрушился кусок угловой стены и потолка. Выходит, что и я, и отец, и бабушка были на волосок от смерти, но нас, как и маму с Лёвкой, спасло провидение. Вокруг всё рушилось, грохотало, кричало, стонало, а я безмятежно спал. Отец растормошил меня, я еле раскрыл глаза, огляделся и тут же проснулся.

- Это землетрясение или война? –  почему-то спросил я.

- Землетрясение, сын. Нужно выбираться, – ответил папа.

Он взял меня и бабушку за руки, и мы направились к дверному проёму, ведущему на кухню. Под ногами повсюду валялись кучи кирпича, битое стекло, какие-то наши вещи. От противоположной стены к окну пролегла дорога из равномерно разбросанных книг и обрывков бумаги. Возле окна валялась пустая, разбитая и придавленная кирпичами, этажерка. Раньше она стояла возле моей кровати у противоположной от окна стены. Гигантской силы ударом снизу её и мою кровать выбросило с места. Этажерка, теряя книги, долетела до окна, а моя кровать, более тяжёлая, остановилась на середине комнаты. Мы смотрели на всё это, не в силах до конца осознать происходящее.

Но поражало другое: в этом месиве падающих предметов, обрушающихся стен и потолков, бьющихся стёкол, в этом столпотворении и кошмаре ни я, ни отец, ни бабушка никак не пострадали. Как будто невидимая рука раскрыла над нами волшебный зонтик, отводя от нашей семьи страшную беду, предохраняя от травм, сохраняя всем нам жизнь. Только лишь у бабушки на левой стороне лица ещё долго не сходил синяк от скользящего удара кирпичом.

Кухни не было. На том месте, где она стояла, лежала её крыша. Мы взобрались на неё и, осторожно переступая через валявшиеся вокруг обломки шифера, торчащие доски, по кучам разбросанного кирпича спустились к дереву, где нас ожидала мама. Мы все  были живы и здоровы, и это было главное. Я оглядывался по сторонам, пытаясь понять происходящее. Ещё несколько часов назад я лёг спать, абсолютно не подозревая, что события наступившей ночи перенесут меня в совершенно иной мир, в иную обстановку.

Сверху оседала пыль. Она забивала рот, нос, глаза, от неё некуда было деться. Там где должна быть луна, сиял огромный бело-жёлтый круг в половину неба. В противоположной стороне города поднималось зарево огромного пожара. Это горел стекольный завод. Ещё несколько пожаров меньших размеров полыхали в различных частях города.

Стояла вязкая тишина, сквозь которую пробивались стоны пострадавших и крики уцелевших. Вдруг я уловил знакомое имя.

- Бо… рька… а..., – кричали по очереди его братья и отец.

Он не отзывался. Рядом появилась Борькина мать. Она обрадовалась, увидев нас целыми и невредимыми, и сообщила, что два её старших сына и муж разыскивают в развалинах Борьку, а все соседи собираются вместе на пустыре двора с их стороны. Понурые мы гуськом, обходя препятствия, побрели к людям.

Когда мы подошли, нас уже ожидала радостная весть – нашёлся Борька. А вскоре появился и он сам вместе с братьями и отцом. Мы радостные и счастливые обнялись. Вадька тоже уже был здесь, и теперь мы опять оказались все вместе. Борька, захлёбываясь от восторга и переполнявших его эмоций, стал рассказывать нам свою историю чудесного спасения.

Мясокомбинат, вытаскивают мясо и колбасы из
под завалов

Он спал на огромном старом бабушкином сундуке. Сундук был полупустой, петли от крышки были сорваны, так что крышка сундука лежала сверху, ничем не удерживаемая. Вертикальными толчками крышку сдвинуло с места, и Борька вместе с матрацем оказался внутри сундука. Горизонтальным толчком крышку задвинуло назад, а сверху придавило балкой упавшей крыши дома. Борька безмятежно продолжал спать внутри сундука, ни о чём не подозревая, и проснулся, разбуженный звавшими его голосами.

Взрослые стали раскладывать костёр. Ночи уже были холодные, а одеты мы были в то, в чём выскочили. Отец, конечно, сильно рискуя, опять зашёл в дом и вскоре принёс одеяла и кое-какую одежду. Толчки землетрясения, правда гораздо меньшей силы и со всё увеличивающимися промежутками времени, не прекращались всю ночь. Поэтому находиться рядом с ещё не обрушившимися конструкциями зданий было очень опасно. А тем более заходить внутрь.

Неожиданно появилась Клава Петухова, соседка, жившая на нашей стороне дома. Это была женщина лет тридцати пяти, громкоголосая и уверенная в себе. Работала она продавцом в гастрономе, жила с новым мужем – офицером по имени Петя, сын её учился в ремесленном училище в другом городе. Клава громко плакала, прямо ревела в голос и звала на помощь. Стояла она абсолютно голая, но никто не обращал на это внимания. Сквозь всхлипывания и причитания можно было понять, что после первого толчка она с мужем успела выскочить наружу. Но Петя тут же вернулся назад в дом за одеждой. Уже когда он возвращался с одеждой в руках, случился второй толчок, его засыпало, и он не отзывается на её крики.

Отец с мамой, Борькины родители и кто-то из соседей бросились на выручку. Быстро отыскали Клавиного Петю, голыми руками, пальцами, чем придется, начали освобождать вначале голову от  глины и пыли, а потом и всё остальное. Он был уже полумёртв, но, получив доступ воздуха, быстро ожил. Руки и ноги его были зажаты завалами кирпича и штукатурки, так что сам он себе прийти на помощь не мог. Он бы, безусловно, погиб, если бы не Клава и не помощь соседей.

У Пети оказалась сломанной нога. Его перенесли к нам в лагерь поближе к костру, наложили наскоро шину на ногу, и все облегчённо вздохнули, довольно оглядывая друг друга. И тут Клава как  завизжит:

- Ой, отвернитесь, не смотрите на меня, я голая!  

Все присутствующие, одновременно обернувшись, оторопело уставились на неё, и только тогда увидели – она действительно голая, на ней не было ничего. Она стояла босая, растрёпанная, в чём мать родила и прикрывала руками свои большие груди.

В поисках воды 

В ответ раздался дружный хохот. Мама протянула ей простыню прикрыться, а Петя вдруг вспомнил, зачем он возвращался в дом. Он разжал руку, что-то до сих пор лихорадочно сжимавшую, и тоже подал Клаве. Это были её рейтузы и лифчик. Новый взрыв хохота раздался над развалинами поверженного города, над пламенем нашего костра, смешиваясь со стонами и криками отчаяния и боли пострадавших ашхабадцев.

Всех детей собрали вместе и поручили пожилым и старикам. Остальные, разбившись на группы по два-три человека, бросились спасать соседей, ориентируясь на голоса. Стонет, зовёт на помощь, кричит, значит жив – его и выкапывают. Нас троих, дрожащих от холода, уложили на чей-то матрац и укрыли каким-то одеялом. Прижавшись друг к другу, мы тут же уснули, совершенно не сознавая, какая страшная беда обошла стороной нас и наших родных. Крышей над головой в эту ночь нам послужил стол, зачем-то поставленный над нами. Лёвка успокоился и уснул у бабушки на руках. Постепенно весь лагерь затих в тревожном ожидании наступающего утра.

Разбудили нас голоса вернувшихся родителей. Они еле держались на ногах от усталости. Серые от пыли и глины, со сбитыми в кровь руками взрослые тихонько делились впечатлениями и новостями. Настроение было подавленное. Как стало ясно, город как таковой исчез, практически не было ни одного сохранившегося целиком здания. Очень много раненых. Погибших значительно больше. Живых почти не осталось. Следует опасаться мародёров, так как в городе слышна была перестрелка. А в районе центрального банка слышны были даже автоматные и пулемётные очереди. Решили быстро собрать в одно место, у кого какие есть, продукты, накормить детей и стариков, а сами идти по месту работы. Первое, что следует сделать – организовать охрану от мародёров и питание, а потом заняться жильём.

Генерал Петров. Его сын погибнет от рук
мародеров

Как оказалось позже, многие люди, оставшиеся в живых, примерно так же объединились в группы, и, поддерживая друг друга продуктами, одеждой, заботой и взаимовыручкой, все вместе переживали последствия землетрясения. Этот особый дух открытости и взаимопомощи ещё многие годы отличал настоящих ашхабадцев, прошедших и переживших эти нелёгкие испытания.

Из разговора взрослых я понял, что им удалось спасти в эту ночь многих людей. Как я ругал себя впоследствии, что за многие годы я так и не удосужился заставить мать и отца подробно рассказать об этой ночи! Уже будучи слепым девяностолетним стариком, отец сказал мне:

- Я могу гордиться тем, что мы с мамой в ночь землетрясения выкопали и спасли от смерти пять человек. Значит, жизнь я прожил не зря.

На что я ему ответил, что кроме этого, они с мамой родили, вырастили и воспитали пятерых детей, дав им всем высшее образование. А помимо этого много, так сказать, овеществлённых памятников о себе оставил мой отец за свою долгую жизнь на Туркменской земле в виде общественных и жилых зданий в Ашхабаде, в виде военных городков, пограничных застав и укреплений, построенных от Каспия до Таджикистана. Недаром ему были присвоены звания Заслуженного строителя и Заслуженного Пограничника СССР. Но, видимо спасение пятерых людей в ночь землетрясения, он считал для себя самым важным результатом своей долгой и плодотворной жизни.И всё же одну историю той ночи, услышанную от родителей, я запомнил и расскажу.

Выдача зарплаты, а может быть учет погибших?

По нашей же улице рядом с нашим двором в небольшом доме с двориком и фруктовым садом жила армянская семья. Оттуда были слышны стон и крики о помощи. Родители кинулись туда и обнаружили, что крик раздаётся из-под обрушившейся крыши дома. Они стали разбирать крышу, раскидывать кирпичи и доски, пока не образовался лаз. Когда пролезли в него, оказалось, что между полом и упавшей крышей есть свободное пространство.

Женщина лежала на полу рядом с опрокинутым шкафом, придавившим её ногу, а на шкаф опёрлась балка упавшей крыши. Женщина очень страдала от боли, но просила не трогать её, а спасти дочь, к которой она не успела добежать. Пробравшись ползком в соседнюю комнату, отец обнаружил девочку лет тринадцати, засыпанную кирпичами и глиной Она была жива, но без сознания. Откопав её, родители вытащили девочку через лаз на воздух, где она тут же пришла в себя. Потом с трудом освободив ногу, женщину тоже вытащили наружу.

И тут произошёл очередной небольшой силы толчок затухающего землетрясения. Крыша дома, из-под которой только что вылезли мои родители и женщина с дочкой, просела ещё больше, полностью заполнив свободное пространство между потолком и полом. И спасатели и спасённые чудом остались живы. Но к общей радости примешивались скорбь и горе – погибли муж этой женщины, двое других детей и уже пожилые родители. И так  было повсеместно, редкую семью не постигло горе утраты.

Занятия студентов

Светало. Я вылез из-под одеяла, огляделся и решил, никого не тревожа, осмотреться вокруг. Наш дом, то есть его лицевая сторона, где жили мы, Клава и ещё несколько семей, остался стоять и зиял провалами оконных и дверных проёмов с обрушенными притолоками. В этой части дома крыша осталась на месте. Та же часть дома, где жили Оськины, была разрушена полностью. Здесь крыша одной стороной лежала на земле, а другой -  опиралась на стену. Это и спасло всю их семью.

Стоящие слева от дома постройки, где жили другие семьи нашего двора, представляли собой груду развалин с кое-где торчащими стенами и свалившимися на бок крышами. Видимо наши соседи по двору, жившие в этих домиках, успели выскочить сразу же после первого удара. Иначе многие из них остались бы под развалинами.

Утренний туман рассеивался, и вот-вот должно было показаться солнце. Возле Оксаниного домика я вдруг увидел Володю, над кем-то склонившегося и совершающего какие-то манипуляции. Я спрятался за дерево и стал наблюдать. На свободном участке среди валяющихся вокруг кирпичей на подстилке лежала Оксана, а Володя делал ей искусственное дыхание. Как выяснилось позднее, они спали вместе, Володя у стены. Бешеная сила первого удара выбросила его к противоположной стене комнаты, а Оксана упала рядом с кроватью, на которую следом обрушился потолок. Володя вытащил жену наружу, она была жива, но без чувств. Всю ночь он бился над ней, стараясь оживить, но безрезультатно. К утру стало понятно, что Оксана мертва.

Первые лучи восходящего солнца осветили их, и я увидел, что Оксана лежит полностью обнажённая. Она была так красива, так совершенна и прекрасна, что поверить в её смерть было невозможно. Я не мог оторвать от неё глаз. Меня охватил озноб, перешедший в бешеную тряску, слёзы залили лицо. Жалость пронизала всё моё тело, лишив возможности  даже двинуться с места. Обхватив голову руками, отгородившись от всего мира, я ещё долго сидел за деревом, пока не пришёл в себя. Это была единственная смерть в нашем дворе, где жило порядка тридцати человек.

Однако в других местах арифметика этой страшной ночи, баланс жизни и смерти были не столь позитивны. За нашим забором стоял двухэтажный глинобитный дом, где целым кланом жила большая, человек сорок, персидская семья – они все погибли. Через дорогу от нас в большом доме из сырцового кирпича жило вместе несколько поколений одной азербайджанской семьи. В живых осталась древняя старуха, которая от всего произошедшего сошла с ума. Несколько дней она не отдавала хоронить свою погибшую правнучку, восьмилетнюю девочку, держа её на руках и прижимая к груди. Известно, что школа МВД, где находилось несколько сот курсантов, в эту ночь была полностью разрушена – в живых там не остался никто.

  

Погибло много военнослужащих в казармах, больных в больницах, заключённых в тюрьме, рабочих на производствах, работавших в ночную смену, студентов в общежитиях. Общий итог этой страшной жатвы смерти долгие годы скрывался, но, в конце концов, был объявлен – свыше восьмидесяти тысяч человек. Почти три четверти жителей стопятнадцатитысячного города за одну ночь, за несколько минут ушли на тот свет. Наша бабушка, под непрерывными бомбёжками уезжавшая в эвакуацию из Днепропетровска, говорила потом, что такого ужаса и потрясения она не испытывала даже тогда.

Жителям нашего двора, да и всем ашхабадцам, оставшимся в живых, просто повезло, если вообще только можно применить это понятие к данной ситуации. Кто-то наверху оставил всем нам жизнь для выполнения в дальнейшем каждым своего предназначения.

На этом, пожалуй, можно было бы и закончить рассказ о землетрясении, но увиденное мной потом и пропущенное через себя тоже, на мой взгляд, достойно того, чтобы о нём вспомнить и рассказать.

Продолжение следует