 |
| "Это был как раз тот самый банкир, к которому я когда-то обращался за валютой, чтобы оплатить биржевую сделку. Он втайне перешёл границу в районе Узбекистана и вскоре оказался где-то в Европе. К этому моменту он был уже снят с должности, но не арестован. Поползли слухи о его коррумпированности, но вряд ли это было действительной правдой, слишком прозрачны были его служебные обязанности, и слишком велика была его зависимость от воли Туркменбаши". На фото лидер туркменской оппозиции Худайберды Оразов, житель Швеции |
Итак, цель поставлена, решение принято, и нужно выполнить массу дел до предстоящего отъезда. Жизнь между тем идёт своим чередом. По-прежнему главной моей головной болью являются посадки и выхаживание деревьев в загородной зоне Ашхабада. За спиной толпы начальников и контролёров из министерства, городской и районной администрации, прокуратуры, пристально следящих за количеством высаженных, принявшихся и засохших деревьев, ни на минуту не позволяющих забыть о великой миссии, возложенной на нас Президентом. Уже только от этого можно сойти с ума.
Бесконечные километры посадок вручную деревьев в каменистую почву. Непрекращающийся рабский бесплатный труд.
Конечно, ни о каком полноценном руководстве производством в этих условиях не может быть и речи.
Завод ("Красный металлист" в Ашхабаде - Ред.) кое-как работает, еле-еле справляется с заданиями, но я прекрасно понимаю, что долго ни ему, ни всем нам не продержаться. Самое неприятное то, что рабочие и инженеры, когда-то составлявшие костяк этого предприятия, стали один за другим увольняться главным образом по причине выезда из страны. Многие из них оформили двойное гражданство и, списавшись с родственниками, выезжали в Россию в надежде на более счастливую жизнь. А кто-то, потеряв надежду на устройство нормальной, упорядоченной жизни здесь у себя на родине, на свой страх и риск уезжал в какую-нибудь из стран СНГ, навеки оставив мысль о возвращении. Полноценно заменить их, было, как правило, некем, и поэтому вскоре на заводе оказалось много совершенно случайных, профессионально малопригодных людей.
Завод ("Красный металлист" в Ашхабаде - Ред.) кое-как работает, еле-еле справляется с заданиями, но я прекрасно понимаю, что долго ни ему, ни всем нам не продержаться. Самое неприятное то, что рабочие и инженеры, когда-то составлявшие костяк этого предприятия, стали один за другим увольняться главным образом по причине выезда из страны. Многие из них оформили двойное гражданство и, списавшись с родственниками, выезжали в Россию в надежде на более счастливую жизнь. А кто-то, потеряв надежду на устройство нормальной, упорядоченной жизни здесь у себя на родине, на свой страх и риск уезжал в какую-нибудь из стран СНГ, навеки оставив мысль о возвращении. Полноценно заменить их, было, как правило, некем, и поэтому вскоре на заводе оказалось много совершенно случайных, профессионально малопригодных людей.
Во главе отрасли, руководителем министерства энергетики и промышленности Туркменистана, вместо опального встал новый министр, шестой номер моего списка, который рьяно взялся повсеместно менять руководящие кадры. Первыми с горизонта исчезли два его заместителя и несколько начальников управлений, против которых были возбуждены уголовные дела. Началась перетряска кадров внутри министерства, полетели головы отдельных директоров электростанций, электротехнических заводов, баз снабжения, строительных и монтажных управлений, химических предприятий. Машиностроительный концерн и его заводы пока были вне поля внимания нового министра, хотя все понимали, что ненадолго.
Наконец, настала и наша очередь. Было решено провести расширенное заседание совета директоров машиностроительной отрасли непосредственно в самом министерстве. В зале начальники управлений министерства, руководящие работники концерна, директора и главные инженеры машиностроительных заводов, а за столом президиума – новый Министр. Взгляд напряжённый, злой, губы сжаты, сейчас он всем нам даст прикурить. К трибуне на сцену поочерёдно выходят директора и отчитываются в проделанной работе за истекший квартал. Первый же выступающий был резко одёрнут за то, что начал свою речь на русском языке. Раз ты туркмен, будь добр говори по-туркменски. Я знаю, что Председатель концерна и некоторые из присутствующих руководителей хотя и знают язык, но владеют им не совсем грамотно. К тому же в зале присутствуют некоторые русскоязычные работники концерна, среди министерских русскоязычных уже нет. Рядом со мной сидит мой новый Главный инженер, туркмен по национальности. Он шёпотом переводит мне основные моменты происходящего. Обстановка тревожная, министр часто перебивает, задавая, как мне показалось, совершенно неуместные вопросы и недовольно морщась при звуке русских слов, зачастую проскальзывающих в речах выступающих.
Звучит, наконец, моя фамилия. Иду к трибуне и спиной чувствую напряжённость зала. Показатели на моём заводе в отчётном квартале пока ещё хорошие, за это я спокоен, но проблем, конечно, много. Все уже привыкли к тому, что я кратко и ясно могу доложить о текущей обстановке, грамотно изложить проблемные вопросы, на память знаю все необходимые цифры. Это нравилось предыдущему министру, но как воспримет мой доклад новый? С первых же моих слов на лице министра появилась гримаса недовольства, но что тут поделаешь, я единственный среди присутствующих, да и, наверное, во всём Туркменистане оставшийся пока директор не туркмен. Так что никуда не денешься, придётся нам общаться друг с другом по-русски. Уже в самом начале министр перебил меня и задал явно нелепый вопрос. Я попросил его разрешения закончить моё выступление и, возможно, некоторые вопросы отпадут сами собой. В зале воцарилась мёртвая тишина, говорил я совсем не о приятных вещах:
- В последние годы завод почти совсем прекратил выпуск товаров народного потребления, один из участков, ранее выпускавший школьную мебель, полностью ликвидирован.
- Свежий алюминий в чушках в республику не завозится, а алюминиевый лом в массовом порядке вывозится, так что литейное дело на заводе находится под постоянной угрозой полной остановки.
- Министерство энергетики, загрузившее завод заказами, не полностью подкрепляет свои задания ресурсами и не вовремя расплачивается с заводом, что постоянно создаёт проблемы по выплате зарплаты.
- На посадках и выхаживании деревьев в окрестностях города Ашхабада постоянно занято много заводских работников и техники, трудозатраты слишком велики и не компенсируются деньгами, люди отказываются там бесплатно работать. Мне представляется, что руководству министерства следует поставить в правительстве вопрос об организации специализированного государственного подразделения, которое освободило бы всех нас от несвойственных обязанностей по созданию лесопарковой зоны вокруг столицы.
Это было уже слишком. Министр меня прервал, заявил, что давать советы правительству и высшему руководству страны не моё дело и посадил на место. Он говорил на ломаном русском, и было видно, что это трудно и неприятно ему. Одновременно стало понятно, что этот надутый индюк и в подмётки не годится любому из наших даже самых молодых директоров. Давно известно, что пока человек молчит, о нём сложно что-либо определённое сказать, но стоит ему открыть рот – и вся его суть вылезает наружу.
Я не без основания ожидал, что министр после этого Совета сделает соответствующие оргвыводы, и мне будет предложено уволиться. Я не просто ждал, а очень хотел этого. Но… не случилось. Никаких оргвыводов не последовало, я продолжал исполнять свои обязанности, хотя работа теперь не доставляла мне никакого удовольствия. Причиной этому был совсем не новый министр, а изменившийся коллектив.
Люди, пришедшие на смену уволившимся и выехавшим за пределы страны сотрудникам, не прожившие с заводом кризисные годы начала и середины 90-х, были, как правило, не готовы противостоять текущим трудностям, сплошь и рядом возникавшим на любом производстве тех лет. Постоянная необеспеченность нужным сырьём, задержки выплаты заработной платы, необходимость участия в общественных неоплачиваемых работах вызывали у них внутренний протест и разочарование. Но хуже всего было стремление исхитриться, обмануть, сложить с себя ответственность, перевалив вину на другого, отсутствие желания и неумение преодолевать сиюминутные препятствия. Нет, это был уже совсем не тот заводской коллектив, который выбирал меня своим директором и позже отстаивал моё право продолжать работать на этом посту.
Стало полной неожиданностью, что очередной новый начальник литейного цеха подвержен наркомании и в результате начал подворовывать готовую продукцию. Он был пойман с поличным и задержан, но вскоре отпущен милицией, так как связи его по прежней работе оказались достаточно прочными. До этого он служил штатным сотрудником КНБ.
Новый начальник инструментального участка занялся приписками, выдачей нарядов на неработающих людей, поборами денег со своих рабочих. Главный механик был уличён в том, что втайне стал привлекать подчинённых на «левые» работы, беря мзду за услуги. Не остался в стороне и мой новый зам по коммерции. Он оказался организатором махинаций с деньгами посредников, поставлявших на завод алюминиевый лом.
Эти недавно пришедшие на завод руководители были все без исключения выходцами из местного населения, были этническими туркменами. Они вполне искренне считали, что любая, даже самая незначительная начальственная должность должна приносить дополнительный доход помимо основной заработной платы. Поэтому они стремились собрать вокруг себя команду, заполняя освободившиеся вакансии родственниками, друзьями, единомышленниками.
Но всех переплюнул мой помощник по общим вопросам, о нём следует вспомнить более подробно. На заводе он появился недавно, хотя знаком я был с ним давно, ещё с тех пор, когда он служил помощником министра внутренних дел в звании майора милиции. Это был внешне красивый, подтянутый, уверенный в себе офицер, умевший быстро и эффективно решать поставленные перед ним задачи. Мы сталкивались с ним обычно в связи с выполнением отдельных заказов его ведомства. Но особенно тесно пришлось сотрудничать в ту пору, когда я, будучи Главным инженером машиностроительного завода, занимался организацией филиала нашего механического цеха в одной из близлежащих колоний МВД.
Каково же было моё удивление, когда однажды, много лет спустя, он появился у меня в кабинете в гражданской одежде, понурый и исхудавший, в подавленном настроении. Он просил устроить его на какую-нибудь работу. Президент в ту пору менял одного за другим руководителей различных ведомств. Очередной вновь назначенный министр МВД тоже произвёл чистку своих кадров, в результате которой мой знакомый оказался выдворенным из органов. Это вовсе не означало, что за ним водились какие-нибудь грешки. Достаточно было возразить или почему-то не понравиться новому президентскому ставленнику, и такой человек запросто мог оказаться выброшенным на улицу и лишённым всех наград и регалий. Так что меня вовсе не насторожило появление опального подполковника милиции на пороге моего кабинета. А зря.
Напротив, я посчитал, что такой человек нужен мне как воздух. Юридическое образование, умение влиять на людей, опыт работы с организациями, решительный характер – всё говорило о том, что он может быть мне незаменимым помощником в поддержании дисциплины и порядка на заводе. Мой бывший заместитель по общим вопросам, с которым мы проработали долгие годы, ушёл к тому моменту на пенсию, и эту вакансию я отдал так кстати появившемуся милицейскому подполковнику, предварительно сузив круг обязанностей и переименовав должность.
Получив кабинет и успокоившись, он рьяно принялся за работу. Прежде всего перезнакомился с руководителями цехов, участков, отделов, между делом, ненавязчиво вникая в их производственные обязанности. Своим милицейским глазом он быстро оценил возможности получения дополнительного приработка каждым из них, на всех завёл досье. Среди рабочих стал выявлять людей, недовольных начальством, вербуя таким образом себе „агентов“. У руководителей среднего звена стал выспрашивать о всевозможных грешках и просчётах заводского начальства. По всем правилам милицейской науки он стал создавать на заводе систему негласного надзора и доносов. Короче, как говорится: «Мент – он и в Африке мент».
Естественно, ни о чём подобном я не знал и не подозревал. Возмущение отдельных начальников воспринималось мною как их нежелание подчиниться завышенным требованиям дисциплины и порядка, исходивших от моего помощника. Он же, «накопав», как ему показалось, достаточное количество компромата, стал шантажировать своими сведениями отдельных заводских руководителей, требуя от них некоей доли от побочного заработка, ссылаясь на заинтересованность в этом директора.
Новое пополнение начальников не видело в его поведении ничего зазорного, считало втайне его вполне естественным, раз попался – плати, хотя особого желания делиться никто не испытывал. Никого из них это не удивляло и не возмущало. Коррупция уже пронизала туркменское общество насквозь, и примеров этому было предостаточно. Включи только телевизор и увидишь, как Туркменбаши распекает очередного высокопоставленного чиновника в нерадивости и воровстве. Люди смотрят и слушают эти показательные экзекуции и между тем прекрасно сознают, что самым крупным и безнаказанным расхитителем национального богатства является сам Туркменбаши. Я же вдруг почувствовал отчуждение и недоверие со стороны заводчан, их косые взгляды, как будто невидимая стена выросла между нами.
Но мой «помощник» допустил неосторожность, он решил вовлечь в свои сети и тех руководителей, кто работает на заводе уже давно, с кем мы прошли немалый путь. Они, понятно, не поверили в мою причастность к его делишкам и обо всём рассказали мне. Я испытал такое потрясение и разочарование в людях, какого не знавал всю свою жизнь. Ведь я был знаком с этим человеком давно, ценил его как организатора, брал в своё время его сыновей на завод для подработки и прохождения производственной практики, доверил новость о возможно скором отъезде в Германию.
Мне говорили сведущие люди, что нельзя принимать на хозяйственную работу бывших работников органов, но я не придал этому значения. Даже если вам повезет, и вы нападёте на порядочного человека, это не означает, что служба в органах не испортила его, не исказила его сознание. Этим людям во всех и каждом мерещится потенциальный преступник, им трудно подчас понять сложность обстоятельств, в которых зачастую пребывает любой хозяйственник, они прямолинейны и нетерпимы. Ну, а если вам не повезёт, и на вашем пути окажется негодяй в погонах, то будьте уверены: это будет законченный мерзавец. Именно таким и оказался мой помощник.
Несколько позже один из его бывших сослуживцев со смехом рассказал мне о том, что ещё в бытность нашего героя молодым майором к нему накрепко приклеилось прозвище «яблочный майор». Тогда он работал в республиканском ГАИ и вёл себя исключительно нагло и развязно. Его любимым занятием было прийти на городской рынок, набрать у торговцев всё, что приглянётся и, не заплатив ни копейки, уйти. Но однажды он нарвался на старика-туркмена, продававшего яблоки. Аксакал возмутился, что у него бесплатно какой-то милицейский начальник забирает целый ящик яблок, и не побоялся поднять шум, дошедший до самого министра МВД. Майора разжаловали до капитана, а вся милиция ещё долго потешалась над ним. Однако вскоре на должность министра был назначен начальник республиканского ГАИ, капитан опять получил свои майорские погоны и даже оказался у своего шефа на должности помощника. Тогда-то я с ним и познакомился, абсолютно не ведая об особенностях его биографии.
Паршивая овца, как известно, может перепортить всё стадо. Нужно было срочно убирать этого дельца с завода, иначе с трудом сохраняемый коллектив мог просто развалится на части. Но и без всякого административного вмешательства завод буквально восстал против него, рабочие стали присылать мне коллективные письма с просьбой убрать зарвавшегося милиционера, сеявшего среди людей недоверие, подозрительность и рознь. С проштрафившимися начальниками разобраться было совсем не сложно – они сразу же с радостью соглашались с увольнением, лишь бы дело не пошло дальше. Но с моим «помощником» пришлось изрядно повозиться. Он объявил войну всему заводу, везде, где только можно, распуская слухи о том, что от него, честного и порядочного правдолюбца, насквозь коррумпированное и проворовавшееся руководство завода хочет избавиться. (...)
Перед самым началом новогоднего вечера Главный бухгалтер завода тревожно сообщила мне, что из концерна был звонок – предупреждение о приходе на завод в первых числах года городской комиссии КРУ (Контрольно-ревизионное управление). Для меня это не было чем-то неожиданным, так как ревизия хозяйственной деятельности предприятий – это нормальная практика Минфина. Опасаться нам было особо нечего: год, квартал и месяц мы завершили неплохо, даже сумели погасить задолженности по зарплате, провели инвентаризацию всех видов ресурсов, со стороны вышестоящих никаких претензий к нам нет. Так что отпразднуем, а потом с новыми силами возьмёмся за дело.
Действительно, утром первого рабочего дня нового года в дверях моего кабинета появились три человека, двое из КРУ и один наш из концерна. Они предъявили письмо о своих полномочиях провести полную ревизию завода, попросили для себя отдельный кабинет и обещали не мешать своими действиями нормальной работе завода. Сколько подобных проверок пришлось за все эти годы мне пройти и пережить – не сосчитать. Главное условие – не воруй, и тогда всё обойдётся. Могут быть просчёты в работе, ошибки твои или твоих подчинённых, но если ты как руководитель изначально честен, то, как правило, любые выявленные недочёты тебе прощаются и исправляются в ходе проверки. Правда, если ревизия носит не заказной характер. Каковы же истинные мотивы этой ревизии – станет ясно только в ходе проверки.
Ревизоры получили отдельное помещение, забрали к себе для изучения нужные документы и одновременно стали знакомиться с производством. По всему было видно, что они собираются расположиться на заводе основательно и надолго. Они прошлись по складам сырья и материалов, готовой продукции, инструмента, цеховым складам, просчитали оборудование, а потом начали полную инвентаризацию всех ресурсов. Я не мог понять, зачем? Обычно изучаются документы, делается выборочная проверка тех или иных ресурсов и только в случае обнаружения грубых нарушений, например, крупных недостач или излишков, осуществляется полная ревизия. Я же был уверен, что никаких подобных причин для всеобщей и доскональной проверки деятельности завода не существовало.
Меня очень тревожила возможность затяжки сроков ревизии, ведь документы на выезд в Германию были уже на руках. Последний срок отъезда – конец марта месяца. Но даже если весь завод разобрать по кирпичику и обратно сложить на место, трёх месяцев должно было хватить на самую тщательную ревизию и подписание акта.
Весьма важным аспектом проверки является годовой отчёт за последний истекший год. В написании отчёта принимают участие все службы завода, а бухгалтерия работает над ним чуть ли не круглые сутки без выходных. За своевременно выполненный и защищённый без существенных замечаний годовой отчёт люди, участвовавшие в его написании, обычно премируются. Ревизоры же ждут этот отчёт, чтобы и его подвергнуть тщательной сверке, не спрятаны ли за серыми безликими цифрами какие-либо уловки администрации. Такого ещё не было, что-то здесь не так. Удивляло то, что ни Главный бухгалтер, ни директор не привлекаются комиссией в ходе проверки для дачи пояснений.
Иногда ревизоры исчезали с завода на несколько дней, чтобы посетить различные организации, получавшие нашу продукцию, и выполнить там встречную проверку. Они даже выезжали в командировки с этой же целью в другие города. Но каждый раз появлялись неудовлетворённые, по всему было видно, что они не достигали какой-то поставленной перед ними цели.
Истинная цель этой ревизии стала вскоре понятна всем, о чём догадаться было совсем несложно. По всему было видно, что их интересовал только я. Не может директор, много лет руководивший предприятием, уезжая за рубеж навсегда, быть пустым, без больших, накопленных нечестным путём, денег. Вся туркменская история последних лет свидетельствует о том, что любой руководитель использует свою должность для собственного обогащения, сохраняя наворованное в виде средств на зарубежных счетах или превращая в различные ценности. Сколько таких начальников выявлено прокуратурой и посажено в тюрьмы по приказу Туркменбаши! А здесь почему-то ничего не складывается, не виден, не обнаруживается источник обогащения этого странного директора. Неужели не ворует? Не может быть, не святой же он, и вроде бы не дурак, раз так долго продержался на этом хлебном месте!
И они вновь с кем-то консультируются и с новым усердием осуществляют всё более глубокую и тщательную проверку. Конечно же, по ходу проверки вскрыто довольно много нарушений, ошибок, просчётов. Но все они мелки, зачастую надуманны, а главное - допущены другими людьми и подпадают скорее под административное, чем уголовное наказание. По сумме этих нарушений можно вынести директору выговор, лишить его премии, в конце концов, выгнать с работы, но привлечь к уголовной ответственности никак не получается.
В конце концов ревизия КРУ завершена, и акт проверки хозяйственной деятельности завода за истекший год в окончательной редакции ложится передо мной на подпись. В акте указано на ряд вскрытых в ходе ревизии недостатков, большинство из которых устранено в ходе проверки, а по остальным намечены мероприятия по их исправлению и недопущению в будущем. Что ж, вполне мирный и деловой акт. Он будет направлен также в вышестоящую организацию, где будет сделан вывод о дальнейшей способности директора и его администрации руководить заводом. Но это меня уже практически не интересует, в любом случае мне предстоит уволиться, а на завод придёт новый директор. Я подписываю акт и испытываю громадное облегчение, будто с меня сняли двухпудовые оковы. Всё, завтра несу в концерн заявление на увольнение и могу считать себя свободным. Была уже середина февраля.
Утром следующего дня, как раз когда я писал своё заявление, ко мне в кабинет входят двое молодцеватого вида мужчин, предъявляют удостоверения городского управления ОБЭП (отдел по борьбе с экономическими преступлениями) и протягивают мне письмо. Это ещё что за новость, причём тут полиция? Читаю предписание Начальника городского управления полиции о проведении детальной проверки хозяйственной деятельности администрации завода на предмет наличия или отсутствия в её действиях экономических преступлений. Час от часу не легче. Что же делать, ведь у меня уже не остаётся времени на ожидание завершения ещё одной проверки, а если она затянется? Билеты из Ашхабада до Франкфурта уже куплены, правда, с открытой датой, жена готовит к отправке багаж и собирает чемоданы. Подумав, решаю в любом случае работать до последнего дня. Всё равно по-доброму, видимо, меня не уволят, так что когда подойдёт срок, независимо от результатов новой ревизии, сяду в самолёт и улечу.
Единственное, что угнетало, это вынужденный тайный отъезд без обычных в этом случае прощаний и проводов. Окружающие, точно, расценят это как бегство и уклонение от ответственности. Я был абсолютно уверен, что ничего криминального в моих действиях на заводе эта новая инспекция, как и первая, не обнаружит, только бесцельно потратит время. Ведь достаточно прочитать акт только что завершившейся ревизии КРУ, и всё станет абсолютно понятно. Но я здорово ошибался, ведь с ОБЭП, раньше он назывался ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности), прежде я никогда не сталкивался. А ведь там работали по-настоящему серьёзные люди, которые просто так в плановом порядке на предприятия не приходят, их появлению обязательно предшествуют чьи-то жалобы или доносы, короче – сигналы.
Кто этот сигнальщик, было ясно и так. Мой помощник по общим вопросам, бывший милицейский подполковник по-прежнему ещё работал на заводе, сам не увольнялся, не смотря на полную обструкцию со стороны коллектива, и повода для увольнения не подавал. Первое время он ещё в чём-то был полезен на производстве, занимался вопросами охраны предприятия, чистоты и порядка в цехах и на территории или руководил на лесопосадках. Иногда я его брал с собой на различные совещания в качестве переводчика с туркменского на русский, так как иные туркменские боссы зачастую демонстративно переходили на туркменский язык, несмотря на присутствие немногочисленных русскоязычных участников. Он даже помог разоблачить одного из начальников литейного цеха, подворовывавшего готовую продукцию и, как оказалось, увлекавшегося наркотиками. Правда, позже выяснилось, что этот начальник не согласился с предложением подполковника сделать этот «бизнес» совместным, и тогда наш бравый милиционер сдал начальника со всеми потрохами. Пришлось начальника цеха увольнять и заводить на него уголовное дело, а помощника отстранять от всех производственных вопросов. Доверия к нему уже не было, но и увольнять было не за что, поскольку разговоры окружающих о непорядочности бывшего милиционера к делу не пришьёшь.
Обиженный на весь белый свет он фактически не только перестал работать, но и вообще появляться на заводе, прикрываясь больничными листами. Как бы я ни откладывал, но всё же мне пришлось вплотную заняться делами своего помощника. Слишком много вреда приносил он заводу своей милицейской активностью, и слишком много совсем не надуманных жалоб накопилось на него. В один из моментов между очередными «болезнями» я вызвал его и предложил мирно объясниться с коллективом на ближайшем общезаводском собрании, возможно, люди неправильно его понимают, но получил категорический отказ.
В конце концов я просто уволил его за прогулы, так как все его больничные листы оказались обыкновенной «филькиной грамотой». Мы проверили их происхождение и выяснили, что получены они из разных медучреждений путём давления, обмана и вымогательства. Он и там успешно использовал свои милицейские навыки. В итоге в его лице я получил злейшего врага, который пообещал мне, что сделает всё, чтобы я никогда не смог уехать в Германию.
Времени дома он зря не терял, строчил во все мыслимые инстанции жалобы и доносы. Когда же инспекция КРУ Минфина полностью опровергла его инсинуации, он решил воспользоваться своими прежними связями в органах МВД: действующий Заместитель министра был его старинным приятелем по давешней работе в ГАИ. Только так мог я сам себе объяснить появление этих следователей у себя в кабинете.
- Но, позвольте, ведь только что закончилась проверка завода ревизионным управлением Минфина, которая длилась почти два месяца, разве этого недостаточно? – спрашиваю я у этих ребят.
- У нас есть подозрение, что ревизия выполнена не совсем добросовестно, так что мы заодно проверим и их, и вас, - нисколько не смутившись, отвечают они.
- В таком случае располагайтесь, помещение для вас свободно, приказ по заводу о полном содействии вашей работе получите сегодня, - заканчиваю я разговор.
Начался новый этап нервотрёпки и переживаний, люди шли на работу, как на каторгу. В кабинет к ревизорам потянулась череда сотрудников завода на настоящие многочасовые допросы, откуда они выходили в полной растерянности, а иные – злые и возмущённые. Их поражала форма общения, тон, которым с ними разговаривали ревизоры, а главное – чудовищные подозрения и обвинения. Допрос каждого сотрудника оформлялся протоколом с обязательной подписью допрашиваемого.
Некоторых, особо гордых и упрямых, вызывали повесткой в городское управление милиции и допрашивали там с применением, так называемых, физических методов дознания. Поводом для избиения, как правило, служило грубое слово допрашиваемого в ответ на провокационный вопрос или голословное обвинение. Не каждый может спокойно выдержать, когда его просто так обвиняют в несовершённых преступлениях, так что следователи периодически получали в ответ предложение идти к своей маме или ещё куда подальше, за что отплачивали резиновой полицейской дубинкой по спине, а то и по почкам.
Суть дознания сводилась к получению подтверждения того, что на заводе работает давно созданная группа жуликов и расхитителей под руководством директора. И опять у них что-то не вязалось, отсутствовали неоспоримые доказательства, а срок завершения следственных мероприятий откладывался на неопределенное время. Хуже всего было то, что в среде заводчан, видящих, как настойчиво органы стремятся уличить руководство завода в воровстве, вопреки очевидным фактам начинали появляться сомнения и подозрения. А может быть, действительно у нашего директора что-то не так, недаром он собирается сбежать в Германию?
Я почувствовал вокруг себя настоящий вакуум. Уже не было той прежней теплоты и непринуждённости в общении с коллегами и просто знакомыми при встречах, а я, видя это, старался уклониться от разговоров и тем более каких-либо объяснений. Я по-прежнему работал и просто ждал, когда ОБЭПовские следователи так же, как и ревизоры КРУ, распишутся в полной несостоятельности своих обвинений. Но я слишком плохо знал эту публику, такие не отступают перед трудностями, если нет улик - они их выдумывают.
На других заводах уже прошли аналогичные проверки, по результатам которых органы с полным основанием могли отчитаться в том, что вскрыли преступления, а руководители ждут или уже подвергнуты уголовным наказаниям. Так, на машиностроительном заводе, где я прежде работал, назначенные пару лет назад директор, главный бухгалтер и бухгалтер-расчётчик зарплаты были арестованы и до суда помещены в СИЗО. А кассирша, незадолго перед этим уехавшая в Россию, объявлена в розыск. Суть их преступления сводилась к тому, что они путём ежемесячного намеренного искажения финансовой отчётности брали в банке завышенные средства на зарплату, часть из которых присваивали.
Обнаружилось, что фактические суммы по ведомостям на зарплату были всегда меньше итоговых сумм. Деньги в банке заказывались по сумме итогов всех ведомостей. После выдачи зарплаты оставалась кругленькая сумма, которая делилась между кассиром, расчётчицей и главбухом. Кроме того, выяснилось также, что в ведомостях часто фигурировали фамилии умерших или давно уволившихся людей, которым по-прежнему начислялась зарплата, присваиваемая этой троицей. Я давно знал этих людей и был уверен, что директор здесь не причём. Он последним подписывал ведомости на зарплату и вовсе не обязан был прежде, чем поставить свою подпись, просчитать итоговые суммы и сверить проставленные фамилии со штатным расписанием. Тем не менее, суда ещё не было, а вся троица уже находился за решёткой.
На другом предприятии директора вначале арестовали, а затем выпустили до суда под подписку о невыезде. По его распоряжению за средства завода в России были куплены автомобильные шины. Машина с грузом пришла поздно вечером в воскресенье, её загнали до утра в свободный бокс заводского склада, а документы передали на руки директору. Он предполагал утром сдать документы в бухгалтерию, оприходовать шины, затем оптом продать их перекупщикам, а на вырученные деньги рассчитаться с долгами по зарплате.
Но его, видимо, кто-то выдал, утром его уже ждали и задержали. Преступление налицо – заводские деньги израсходованы не по назначению, груз спрятан, документов в бухгалтерии нет. Что-либо объяснять и оправдываться – только делать себе хуже. Я хорошо знал его, незадолго до происшествия мы с ним беседовали. Он жаловался, что имеет большую задолженность по зарплате и вынужден пойти на нестандартные решения. Сейчас же на заводе у него прошла ревизия, и он в полном шоке и растерянности ожидает суда. Поговаривают, что следственные органы на него натравил новый районный хаким, требовавший документально не оформленных отчислений на якобы районные мероприятия, но получивший твёрдый отказ.
Ещё на одном предприятии машиностроительного концерна тоже прошла ревизия, но без видимых последствий. Там директор был в родстве с одним из высоко сидящих покровителей и поэтому состоял в касте неприкасаемых. И всё же, как потом сам он мне рассказывал, не обошлось без взятки, чтобы быстро свернуть ревизию и заполучить нужный акт.
Всех этих директоров я хорошо знал, часто общался с ними. Никто из них не был ни жуликом, ни расхитителем. Просто всем нам приходилось работать в условиях невнятного хозяйственного законодательства, когда одно и то же действие могло трактоваться прямо противоположным образом. Любой директор мог быть уличён в нарушении многочисленных условий и правил, зачастую входивших в противоречия друг с другом, без чего невозможно было прийти даже к мало-мальскому успеху. По всему складывалось впечатление, что в этот раз все мы попали под действие спланированной акции по устранению неугодных хозяйственных руководителей машиностроительной отрасли. Причём все они кроме меня были коренной национальности и назначены на эти должности не столь уж давно.
Это открытие повергло меня в шок, меня охватила паника. В моей ситуации особо размышлять над тем, кому конкретно принадлежит инициатива моего преследования, бывшему милицейскому подполковнику, Министру или Президенту, уже не оставалось ни времени, ни желания. Нужно было срочно убираться с завода, уезжать, а, по сути, сбегать из Туркменистана, не дожидаясь окончания этой треклятой ревизии и предъявления надуманных обвинений. Самолёт туркменской авиакомпании летит в Германию один раз в неделю по субботам. Так что в ближайшую же субботу, а это уже начало марта месяца, нужно улетать. Немногочисленные вещи - книги, одежду, постель, посуду и кое-какой инструмент - мы уже отправили авиабагажом. Все документы, включая трудовые книжки, новые паспорта и школьные табель и характеристика дочери, были у нас на руках. Ничто уже не держало нас.
В пятницу я съездил в аэропорт и зарегистрировался на улетающий завтра рейс, а уходя в конце дня с завода, оставил на рабочем столе заявление на увольнение. Всё, завтра мы улетаем!
Вечером с тяжёлым сердцем отправился прощаться с родителями. Уже не первый раз я покидаю этот город, на годы расставаясь со своими родителями, но каждый раз опять возвращался. На этот раз возврата больше не будет, и видимся мы, скорей всего, в последний раз. В любом возрасте мне всегда не хватало постоянного присутствия рядом моих мамы и папы. Учёба в институте, жизнь и работа на Украине, своя семья, дети…. Но каждый раз, оказавшись рядом с ними, я вдруг начинал ощущать себя защищённым от любых напастей. Любовь матери и мудрость отца всегда были для меня невидимой бронёй, присутствие которой я чувствовал всегда и везде. И даже сейчас, когда им обоим далеко за восемьдесят, мне достаточно лишь прикоснуться к их морщинистым рукам, обнять за плечи и силы, оптимизм, уверенность крепнут во мне, а их лица светлеют от улыбки и радости. Им стоит большого труда сдержаться, я вижу, как горе расставания сжимает их сердца, я глажу их лица, целую руки, глаза и, наконец, отрываюсь и ухожу. Они не остаются одни, с ними моя младшая сестра и её семья. Я знаю, что они ни в чём не будут испытывать нужду, о них позаботятся, они в надёжных руках, потому что моя сестра любит их не меньше, но всё равно душа разрывается на части. Больно расставаться с родными тебе людьми, но и не уезжать нельзя. Мне нужно спасать себя и свою семью, тяжесть нависшей опасности я ощущаю почти физически. Случись что со мной – родители не переживут, а моей семье будет очень и очень трудно.
Возвращаюсь домой. Уже поздно, знаю, там ждут меня и волнуются. На душе гадко, а в голове совсем не радостные мысли. Не думал я, что придется, как преступнику, тайно, скрываясь от всех, уезжать из города, где вырос, где проработал свыше двадцати лет, где многие меня знали и уважали. Но делать нечего, назад уже пути нет. Вхожу в дом и вижу испуганные глаза жены. Молча она протягивает мне повестку с предписанием явиться завтра утром в следственное управление ОБЭП городской полиции, иметь при себе паспорт. Повестку полчаса назад принёс посыльный под роспись и сказал, что меня везде ищут.
Всё ясно, им стало известно, что завтра я собираюсь сбежать. По всей видимости, водитель, ведь я с ним заранее попрощался и попросил за мной с утра не приезжать, с кем-то поделился новостью, а тот поднял шум: «Директор смывается!». Если завтра я не появлюсь утром в полиции, они перехватят меня в аэропорту, как это происходит, мне приходилось видеть не раз. Что же делать, всё равно, так, как они хотят, не будет. Меня уже не остановить, но главное - жена, важно, чтобы не угасла её решимость, чтобы не расплакалась, не скатилась в упрёки и отчаяние.
Беру себя в руки и спокойно усаживаю её на почему-то оставшийся не проданным диван.
- Ты пойми, я обязан явиться по повестке, иначе дам им козыри в руки, и они меня арестуют, на три дня имеют право без санкций и предъявления претензий. Если ничего серьёзного, я успею в аэропорт. Но, скорее всего, они меня задержат, улететь не дадут. Не волнуйся. Ты всё равно обязана улететь и тем самым только развяжешь мне руки.
Оттуда через еврейские организации в случае чего ты сможешь быть мне гораздо полезней, чем здесь. Они даже могут до суда закрыть меня, но ты не должна отчаиваться, мы всё с тобой переборем. Уезжай, ты же видишь, что они устроили настоящую охоту, но у них ничего не получится. И ещё: увози нашу дочь, ведь здесь у неё не будет никакого будущего. Уже одно это стоит всех наших переживаний.
Нет, я не ошибся в своей дорогой и любимой жене, она не пролила ни капли слёз, взяла себя в руки, и мы начали готовить себя к завтрашнему дню. Достали из упакованных чемоданов кое-какие мои вещи, переложили их в отдельную сумку, отделили мои документы, уложили спать дочь и почти всю ночь проговорили друг с другом. Под утро забылись в тяжёлом, тревожном сне.
Утром на удивление я встал отдохнувшим и спокойным. Позавтракали все втроём, а перед уходом у самой двери мои дорогие и любимые жена и дочь бросились мне на шею. Это грозило в одно мгновение похоронить всю нашу решительность неистово сопротивляться внезапно свалившимся нежданным обстоятельствам. Я расцеловал обеих и говорю им спокойно:
- Вы же видите, я тороплюсь на работу, и у меня совершенно нет времени. Да и вам ещё нужно сделать многое. Поэтому отпускайте!
Подействовало отрезвляюще. Не оглядываясь, я вышел из дома. На душе тревога, отчаянье, боль за близких. Впереди – полная неизвестность.
Мой «Москвич» хотя и продан, но стоит у меня в гараже, ключи ещё пока у меня, после моего отлёта сват должен машину забрать. Гараж же я оставил старшей дочери жены, будет ей вместо кладовки. Кажется, я уже говорил, что живёт она в нашем же подъезде с мужем и сыном на этаж ниже. Машина мне сейчас крайне нужна, я не теряю надежды в случае, если мне удастся вырваться от следователей пораньше, ещё успеть на самолёт, улетающий в полдень. Ровно в девять утра вхожу в кабинет уже хорошо знакомого мне старшего следователя ОБЭП при городском управлении полиции и протягиваю ему повестку:
- Что случилось, зачем это я вам понадобился в субботу, мы вполне могли бы встретиться с вами в понедельник на работе?
Смотрю на него и вижу, что он удивлён моему приходу, не ожидал, чувствую, они собирались ловить меня в аэропорту.
- У нас к вам есть несколько вопросов, но вначале разрешите ваш паспорт.
Он берёт мой паспорт и начинает внимательно его изучать. Что он может там увидеть? Прежде всего, штампы о выписке с места жительства и въездные визы в Германию.
- Я должен посоветоваться с начальником, - говорит он мне и надолго исчезает с моим паспортом.
Наконец появляется, но без паспорта и протягивает мне чистый лист бумаги:
- Я задаю вам вопрос, а вы пишите объяснение. При проверке мы обнаружили, что вы приняли заказ и изготовили для своего брата торговый киоск из трубчатых металлоконструкций. На каком основании?
- Мой брат занимается, как и многие сейчас, частным торговым бизнесом. Ему потребовался мобильный легкосборный торговый киоск. Мы его спроектировали и изготовили, а он сполна за него заплатил, все документы должны быть в бухгалтерии. От моего брата, как и от любого гражданина страны, мы имеем право принять заказ, что мы и сделали.
- Вот и опишите всё это, - закончил наш разговор старший следователь, выходя из кабинета.
Я пишу и соображаю. Понятно, сегодняшним рейсом улететь они мне не дадут, будут морочить голову, пока не отбудет самолёт. Но главное - жена. Как там у неё? Мы договорились, что из аэропорта она позвонит мне. Передо мной лежит мобильный телефон – очень редкая штука в наших краях по тем временам, руководство концерна обязало всех директоров приобрести их за счёт заводов. Я смотрю на телефон и мысленно умоляю его зазвонить, но он, как назло, молчит. Нас должны были провожать старшие дети жены – дочь и сын, а отвезти в аэропорт - наш друг, живущий по соседству. Приехали ли они вовремя, прошли контроль или нет? Я сижу, как на иголках. Мне задают всё новые и новые вопросы, и я вынужден отвечать на них письменно.
Вдруг звонит мой мобильный телефон, жена взволнованным голосом сообщает, что они уже прошли таможенный контроль, сидят в зале ожидания, самолёт с вылетом задерживается, и они очень меня ждут, переживают, не знают, что делать. Какие-то двое в штатском перед этим носились по залам аэровокзала и кого-то искали, видимо, тебя.
- Моя дорогая, я знаю, что тебе страшно, но ты наберись сил и мужества, ничего не бойся, возьми нашу дочь и улетай. Устраивайтесь там и ждите меня. Я всё равно прилечу к вам, ничего они со мной не сделают, - почему-то радостно кричу я в трубку, - знайте, я очень сильно вас люблю!
Прошёл ещё час, опять позвонила жена - выпросила мобильник у кого-то из пассажиров, говорит, что началась посадка в самолёт. Слава Всевышнему, они улетают. Через некоторое время появились двое и, заглянув в кабинет к следователю, оторопели, увидев меня. Это были как раз те, что поджидали меня в аэропорту. Я уже спокоен и продолжаю писать ответы на совершенно безобидные вопросы, например: «Какова структура подчинённости на заводе или почему был ликвидирован участок по производству школьной мебели?» Продолжалось это до шести вечера, поднимать скандал не имело смысла, так как цель следователя была абсолютно ясна, и перевес был на его стороне. Наконец этот театр закончился, и мне было разрешено уйти.
- Ваш паспорт пока останется у нас, но как только мы закончим проверку, мы вам его немедленно возвратим, - заявил он. А затем добавил, чтобы я и не пытался выехать из республики любым другим способом, так как на всех пограничных пунктах в базе данных уже имеется фото моё и нескольких моих сотрудников.
Вот тебе раз, с чего это такой повышенный интерес к нашим персонам? Неужели я для наших следователей такая крупная «рыба», что они пошли на столь кардинальные шаги? Зачем? Возможно, они почувствовали лёгкий способ заработать следующую звёздочку на погоны, раскрыв сложное экономическое преступление? А может быть, кто-то намеренно и целенаправленно подталкивает их?
Вопросов набиралось много, а ответов - ни одного. Следовало где-то побыть одному, подумать, как жить дальше, что делать. Домой в опустевшую квартиру идти не хотелось, я тут же уехал на завод. В моём директорском кабинете, с которым связаны были последние десять лет моей жизни, сейчас совсем нежилой вид, ещё вчера, готовясь навсегда покинуть его, я всё прибрал. На пустом столе одиноко лежит лист моего заявления. Сегодня суббота, уборщица будет только завтра рано утром, так что пока его ещё никто не мог видеть. Порвав на клочки никому уже ненужную бумажку, я мысленно перенёсся к моим дорогим и любимым девочкам. Как там они, как справятся с нежданно свалившейся на них проблемой? Успокаивало то, что их должен был встретить во Франкфуртском аэропорту сын наших друзей, проживший в Германии уже несколько лет и знакомый с местными порядками.
Первое, что сделал - позвонил родителям, сообщил, что никуда не улетел, и в двух словах объяснил обстановку. Имея пятерых взрослых детей, мои дорогие старики за свою долгую жизнь, не очень богатую приятными событиями, отнеслись к этому известию с пониманием и достаточно спокойно. Только мать попросила сразу же приехать, как освобожусь.
В понедельник, придя на завод, я почувствовал, что не смогу уже работать ни одного дня. Всё, что раньше было здесь дорого, стало совершенно ненужным. Мне как воздух необходимы сейчас только жена и дочечка, которые находятся неизвестно где и тоже страдают без меня. Дикая тоска сжимала моё сердце, перекрывала дыхание, не давала ни о чём другом думать.
Работать с таким настроением было абсолютно невозможно, и я отправился в Концерн проситься в отпуск. Ведь я не был в отпуске все годы, что работал на этом заводе. Были командировки, были выезды на Советы и совещания, позволявшие иной раз сбросить текущее напряжение, но полноценного месячного отпуска за всё это время так ни разу и не было.
Пусть себе следователи перелопачивают заново все документы, ищут компромат, но только без меня. Всё равно они упрутся в глухую стену, и им придётся меня отпустить, так как я не совершал ни хищений, ни присвоений, ни растранжиривания государственных средств. Проворовавшийся директор, сбегающий за границу, пойманный и разоблачённый доблестными органами – весьма привлекательный сюжет для криминальных историй. Но тогда им придётся найти и предъявить суду реальные украденные средства, определить источники хищений, их размеры и многое другое, как это делали они не раз в случае с туркменскими чиновниками, которые уже сидят за решёткой. В противном случае все их подозрения не стоят и выеденного яйца.
На удивление моя просьба была тут же удовлетворена, и я на месяц был впервые за много лет предоставлен самому себе - совершенно необычное ощущение. Что делать, чем заниматься, я себе не мог представить. Дача уже не моя, полупустой дом напоминает каждым своим углом, что делать там мне нечего. Ни с кем из своих старых друзей и знакомых видеться не хотелось, в их глазах я видел немой вопрос и сочувствие. Раз за тебя так взялись, значит неспроста, читалось в их глазах. Единственное место, где чувствовал себя я легко, был мой родительский дом.
Это был многоквартирный трёхподъездный двухэтажный дом с толстыми стенами и высокими потолками, построенный в первые годы после землетрясения. Располагался он в центральной части города на пересечении двух улиц и имел форму буквы Г. На первом этаже короткой части этой буквы находилась наша огромная по тем временам трёхкомнатная квартира. Дом предназначался для комсостава КГБ, МВД и Погранвойск, но отцу, бывшему на тот момент только капитаном, разрешили поселиться в нём с семьёй, поскольку он руководил строительством этого дома. Правда выделили нам всего две комнаты, третью занимала семья другого офицера. Через пару лет эта семья съехала, и жильцы в этой комнате стали периодически меняться. Весь второй этаж нашего крыла несколько лет использовался как ведомственная гостиница МВД. После землетрясения жилья в Ашхабаде катастрофически не хватало. Понадобилось почти десятилетие, прежде чем нам позволили полностью заселить всю нашу квартиру.
Шли годы, нас в семье было уже пятеро детей, трое братьев и две младшие сестры, разница в возрасте между ними четверыми составляла год – два. Постепенно и они взрослели, получали образование, женились, выходили замуж и, в конце концов, покидали отчий дом и заводили собственный. В итоге жить с родителями осталась младшая сестра со своей семьёй. По возвращении после учёбы я как молодой специалист получил квартиру. Однако через пять лет, оставив её брату, опять уехал в Украину. Спустя десять лет снова вернулся в Ашхабад, в родительский дом, где прожил почти год, пока вторично не обзавёлся собственным жильём. В самые трудные моменты жизни я всегда мог рассчитывать на стол, кров, поддержку и утешение в доме своих родителей. Сейчас же поддержка нужна была не столько мне, сколько им, моим дорогим и любимым старикам, и поэтому почти всё время своего отпуска я пропадал у них.
Наш родительский дом повидал за все прошедшие годы много и плохого, и хорошего. Двери его всегда были открыты для многочисленных наших друзей. Любой из них мог рассчитывать на участливое отношение к себе и своим проблемам, а если надо, накормлен и оставлен ночевать. В этом, прежде всего, заслуга мамы, которую вся детвора обожала, доверяя ей свои маленькие секреты и получая в ответ понимание и ласку.
У нас была большая библиотека на любой вкус, которую собирал отец. Мы вместе с ним сами строгали доски и мастерили стеллажи для книг. Потом много позже были куплены огромные книжные шкафы, которые тоже быстро заполнились доверху. Все наши дворовые и школьные друзья пользовались этой библиотекой как своей, а мои родители с явным удовольствием поощряли увлечение чтением. Впоследствии никто из тех, кто часто бывал у нас в доме и так или иначе общался с моими родителями, не сбился с жизненного пути, они получили образование, состоялись как люди. Вся обстановка дома, - книги, старые, хорошо знакомые вещи, - всё это напоминало мне счастливые годы, проведенные здесь, действовало на меня как успокоительный эликсир, приводило в равновесие.
В эти дни ещё одна трагедия разыгрывалась в нашей семье. Старшая из моих двух сестёр серьёзно заболела, увядала буквально на глазах. Совсем недавно в декабре на юбилее моей жены она выглядела вполне здоровой, жизнерадостной и цветущей женщиной, сейчас же после нескольких сеансов химиотерапии была похожа на высохшую старуху. Только блеск глаз подтверждал её решимость противостоять болезни, но перебороть скоротечную саркому ещё никому не удавалось. Её муж, работавший ведущим архитектором в иностранной строительной фирме, в отличие от большинства населения республики имел редкую по тем временам возможность обеспечить для своей жены соответствующий медицинский уход. Но ничего не помогало – ни врачи, ни деньги, ни дорогие лекарства. Oна с каждым днём уходила от нас.
Что испытывали мать и отец, какую боль, отчаянье и ужас, - этого невозможно представить. На их долю в долгой и непростой жизни выпало много испытаний – в молодости у каждого из них были смерть одного из родителей, потом война, землетрясение, голод, постоянная угроза сталинских репрессий, вечная борьба с материальными трудностями. Но было и другое –пятеро умных, красивых и талантливых детей, которых они растили и беззаветно любили, жизнь которых, как они надеялись, будет гораздо счастливее их собственной. Возможно, не всё сложилось в жизни детей так, как им хотелось бы, но все они выросли, получили образование и профессии, трудятся, содержат свои семьи, растят своих детей. И не было большего счастья для наших стариков, чем видеть всех нас вместе, когда мы иногда собирались у них за праздничным столом, в своём отчем доме.
А сейчас, на закате их жизни происходило что-то страшное, совсем не предвиденное, чему противостоять, с чем бороться они уже были не в силах. Вначале развалился Советский Союз, страна, ровесниками которой они были, с могуществом и богатством которой они всегда связывали благополучие своё и своих взрослеющих и становящихся на ноги детей. Развал страны, так или иначе, повлиял на все людские судьбы, обрушившись лавиной неприятностей на большую часть населения. Не осталась в стороне и наша семья.
Началось всё с моего среднего брата, жившего тогда в Смоленской области и работавшего Заместителем директора завода. В перестроечные годы завод остановился, и брат лишился работы. Он занялся частным строительным бизнесом, в котором добился неплохих результатов, но попал под давление бандитов, устанавливающих влияние и власть на «принадлежащей им» территории. После того, как ему пригрозили расправой и сожгли машину в ответ за отказ принять их условия, брату пришлось, спасая себя и семью, всё бросить и скрываться почти десять лет. Мы не знали где и как его искать, изредка получая весточки о том, что все они живы, здоровы. А родители сходили с ума и убивались от горя. И только совсем недавно он объявился в одном из подмосковных городов, где живёт с женой и двумя детьми, работает в небольшом частном бизнесе.
Я тоже в прошлом доставил своим родителям довольно много переживаний, но наконец, определившись в месте жительства, работе, семье снял с них тревогу за себя, старшего сына. Теперь же обстоятельства вынуждают меня опять, оставив всё, что мне здесь дорого, броситься в новый путь навстречу неясным перспективам. И вновь тревога поселилась в их сердцах, на этот раз за меня.
Были, конечно, переживания и за судьбы младшего сына и обеих дочерей. Но всё это оказалось не столь уж существенным перед трагедией моей сестры, старшей из дочерей, умиравшей на наших глазах. Незадолго перед этим она пережила тяжелейший моральный удар по самолюбию, будучи совершенно незаслуженно обвинённой в мелких махинациях и расходовании государственных средств не по назначению. Она работала руководителем Государственной программы по обводнению одного из засушливых регионов Туркмении, финансируемой международным Банком развития. Это был международный проект, в который туркменские власти задолго до её прихода ввязались скорее ради престижа, чем ради дела, тем более, что плательщиком являлся зарубежный спонсор. Деньги тратились, а работа, по сути, стояла на месте. Поэтому после ревизии заказчик потребовал сменить руководство.
Кандидатуру моей сестры в качестве нового руководителя согласовывали в Кабинете Министров республики и утверждали два Зампреда. С её приходом работа круто пошла в гору. Она подобрала команду специалистов-единомышленников, не вылезала из командировок, изучая проблему на местах, умело привлекая на свою сторону местных руководителей. Она оказалась не просто замечательным организатором и специалистом, но и была исключительно красивой женщиной, одновременно отчаянной и храброй. Я помню, как будучи студенткой, она вбила себе в голову, что должна испытать чувство полёта при прыжке с парашютом. Пройдя обучение в школе ДОСААФ, она таки совершила прыжок. Всё, за что бы она ни бралась, делалось легко, с улыбкой, казалось, без всякого напряжения. Международные наблюдатели, систематически навещавшие её, отмечали бурный прогресс в делах и каждый раз подчёркивали это в разговорах с туркменскими властями.
Но на беду сестры в Министерство экономики, которое курировало её работу, пришёл новый, молодой, амбициозный Замминистра. Ему очень не понравилось, что подведомственной организацией руководит женщина, жёстко отстаивающая своё мнение, не местной национальности, получающая зарплату из-за рубежа, и не в манатах, а в долларах, что было выше его собственной зарплаты в несколько раз. Начались мелкие придирки, а потом он самолично провёл ревизию, по результатам которой вменил ей целый букет финансовых нарушений.
Я сам читал этот акт, сестра показывала мне его. Претензии в нём никак не тянули даже на выговор. Наоборот, за подобные действия надо было поощрять нового руководителя и поддерживать его в дальнейшей работе. Например, она сделала ремонт офисного помещения, приведя его в порядок по западным стандартам, приобрела новую офисную мебель и оборудование (компьютеры, чертёжные комбайны, кондиционеры и пр.), обеспечила свои подразделения на отдалённых участках Туркмении телефонной связью, несколько раз сводила приезжавших иностранных гостей в Государственный музей, ввела правило предлагать кофе и прохладительные напитки служащим и гостям за счёт учреждения. Но самое главное - появились технические и организационные решения, стали создаваться реальные проекты, под которые пошло финансирование, начались конкретные работы. Дело сдвинулось с мёртвой точки.
Обстановка в её офисе, располагавшемся в Министерстве строительства, в силу эдакой «импортной продвинутости» резко контрастировала с окружающей по всем показателям. Евроремонт, современное оборудование, высокая зарплата сотрудников, подчинённость иностранному руководству, почтительное внимание со стороны правительства, - естественно, всё это вызывало определённую зависть и желание найти «соринку в чужом глазу».
Многим стало казаться, что любой человек теперь может возглавить это учреждение. Сменить прежнего руководителя несложно, достаточно его дезавуировать или, проще говоря, обильно полить грязью. Приём, проверенный жизнью. Защитить сестру уже было некому, оба Зампреда, утверждавших её, сами оказались в опале у Президента и были сняты с должностей. Её оставили на несколько месяцев руководителем программы, но обязали своей собственной зарплатой покрыть так называемое нецелевое расходование средств, а потом предложили вернуться в проектный институт, где она прежде работала ГИПом (Главным инженером проекта). Спорить, доказывать, что ты не верблюд, отстаивать себя было бесполезно. Следовало тихо отойти в сторону и радоваться, что из всего этого не было состряпано уголовное дело. Слишком слабы оказались её козыри, ведь она была просто хорошим специалистом и не состояла ни в какой клановой семейной группе.
В итоге всё, что было сделано и куплено для создания соответствующего имиджа организации, что имелось в наличии при проверке и осталось в учреждении, всё это оказалось по сути оплачено деньгами моей сестры, её зарплатой. Пользоваться всем этим теперь будет другой человек, как выяснилось вскоре, ближайшая родственница Замминистра. Но совсем не это так пагубно подействовало на здоровье моей сестры. Вылитый на неё ушат грязи в виде подозрений в растрате и присвоении государственных средств подкосил её психику, она не знала, как стряхнуть с себя этот груз, ей казалось, что любой встречный теперь может, ткнув в неё пальцем, обвинить в нечестности. Будучи исключительно щепетильным и глубоко порядочным человеком она остро переживала произошедшую с ней несправедливость и вскоре серьёзно заболела. Стресс, рак, саркома. Через три месяца она скончалась. Надо ли говорить, какую беду пережили все мы, её дочь и муж, и особенно мама с отцом. В эти дни я был только признателен тем обстоятельствам, которые задержали меня, не дали уехать из страны, позволили остаться вблизи моих престарелых родителей.
Между тем время шло, мой отпуск заканчивался, а на заводе следователи ОБЭП продолжали работу. Теперь уже в состав своей бригады они включили экономиста из Минэкономики. Они заново проделали ту же работу, что предыдущая комиссия, связались с нашими поставщиками сырья и потребителями готовой продукции, проверили все платежи и поступления средств на наши счета, побывали в командировках, заново допросили работников завода, короче, сложа руки не сидели. В результате нашли, что завод неправомерно отпустил со склада свою готовую продукцию на сумму двенадцать миллионов манат, оплатив ею услуги массажиста. Надо сказать, что зарплата директора на тот момент составляла один миллион сто тысяч манат в месяц или 44 доллара США по действовавшему в республике неофициальному валютному курсу, то есть по курсу, по которому можно было совершенно свободно приобрести доллары у менял. Выходит, за три месяца работы массажисту было выплачено одиннадцать месячных директорских зарплат, что, конечно, не лезло ни в какие ворота и попахивало махинацией.
На самом деле вся эта арифметика была самой настоящей профанацией. Мы рассчитались с массажистом залежавшейся на складах продукцией многолетней давности, имевшей цены в несколько раз меньше действовавших на момент проверки. Пересчитать цены с учётом инфляции не позволяли законы, и нереализованные остатки так и переходили из года в год, путая отчётность. Наши ревизоры обсчитали отпущенную продукцию в новых ценах, и обвинили руководство завода во главе с директором в экономическом преступлении. Материалы отправили в районный Хакимлик на рассмотрение общественной комиссии с предложением дать согласие на открытие уголовного дела.
Порядок, согласно которому уголовное преследование в отдельных случаях должно быть санкционировано общественными комиссиями при районных, городских и областных структурах власти, был введён Президентом совсем недавно. В эти комиссии входили соответствующего уровня судьи, начальники полиции, прокуроры, руководители крупных учреждений и обязательно два-три уважаемых старика (яшули). Институт уважаемых яшули при решении важных вопросов имеет в Туркмении древние корни и был по инициативе Туркменбаши востребован в наши дни. Возглавляет такую комиссию сам хаким (=председатель горисполкома - Ред.).
Необходимость в общественных комиссиях возникла в связи с появлением лавины неправомерных уголовных дел, согласно которым многие граждане оказывались несправедливо осужденными и зачастую на длительные сроки. Распоясавшаяся полиция затерроризировала население, привлекая к ответственности по любым видам проступков, безостановочно и по всякому поводу штампуя уголовные дела. Ручные прикормленные суды давали заранее оговоренные сроки, и никакая защита и аргументы в пользу виновного не принимались в расчёт. Единственным средством, защищающим человека от тюрьмы, была взятка желательно на раннем этапе преследования. На стадии судопроизводства размер взятки возрастал многократно. Растущая с каждым годом наркомания, проституция, мелкая преступность давала обильную пищу для работников прокуратуры, полиции, судов, которые через некоторое время сами становились преступниками, с которыми тоже нужно было бороться. По мнению Туркменбаши общественное рассмотрение многих дел на предварительном этапе давало возможность оступившимся осознать содеянное, повиниться, предъявить оправдательные аргументы и даже поклясться. Таким образом, число дел, заканчивающихся карательными мерами, за счёт прозрачности решений должно было значительно снизиться.
Конечно же, не все расследуемые дела рассматривались на этих комиссиях и не по каждому из них приглашались виновники. Обычно следственные органы готовили краткую справку, выслушав которую комиссия принимала решение о том, следует ли открывать уголовное дело. Здесь всё зависело от докладчика, поэтому взятка следователю становилась просто необходимостью. Ведь он в своей справке может привести столько аргументов против обвиняемого и так преподнести суть дела, что члены комиссии все как один единодушно подпишутся под решением отдать подозреваемого под суд.
В нашем случае комиссия пожелала нас выслушать, на чём настоял Хаким городского района, на территории которого располагался наш завод. С ним мы были знакомы уже давно, постоянно встречались на различных районных и городских мероприятиях, часто он ставил меня в пример другим более молодым руководителям. Он просто не мог поверить тому, что я мог намеренно вершить какие-либо преступления. Хотя, чего греха таить, многие хозяйственные руководители, используя свои возможности, залезали по локоть в государственный карман и попадались.
Мы пришли на комиссию в районный Хакимлик целой группой, мой Зам по коммерции, Главный бухгалтер, Председатель профкома, Заведующий складом и я. Все члены комиссии хорошо меня знали, так как по работе и общественным делам нам не раз приходилось пересекаться. По статусу я вполне мог быть одним из них. Почувствовалась доброжелательность общей атмосферы. После доклада следователя нас выслушали и пришли к общему мнению, что преступлением здесь и не пахнет. Есть ошибочное решение директора, которое следует исправить, внеся на расчётный счёт завода личные деньги в размере инкриминируемой суммы. Все вздохнули облегчённо, а следователь ушёл ни с чем.
В данном случае, как и с моей недавно умершей сестрой, поступили «мудро», за чужой счёт пополнили государственный бюджет. В стране не хватало реальных денег, вследствие чего задержки в выдаче зарплаты в иных организациях доходили до полугода. Поэтому фискальные органы, по-видимому, по прямому указанию свыше, занимались не столько юридической стороной вопроса, сколько завуалированным вымогательством, но уже в карман государства. Или заплати, или пойдёшь в тюрьму!
Итак, мне немедленно нужно было внести в банк на расчётный счёт завода двенадцать миллионов манат, что равно 480 долларам США. Невесть какая большая сумма, но где её взять? Я уже говорил, что месячная зарплата директора составляла 44 доллара, мой знакомый возил бетон на своей бетономешалке в иностранной строительной фирме всего за 50 долларов в месяц, средняя зарплата рабочего составляла 15-20 долларов США. Я собрал всё, что ещё у меня оставалось, часть денег принёс мне массажист. Он был очень расстроен таким поворотом событий и как мог, решил помочь мне. Остальное я занял у своего брата коммерсанта. Деньги были внесены, и потянулись дни ожидания. Но следственные органы почему-то не спешили возвращать мне паспорт и отпускать восвояси.
Всеми своими мыслями и душой я был с улетевшими женой и дочуркой. Ничто меня так не занимало, как желание поскорее присоединиться к ним. С нетерпением я ожидал вестей от них и уже, судя по первым звонкам и письмам из Германии, убедился, что там всё сложилось более или менее благополучно. Это успокаивало и настраивало на оптимистическую волну.
В самолёте после нервных и безуспешных ожиданий моего прихода жена, наконец, дала волю слезам, всю дорогу проплакала. В аэропорту их встретил сын наших ашхабадских друзей, успокоил, довёз на электричке до Франкфуртского железнодорожного вокзала, а там посадил на поезд дальнего следования, идущий на север в сторону города Уна-Массен. (...)
Мои дела никак не двигались. Необходимую сумму я внёс на расчётный счёт завода согласно решению районной административной комиссии, но, похоже, возвращать паспорт и отпускать меня восвояси никто пока не спешил. Догуляв отпуск, я вышел на работу. Сразу же бросилось в глаза полное падение дисциплины. В отделах и службах я недосчитался некоторых сотрудников: они уволились, чтобы не участвовать в следственных разборках. Ушли с завода и многие ведущие рабочие. Народ собирался в кучки и что-то обсуждал между собой, о чём я пока не знал, но вскоре был извещён доброхотами.
Оказывается, ревизоры ОБЭП, потерпев фиаско на районной административной комиссии, получили, по-видимому, нагоняй и новые инструкции. На этот раз в их команде оказалась женщина-экономист, ранее много лет работавшая в КНБ (комитет национальной безопасности). Она в течение нескольких дней ознакомилась с уже имевшимися материалами, вызвала на собеседование нескольких сотрудников завода, взяла с них объяснения и стала готовить новый комплект документов для открытия уголовного дела. Как-то однажды я сталкивался с этой женщиной и ещё тогда обратил внимание на её быстрый ум, сильный характер и решительность.
Ещё не зная, что они там «накопали», я явился на прием к Начальнику городской полиции. Он любезно принял меня и выслушал.
- Я директор небольшого завода местного подчинения, выпускающего товары народного потребления, - начал я. – Все годы последнего десятилетия мы успешно работали, не допуская спадов производства, чем сегодня может похвастаться редко какое предприятие. Вследствие развала общенациональной хозяйственной системы бывшего Союза, нам пришлось постоянно преодолевать всевозможные осложнения, систематически возникающие в наши дни на любом действующем производстве. Естественно, работу завода регулярно отслеживали отраслевые, городские и республиканские органы контроля, не находя при этом заметных нарушений. Иначе бы меня давно уже сняли с должности. Я же продолжаю работать уже много лет, в то время, как меняются мои министры, а завод переходит из одного ведомства в другое. Но почему-то особо повышенный интерес к моей персоне возник именно тогда, когда я сам решил оставить свой пост и выехать за рубеж. Моя семья уже третий месяц живёт в Германии и не может дождаться меня. Ваши подчинённые лишили меня паспорта, не позволяя выехать из страны, хотя здесь я уже выписан с места жительства и отовсюду снят с учёта. Сейчас на заводе начался третий круг ревизий с невнятными и какими-то двусмысленными целями. Это, естественно, не способствует стабильной работе предприятия, подрывает дисциплину труда, дестабилизирует обстановку на производстве. Ещё совсем недавно успешное предприятие сегодня влачит жалкое существование. Многие сотрудники после «наездов» ваших молодцов поспешили уволиться, не желая быть втянутыми в непонятные разборки. Пора уже этому положить конец, нельзя же бесконечно терроризировать людей.
Ни слова не говоря, Начальник полиции позвонил куда-то, а потом предложил мне вместе пройти этажом выше. Мы оказались в уже знакомом мне Отделе по борьбе с экономическими преступлениями. Он вошёл в кабинет, где недавно я писал объяснения, пока моя семья улетала, и пробыл там довольно долго. Вышел рассерженный и одновременно какой-то растерянный, на лице уже ни грамма дружелюбия:
- Вам нужно будет познакомиться с последними материалами и очень сильно постараться, чтобы опровергнуть обвинения против вас, - тихо произнёс он и быстро удалился.
Захожу в кабинет, там знакомые все лица, ревизоры ОБЭП и женщина-экономист из КНБ. Видно, только что они получили нагоняй от шефа и, по-видимому, пообещали быстро завершить работу для передачи материалов в суд.
- Ну, что, товарищ директор, - с улыбкой встретила меня дама, - пришла пора сдаваться. Проходите, присаживайтесь. Вот вам дело, знакомьтесь и, если с чем-то не согласны, на имя начальника полиции пишите официальный ответ.
Я взял толстую прошитую папку с бумагами и углубился в неё. По мере чтения волосы у меня на голове вначале приподнялись, а потом и зашевелились. Из материалов дела выходило, что директор только что проверенного механического завода является отъявленным преступником, нанёсшим Туркменскому государству громадный экономический урон. Представленные здесь же признательные показания допрошенных сотрудников свидетельствовали об их согласии с отмеченными нарушениями, о которых они знали, но делали их с ведома директора или по его прямому указанию.
Чувствовалось, что весь документ, его констатирующая часть, анализ и выводы написаны уверенной рукой человека, владеющего предметом, но не желающего под свои выкладки подкладывать выверенные неопровержимые факты. Каждая страница говорила от имени своего составителя:
- Вы пригласили меня разобраться в экономических хитросплетениях на этом заводе? Нет проблем. Вот разукомплектована автомашина, эти трудовые соглашения составлены неверно, а здесь зарплата выплачена по фиктивному приказу, вот тут нарушена дисциплина цен, в литейном участке имеет место недостача алюминиевого лома.
Сумма ущерба по всем статьям определена была в размере ни много, ни мало 164,6 миллиона манат или по чёрному народному курсу 6,5 тыс. долларов. А по государственному курсу почти в пять раз больше. Нет, такую сумму я не потяну, даже если продам квартиру, гараж и последние портки с себя. Согласись я с предъявленным обвинением и предложи выплатить эту сумму – дело, возможно, и закроют. Но это одновременно означает признание своей вины. И ещё неизвестно, как поступят они, получив от меня такой подарок. Нет, деваться некуда, сдаваться мы не будем, а будем защищаться, будем их опровергать. Я придвинул к себе стопку бумаг и достал авторучку.
Прежде всего обращало на себя внимание, что мои сотрудники, допрошенные следствием, - руководители подразделений и служб, - все как один с лёгкостью признали свою вину и тут же переадресовали её на директора. Это он, мол, так мне приказал, я был не согласен, но сделать ничего не мог, он настоял. Выходит, каждому из них в отдельности было обещано освобождение от ответственности за подобную позицию, иначе никак не объяснить такое поведение. Но ведь существует ежегодно обновляемый приказ по заводу о разграничении полномочий и ответственности, так что отойти в сторону никому не удастся. Это был всего лишь трюк, наживка следствия, которую допрашиваемые с лёгкостью сглотнули. Зачем? Если руки чисты, бояться нечего.
Что касается конкретных вопросов, то каждый из них требует детальной разборки, с выкладкой доказательств, так что следствию ещё придётся серьёзно поработать, а мне ещё надолго задержаться. Я взял себя в руки и начал более тщательно и детально читать материал, одновременно формулируя свою позицию по каждому пункту обвинения в ответном объяснении на имя Начальника городской полиции.
Хозяин кабинета и КНБэшная дама были недовольны столь затянувшимся свиданием со мной, но делать нечего, им пришлось всё это время находиться рядом. В обед кто-то из них даже сбегал за бутербродами, и мы все вместе перекусили. Они терпеливо ждали, когда я закончу свою писанину, видимо, начальник потребовал от них, чтобы мои объяснения лежали у него на столе утром следующего дня. Наконец, поздно вечером я был отпущен домой.
Подавленный, совершенно опустошённый, я вышел наружу, с жадностью вдыхая вечернюю прохладу. Всё-таки как хорошо вокруг: нарядно одетые люди куда-то спешат, по улицам движутся потоки машин, среди которых в последнее время стали преобладать иномарки, зажигаются огни вечернего города. Ашхабад буквально залит электричеством, газ свой, электроэнергия дешёвая, не жалко. Но я знаю, что через час - другой люди с улиц города исчезнут, мало кто отважится высунуть нос из дома. Полицейский беспредел, остановки граждан, проверка документов, беспочвенные придирки стали системой жизни последних дней.
Я иду домой, и только одна мысль не даёт мне покоя:
- Почему люди, с которыми я бок о бок проработал много лет, повели себя так нечестно? Если ты сознаёшься в содеянном, так и отвечай за это, не вали с больной головы на здоровую. Как теперь мне вести себя с ними? Я знаю, каждый из них пытался выскользнуть за счёт своих связей в различных кругах чиновничьего аппарата республики. Но либо связи были не слишком крепкими, либо деньги нужны были большие, никому это так и не удалось. Теперь же они пошли на подлость, видимо, от слабости. Завтра всё выясню. И всё же первое, что нужно сделать - это избавиться от своей должности, ведь меня по-прежнему держат, не увольняют. При таком отношении и в таком состоянии продолжать руководить заводом нельзя, - подвёл я окончательную черту под своими размышлениями.
Утром я уже был в министерстве, в приёмной министра. После того, как сюда вселился новый хозяин, я здесь не был ни разу. Всё здесь изменилось, но главное - появились другие, незнакомые люди. Что-то резануло мой слух, и я тут же понял в чём дело – начисто исчезла из обихода русская речь, оказывается, новый шеф запретил общаться в стенах министерства на русском языке. Министр сказался занятым и сообщил через помощника, которого я тоже увидел здесь впервые, что принять меня не может. Да, прежний никогда не упускал случая лишний раз встретиться с директорами предприятий. Я уехал в Концерн, где оставил заявление с просьбой уволить меня с завода или, в крайнем случае, перевести на другую должность.
На следующий же день с утра на завод приехал Министр со своим уже известным мне помощником и Председателем концерна. Они ознакомили меня с приказом о назначении помощника министра директором завода и попросили собрать в кабинете сотрудников заводоуправления. В присутствии собравшихся я передал ключи от кабинета и от сейфа новому директору, поблагодарил всех за годы совместной работы и тут же ушёл.
Впервые за много лет делать мне на заводе было нечего. Производственные планы, выплата зарплаты, обеспечение сырьём и материалами, планёрки, совещания, освоение новых изделий, посадки деревьев, организация выборов и различных общественных мероприятий и многое, многое другое – всё это осталось позади. Огромный груз ответственности свалился с плеч, и теперь можно будет вплотную заняться собственными делами.
Несколько позже мы договорились с новым директором не делать друг другу гадости и на том разошлись. Увольнять меня, пока не завершатся следственные, а возможно и судебные дела, они не имели права, поэтому предложили выбрать любую вакансию. Я выбрал должность Главного конструктора, тем более, что из отдела уволились все инженеры. Теперь у меня был кабинет, рабочий стол, телефон и минимум обязанностей, поскольку конструировать уже было нечего.
Наступила тревожная тишина, с завода исчезли все проверяющие, я приходил на завод, и целыми днями делать мне было нечего. Как оказалось, безделье – это очень тяжёлое занятие. Решил разобраться с претензией по разукомплектованной автомашине. Что-то мне подсказывало, что здесь не всё чисто. Несколько лет назад мы приобрели новенькую «Ладу»-семёрку у подвернувшегося предпринимателя, возившего автомашины из Эмиратов, так как моя служебная «Волга» уже дышала на ладан, а без нормальной машины работать было невозможно. После того, как под представленные документы банк произвёл оплату, предприниматель вдруг предложил поменять документы и взять другую, аналогичную машину, находившуюся уже в Ашхабаде, поскольку первую надо было перегонять с другого города. Банк не возражал, и мы согласились на замену. Через час новенькая «семёрка» в масле стояла во дворе завода. Всем этим занимался начальник автотранспортного участка.
Пока шились чехлы на сиденья и оформлялись документы для постановки на учёт, машина стояла в запертом боксе. Через несколько дней начальник участка заявляет мне, что машина не может быть поставлена на учёт, так как не «растаможена». Вот тебе на! Выходит, нас обманули! Кинулись отыскивать этого хитреца-предпринимателя, но его и след простыл: то он в поездках, то ещё где-то. А ещё через некоторое время пришло сообщение, что он убит. Выходит, не пошли впрок полученные обманом деньги.
Мы сами оплатили таможенный сбор, но что-то с оформлением машины не получалось. Потом я узнал почему – гаишники требовали взятку. Я же требовал немедленно ввести машину в эксплуатацию. Мой водитель, яркий, с характерной внешностью, армянин с ведома начальника своего цеха не долго думая прицепил к новой машине номера от аварийного «Жигули» и выехал на линию. Его, а, следовательно, и меня, знала в лицо вся городская транспортная полиция, и никто нас не останавливал, я же понятия не имел обо все этих делах. Мы так и ездили уже пару лет, когда однажды на междугородней трассе нас остановил дорожный патруль другого города. Машина была арестована, а я опоздал на важную встречу. Разразился скандал, водителя я перевёл на грузовую машину, начальника цеха лишил премии, машину загнали в бокс, а сам я пересел на старенький «Жигулёнок» с более серьёзным шофером.
Можно было бы и забыть об этой машине, но срочно потребовалась какая-то запчасть, и я дал разрешение механику снять её со стоящего на приколе автомобиля. Потом машиной заинтересовался какой-то предприниматель, поставлявший стройматериалы, он предложил выкупить её у нас. Нам как раз нужна была олифа, мы в это время изготавливали опалубку для стройки. Олифу он завёз, но концерн не дал разрешения ни на обмен, ни на продажу автомашины. Так что пришлось олифу возвращать, продавать нам олифу бизнесмен категорически отказался. При погрузке одна из бочек упала и раскололась. Содержимое-то мы спасли и забрали себе, но за него следовало рассчитаться. Бизнесмен взмолился и попросил взамен какую-то деталь со злополучной машины. Я не устоял и дал разрешение, а бизнесмен в знак благодарности согласился всё же продать так необходимую нам олифу.
Вся эта нелепая и почти детективная история происходила давно, машина стояла запертой внутри помещения, и я решил посмотреть на неё живьём. То, что предстало передо мной, не лезло ни в какие ворота. Вместо сияющей новенькой семёрки передо мной стоял покрытый пылью и грязью жигулёвский корпус без колёс, фар и фонарей, без панели приборов, со снятым с двигателя навесным оборудованием. Всё стало понятно. Формально для инвентаризационного акта машина в наличии была, а в каком состоянии – это уже дело начальника автоцеха. Начальники поменялись, спросить не с кого, сам я уже не директор, зато в памяти людей остались мои разрешения снять с машины узлы, а какие и сколько, теперь ничего не докажешь. Выходит, теперь я – крайний, и именно мне придётся отвечать за разукомплектованную машину собственным карманом.
Я убедил нового директора завода отдать мне всё, что ещё осталось от автомобиля, для восстановления. Помогал мой сват, хорошо разбиравшийся в автоделе. Колёса и часть узлов и деталей мы нашли в заводском гараже, остальное пришлось покупать в автомагазинах и на авторынке. Машину отбуксировали в мой гараж рядом с домом и начали восстановительные работы.
Механик по образованию и любящий это дело, я с головой увлёкся работой. Мне очень захотелось оживить кусок мёртвого железа, а затем, приехав своим ходом на территорию завода, отдать машину в рабочем виде, снять с себя эти оковы. Деньги уже не имели особого значения, вся моя зарплата, а иногда и пенсия моих родителей уходила на покупку нужных деталей. Питался я тогда у своих стариков или у тёщи. Это ещё одно место, где чувствовал я себя хорошо и уютно.
За тот месяц, что мы были заняты ремонтом машины, я познакомился с большим числом людей, вовлечённых в этот мир: мелкими торговцами автомобильными запчастями, механиками, электриками и просто знатоками-любителями. Многие уже знали от помогавшего мне родственника мою проблему и от души стремились помочь. Конечно, покупались далеко не новые детали и узлы и в основном на авторынке, находившемся на Ашхабадской «толкучке».
Толкучка, или как её ещё называют «толчёк» - это неотъемлемый атрибут города Ашхабада, такой как знаменитый Привоз в Одессе. Это больше, чем просто стихийный народный рынок, какие существуют, как правило, практически во всех крупных городах. Туркменские туристические агентства включают «толкучку» в перечень объектов посещения и правильно делают. Потому что только здесь во всей полноте и широте вы увидите прелести восточного базара, раскинувшегося на несколько километров.
Вся территория поделена по тематике продаж на несколько частей. Самая интересная, на мой взгляд, часть – это национальный базар. Сюда со всех концов республики съезжаются туркмен-ские умельцы торговать плодами своего труда. Конечно, прежде всего - это известные во всём мире неповторимые по рисунку и качеству текинские ковры ручной работы. По рисунку ковра легко можно определить, в какой части Туркменистана он соткан, а знатоки могут даже конкретно назвать мастерицу. Но, несмотря на кажущееся разнообразие размеров, форм и рисунков ковров и многих других особенностей, всех их объединяет общий неповторимый стиль, по которому текинский ковёр не спутаешь ни с каким другим. Ковры разложены прямо на земле, а их хозяева тут же в сторонке сидя на расстеленной кошме, беседуют друг с другом, нисколько не обращая внимания на окружающих. И только если тебя что-то заинтересовало, они вступят с тобой в разговор, назовут цену. Не нравится - иди дальше. На туркменском базаре торговаться не принято, они себе цену знают.
Рядом женщины туркменки торгуют разложенными на земле женскими украшениями. Это удивительные по красоте изделия туркменских ювелиров из металла и камней: браслеты, броши, кольца, головные украшения, бляхи, цепочки. Здесь же продаются изящные женские ковровые сумочки, вязанные из верблюжьей шерсти тёплые носки, рукодельные националь-ные ткани, шитые из бараньих шкур тулупы, расшитые вышивкой платья, халаты, папахи, тюбетейки и многое, что сделано собственными руками и составляет неотъемлемую часть жизни этого самобытного древнего народа. Глаза разбегаются от разнообразия ярких, сочных красок, а в душе поселяется восторг.
В отдельных рядах представлена продукция туркменских кустарей: причудливо раскрашенные люльки для детей, печи-мангалы, всякие жестяно-скобяные изделия, непривычной формы лопаты, упряжь для лошадей. В этих же рядах можно увидеть торговцев, продающих изделия моего завода: литые алюминиевые казаны с плоским или круглым дном, сковороды, докмадораки.
Совершенно обособленная территория толкучки – вещевой рынок. В прежние времена эта часть базара вполне оправдано называлась «барахолкой», поскольку продавались здесь в основном старые, поношенные вещи. С развалом Союза лицо барахолки круто изменилось. Сюда устремились «челночники» - мелкооптовые продавцы самой разнообразной одежды, привезенной из соседних стран с более развитой экономикой. Конечно, это не модели лучших домов моды Парижа, а всего лишь дешёвые подделки китайского, иранского, пакистанского или турецкого производства. Но первое время люди и этому были рады, толкучка приодела жителей столицы, сняла с повестки дня такое понятие, как дефицит одежды. Здесь на самом деле не протолкнёшься, трудно пройти, чтобы кого-нибудь не задеть или нечаянно не толкнуть, но никто не в обиде. Именно отсюда пошло народное название этого воскресного базара под Ашхабадом.
Но нас с моим добровольным помощником привлекает совсем другая часть толкучки, а именно та, где продаются автозапчасти. Мы идём вдоль рядов, прицениваемся к всевозможным трамблёрам, бензонасосам, карданам, распредкоробкам и прочим деталям, необходимым для восстановления моего разнесчастного автомобиля. Нас здесь уже знают. Никогда прежде так часто я не бывал на толкучке, как сейчас. Может быть, раз в году, не более. Но нужда заставила. Освобождённый от необходимости построения «общества всеобщего благоденствия» по системе Туркменбаши я занят теперь исключительно собственными проблемами, разговариваю и знакомлюсь с самыми разными людьми, постигаю жизнь в совершенно ином ракурсе. И начинаю ощущать, что мне это нравится, нужно только поскорее скинуть с себя нависшую надо мной опасность.
Постепенно автомашина обросла «мясом» и стала похожа на прежнюю «семёрку», но она ещё мертва, её невозможно завести, так как вся электрическая часть варварски растерзана. На толкучке нам посоветовали толкового автоэлектрика, к которому мы и поехали на переговоры. На окраине города в частном дворе за глинобитным забором оказалась целая частная автомастерская. Хозяин, среднего возраста мужчина-туркмен встретил нас приветливо и, как оказалось, полностью уже был в курсе моих непростых дел. От людской молвы никуда не денешься. По внешнему виду было понятно, что это религиозный человек и даже более того, мулла. Он с большим сочувствием отнёсся к моим переживаниям, и из разговора стало ясно, что он далеко не лоялен к власти и знает о ней гораздо больше, чем рядовой обыватель. Именно в таких дворах формируется народное мнение по любым вопросам в поддержку или осуждение действий власти, и решающий голос в туркменском обществе принадлежит именно религиозным лидерам. Поэтому Туркменбаши вынужден считаться, заигрывает с ними, одновременно, как бывший первый коммунист своей страны, глухо ненавидя.
Но мы пришли сюда совсем не для того, чтобы обсуждать вопросы взаимоотношения власти и народа. Оставим их самому туркменскому народу. Тем более, что властью при гласной и негласной поддержке населения было сделано всё, чтобы расколоть туркменское общество, отделить русскоговорящую её часть, сделав бесправной, вынудив эмигрировать из страны. Теперь, похоже, наступило прозрение, поскольку лучше от этого никому не стало, только хуже. Очень малая часть туркменского общества в лице крупных начальников резко обогатилась, остальная в лице обычных людей – обнищала. И остановки этому не видно.
Получив принципиальное согласие, обговорив с хозяином цену и сроки ремонта, мы пригнали к нему на буксире свою машину, и я немного успокоился. Этот козырь из рук следствия я выбью, а с остальными будем разбираться коллективно.
Тишина в наших делах неожиданно взорвалась новым известием – дело завода «Металлист» передано из городского в республиканское следственное управление следователю по особо важным делам. Это меня озадачило и привело в замешательство. Выходит, кого-то не устраивает текущий ход событий, кто-то очень старается обязательно довести дело до суда и тюрьмы, несмотря на нестыковку доказательств. И этим «кем-то» может быть только человек из руководства МВД в ранге министра или зама, потому что ни в одной структуре - прокуратуре, КНБ, президентском аппарате, Кабинете министров, - нет человека, которому бы я перешёл дорогу, человека, оскорблённого мною и желающего упрятать меня за решётку. Только приятель моего бывшего помощника, Заместитель министра МВД, мог распорядиться о передаче следственных материалов по заводу в руки более высокой инстанции и инициировать новое расследование. Так что нужно готовиться к худшему.
Новый следователь, получив материалы и ознакомившись с ними, первым делом подготовил служебную записку в общественную городскую комиссию с просьбой дать разрешение на открытие уголовного дела в более высокой инстанции с учётом известных ему обстоятельств. Позднее я читал эту записку. Она была так убедительно составлена, что ни один из членов комиссии не усомнился в предъявленных нам обвинениях. А ведь многие из них очень хорошо знали меня. Никто не пожелал встретиться с нами и выслушать, все единогласно подписались, дав своё добро.
Начались новые вызовы сотрудников в следственное управление, на этот раз допрашивался только ограниченный круг. Никто им не угрожал, не «прессовал», а, напротив, разговаривали вежливо и обходительно. Я попросил собраться в моём конструкторском кабинете всех задействованных по делу сотрудников и сказал им:
- До сих пор ни с одним из вас в процессе следствия я не беседовал и не обговаривал, как следует себя вести, что говорить, на какие обстоятельства ссылаться. Каждый из вас, используя свои возможности, знакомства и деньги, пытался выйти из-под следствия, соглашаясь с обвинением и перекладывая вину на директора. Я читал протоколы ваших допросов и не в обиде на вас. Вы, по-видимому, забыли, что на заводе существует разделение ответственности и, соглашаясь с надуманными и слабо аргументированными обвинениями, вы, прежде всего, подставляете себя. Вы правильно поняли, им нужен я. Но они вынуждены опираться на ваши показания, получая их сладкими обещаниями, шантажом и угрозами, поскольку никаких реальных доказательств воровства, хищений или злоупотреблений государственными средствами в моих действиях они так и не смогли установить. Обвинения, построенные на ваших признательных показаниях, легко опровергаются. Поэтому дело до сих пор не отдано в суд, а передаётся уже третий раз на доследование во всё более высокие инстанции.
- На этот раз за дело взялся следователь по особо важным делам республиканского уровня. По-видимому, заело их профессиональный престиж, не могут, видите ли, усадить на скамью подсудимых какого-то директоришку и его команду. Я предлагаю забыть все обиды и объединиться. С этого момента каждый, вызванный на допрос, должен рассказать остальным, о чём его спрашивали и что говорил он сам. Первым это должен знать я, потому что, если им не удастся загнать в угол меня, никто из вас не пострадает. Не идите им навстречу, опровергайте свои прежние показания, у них нет реальных доказательств нашей вины, держите себя уверенно. До сих пор мы работали наперекор всем обстоятельствам, ведущим к остановке и развалу завода. Мы сохранили завод и его коллектив, освоили и выпускаем огромное число различных товаров для населения нашей республики, участвовали в осуществлении целого ряда государственных программ, наконец, высадили за городом целый лес зелёных насаждений. И никто из нас на этом не разбогател и не спрятал нечестные деньги в кубышку. Всем нам бояться нечего.
Теперь я знал почти всё, на чём заострял своё внимание следователь, и в какой-то мере даже управлял процессом. На этот раз мои сотрудники не валили на меня свои огрехи, а яростно отстаивали необходимость своих собственных решений в тех непростых условиях, в которых нам приходилось работать. Они соглашались с тем, что нарушали в некоторых случаях в силу необходимости принятый порядок хозяйственных взаимоотношений. Но корысти в их действиях не было. К примеру, Главный бухгалтер поступившие от клиентов на завод деньги не сдавала в банк, а оплачивала ими счета мелких поставщиков, привозивших различные вспомогательные материалы, без которых завод немедленно бы остановился. Как мог завод работать без режущего инструмента, химикатов, смазочных материалов, клеев, лаков, и прочего, и прочего. На республиканских базах ничего этого уже не было. Купить эти материалы можно было только у мелких оптовиков, продававших свой товар исключительно за наличные деньги. Потом они обменивали их у менял на доллары и отправлялись за новой партией.
Сдать наличные деньги в банк в тех условиях означало тогда надолго потерять их. «Наличка» в банке выдавалась только под зарплату и с большими задержками. Знал ли я об этих делах? Да, знал, и запрещал это делать. Даже издал приказ по заводу о недопустимости подобных действий. Мне проще было поднять скандал в банке и отстоять в нужное время необходимые нам средства. Но мой Зам по коммерции и Главбух считали иначе и в силу данных им прав решали вопрос по-своему. Главное, чтобы при этом ничего не прилипало к рукам. Теперь уже мне пришлось их самих отстаивать и оправдывать перед следствием.
Подобных эпизодов по различным заводским службам за несколько проверенных лет накопилось достаточно, чтобы получилось пухлое дело. Но я видел, что все инкриминированные нам недостачи и хищения надуманы и подтасованы, при хорошем анализе всё дело может опять развалиться. Понимал это и следователь, поэтому искал какой-нибудь новый и неопровержимый аргумент. Он обратил внимание, что в литейном цехе по отчетным годовым показателям всё время меняется фактический коэффициент выхода годного литья. Этого не должно быть, считали предыдущие следователи. Они брали наиболее высокий за эти годы показатель, по нему теоретически рассчитывали возможный выход годного литья и сравнивали его с фактическим выпуском. Полученная при этом разница, считали они, и есть выпущенный сверх отчёта объём годного литья, украденный затем администрацией. Главным идеологом этой аферы является, конечно же, никто иной, как директор.
Новый следователь решил подкрепить этот пассаж заключением Главного специалиста концерна Иванова Сергея Фёдоровича. Ты, читатель, наверное, заметил, что до сих пор я не назвал ни одной фамилии из действующих лиц, ни хороших, ни плохих? Зачем, ведь всё это стало уже историей. Каждый персонаж сыграл уготованную ему роль и ушёл в небытие. Но таких людей, как Серёжа Иванов забывать не следует, народ должен знать своих «героев» и при случае обходить стороной. Когда-то был он Главным инженером опытно- экспериментального завода Минстроя, затем директором завода «Нефтемаш», а в тот момент он был Главспецем машиностроительного концерна. Мы давно были знакомы и при необходимости как коллеги помогали друг другу, вместе в одной делегации ездили в Китай и были, как я полагал, если не друзьями, то наверняка товарищами. Он был коренаст, лысоват, носил очки и был похож на Горбачёва. Китайцы так в шутку и называли его, а меня за пышную шевелюру и усы они звали «Горький». Как видно эти персонажи советской истории были китайцам знакомы и близки.
Так вот этот человек как Главный специалист должен был, изучив материалы, предоставленные следствием, дать заключение, действительно ли на заводе отчётные нормативы выхода годного литья занижены по сравнению со справочными нормативами. Он должен был подсчитать, сколько литья мог бы выпустить завод, исходя из теоретической нормы, и какой объём литья мог не войти в отчёты и, следовательно, быть украден.
Не владея специальными знаниями и не сказав мне ни слова, мой приятель взялся решать эту задачу. Он совершенно верно указал в своей записке следователю, что в литейных справочниках даны нормативы выплавки только из чушкового алюминия, а нормативов получения годного литья из алюминиевого лома не существует. Поэтому, заявил он, следует пользоваться средним показателем, полученным на заводе в течение нескольких лет. Для неспециалиста – логика железная и вроде бы без изъянов. Распространив этот усреднённый норматив на все те годы, когда мы работали на ломе, он путём простой арифметики пришёл к выводу, что из закупленного лома мы должны были выпустить гораздо больше литья, чем отчитались по документам. А где разница между расчётным количеством и отчётами по документам? Это дело следствия, она, по-видимому, украдена, продана, присвоена.
Расчёты Главного специалиста для следователя оказались дорогим подарком, теперь никакие оправдания и аргументы значения не имеют, дело завершено, можно сдавать его в суд. Для ознакомления с делом наконец-то меня вызывают повесткой в республиканское управление полиции. Нахожу указанный кабинет. Со следователем я ещё не знаком, но уже много о нём слышал. Моложавый симпатичный подполковник поднимается навстречу и улыбаясь жмёт руку, как лучшему другу. Хорошенькое дело: старается упечь в тюрьму, а сам демонстрирует дружеское расположение. Это настораживало, фрукт, видимо, ещё тот. Он усаживает меня за стол и пододвигает один из двух пухлых томов уголовного дела:
- Ознакамливайтесь, я оставлю вас на час, а потом мы побеседуем.
Читаю. На этот раз интонация показаний и объяснений моих сотрудников на допросах в корне изменилась. Они уже не валят на меня всё подряд, а сопротивляются, не соглашаются, приводят доводы, спорят. Зато появился ряд новых свидетельств не в нашу пользу. Несколько предпринимателей, поставлявших нам различные материалы, отказались подтвердить своё участие в совместной работе, заявив, что их подписи на документах подделаны, и они никакой готовой продукции в порядке оплаты за свои услуги от завода не получали. Их понять можно, видимо, не платили налоги с продаж и теперь боятся ответственности.
Несколько наших клиентов, покупавших литую посуду особо крупными партиями, заявили, что на самом деле покупали значительно меньше изделий, чем указывает завод в своих отчётах. Это уже была наша ловушка, в которую попалось следствие, показав свою недобросовестность. Мы утаили несколько накладных, подписанных этими получателями. Не зная об этом, следователь убедил наших клиентов отказаться от подтверждения в получении этого объёма продукции. По мнению следователя это было самым неоспоримым доказательством творимых на заводе махинаций: нет документа с реальной подписью получателя – значит, все бухгалтерские проводки, производственный многоуровневый учёт и прочее – это блеф. В нужное время мы собирались эти накладные предъявить и доказать предвзятость и надуманность следствия.
Но самым неожиданным для меня было заключение моего приятеля Серёжи Иванова, утверждавшего на основе своих теоретических расчётов, что завод за несколько последних лет выпустил в сумме гораздо больше литья, чем отчитался по документам. Я читаю его расчёты, а сам думаю об этом человеке:
- Ну что тебя заставило взяться за дело, в котором ты ни бельмеса не смыслишь? Утверждение, заложенное в основу твоих расчётов, о том, что условия производства литья во всех отчётных годах были одинаковы, заведомо ложно. Нужно было бы тебе внимательней проанализировать эти условия и тогда стало бы понятно, почему в одном году показатель выхода годного литья выше, в другом - ниже. Литейное дело сложное, производственные потери зависят от разных факторов: какую шихту загружали в печи, какого веса отливки изготавливались, как часто запускались плавильные печи и прочее. Если печи разжигают часто, в шихте используется прессованная алюминиевая стружка и обрезки листового алюминия, а отливаются при этом мелкие отливки, то потери сырья будут очень большими. Коэффициент выхода годного литья будет низким. И наоборот, если в течение отчётного года шихта состояла из чушек или слитков, отливались крупные изделия, а печи работали непрерывно, то потери сырья окажутся минимальными, коэффициент выхода годного литья будет высоким. Эти вещи надо знать и обязательно учитывать в расчётах. Твои же расчёты и выводы – это настоящая галиматья, но как это втолковать следователю, ведь он не захочет и слушать наши возражения! Эх, Серёжа-Серёжа, своей трусостью и подлостью ты сослужил нам очень плохую службу. Как больно и неприятно разочаровываться в человеке, о котором прежде думал только хорошо!
Мои размышления прервал вошедший следователь опять же в отличном расположении духа, с улыбкой на лице.
- Ну как дела, прочитали? Вы согласны с нашими выводами? – поинтересовался он.
- Нет, не согласен, - отвечаю, - они основаны на спорных, слабо аргументированных и часто бездоказательных утверждениях, требуют тщательной проверки, а значит, нужно гораздо больше времени для детального знакомства с этим делом, чем я имел сегодня.
- Я так и думал, - продолжая приветливо улыбаться, говорит мне подполковник, - поэтому дело мы передаём на квалифицированное заключение в Отдел экспертизы Министерства юстиции. Они вас пригласят, будете работать с ними. И вообще, вот увидите, мы с вами подружимся. Даже осужденные после освобождения продолжали дружить со мной, - он энергично потряс мне руку на прощанье.
- Боже, избавь меня от таких друзей, - прошептал я себе под нос, выходя из стен самого главного полицейского управления Туркменистана.
Звонок из Отдела экспертизы Минюста не заставил себя долго ждать. Это говорило лишь об одном: кто-то торопил завершение дела. Действительно, слишком уж следствие затянулось. Судя по другим предприятиям, нам уже давно пора сидеть в тюрьме. Встретила меня пожилая дама, эдакая ворчливая, добрая мамочка. Вытащила из сейфа уже знакомые мне два тома уголовного дела и говорит:
- Будете работать здесь у нас, садитесь за любой свободный стол. Разделите чистый лист бумаги сверху вниз пополам. Слева пишите то, что утверждает следователь, справа – ваше отношение. Если не согласны с чем-либо, то укажите почему. И так шаг за шагом исследуйте всё дело. Можете привлечь своих сотрудников, работать вместе. Все материалы передавать мне в отпечатанном виде, по каждому пункту я буду проставлять своё резюме.
На следующий день мы уже сидели в отделе экспертизы почти всей командой и вчитывались в строчки уголовного дела, согласно которому мы, оказывается, были не руководителями небольшого завода местного значения, а шайкой сговорившихся между собой преступников. Все мы уже были новым руководством завода понижены в должностях, но продолжали работать, так как увольняться до окончания дела никому не разрешалось. Уголовное дело представляло собой набор утверждений обвинительного характера, опирающихся на измышления, удобно подобранные документы, подтасованные факты и чудовищно искажённые объяснения мотивов всех наших действий. Это вызвало бурю эмоций и возражений, но я предложил всем взять себя в руки и последовательно опровергать каждое измышление следователя представленными нами доказательствами.
- Мы должны своей логикой и доказательствами камня на камне не оставить от этого дела, - сказал им я. - К примеру, следователь пишет, что конкретный предприниматель сдал на завод одно количество алюминиевого лома, а по заводским документам проходит количество в десятки раз большее. Представленные заводом в качестве доказательства копии приёмных актов некоторые предприниматели отвергают и заявляют, что подписи на них якобы принадлежат не им. Но мы-то знаем, что это не так.
- Почему предприниматели так ведут себя? Потому что запуганы следствием, потому что им придется ответить на несколько важных вопросов: где они взяли столько алюминиевого лома, сколько в обмен за него получили с завода готовой продукции, почему, продавая ее, не платили государству налоги? Но правдивые ответы следствию не нужны, поведение предпринимателей ему только наруку. Заказной, обвинительный характер следствия заставляет прибегать к подлогу, примеров которому мы, я уверен, найдём немало. Поэтому первое, что мы сделаем – потребуем подвергнуть почерковедческой и графологической экспертизе все относящиеся к делу приложенные и отвергнутые следствием документы.
Мы стали приходить сюда, как на работу и проводили здесь всё своё рабочее время. Список представленных нами доказательств и опровержений, принятых экспертизой, рос с каждым днем, дело потихонечку стало разваливаться. Особенно этому помогла экспертиза подписей на документах. Предъявленная нам сумма ущерба постепенно таяла. Однажды утром хозяйка нашего кабинета сказала, что приходил следователь поинтересоваться ходом дел и был очень обеспокоен тем, что сумма предъявленного ущерба близится к нулю. Его за это по головке не погладят, выходит, следствие занималось этим заводом несколько месяцев, а передать в суд будет нечего. Он очень просил начальника Отдела экспертиз подыграть ему, оставив в деле хотя бы часть эпизодов, по которым можно было бы передать дело в суд. Так что нам надо очень постараться, чтобы убедить начальника не идти на поводу у следователя.
Намёк был настолько прозрачен, что мне ничего не оставалось делать, как поинтересоваться: о каком размере взятки идёт речь?
- Сколько можете, - был краткий ответ.
Вот тебе на!... И здесь берут взятки. А почему бы нет, ведь от них зависит, каким будет экспертное заключение, обвинительного или оправдательного свойства. И если можно в сомнительных случаях склонить чашу весов в ту или иную сторону, то они с удовольствием оправдают того, кто хорошо заплатит. А когда дело дойдёт до суда, то именно заключение экспертов будет иметь решающее слово, никто не посмеет заявить, что они не компетентны или непорядочны.
Как я понял, основная сфера деятельности экспертной службы Минюста – торговля. Работая в Отделе экспертизы, мы познакомились со множеством историй, как завмаги и кладовщики наживались совершенно, казалось бы, на пустом месте. Простейший из них – пересортица, то есть когда по виду одинаковый, но дешевый товар продаётся по цене более дорогого. Здесь всё элементарно просто, но есть риск в любое время быть схваченным за руку. Всевозможных способов наживы в торговле – сотни, многие из которых вошли как типовые примеры в специальные учебники.
А вот ещё один, и не подкопаешься. Летом в Ашхабаде жарко, на улице свыше 50 градусов по Цельсию. В зале продуктового магазина кондиционеры, а на складе, через который постоянно приходится ходить сотрудникам, их нет. На поддонах хранятся сложенные до потолка мешки с сахаром. Ворота склада и форточки открыты настежь, слабый ветерок иногда проскальзывает в них, чуть-чуть обдувая вспотевшие лица рабочих по складу. Завмаг, якобы идя навстречу пожеланиям трудящихся, разрешает полить водой полы склада. Становится действительно легче, но вода высыхает через пять минут. И тогда новая порция воды выливается на пол. Сахар, как губка, втягивает воду и незаметно для покупателя становится тяжелее, принося тем самым дополнительную прибыль заведующему.
Уличённые в подобных «маленьких хитростях» торгаши немедленно готовы расплатиться с ревизорами и, как правило, откупаются, отделываются лёгким испугом. Стало понятно, что принуждение к взятке здесь обычное дело, и наш случай не входит в число исключений. Сопротивляться – делать себе хуже. На коллективном совете мы постановили удовлетворить, хотя бы частично, алчное желание начальника экспертной конторы, и уже на следующий день я положил в ящик стола нашей «благодетельницы» пятьсот долларов, с трудом собранные нами вскладчину. Это была сумма гораздо меньше ожидаемой, за такие деньги свободу не купишь, но «добрая тётушка» взяла их, не моргнув глазом, и сказала, что передаст начальнику. А может быть, и забрала себе, об этом мы уже никогда не узнаем. Во всяком случае, практически все наши доказательства были учтены, и от уголовного дела действительно не осталось камня на камне. Трудовые соглашения и выплаченная по ним зарплата признаны законными, недостача лома не подтверждена, факты нарушения дисциплины цен опровергнуты. И даже стоимость автомашины, отремонтированной мною и сданной на завод по акту, была исключена из общей суммы обвинения.
Но оставался ещё один документ, который практически сводил на нет все наши усилия. Это было заключение технического эксперта, моего давнего коллеги и приятеля Серёжи Иванова. Подвергать сомнению этот документ Минюстовская экспертиза не имела права. Специальные вопросы технологии литейного производства были вне их компетенции, и именно поэтому был привлечён к экспертизе Главный специалист концерна. Но кто же знал, что в этом вопросе он разбирается слабо? Ему бы отказаться, однако это означало бы признать свою несостоятельность. И он взялся. Мне же теперь предстояло, во что бы то ни стало, найти способ показать доступно и понятно даже для малосведущих людей, что Сережа, мягко говоря, не прав, он ошибается.
Наступила длинная пауза. Мы полностью закончили знакомство с уголовным делом, выдвинули свои возражения, как могли, подтвердили их неоспоримыми доказательствами, большая часть которых была принята экспертизой, но на душе было неспокойно. Как поведут себя наши обвинители, что ещё придумают, этого никто не знал. Оставалось только ждать.
Жена из Германии сообщала, что ходит на языковые курсы, дочь - в школу, живут по-прежнему в общежитии, ждут меня. Вокруг, по счастью, оказались хорошие люди, поддерживают ее, помогают. От себя она написала письмо в адрес Туркменбаши с просьбой отпустить, наконец, меня к семье, перестать мучить и всё порывалась привлечь к этому делу международные еврейские организации. Я же её отговаривал и просил подождать. На справедливость туркменского суда надежды, конечно же, не было никакой, он решит так, как ему прикажут власти. Но возможно, дело до суда и не дойдёт, слишком шаткие, как мне казалось, позиции были у обвинения. С другой стороны многие люди, которых я напрямую или косвенно знал, были репрессированы властью, что создавало дополнительную тревогу в душе и напряжённое ожидание вполне возможной собственной катастрофы.
Это был какой-то дурдом, настоящее сумасшествие. Так себя, наверное, чувствует волк, попавший в капкан. Впору хоть отгрызай себе лапу. Тоска овладела каждой клеточкой моего тела, высасывая из него жизненные соки. По утрам, поднявшись с постели после мучительных бессонных ночей, я разглядывал себя в зеркало и не узнавал. На меня смотрело лицо худого, измождённого, сильно постаревшего человека с глубоко ввалившимися глазами и заострившимися чертами лица. Из почти стокилограммового мужика за несколько месяцев я превратился в жилистое и тощее своё подобие.
Хуже всего было то, что по-прежнему приходилось каждый день приходить на работу, хотя делать там мне вовсе было нечего. Как я ни старался не замечать происходящего, смотреть спокойно на умирающий завод не было сил. Я наблюдал, как новые люди постепенно замещали на руководящих местах прежних, но от этого ситуация лучше не становилась, развал потихоньку охватил уже все подразделения завода. Задержка выплаты зарплаты, простои из-за отсутствия заказов и материалов вызвали новую волну увольнений. Многие заводчане винили во всём меня, как руководителя, не удержавшего власть, как человека, пожелавшего покинуть их в трудное время. Если бы я перешёл на работу на другое предприятие или просто сидел дома, у них была бы возможность сравнивать и по-настоящему понять, кто виновник развала и навалившихся на завод проблем. Но их прежний директор был рядом, каждый день приходил на работу и, похоже, ничего не делал для облегчения их жизни. Я постоянно ощущал на себе укор людей, которые когда-то мне доверяли, и это только добавляло новую порцию мучений в мою и без того тоскливую жизнь.
Что бы там ни придумали наши преследователи, просто так сидеть и ждать своей участи я не мог, это было не в моих правилах. Я решил действовать, сделать наше дело достоянием гласности, прежде всего для власть предержащих, а если надо - и для широкой общественности. Аргументов, указывающих на предвзятость и заказной характер дела, после подробного с ним ознакомления в Отделе экспертиз, было предостаточно. Я вплотную сел за письменный стол и написал письма Президенту, Генеральному прокурору Туркменистана, Председателю Комитета национальной безопасности республики, а так же в КНБ города Ашхабада. В них я рассказал, что органы МВД в течение нескольких месяцев без всяких оснований преследуют руководство успешного небольшого завода, не находя подтверждений своим подозрениям, довели предприятие до полного развала, насильно удерживают меня, бывшего директора, не позволяя соединиться с семьёй, уехавшей на постоянное место жительства в Германию, вынуждают обратиться за помощью и поддержкой в международные еврейские организации. Мой пожилой отец, как я его ни отговаривал, тоже написал письмо Президенту как Ветеран войны, Заслуженный пограничник и Заслуженный строитель, положивший годы своей жизни на благо страны и республики. Он ручался в честности и порядочности своего сына и просил разобраться в его деле.
Но и этого было мало. Нужно было выбить главный козырь у обвинения, опровергнуть теоретические изыскания моего «друга» Серёжи Иванова, показать всю их надуманность и несостоятельность. Сделать это можно было только на основании тщательного изучения реальных условий, в которых работал наш литейный цех в течение последних нескольких лет, для чего нужно было месяц за месяцем проследить, какая продукция была выпущена, какое сырьё использовалось при этом, как часто запускались плавильные печи. Все эти особенности напрямую влияли на размер производственных потерь и процент выхода годной продукции. Если менялись эти факторы, то и, естественно, менялся результат.
Я попросил своих сотрудников принести ко мне в кабинет годовые и месячные отчёты литейного цеха, производственного отдела, службы снабжения, бухгалтерии за несколько последних лет и принялся из них выбирать необходимые мне сведения. Делать это приходилось втайне от новых начальников, но к счастью ещё не весь персонал заводоуправления был к тому времени заменён. У новой администрации завода не было до меня никакого дела, поскольку им самим нужно было утверждаться, да и разваливающееся производство отвлекало на себя слишком много внимания.
Вскоре у меня был собран достаточный статистический материал, позволяющий проследить жёсткие закономерности, объективно влияющие на результаты работы литейного цеха. Таблицы с сухими цифрами я превратил в легко читаемые и понятные любому непосвящённому человеку графические кривые и цветные схемы. Они полностью опровергали приблизительные расчёты моего бывшего коллеги – Главного специалиста концерна, по совместительству оказавшегося техническим экспертом в нашем деле. С их помощью можно было с достаточно высокой степенью вероятности даже прогнозировать на будущее результаты работы литейного цеха в зависимости от постоянно меняющихся условий производства. По сути это было маленькое исследование, вполне достойное публикации в специальном журнале. Как бы мне пригодились эти сведения в дальнейшей работе, но, увы, их придётся применить исключительно для собственной защиты! Потребовалось ещё некоторое время, чтобы превратить весь материал в легко читаемый и понятный документ, который я оформил как докладные записки в Концерн и Следственное управление.
Следователь прочитал при мне записку, но приложить её к уголовному делу отказался.
- Вы можете, если хотите, в процессе суда представить этот материал как аргумент в свою защиту, - заявил он мне.
- Не торопитесь отмахиваться, - возражаю я ему, - познакомьтесь с этим материалом более тщательно. Как следует отсюда, эксперт, которого вы привлекли, оказался в этом деле безграмотным специалистом и сделал, идя у вас на поводу, неправильные выводы. Всё это, безусловно, вылезет наружу на суде и всем станет понятно, что обвинение построено на песке, оно беспочвенно. Три следственных группы работали по этому бесперспективному делу более восьми месяцев, но так и не собрали неопровержимых доказательств нашей вины, позволяющих на законных основаниях подвергнуть нас уголовному преследованию. Всё это видно невооружённым взглядом, и вам понятно лучше всех. Так что подумайте, следует ли передавать дело в суд, не лучше ли его просто прекратить.
Я говорил всё это следователю совершенно свободно, без тени напряжения и страха. Ни один аргумент обвинения не остался не опровергнутым нами, но доводить дело до суда всё же не хотелось. Следователь в итоге согласился оставить этот материал у себя и показать его начальству.
Следующим моим шагом был поход в Концерн. Здесь я не появлялся с того момента, как сложил с себя директорские полномочия. За это время многое здесь поменялось, но прежде всего был заменён Председатель концерна. Для меня это оказалось полной неожиданностью. Я так был занят своими проблемами, что даже не заметил, когда и как это произошло. Странно, но я не чувствовал удовлетворения от этой новости, хотя было очевидно, что мой бывший непосредственный начальник – прежний Председатель концерна - элементарно предал меня. За всё прошедшее время он не только не встал в нашу защиту, но даже ни разу не вызвал к себе на обычный разговор. Министр номер шесть просто выбросил его как пешку, не посчитавшись с тем, что именно этот человек в своё время объединил умирающие машиностроительные заводы республики в единый организм и дал им новое дыхание.
Главным специалистом концерна оставался по-прежнему всё тот же Иванов. Можно с лёгкостью заменить министра, председателя концерна, наконец, директора завода, но найти в Туркмении специалиста- машиностроителя широкого профиля совсем не просто. Поэтому в аппарате концерна всё ещё оставались русскоязычные сотрудники, а Иванов даже занимал руководящую должность. Встретил он меня отнюдь не радостными возгласами, как это бывало раньше. Нахмурившись и сославшись на занятость, он решил отделаться от меня. Кем я был теперь для него, проворовавшимся директором, хитрым евреем или тем и другим вместе? Не знаю, но на лице его было написано явное нежелание со мной общаться.
Я протянул ему своё исследование и завёл разговор:
- Вот, Серёжа, моя докладная записка Председателю концерна и в следственные органы. Это целое исследование, полностью опровергающее твои домыслы, на которых следствие построило свои обвинения о том, что мы, якобы, специально завышаем в отчётах свои потери, а на самом деле выпускаем значительно больше литья, часть которого присваиваем, то есть воруем. В действительности ни одна цифра в отчётах не искажена и полностью соответствует реалиям отчётных периодов. Низкий процент выхода годной продукции в отдельные годы объясняется тем, что мы, за неимением чушкового алюминия, начали использовать в качестве исходного сырья алюминиевый лом. Угар и безвозвратные потери резко возросли, но готовая продукция от этого не стала дороже, потому что лом как сырьё намного дешевле, чем свежий чушковый алюминий.
- Но и это не всё. Тебе надо было бы знать, что, если отливаешь мелкие детали, то потери тоже возрастают. Надо было тебе просто проанализировать ассортимент выпущенной продукции, и ты бы уловил эту закономерность. Мы тогда весь год выпускали линейно-сцепную арматуру для строящихся линий электропередач, а также отливали для хлебозаводов страны хлебные формы. Это небольшие по весу отливки. Поскольку отливались они большими партиями, а в качестве сырья использовался лом, то потери сырья в процессе производства резко возросли. Выход годной продукции тогда закономерно был низким.
- Однако совсем другая картина возникла в тот год, когда в результате моего обращения к Президенту прекратилась на время продажа алюминиевого лома за границу, а склады завода оказались забиты слитками алюминия, по форме напоминающими казаны. Мы тогда начали отливать самые большие и дорогие отливки – столитровые казаны полукруглой формы. Эти изделия пользуются у населения огромным спросом, стоят относительно дорого, нам нужно было гасить задолженности по зарплате, поэтому мы старались не отвлекаться на выпуск мелкого литья, тем более, что на складах было достаточно сырья. Тебе должно быть известно, что при частых нагревах и охлаждениях плавильных печей увеличиваются потери, связанные с угаром металла. Наши же печи работали тогда без остановок, плавили металл круглосуточно. В результате сложения всех этих положительных факторов выход годной продукции в тот год резко подскочил. Вы же решили, что таким он должен быть всегда, независимо от меняющихся условий.
- Но самое плохое во всём этом то, что ты, Серёжа, начисто забыл, что мы коллеги и товарищи, что мы долгие годы общались и даже помогали друг другу в те времена, когда ты тоже был директором завода. Ты бы мог отказаться от экспертизы, сославшись на незнание предмета, но ты взялся за эту работу. Ты бы мог посоветоваться со мной, и тогда не было бы в твоём заключении таких грубых просчётов, но ты решил сделать всё втайне, лишь бы не уронить свой престиж Главного специалиста. В итоге твоими руками нас пытаются загнать в тюрьму, обвиняя в нечистоплотности и воровстве. У тебя есть шанс всё исправить, не брать грех на душу. Напиши письмо в следственное управление, признайся в ошибочности твоих расчётов. А если не веришь моим исследованиям, добейся проверки моих выводов на практике. Давай проведём опытные плавки, практика, как известно, - критерий истины.
Я оставил у него на столе свои расчёты и вышел из кабинета. Больше я его никогда не видел. Мне же предстояло ещё встретиться с новым Председателем Концерна. Выяснив, кто теперь руководит республиканским машиностроением, я тут же вспомнил недавний свой разговор с предыдущим министром, пятым в моём списке. Министр, будучи одновременно Заместителем Председателя Кабинета министров, имел там целый отдел помощников, курировавших различные отрасли туркменской промышленности. Однажды, будучи в хорошем расположении духа, он обратился ко мне:
- Мне нужен в отдел помощник вот такой, как вы, но туркмен по национальности. Поищите вокруг себя подходящую кандидатуру и предложите мне.
Я отделался шуткой, мол, такие индивиды, как я производятся на свет штучно и найти похожих невозможно. На самом деле я хорошо представлял, кто ему нужен, и у меня был такой человек, мой новый Главный инженер. С широким кругозором, техническим образованием и европейским воспитанием он выгодно отличался от многих своих земляков-начальников. Но я пожалел его отдавать, и, видимо, зря. Правда, позже министр всё равно забрал его у меня и назначил директором электротехнического завода.
Свято место, как говорится, пусто не бывает, министр сам нашёл нужного ему человека. Вскоре в этом отделе при Кабинете министров появился молодой вежливый худенький парень невысокого роста, естественно, туркмен по национальности и обладающий немереными амбициями. Я ему даже помог в чисто бытовых вопросах при заселении в новую квартиру. Иногда сталкивались мы и по работе, хотя близко знакомы не были. Именно он стал теперь Председателем концерна. Как и Иванов, он встретил меня холодно и даже враждебно. Всё понятно, они уже давно распрощались со мной как с директором и были очень удивлены, что я ещё до сих пор нахожусь на свободе, да ещё и морочу им головы.
Я сказал, что совсем не ищу его расположения к себе, но очень надеюсь на то, что он внимательно ознакомится с моей докладной запиской и сделает соответствующие выводы. Надо было видеть, сколько негодования и возмущения было написано на лице этого малюсенького человечка. Нет, всё-таки люди малого роста изначально ущербны, а такие стороны души, как благородство, широта, щедрость им, как правило, не свойственны. Я в этом не раз убеждался, комплекс Наполеона душит их. Хотя, вполне возможно, я и ошибаюсь, но, без всякого сомнения, не в этот раз.
Всё, что можно было сделать за отведенное нам время, я сделал. Оставалось ждать. Конечно же, Президент не станет отвечать на письмо отца и моё обращение, но какая-то реакция всё же должна последовать. И действительно, через некоторое время пришёл ответ из аппарата Президента о том, что компетентным органам поручено разобраться по сути данного вопроса. Примерно такой же ответ пришёл и от Председателя КНБ республики, по совместительству являвшегося советником Президента по координации действий правоохранительных органов. А вскоре меня вызвали на беседу в КНБ города.
С собой я взял все материалы, которыми располагал. Буду защищаться всеми доступными средствами, решил я, сделаю всё, чтобы убедить их в надуманности этого дела. Но никого убеждать не пришлось просто потому, что никто мне и не возражал, меня просто слушали. Беседовал со мной вежливый интеллигентного вида человек, делавший пометки у себя в блокноте. Потом он попросил разрешения скопировать некоторые принесённые мной документы. В конце беседы я заявил:
- Если бы даже малая часть того, в чём нас обвиняют, на самом деле имела место, то вы, я не сомневаюсь, знали бы об этом гораздо раньше органов МВД. Ведь ваши кураторы постоянно бывали на заводе, вы не раз исподволь проверяли меня, а в коллективе имеются ваши информаторы.
Я знал, о чём говорю, не возражал и мой собеседник. В конце встречи он пожал мне руку и сказал, чтобы я не беспокоился, они следят за ходом событий и в нужное время вмешаются. Озадаченный, но частично успокоенный я ушёл домой.
А через несколько дней отреагировал и концерн, они всё-таки решились провести экспериментальную плавку. Это была удача, я прекрасно представлял себе, что результаты эксперимента полностью опровергнут центральное предположение следствия о скрытии и хищении части готовой продукции за счёт искажения показателей производства. Можно сколько угодно теоретизировать, спорить, доказывать, но эксперимент - всему голова, он всё расставляет по местам.
С утра на завод прибыли представители концерна, а так же технологи с других заводов. От следственного управления не было никого. Значит, эксперимент хотят провести чисто для внутреннего пользования, убедиться в своей правоте, иначе бы не стали заводить эту карусель. Не было среди них и Иванова, он, оказывается, после нашего разговора слёг в больницу с сердечным приступом.
Теоретически при производстве литья из чушкового алюминия полностью теряется, то есть сгорает, превращается в шлак и безвозвратные отходы не более шести процентов загруженного в печь сырья. В идеале выход годной продукции тогда составит 94-95 процентов. Мы же работали несколько последних лет на алюминиевом ломе, и наши среднегодовые показатели колебались в пределах от 65 до 73 процентов. Это и вызвало подозрения наших оппонентов. Если сейчас в процессе экспериментальной плавки они добьются выхода годной продукции хотя бы в пределах 80 процентов, то на меня можно здесь же надевать наручники.
Эксперимент чуть сразу же не сорвался, так как на складе цеха не оказалось достаточно лома для полной загрузки печи. Цех часто простаивал из-за отсутствия сырья. Решили всё, что имелось в наличии, взвесить и плавить. Лом был неоднородный и мелкий: обрезки алюминиевого листа, блоки приборов, старая алюминиевая посуда, проволока и различная мелочь. По моим предположениям в процессе плавки при таком исходном сырье должно было образоваться много отходов, тем более, что лом не был спрессован в пакеты. Я не сомневался, что выход годной продукции не превысит даже 60 процентов.
Нагрели печь, загрузили лом и стали ждать, когда он расплавится. Затем ввели необходимые добавки, чтобы очистить жидкий металл от вредных примесей. Наконец технологи дали разрешение на разливку металла. В качестве форм использовали открытые изложницы для получения слитков, что изначально давало возможность получить минимальные потери. Все с интересом ждали результатов. Остывшие слитки взвесили, взвесили и вычерпанный из печи шлак со всевозможными включениями, а когда всё сложили, оказалось, что сгорело и улетучилось в воздух свыше 15 процентов сырья. А в шлаке и отходах оказалось почти 30 процентов изначально загруженного металла, и только 56 процентов годной продукции получилось в итоге. Выходит, мы работали гораздо лучше, поскольку процент выхода годной продукции у нас никогда не был таким низким.
Результат очень разочаровал представителей концерна, а меня несказанно обрадовал. Против фактов не попрёшь! Я настоял, чтобы все результаты были оформлены актом, и лишний экземпляр с подписями всех членов комиссии сохранил для себя. Он до сих пор хранится в моих бумагах вместе с копиями моих писем в высокие инстанции, напоминая о минувших баталиях. Акт, как я и ожидал, был скрыт от следствия, но у меня-то это по-настоящему неопровержимое доказательство уже было на руках. Теперь никакой суд не страшен, хотя кто его знает, что может прийти им на ум?
Прошло лето, и уже шла середина осени, но никаких подвижек в нашем деле не происходило. Что-то творилось там наверху во властных апартаментах. Три структуры: прокуратура, МВД и КНБ, - по-прежнему конфликтовали друг с другом, и на этот раз, похоже, в немилости оказалось полицейское ведомство. С треском был снят очередной министр МВД и его замы, и это уже давало нам определённую надежду.
Стало известно, что дело руководства завода, где я прежде работал, передали, наконец, в суд. Трое - директор, главный бухгалтер, а также бухгалтер-расчётчик зарплаты - находились до суда под стражей в следственном изоляторе. Директор и главбух были из молодых выдвиженцев, всех их я хорошо знал, и всех их было очень жаль. Расчётчица зарплаты была одинокой женщиной и жила в заводском общежитии. Главный бухгалтер работала при мне заместителем, спала и видела, когда займёт место своей начальницы, тоже была одинока с двумя детьми. А директор двадцать лет назад, когда я пришел на завод Главным инженером, был всего лишь молодым специалистом, которого мы взяли из местного политехнического института. Он жил со своими родителями и был до сих пор не женат. Их вина в подделке ведомостей на зарплату и присвоении денежных средств была полностью доказана, они и не отпирались, но суда почему-то не было. И вот, наконец, судьба их должна решиться.
Итог оказался неожиданным как для них самих, так и для окружающих. На первом же заседании суда им предложили каждому в течение нескольких дней вернуть в казну довольно значительную сумму денег. За директора заплатили родители, занявшие деньги у родственников в соседнем Иране. Главная бухгалтерша срочно договорилась о продаже одной из двух имевшихся у неё квартир, так что деньги за неё тоже были внесены. А у расчётчицы денег не было, и помочь ей было некому. На следующем заседании суда двоих освободили, а ей присудили пять лет тюрьмы и увели под конвоем. Она плакала и кричала, что меньше всех имела, а пострадала больше других.
Такой оборот дел в туркменской юриспруденции и озадачивал, и одновременно обнадёживал. Связан он был, по-видимому, с тем, что давно не было амнистий, тюрьмы в стране оказались переполненными, сажать было некуда. В мягкосердечие и доброжелательность туркменских фискальных органов верилось с трудом, слишком много народа за последние годы прошло через их неласковые руки. Тем не менее, это был прецедент, так что вполне возможно, наше дело может тоже разрешиться каким-то нестандартным образом. А дни всё шли, неясность положения сводила с ума, хотя с другой стороны хотелось, чтобы как можно дольше длились эти деньки относительной свободы. Чем дольше оттяжка, тем больше уверенности, что суда не будет, и дело, в конце концов, будет прекращено, например, в связи с отсутствием состава преступления и нашей полной невиновностью. А вдруг затягивание связано с тем, что органы согласовывают с кем-то, как нас лучше засудить, стряпают какой-нибудь дополнительный компромат? От всего этого можно было свихнуться.
Неожиданно вечером у меня дома раздался звонок телефона. Мне уже давно никто не звонил, разве что родители, да моя любимая тёща. Если я пару дней подряд не появлялся у неё, она обязательно справлялась о делах и приглашала к себе покормить меня. Но сегодня я уже обедал у неё и с родителями тоже виделся. Из Германии тоже уже был звонок. Жена совершенно измучилась в ожидании моего приезда и казнила себя, что оставила меня одного. Я, как мог, успокаивал её, но ничего нового пока сообщить не мог. Так что звонят, скорее всего, по нашим делам из следственного управления, заключил я.
Но нет, это был голос моей одноклассницы:
- Ты куда пропал? Мы хотим все вместе встретиться, уже сто лет не виделись. Нас осталось в городе совсем ничего, все разъезжаются кто - куда, хотелось бы напоследок повидаться. Как ты смотришь на эту затею?
Я опешил, но в тоже время почему-то очень обрадовался столь неожиданному предложению. Чем-то хорошим и тёплым повеяло издалека от этих слов, призывающих вспомнить совсем другую жизнь, годы нашей юности. После выпуска мы несколько раз встречались, но эти встречи были приурочены обычно к каким-нибудь датам. Сейчас же вроде бы никаких юбилеев не предвиделось, да и моё состояние совершенно не располагало к радостным встречам и торжествам. Поэтому первым моим желанием было тут же отказаться, но она опередила меня:
- Никаких отказов не принимается. Вопрос лишь состоит в том, где и когда. Когда - это уже тоже решено, в ближайшую субботу, а теперь давай обговорим с тобой, где удобней нам провести встречу.
Совершенно неожиданно у меня вырвалось:
- Тогда у меня. Я один, жена в Германии, квартира пустая, так что все разместимся, но…
- Ничего готовить не надо, мы приедем со всем заранее приготовленным. Твоё дело обеспечить пустой стол, чтобы было, куда всё поставить. Так что послезавтра примерно в два часа дня жди гостей.
Я положил трубку и опустился на стул. Впервые за последнее время вспомнили обо мне без всякой жалости и сочувствия, без подозрительности и осторожности, без злобы и ненависти, как об обычном, нормальном человеке, просто как о своём бывшем однокласснике. И мне ничего не надо делать, что-то организовывать, с кем-то договариваться. Всё уже решено, послезавтра все мои одноклассники, кто ещё остался в Ашхабаде, появятся у меня дома, и я увижу их. Интересно, какие они теперь?
Днём ровно в назначенное время появились первые гости, а вскоре - и все остальные. Это были девчонки из моего класса. Нет, конечно же, это были далеко не девчонки, а почти шестидесятилетние тётки, но я не замечал этого. Все они были не просто узнаваемы, но остались такими же, каких я знал почти сорок с лишним лет назад, с кем я заканчивал десятый класс и проучился в школе последние четыре года.
Когда мы перешли в седьмой класс, женские и мужские школы были объединены в смешанные. Вот тогда впервые мы и познакомились. Все мы были ровесниками первого года войны, рожали тогда немного, поэтому класс был небольшой, в основном девочки. Ребят в классе было в три раза меньше. Вот и сейчас собрались только девчонки, восемь человек, я - девятый. Единственный оставшийся в городе одноклассник не пришёл, так как срочно выехал в командировку.
Мы пододвинули журнальный стол к дивану, быстро накрыли его и расселись вокруг. Не виделись мы уже много лет, но этого абсолютно не чувствовалось, нам было, что вспомнить и о чём поговорить. У нас были прекрасные учителя, знавшие и любившие своё дело, вложившие в нас стремление к знаниям и, главное, жизненную порядочность. Все выпускники нашего класса получили высшее образование и состоялись в жизни как люди и специалисты.
Я сижу среди своих одноклассниц, постаревших и помудревших, необыкновенно близких мне людей, и ощущение радости жизни, уверенности в будущем незаметно возвращается ко мне. Ни единым словом никто не намекает мне о моих проблемах, хотя, я уверен, каждая из них знает по слухам практически всё. И этот сбор у меня дома организован не просто так, а исключительно для поднятия моего духа. Они знают меня, верят и понимают, что не мог я совершить инкриминируемые мне преступления.
Я смотрю на них, известных в городе врачей, вузовских преподавателей, хозяйственных руководителей, ставших уже бабушками, а в голове проносятся сценки нашей школьной юности: кто с кем дружил, спортивные увлечения, школьные вечера с неумелыми танцами, конкурсы самодеятельности, недоразумения с учителями. Мы вспоминаем, говорим взахлёб, хохочем и не замечаем, как груз прожитых лет постепенно улетучивается. Но я хорошо знаю, что за плечами каждой из моих гостей лежат годы огромного труда, профессионального становления, преодоления всевозможных жизненных трудностей. Мы поминаем своих учителей, большинства из которых уже нет в живых, а также умерших одноклассников. Вспоминаем о тех, кто уехал и навсегда пропал из поля зрения. Мы уверены, что где бы они ни были, они тоже помнят о нас, о нашем замечательном классе. Незаметно разговор переходит на проблемы текущего дня и оказалось, что почти все размышляют о необходимости выезда из Туркменистана. Всю жизнь отдали этой стране, и в итоге мы оказались лишними. Впереди - низкая пенсия и никакой перспективы для молодых отпрысков.
Я срочно меняю тему разговора:
- А знаете ли вы, какой сегодня день? Сегодня день рождения у моей мамы, и вечером я собираюсь её поздравить. Ей исполняется восемьдесят семь лет, но она многих из вас помнит по фамилиям и именам.
Кто-то тут же предложил сделать коллективный поздравительный адрес. Среди своих бумаг я нахожу красивую папку, мы вкладываем туда чистый лист, пишем поздравление моей маме и все подписываемся. Напоследок фотографируемся в доме за столом, потом во дворе на фоне зелени и вскоре расходимся. Больше никого из них я не видел, но память в деталях сохранила тепло нашей встречи. Эти фотографии и сегодня лежат передо мной, напоминая о тех радостных минутах.
Вечером вместе с цветами я вручил маме наше поздравление, которому она была и удивлена, и обрадована. Обычно в этот день мы все собирались за родительским столом, радуя их своим присутствием, разговорами, а то и совместными песнями. Но в этом году смерть сестры и свалившиеся на наши головы неприятности никак не располагали ни к застолью, ни к веселью. Мы вместе поужинали, и я вернулся в свою пустую одинокую квартиру, где совсем недавно звучал смех и сияли улыбками радостные лица моих одноклассниц.
Время остановилось. Летняя жара, похоже, идёт на убыль, постепенно устанавливается чудесная осенняя пора. Я люблю это время года в Ашхабаде. Утром начинаешь ощущать приятную прохладу, а днём солнце уже не палит так истошно, как всё лето до этого. И ты начинаешь с новой силой любить этот край, где почти круглый год светит солнце, где не нужны вороха тёплой одежды, где ночное небо сияет яркими звёздами, откуда, если и хочется уехать, то в какое-нибудь путешествие, и то на короткое время. И куда хочется обязательно возвратиться, потому что здесь - твой дом.
Ещё одна странная новость пришла сверху – Зампред Кабинета министров, курировавший экономику и финансы республики, сбежал за границу. Это был как раз тот самый банкир, к которому я когда-то обращался за валютой, чтобы оплатить биржевую сделку. Он втайне перешёл границу в районе Узбекистана и вскоре оказался где-то в Европе. К этому моменту он был уже снят с должности, но не арестован. Поползли слухи о его коррумпированности, но вряд ли это было действительной правдой, слишком прозрачны были его служебные обязанности, и слишком велика была его зависимость от воли Туркменбаши. Скорее всего, это был конфликт с Президентом, нежелание выполнять спонтанные, зачастую капризные и противоречивые его распоряжения. Расплата за непослушание была одна – инсценированный суд и тюрьма. Примеров этому уже было предостаточно. Не дожидаясь расправы, он постарался исчезнуть из страны.
Ещё совсем недавно я видел его в составе группы правительства, посещавшего вместе с Президентом специально организованную выставку достижений Туркменской промышленности. Он шёл в хвосте группы, а не, как подобает чиновнику его ранга, возле Президента и был в подавленном настроении. У нас на этой выставке был представлен довольно большой раздел, и я с нетерпением ожидал прихода высшего руководства страны. Вдруг мне удастся разжечь интерес кого-нибудь из них к проблемам завода? Тогда вопрос получения заводом валюты за счёт конвертации туркменского маната будет решён, и мы начнём работать, наконец, устойчиво и без вынужденных простоев. Если бы мне удалось в принципе это сделать, то, вполне возможно, никуда бы я не уехал. Но нет, Президент не проявил никакого интереса к заводу, выпускающему товары для народа, его больше интересовали достижения нефтяников и газовиков. Зато опальный Зампред остановился возле меня и подробно расспросил обо всех наших проблемах. Мы знали друг друга, и мне не надо было тратить время на реверансы и комплименты, чтобы понравиться высокому чиновнику. Тогда я был ещё вполне успешным директором и носил белую рубашечку с обязательным галстуком. Я сразу же без особых вступлений изложил ему своё видение туркменской экономики:
- Здесь представлены образцы продукции, выпускаемые заводом сейчас и в недавнем прошлом. Возможно, рядом с зарубежными аналогами они выглядят не столь привлекательно, тем не менее, пользуются у населения и в организациях Туркменистана большим спросом. Это означает, что завод работает не ради собственного выживания любой ценой, а для пользы страны и людей, то есть выполняет полезную и нужную работу. Не секрет, что любое производство, чтобы поддерживать свою жизнеспособность, вынуждено приобретать необходимые ресурсы, инструмент, оборудование, запасные части не только у себя в своей стране, но и у соседей, где функционирует другая валюта. Поэтому необходимо, чтобы любое предприятие имело возможность свободного доступа к получению нужной валюты путём кредитования или обмена, в противном случае оно зачахнет, как это сейчас происходит с нашим заводом. На выпуске этой продукции занято несколько сотен людей, так что с остановкой завода в итоге вы получите ещё несколько сотен безработных и дополнительные социальные проблемы. Русскоязычная часть заводских рабочих, составляющая большинство, лишившись работы, выедет из страны, и мы навсегда потеряем несколько сот пар квалифицированных рабочих рук.
Он слушал меня внимательно и не перебивал, а я, распалившись, продолжил:
- Туркменистан, продавая за рубеж газ, нефть, хлопок получает в огромных размерах универсальную валюту, доллары, но куда они тратится? На строительство никому не нужных дворцовых комплексов, фонтанов, памятников, дорогого элитного жилья и многих довольно странных проектов, вся цель которых – обеспечить «откат» небольшой группе людей. Слишком простая и всем понятная схема обогащения дорвавшихся до власти чиновников, а до остального населения, получается, никому нет дела. А ведь гораздо эффективней тратить эти средства на поддержание, реконструкцию и развитие производства, борясь за каждую пару рабочих рук. Это снизит социальную напряжённость, и не надо будет вкладывать огромные деньги в МВД и полицию. Ведь ты же всё это видишь и лучше других понимаешь обстановку, ты же в этой стране главный экономист, сделай что-нибудь.
Как и при нашей давней встрече, он нахмурился и отвернул свой взгляд. Ничего не ответив, на прощанье крепко пожал мне руку и ушёл. Больше мы не виделись, но известие о его побеге почему-то меня задело. Я невольно тоже стал размышлять над побегом из Туркменистана, придумывая самые невероятные способы перехода границы. Эта мысль не оставляла меня ни днём, ни ночью, заполнив собою всё существование. Но ничего путного в голову не приходило. Отняв паспорт, мои преследователи хорошо знали, что делают. По дорогам Туркменистана в те годы невозможно было без многочисленных полицейских проверок проехать даже из области в область, а на пограничных постах моя фамилия, возможно, вместе с изображением физиономии наверняка была занесена в соответствующий список. Под видом предстоящего празднования 10-летия Независимости Туркменистана был ужесточён визовый режим, резко сокращён въезд в страну иностранных граждан, приведены в повышенную готовность таможенные и пограничные службы. Нет, нужно оставить эту мысль как неконструктивную и опасную, а следует ждать и продолжать бороться за легальное разрешение проблемы и нормальный выезд из страны к своей семье. Роль нелегального беженца только бы добавила козырей в колоду моего следователя и окончательно уничтожила мою и без этого подмоченную репутацию в глазах окружающих.
В конце октября первого года нового тысячелетия Туркменбаши готовился шумно отпраздновать 10-летний юбилей Независимости Туркменистана. Предусматривалось прибытие иностранных гостей, военный парад и театрализованное представление на площади перед центральной трибуной, заседание Народного Собрания с награждениями и праздничными подарками, открытие величественного монумента Независимости со 118-метровой стелой. Но главное событие, ожидаемое народом в канун самого важного праздника страны - это предстоящее помилование заключённых, переполняющих тюрьмы Туркменистана. Заключённые и их родственники, затаив дыхание по обе стороны тюремной решётки, ежегодно ждут выхода президентского указа о помиловании, желая благополучия и здоровья своему Сердару, одновременно глухо ненавидя и проклиная его.
Уже несколько лет подряд в Ночь всепрощения, то есть в ночь последнего дня праздника Рамазан, когда правоверные мусульмане должны простить друг другу все нанесённые обиды, Президент подписывает Указ о помиловании заключённых, списки которых публикуются в центральной прессе. Оступившиеся, как называет их Президент, должны поклясться на Коране, дать обещание никогда не преступать закон и встать на путь исправления. Под этот указ ежегодно освобождается порядка десяти тысяч заключённых, осужденных, как правило, на небольшие сроки за незначительные преступления. Это ещё одно шоу, придуманное Великим, позволяющее ему лишний раз встать над своим униженным народом с безграничным самодовольством вершителя судеб. Конечно же, люди, имевшие претензии к Туркменбаши и его строю, осужденные на большие сроки за измену Родине и Ему Самому Великому, прощению не подлежат. Тут он непреклонен, злопамятен и самолюбив. Но простому народу до этих несчастных мало дела, главное, что их дочери, сыновья, матери и мужья выходят на свободу, и это чудо творит не кто иной, как Всемогущий Туркменбаши. И мало кто из них задумывается над тем, что это именно он, Великий и Неповторимый Сердар, является главным преступником страны, и это ему место на нарах самой отдалённой тюрьмы на все годы его жизни. Потому что это он создал такие условия жизни в своём полицейском государстве, когда простому человеку, чтобы выжить, не остаётся другого выбора, как идти на преступления. Большинство вышедших из тюрем, не найдя себе занятий, поддержки общества и государства, опять совершают преступления, и тут не помогают ни клятвы, ни обещания. Они снова возвращаются в тюрьмы, начинается новый виток клятв и всепрощения, а образ Милосердного и Великого Туркменбаши на фоне униженных и несчастных людей сияет всё ярче и ярче.
Я просматриваю газеты с текстом Указа и списками помилованных, то и дело встречая знакомые имена. Я искренне рад за этих людей, но меня интересует всего лишь одна газетная строчка - о закрытии незавершённых уголовных и хозяйственных дел. Но нет, таких указаний Туркменбаши не дал ни МВД ни прокуратуре и, следовательно, по завершении праздничной шумихи не исключено, что наше дело все-таки будет передано в суд.
Продолжение следует
