Февральский опрос Gallup показал, что 60% американцев недоброжелательно настроены по отношению к России. Это худший показатель за 20 лет.
Вместе с тем Россия перестала быть для США приоритетным направлением во внешней политике. О том, как в США воспринимают Россию, «Русской планете» рассказал заместитель директора программ по России и Евразии Центра стратегических и международных исследований Джеффри Манкофф. Интервью с ним проходило еще до развязки событий в Киеве и «Крымского кризиса».
Центр стратегических и международных исследований (CSIS) — основанный в 1962 году научно-исследовательский институт по государственной политике. Нынешний руководитель CSIS — Джон Хамр, бывший заместитель министра обороны США. Институт близок к Республиканской партии.
— Многие в России считают, что американцам есть дело до всего, что у нас здесь происходит. Это правда? Действительно ли простые американцы постоянно думают о России? Правда ли, что российские внутренние дела обсуждают в госдепартаменте США так часто, как об этом говорят на российском телевидении?
— Для начала давайте проясним одну вещь. Вы сказали «простые американцы»... Очевидно, что есть большая разница между простыми американцами и людьми, которые работают в госдепартаменте. Я думаю, большинству американцев большую часть времени нет дела до России. Сейчас нет той обстановки, которая складывалась во время холодной войны. Если люди и думают о каких-то других странах, то прежде всего о Ближнем Востоке — вы можете судить об этом по количеству публикаций в нашей прессе — и о Мексике — просто потому, что у нас с ней общая граница и людей всерьез беспокоит проблема иммиграции. В некоторой степени они думают про Китай. Вот, в общем-то, и все. По сравнению с большинством европейских стран Америка достаточно изолирована: с двух сторон здесь океан, с других двух — крупные соседи, от которых не исходит угроз. В отличие от других стран, Америка не так много смотрит за пределы своих границ. Так что это миф, что «что бы ни происходило у нас в стране, имеет огромное значение для Америки». Кстати, этот миф существует не только в России, но и в некоторых других странах.
— А что насчет госдепартамента?
— Госдепартаменту действительно приходится иметь дело со всем, что происходит в мире. Кроме того, он определяет приоритетные направления работы правительства. Сейчас, например, кризис разворачивается на Украине — и, конечно, этому уделяется много внимания в администрации президента и в госдепартаменте.
Все остальное зависит от того, насколько важны для действующей администрации те или иные направления. Во время первого срока президента Обамы, примерно с 2009 по 2012 год, с Россией проводилась политика «перезагрузки». В этот период Россия имела огромный приоритет для администрации Обамы — но не потому, что администрации были очень важны отношения с Россией, а потому, что она могла помочь США в достижении их стратегических целей, например, в Афганистане и в Иране. Так что усилие было направлено на то, чтобы получить поддержку Москвы в тех вопросах, которые были важнейшими для Америки. В случаях с Афганистаном и Ираном это по большей части сработало, но как только эти цели были достигнуты, стало непонятно, как отношения с Россией будут развиваться дальше.
Дмитрий Медведев и Барак Обама. Фото: Александр Земляниченко / AP
Примерно в это же время Путин вернулся в Кремль. У него, как я понимаю, к США немного другое отношение (чем у Дмитрия Медведева.. — РП), да и США к нему относятся иначе. В этот момент было предпринято более или менее сознательное решение понизить значимость отношений с Россией. Время президента США ограничено, и количество задач, на которых он может сосредоточить свое внимание, тоже не бесконечно. Он будет заниматься в первую очередь теми вопросами, в которых, по мнению его советников, он сможет добиться наибольших результатов. Россия не относится к таким направлениям. При этом она по многим причинам остается важной страной, с которой США продолжат поддерживать отношения.
— В последнее время на официальном уровне звучало много резких заявлений — как в адрес США от России, так и наоборот. Но помимо публичной дипломатии есть сфера реальной политики, реального сотрудничества. Насколько эти резкие заявления влияют на реальное сотрудничество между странами?
— На мой взгляд, публичные заявления часто отражают то, о чем идет речь за закрытыми дверями. Они влияют на то, как принимаются решения. Один из последних примеров: посол США Майкл Макфол объявил, что он покинет свой пост после Олимпийских игр. Практически сразу после того, как он прибыл в Москву, он стал целью нескольких публичных уколов со стороны российского Министерства иностранных дел и Кремля. С точки зрения госдепартамента, российские коллеги его прямо оскорбили. При этом, как я понимаю, в его разговорах с чиновниками МИДа ему давали понять, что делают это на публику и что это не влияет на те сферы, где интересы России и США совпадают. И в некоторой степени так и есть: интересы есть интересы, несмотря на все остальное. Но в то же время атмосфера, которая создавалась вокруг Макфола, во многом сокращала поле возможностей для сотрудничества. Администрации, конгрессу, СМИ она давала представление о том, что происходит в России, что Россия не заинтересована в сотрудничестве. А поскольку правительству США, послу США приходится учитывать политическую обстановку в своей стране, со временем все сложнее становилось стремиться к этому сотрудничеству.
— Вы сказали, что рядовые американцы все чаще думают про Китай. А как на отношения США и Китая смотрят американские чиновники? Какую роль в этих отношениях играет Россия? Чей это союзник? Китая или США?
— ...Или ничей. Когда американские исследователи и чиновники смотрят на отношения с Китаем и на стратегию США в Азии, они не думают о России. Потому что отношения между США и Россией традиционно были больше завязаны на европейских вопросах и на проблемах постсоветского пространства. Это неправильно. Россия имеет влияние в Азии, это страна, которая работает над своим присутствием в Азии. У нее есть свои интересы и приоритеты в этом регионе, и они не совсем совпадают с интересами Китая или США. Но есть такие сферы, где США стоило бы больше сотрудничать с Россией в Азии. Тем не менее в силу некоторых исторических и, честно говоря, бюрократических причин этого пока не происходит.
— Как в Вашингтоне воспринимают проект Таможенного союза? Нет ощущения, что Россия, Белоруссия и Казахстан пытаются воссоздать нечто, похожее на Советский Союз?
— Я думаю, люди в Вашингтоне хотели бы сначала посмотреть на то, что из этого выйдет. Когда Хиллари Клинтон еще занимала пост госсекретаря, она говорила, что США не будет противостоять евразийской интеграции. Я не думаю, что это была полностью сформулированная позиция США по этому вопросу, но мне кажется, что это отражает то, что по этому поводу думает большинство американцев.
Причиной для беспокойства может стать давление, которое оказывается на некоторые страны в связи с их возможным вступлением в Таможенный союз (я сейчас говорю об Армении, Украине и Молдавии). Вместе с тем реальное влияние, которое будет иметь Таможенный союз, то, насколько успешной окажется тактика привлечения в него некоторых стран вопреки их интересам — все эти вопросы остаются открытыми. Если страны сами решают вступить в Таможенный союз, опираясь на свои интересы, то у США нет причин возражать против этого решения. Возражения возникают, когда страну принуждают к тому, чтобы она подписала это соглашение. Так, как это было, например, в случае с Украиной. Янукович, как мне кажется, не смог решить эту проблему, из-за чего все обернулось кризисом. То, что сейчас происходит на Украине, во многом определит будущее отношение к Таможенному союзу и тому, насколько значимым будет это объединение. И поэтому ситуации на Украине сейчас уделяется так много внимания.
— Что сейчас происходит с американской школой советологии и кремлинологии? США всегда славилась этими направлениями исследований, но в последнее время стало складываться ощущение, что интерес к этим дисциплинам угасает.
— Безусловно, интерес к этим темам снижается — особенно по сравнению с тем, каким высоким был запрос на них во время холодной войны. В течение нескольких лет интерес к этой тематике снижался, сокращались ресурсы, выделяемые на эти исследования. Достаточно посмотреть, сколько людей сейчас учат русский язык, или на тот факт, что в этом году Конгресс сократил финансирование так называемой Title VIII — программы финансирования исследований стран бывшего Советского Союза.
— Насколько серьезными могут быть последствия ликвидации программы Title VIII?
— Очень жаль, что это произошло. На Title VIII тратилось не так уж много денег, так что существование этой программы не могло как-то значительно повлиять на состояние федерального бюджета (по официальной версии, Title VIII была упразднена ради бюджетной экономии; при этом финансирование программы неуклонно снижалось в течение последних десяти лет. — РП). Все-таки речь идет о регионах, где такие вложения могут окупиться. Люди, которые понимают эти страны, бывают там, говорят на их языках и располагают местными контактами, могут многим помочь чиновникам, формирующим внешнюю политику США. Но к несчастью, теперь весь регион перестал быть приоритетным для США, и вместе с ним «немодными» стали целые направления научного знания.
— Какие вызовы, по вашему мнению, станут самыми серьезными для России в будущем? С какими проблемами она столкнется, скажем, в пятидесятилетней перспективе?
— О-хо-хо-хо. Для России... в будущем...
— Что-то ваш голос звучит не слишком уверенно. Есть ли вообще у России будущее?
— Нет, сама страна точно никуда не денется. Возможно, это будет страна поменьше... Я не уверен, будет ли Северный Кавказ по-прежнему частью России в пятидесятилетней перспективе. Кроме того, нас сильно беспокоит будущее Сибири и Дальнего Востока — будет ли развиваться их экономика. В более широком смысле это касается всей страны: сможет ли Россия построить конкурентоспособную экономику? Речь не идет о том, что Россия исчезнет — я не думаю, что кто-то ставит вопрос таким образом. Но если в течение следующих десятилетий вы будете переживать серьезную экономическую и общественную стагнацию, то вы будете все больше маргинализироваться — как в экономическом, так и в политическом смысле. Я не думаю, что это может пойти на пользу России или миру.
По большей части все зависит от того, удастся ли вам навести у себя порядок. Речь идет о формировании институтов, поощрении людей, решивших не уезжать, тех, кто чувствует, что их будущее связано с этой страной. Если это сделать, то я уверен, что через пятьдесят лет Россия могла бы стать одним из лидирующих мировых игроков. Впрочем, здесь нет никакой гарантии.
Подробнее
