Ш.Х. Кадыров. Часть 7. (Окончание). Ковры в политической тенденции
Политика часто паразитирует на достижениях культуры и искусства. В основе искусственной (некровнородственной) преемственности ковровых медальонов «от малого племени к большому» лежит не не только признание неизбежного верховенства прекрасного над остальным («красота спасет мир»), а политический умысел - завладения права на наследственное лидерство от старых авторитетных туркменских племен. Потеряв былую политическую мощь, эти старые племена продолжали властвовать условно, в искусстве и через него.
На фото справа: ковер туркменов-йомудов.
К примеру, откуда пошел салырский гель? Салыры руководили конфедерацией, но не имели своей этнической государственности. Общепринятой салырской этнической (родовой) тамги мы не знаем. Состав салыров нового времени многообразен. Здесь можно встретить и кипчаков, и оламов, и арабачи, и дэли, и сакаров, внутри которых каждый род и семейная группа имели свои клейма собственности (тамги), которые, как например, у туркменов-ата, с течением времени исчезали (Васильева Г.П. 1948 г.).
Мы знаем ковровый медальон, который был создан и распространился от какой-то первоначальной этнической группы, входившей в состав салыров. Были ли это собственно салыры или присоединившаяся к ним группа - неизвестно. Но важно видеть, что те, кто входил в состав салыров уважали их медальон, считали его старейшим и даже копировали в своих ковровых изделиях.
Красота и совершенство медальона этнической группы, входившей в состав салырского иля сделали его широко популярным. Через популярность медальон становился символом и инструментом политического влияния и гегемонии уже другой, более крупной, именующей себя собственно салырами, доминирующей в этнической конфедерации группы, присваивающей себе это достижение. Медальон становится общеплеменным, а группа его создателей, не имеющая политического веса, отходила на второй план перед этноним доминирующей группы, в окружении которой она жила и покровительством которого пользовалась.
Другой пример,, беширские ковры. Они часто включаются в эрсаринские. При этом само название «беширский орнамент» не было этническим. В ауле Бешир живут потомки древних салыров и оламов, частично каркын и агар (Кинаева К.Г., Некрасова Н.П. 1988). Первенство внутри по ковроткачеству держали оламы (предположительно, в древности - аланы, ушедшие на Кавказ из Туркменистана в результате гуннского нашествия (VI-VIII вв.), искусству которых и принадлежит красота беширских-эрсаринских ковров.
Высокий ворс и невысокая плотность узлов (650-1280 узлов на дм кв.) отличают эти ковры от изделий других туркменских народов. С одной стороны, это сближает (включая внешний вид) их с коврами кавказскими и средневосточными (Ларина Е. 2007. С. 69), а с другой - поясняет, почему между коврами полукочевников Кавказа и коврами туркменов нет существенной разницы. Полукочевая культура ковроделия проникла на Кавказ и Турцию через туркменов, в том силе - салыров и оламов*.
Не являясь тамгой - печатью собственности рода, медальон распространяет свое влияние на другие народы тем же путем, что и изменяется тамга отца в тамге сына - простым добавлением к рисунку отцовской тамги какой-то дополнительной черточки. Поэтому, когда В.Г. Мошкова, отмечает, что ахалский медальон лишь «напоминает» салырский, это не означает, что следует сомневаться в том, что ахалские туркмены поизаимствовали этот медальон, слегка его изменив.
«Племенные узоры» (гели-медальоны) XI-XIV вв. дошли до нас благодаря тому, что они сохранились в русских коллекционных образцах XVIII и более ранних столетий. Это были ковры салыров и човдуров,а точнее туркменов конфедерации эсен-или. В составе этой конфедерации човдуры были одними из первых туркменских народов, вступивших в контакт с Россией и принявших ее подданство. Именно их коврами Екатерина II украсила столовую Большого Петергофского дворца. Она же ввела моду на так называемые диванные комнаты, обязательным предметом меблировки которых были туркменские ковры. (Царева Е. 2008. С. 51). Екатерина Великая была не только страстной поклонницей восточной роскоши, но в еще большей степени распространителем среди русской знати высокой западноевропейской культуры, непременной частью которой к этому времени были туркменские ковры.
К сожалению, значительная часть ковров и гобеленов из особняков великих князей А. Половцева, А. Штиглица, Абамелик-Лазаревых и др были бесследно потеряны в годы революции, гражданской войны и иностранной военной интервенции в России. Лишь некоторые из утрат были возвращены в музеи России и ныне являются самыми ранними в России. К ним относятся переданные в 1950-е гг. два салырских ковра конца XVIII в., в т.ч. один из коллекции Карла Фаберже (хранится в Эрмитаже). Ранее, в 1918 г. в Российский этнографический музей поступили на хранение от Софьи Половцевой огромные («дворцовые») беширские ковры из Гатчинского и Алексадровского дворцов.
Оба народа (човдуры и салыры) в XIX в. почти утратили традиции ковроткачества. Напомню, что этнические конфедерации (салыров и човдуров) возникли после распада первого известного нам туркменского племенного союза - Юрта язырского и, конечно же, содержали в себе то, что некогда делали туркмены гарадашлы (главное «племя» в составе языров). Сегодня о ковровых изделиях гарадашлинцев известно крайне мало.
Вопрос об этническом составе конфедераций применительно к изучению туркменского ковроткачества позволяет всякий раз детализировать классификацию туркменских ковров. Выделяют, например: текинские и пендинские, човдурские, а также восточные (эрсаринские, беширские, кизилаякские). При этом, пендинские ковры - это ковры туркменов-сарыков, живущие в местности Пенде на юге Марыйского велаята. Ранее там жили салыры. Поэтому нередко под пендинскими имеются в виду и салырские изделия. Все это еще раз показывает нам, насколько несовершенной является классификация ковров по территориальному признаку. Не так часто упоминаются туркмены-геоклены. В 1942 г. В.Г. Мошкова была у геокленов и констатировала исчезновение у них ковроткачества; «ткали паласы, да и то не везде». Однако известно, что в среде геокленского племени геркез ковроткачество продолжало развиваться (Овезов Дж. 1976. С. 66), хотя и под влиянием туркменов-йомудов
Другой пример. Как уже упоминалось, в состав так называемой човдурской конфедерации туркменов входили различные этносы туркменов. Сама конфедерация именовалась не човдурской, а эсен-или (човдуры, игдыры, абдалы, бозаджи, бурунджик; иные исследователи включали сюда же частично туркменов-шихов, гокленов, емрели, алиили, эрсари). Народы в ней были вполне самостоятельными политически и самобытны по культуре. Човдурами эти народы стали именоваться ошибочно в начале ХХ в. (Бегджанов А. 1993. С. 21). Между тем с середины XIX в. собственно човдуры ковры сами уже не ткали (Н. Ниязклычев). Но известно, что ковры продолжали ткать игдыры (Саурова Г. 1968. С. 20), входившие в состав човдуров номинально.
Наряду с човдурами, в конце XIX в. и салыры почти утратили мастерство изготовления ковров, а на рынках стали преобладать изделия сарыкских и текинских мастериц с салырским гелем - восьмиконечник (чархы, чархы пелек - «колесо судьбы») в ступенчатом обрамлении с парами бараньих рогов по углам, замененные в коврах теке птичьми лапками. Салырский двойной крест (у теке он в упрощенной редакции) стал также очень популярным орнаментом.
С.М. Дудин в 1901 г. обнаружил, что (временно?) перестали заниматься ковроделием и туркмены-сарыки (С.М. Дудин. 1926. С. 115). Возможно, на рынках и продолжали появляться старые сарыкские ковры, но новое их плетение остановилось. Однако с этим не согласна В.Г. Мошкова. Она писала, что в 1920-е годы сарыки не возобновили, а продолжали делать ковры. В.Г. Мошкова считала, что а С.М. Дудин ошибался потому, что посетил «нековровые» аулы сарыков (Мошкова В.Г. 1970. С. 131).
У нас нет оснований сомневаться в профессионализме С.М. Дудина, тем более, что на факт прекращения ковроткачества у сарыков указал и другой исследователь (А. Фелькерзман. 1914). Но вопрос, если его ставить шире, остается открытым. Почему ковровые традиции исчезали, ковроткачество прекращалось у одних туркменов и продолжало процветать у других туркменов? В состоянии ли народ, потерявший традиции ковроткачества под влиянием внешних факторов, вновь обрести их? Так ли уж хрупки эти традиции для внешних ударов и сложны для восстановления, чтобы раз угаснув, уйти навсегда?
На такого рода перипетии в истории ковров могли сказаться политические события. Известно, что туркмены-теке в Марыйском оазисе постоянно конфликтовали с сарыками, что могло сказаться на образе жизни последних, как более малочисленных и слабых, в т.ч. и на развитии коврового ремесла. Известно также, что в досоветское время туркмены-ата испытывали притеснения со стороны йомудов. Только после установления советской власти, как сообщали информаторы Г.П. Васильевой, туркмены-ата почувствовали себя защищенными и стали частично возвращаться в Туркменистан из Каракалпакии (Г.П. Васильева. 1948).
Не будем забывать, что утрата салырами традиций ковроткачества связана ни с чем иным, как с потерей их политической гегемонии и притеснениями, которые им пришлось претерпеть от туркменов теке и сарыков, о чем мы уже писали выше. Известно, что после присоединения туркменов к России межэтнические конфликты внутри туркменов утихли, однако доминирование туркменов теке приняло другие (социально-экономические) формы. Возможно, ослабление и прекращение ковроткачества среди салыров и сарыков в это время связано с тем, что текинцам удалось существенно продвинуться в сторону монополизации коврового рынка и получения доступа к дешевым анилиновым красителям. В Мерве, в 1908 г. только 10 процентов туркменских ковров не были «заражены» анилином. Проблема анилиновых красок и падения качества ковров, при параллельном росте их количества на рынках, сохранялась вплоть до советского времени (Саурова Г. 1968. С. 34).
Безусловными лидерами по количеству производимых ковров в Закаспии становятся туркмены-теке (титульное племя Закаспия, во многом благодаря русскому завоеванию), для основной массы ковров которых уже не были характерны прежние бархатистость и блеск (отлив) ковров салыров, т.к. это были ковры сугубо рыночного производства (С.М. Дудин. 1926. С. 123).
Не исключено, что позаимствование туркменами теке салырского медальона базировалась на мотивации через ковровый орнамент показать свою культурную преемственность в древней политической гегемонии от салыров. До тех пор пока туркмены жили туркменчиликом такая демонстрация преемственности играла определенную роль и продолжалась по инерции в царское время. В.Г. Мошкова поставила под сомнение этот тезис. Она писала, что «приведенный С.М. Дудиным как наиболее часто встречающийся на текинских коврах начала ХХ в. орнамент, напоминающий салырский гель, в 1920-х гг. в ахалских коврах встречался в роли «спутника». Ткачихи рассматривали этот узор как орнамент для чувалов* ... и только для ковров малого размера» (Мошкова В.Г. 1970. С. 141).
Сопоставляя исследования В.Г. Мошковой и С.М. Дудина замечаешь, что первая, писавшая на десятки лет позднее (первая статья В.Г. Мошкоой вышла только в 1946 г.), признавая за С.М. Дудиным его бесспорный вклад в изучение ковроделия Средней Азии, не во всем хотела быть с ним согласной. В одних случаях, она считала, что со времен С.М. Дудина ничего не изменилось (сарыки продолжают ткать ковры), в других, напротив - текинцы, частично отказались от салырского медальона. И то и другое выглядит как отчасти надуманное В.Г. Мошковой в контексте «ее времени», когда официально восторжествовала идея всетуркменскости, централизации, унификации и в скрытом виде - племенного гегемонизма ашхабадских (ахалских) туркменов.
В отдельных случаях, В.Г. Мошкова просто не поспевала «переварить» запросы политической конъюнктуры со своими научными взглядами и потому формулировки ее заключений выглядят не совсем ясно, а порой и просто противоречиво. Так, например, она писала, что «сравнивая узоры современных туркменских племен можно установить в них много общих элементов и здесь не всегда можно выделить элементы заимствования. Зачастую - это следы общего происхождения ныне самостоятельных племенных групп или включения в среду племенных групп инородных элементов» (выделено мной - Ш.К., см. Мошкова В.Г. 1970. С. 227). Проще говоря, В.Г. Мошкова предлагала снять психологически неприятный вопрос о компиляциях и плагиате в ковровом орнаменте между туркменскими народами. Позаимствований не было, было сходство, вызванное общим происхождением всех туркменов, и последующим их смешением (!?) (у В.Г. Мошковой «смешение» - это переход одних групп туркменов в другие, на правах «инородних»). Не трудно заметить, что такой подход (об общности, монолитности, смешении) целиком и полностью соответствовал официальным установкам советского времени.
Во-первых, сходство, возможно вызванное общностью происхождения, а, скорее всего, просто контактами и соседством, обнаруживается не только между туркменскими, но туркменскими и каракалпакскими, и кыргызскими, и даже персидскими (не говоря уже об узбекских) коврами. Во-вторых, известно, что «самостоятельными» туркменские народы, вопреки мнению В.Г. Мошковой, стали не в советское время (мошковское «ныне»). Они были куда более самостоятельными (эндогамно изолированными) в досоветское время. В советское же время (шире - русское) этнорегиональной самостоятельности стало значительно меньше, регионы стали жестко подчиняться центру (русскому Ашхабаду и текинскому Ахалу). В третьих, влияние «инородных» групп туркменов друг на друга (например, путем брачных контактов йомудов и геокленов), безусловно, было. Но далеко не во всех случаях. К примеру, мы не знаем упоминаний о том, что мужчины-теке брали в жены (ковровщиц) салырок. В то же время известно, что текинцы поглотили одно из подразделений сарыков, от которых, возможно и произошло позаимствование туркменами-теке салырского медальона. Однако все это не отвечает на главный вопрос: зачем было копировать культуру поглощенного (подчиненного) «племени».
Несколько отвлекаясь от темы заметим, что так называемое инородное влияние на туркменов действительно имело место. Но оно было настолько мощным, что рассматривать его как инородное можно лишь условно, ибо это влияние было частью этногенеза туркменов, органической составной их национального облика, культуры (гунны, огузы, кыпчаки). Инородное в этом контекстетаково по масштабам, что на его базе возникала «новая историческая общность», которая не отменяла региональных особенностей, более того, порой их усиливала, т.к. одни группы туркменов были только задеты инородным воздействием, другие были прямо ассимилированы.
Вместе с тем, не следует переоценивать влияние инородного на культуру этноса-рецепиента. Мигранты-завоеватели не в состоянии коренным образом изменить культурный и физический облик автохтонного населения. И не случайно, что мы не находим в коврах туркменов тотемных знаков огузов: белого сокола, орла, орла, берущего зайца, кречета (все тотемы огузов были птицами). Напротив, наряду с встречающимися рисунками птиц (йомуды), птичьих лапок, следов (теке, арабачи), в названиях туркменских узоров превалируют: «след щенка», «след собаки», «нос быка», «нос кабана», «змея», особенно бараньи рога, не говоря уже о восьмиугольном «колесо судьбы» анауской эпохи, и т.п. Птицы туркменского танца – это цапли и журавли, а ковра – фазаны, дрофы и павлины
Другой пример, упомянутое выше указание В.Г. Мошковой на «малые ковры» (чувалы), в которых продолжал использоваться салырский медальон у туркменов ахалтеке. В.Г. Мошкова считала, что салырский гель был низведен до чувалов, что ахалтекинцы не придавали этому медальону особого значения. На наш взгляд, происшедшее свидетельствовало об обратном. Именно малые ковры использовались для личных, собственно туркменских нужд, а не для рынка и госзаказа 1920-х гг. Другими словами для себя и для своей внутренней среды ахалцы (по инерции или нет) сохранили приверженность тому, что «напоминало» салырский медальон.
Что же касается больших ахалских ковров, то причина переориентации на собственно ахалские узоры (например, шельпе*) видится нам в том, что после образования ТССР Ахал стал столичным регионом союзного государства в рамках СССР. Возникла необходимость ахалским туркменам заявить о себе в новом качестве, уже не как о приемниках могущества салыров, а как о «государствообразующем этносе» - преемнике власти не от салыров, а от Москвы.
Одновременно «остро был поставлен вопрос о ликвидации племенной обособленности, в том числе и ковроделии» (Саурова Г. 1968. С. 77), в действительности, выразившийся в усиление гегемонизма алтекинского медальона. В 1929 г. в Ахале (Ашхабад) государственный Ковровый союз (в 1933 г. он объединял 27 тыс. мастериц), в котором, конечно, ведущую роль играли туркменки-теке (от Кизиларвата до Иолотани), стал делать ковры с изображением В.И. Ленина, М. Калинина, затем И.В. Сталина и др. лидеров большевиков на фоне ахалского орнамента. К 1963 г. централизация еще более усилилась - в Ахале (Ашхабад) была создана фирма «Туркменковер», объединившая под собой все фабрики Туркменистана (Саурова Г. 1968. С. 69-70).
Первой официальной советской кульминацией ахалской ковровой гегемонии стала международная премия в Париже в 1937 г., присужденная ковру ахалтеке. Затем последовал новый официальный взлет ахалтекинского медальона - созданный в 1941-1942 гг. ковер-гигант (1075х1800 см) поныне покоящийся в Музее ковра Туркменистана. Он предназначался для центральной части занавеса на сцене Большого театра в дни открытия Декады туркменской культуры в Москве. Однако ковер проигрывал в качестве и «энси» (занавес у входа в юрту) получился таким тяжелым, что от этой идеи пришлось отказаться. Наконец, очередная официальная кульминация ахалского медальона относится ко второй половине ХХ столетия и продолжается до сих пор, когда после роспуска СССР и перехода персональной власти в государстве в руки представителей Ахала (ахалец С. Ниязов правил с 1985 по 2006 гг., его «наследник», ахалец из соседнего аула К. Бердымухамедов) был соткан новый ковер-гигант, попавший за свои размеры и плотность узлов в Книгу рекордов Гиннеса.
То, что происходило с иерархией туркменских ковров, ранее существовало в других аспектах жизни туркменов. Классическим примером, часто упоминаемым в этой связи является посажение на почетное место во время тоев (торжеств и прочих мероприятий) у туркменов теке любого представителя народа языров (карадашлы), будь он старик или безусый юноша. В то же время (Серахский район), оставшиеся в Южном Туркменистане немногочисленные салыры (их основная масса эмигрировала в Иран и Афганистан под натиском теке и сарыков), время от времени обращавшиеся к древнему ремеслу, теперь уже находились под влиянием ковров туркменов теке, копируя те или иные элементы и стилистику доминирующего в регионе «племени» теке.
Такого рода феномены использования ковровых знаков для демонстрации преемственности власти, покорности, преемственности через культурные символы не редкость. К примеру, туркмены теке, сарыки, эрсари копировали орнаменты туркменов-салыров, хотя могли бы этого и не делать (их собственные узоры ничем не хуже). Но дело было не в красоте и совершенстве салырских знаков, а в демонстрации права стать их преемниками.
О. Рустамова полагает, что каждый из элементов (узоров) главного текинского орнамента «гушгыгель» сходен с руническими знаки. Исследователь, путем воображения, обнаружила в гушгыгеле руны: N, S, Z, а в целом 20 знаков из 24 букв алфавита древнего письма, 18 из которых содержится в узорах чыбыкбаши ахалтекинского геля гушгы (Рустамова О. 208. С. 126-131). Подчеркнем, что, скорее всего речь идет не о преемственности, а о сходстве и, в крайнем случае, позаимствовании рисунков для орнаментации ковров. Прототуркмены, возможно не понимая смысла букв, придавали им магическое значение.
В этом контексте, нас не должно удивлять, что О. Рустамова нашла рунические символы именно в ахалтекинском орнаменте и ничего не вспоминает об узорах других туркменских народов. Подобного рода «племенная узурпация» темы обусловлена тем, что ковровые символы в постсоветском Туркменистане стали предметом вербально необъявленной этнополитической иерархии туркменского общества и государственной власти. Орнаменты пяти из 24 (!) туркменских народов страны представлены на Государственном флаге нового Туркменистана, причем на первое место поставлены не общепризнанные отцы-основатели ковроткачества туркмены-салыры, а туркмены ахатеке, Удревление именно ахалтеке (а с ними и остальных туркменов) – в постсовестком Туркменистане основная задача официальных историков и искусствоведов. Однако гораздо раньше централизаторскую миссию этого «племени» осознали ковровщицы Ахала, которые пытались интегрировать в своих коврах все лучшее (мягкость, тонкость, плотность, четкость рисунка), что накоплено туркменским ковроделием за многовековую историю, используя салырские медальоны и узоры позаимствованные других туркменских народов, например йомудов (узоры догаджик, сырга нагыш им др.).
