Очевидцы со смехом вспоминали забавный случай, как оплошали красные разведчики. Они добросовестно взорвали железнодорожную колею, чтобы отрезать путь белым к морю.
Но к их изумлению воинский эшелон и два белогвардейских бронепоезда, отстреливаясь, на всех парах, буквально, на глазах красных командиров умчались в сторону Красноводска: взрывчатку, оказывается, подложили под колею, идущую … на курорт Моллакара. «Гроза» вскоре всё же была захвачена красными за Джебелом.
Боевыми действиями белогвардейских частей руководил генерал-лейтенант Казанович, командующий Закаспийским фронтом, чей штаб короткое время находился в районе вокзала станции Джебел. Советскими войсками командовал Сергей Прокофьевич Тимошков, командующий войсками Закаспийской армейской группы.
Заняв без боя станцию Бала-Ишем, красные преследовали отходившего к Джебелу противника, который, отступая, разрушал не только стальную магистраль, но и поджигал железнодорожные будки, долго горевшие яркими факелами. По ним ориентировались в непроглядно зимней ночи наступавшие красные части. Эти огни указывали им дорогу от Бала-Ишема до Джебела.
На подступах к станции Джебел разгорелся настоящий бой. Завязалась артиллерийская дуэль. Частый орудийный огонь открыли броневики белых, им отвечала красная артиллерия. Вступили в схватку кавалеристы, пехота. После трёхчасовой артиллерийской перестрелки 25 декабря 1919 года красные войска заняли аул и станцию Джебел, а несколькими часами раньше – Нефтедаг /Небитдаг, ныне Балканабат/. /ЦГАТ, ф. 520, оп.1, д.5, лл.2-5/
Это событие совпало с печальной датой в жизни моих соплеменников – смертью Машрык-хана. В тот день, когда красная кавалерия с развёрнутыми знамёнами и под звуки духового оркестра проскакала через Джебел, и расположилась на его окраине, мои сородичи отмечали седьмой день со дня кончины нашего вождя.
Несмотря на звонкую медь оркестра и бодрые речи митингующих по случаю победы, настроение у людей было подавленное. Не только потому, что потеряли мудрого и испытанного предводителя. Навзрыд никто не плакал. Разве что самые близкие? У туркмен по старикам слёзы лить не принято: слава Аллаху, человек прожил семьдесят восемь лет, а по мусульманскому летоисчислению восемьдесят с гаком.
Все говорили между собой шёпотом, будто среди них незримо присутствовал их вождь, десятилетиями властвовавший над их судьбами. С ним было связано всё: надежда на спасение, выживание племени, его будущее. Теперь его нет, вместе с ним уходила и эпоха…
А слухи ползли, один тревожнее другого, о красных, о большевиках, не признающих ни веры, ни Бога… И Коран они не признают и двоежёнство под запретом, а о четырёх жёнах и разговора нет. Но зато распинался Абдулла Машрыков: землю и воду дайханам раздадут, а пастбища – скотоводам. Что ещё надо? Ханский сынок держал нос по ветру…Да кто их знает, этих большевиков? Когда сулят многое, дай Аллах, получить хотя бы толику обещанного…
Что их ждёт? Какая она, новая власть?.. – эти и другие вопросы крутились у всех в голове. И эта неуверенность в завтрашнем дне порождала у народа панический страх, неодолимое стремление утопающего, хватающегося за соломинку. Сомнения мог бы рассеять Кумышали Бориев, человек грамотный, сведущий, но и тот, едва показавшись на похоронах старейшины и, отметив третий день поминовения, куда-то исчез.
Говорят, тело без головы – труп. Племя не может быть без главы, без вожака. Людское настроение совпадало и с намерением властей, торопившихся с упрочением своего влияния на местах. Командование и политотдел Закаспийского фронта делали ставку на родоплеменных вождей, старейшин, их близкое окружение, иных старались задобрить подарками, деньгами. Возможно, это было оправдывающей себя политикой, ибо аулы новым властям виделись некой инертной, чуждой массой, а вожди, коим не хотелось терять своё влияние в народе, представали уступчивыми, покладистыми.
Во все века привилегированные слои общества, знать, когда речь заходила об их интересах, легко шли на сговор с властными структурами, могли, не колеблясь, отдать всё – и народ, и Родину. Так было всегда. И власть имущие, надо полагать, были хорошо осведомлены о сей ахиллесовой пяте «верхушки» общества.
Представители политотдела Закаспийского фронта, коим предстояло отобрать кандидатуру нового председателя волостного исполкома, остановили свой выбор на ханском сыне Абдулле: бойкий, сговорчивый, русским языком владеет свободно, словом, разбитной малый. Да и отец его долгие годы волостью управлял. Не беда, что при царе, видать, у него кое-чему подучился. Чем не голова?
Собрались на совет старейшины родов и кланов. За Абдуллу ратовали, как следовало ожидать, ближайшие родичи – овез-ходжа, абдал-ходжа, беким – рода более или менее состоятельные; ханского сыночка напрочь отвергли – мелик, мамеша, гаратоголак – беднейшие слои аула.
- Вы что с ума сошли?! – взывал к собравшимся Юнус-ага, представляющий два рода-братьев мелик и мамеша.
- Сойдёт народ с ума – сойди и ты, – отвечали радетели ханского сына, – взбесятся люди и ты с ними!
- Ты, Юнус, не можешь простить Абдулле свой арест?!
- И впрямь, когда народ недружен, и кабан поганый на юру может очутиться…
- Люди знают своего безумца. От волка волк рождается, от вороны – ворона, от мужа – муж…
Сын покойного Машрык-хана будет достойным красным председателем. Керим ещё мал, Абдырахим – при деле. Так изберём Абдуллу ради памяти его отца.
- Не кощунствую я, Аллах видит, – не сдавался Юнус-ага. – У Абдуллы ничего святого, он – подл и коварен, будто не от Машрыка хаджи, а шакалом рождён. Дай ему власть – разорит народ. Помянёте моё слово, да поздно будет!
Сторонники ханского сына взяли верх. Абдулла тоже не дремал, забросил крючок с наживкой, приманив аульчан самой малостью присвоенных денег, посулил, что остальное они получат после того, как его «изберут» председателем волисполкома. А что народ? Ведь его большинство! Какой от того прок, если он безучастен, живёт сиюминутными выгодами, пребывая в состоянии того утопающего. В его безмолствовании не признак силы и бесстрашия – Пушкин был слишком добродушен и явно переоценил «народа безмолвие» – а свидетельство бессилия, равнодушия и трусости…
За брата порадел и Абдырахим, устроившийся при штабе красных. Он помог Абдулле втереться в доверие интендантов и тот не замедлил пригнать к красноармейским кухням сотню овец, тем самым, взяв на себя обязанности армейского заготовителя мяса и фуража.
Горбатого, говорят, могила исправит. Абдулла и тут остался верен себе. Поставляя красным частям свежее мясо, он вместо говядины продавал молодую верблюжатину, о чём командование и не подозревало, выплачивая махинатору как за телятину.
Пройдоха наживался на всём. Торговал справками, взимал незаконные поборы, арестовывал кочевников, вымогал у них взятки деньгами и скотом. Не гнушался Абдулла и вандализма, унося с христианских захоронений деревянные и железные кресты, чтобы употребить их в хозяйстве; посылал аульных мальчишек собирать с красноармейских могил будёновки, которые затем перепродавал в кочевьях: шлемы за одну цену, звёздочки с них за другую.
Сколько верёвочке ни виться, конец будет. Начав с обмана людей, – мошеннику этого показалось мало – Абдулла стал обкрадывать и государство. В пору, когда во всей Закаспийской области на хлеб ввели карточки, в Красноводске даже на воду, а фунт сахара стоил 45 рублей, бутылка молока – 20, фунт хлеба – 25 рублей и Областной продовольственный комитет выдавал населению продовольствие строго по норме, Абдулла Машрыков, получая на джебелцев продукты, приписывал количество едоков, а «излишек» присваивал себе. Ни в чем, не нуждаясь, хапуга хотел жить ещё лучше, есть повкуснее и побольше.
О проделках новоявленного председателя властям сообщил Клыч Кульмамедов, секретарь волисполкома и Абдуллу Машрыкова судили за злоупотребление должностным положением, служебный подлог и осудили на пять лет… условно /Архив МНБТ, д. №П 48577, т.12, л.85/.
Случилось то, что предвидел Юнус-ага. Аульчане сожалели, что не прислушались к здравому голосу. Да что толку после драки кулаками махать?
На посту председателя волисполкома нечистоплотного ханского сына сменил Недирбай Айтаков, который вскоре вырос в крупного государственного деятеля Средней Азии и страны, стал первым председателем ЦИК Туркменской ССР.
Чем занимался Абдулла после привлечения его к уголовной ответственности, мне неизвестно. Знаю лишь со слов ветерана народного просвещения, заслуженного учителя Туркменской ССР Айкеша Колатова, что Машрыков подался в Душанбе, где, до ареста в 1937 году, работал управляющим делами Совнаркома Таджикистана.
Должность весьма ответственная и видная. В годы тоталитаризма на такие высокие посты допускали не всякого. Серьёзным препятствием могло послужить и «чуждое» происхождение. Хотя ханскому сыну пронырливости не занимать, но дорогу к высокой карьере он каким-то образом всё-таки пробил.
- Никак скрыл, что отец его имел солидный офицерский чин и был нашим ханом, – рассуждал Айкеш Колатов. – Да и протекцию ему, по всей вероятности, составил сам Недирбай Айтаков, находившийся с ним в близком родстве. Иначе ему, как своих ушей, не видать кресла управделами Совнаркома республики.
Завершая, эту главку о сыне нашего вождя, как мне хочется закончить её на оптимистической ноте, увидеть Абдуллу Машрыкова на пути добра, милосердия, вернуть его к людям честным, открытым. Но, видимо, жить в обществе и быть свободным от его морали невозможно.
Абдулла – плод безнравственной части тогдашнего общества, которое иным быть не могло, когда меньшинство, не задумываясь о страдающем и нищенствующем большинстве, хотело жить за счёт него сладко, вольготно и комфортно. Абдулла был удачлив, ему всё дозволялось. А такие, как правило, эгоистичны.
И как мне ни дорога память о нашем вожде Машрык-хане, сделавшем так много для своего маленького народа, но я всё же сомневаюсь, чтобы он ни сном, ни духом не ведал об утаенных народных деньгах. Что ж, и на старуху бывает проруха. Замнём, как говорится, для ясности…
Продолжение следует
