Доступно всем в Интернете17:26
Мария Слоним: Как происходили аресты и допросы в КГБ? Это был 1972 год, арестовали моего друга, довольно известного человека, Габриэля Суперфина. Он был одним из редакторов «Хроники текущих событий». Хроника иногда у меня дома печаталась, а главное — Гарик у меня жил довольно много и долго и, конечно, что-то делал, а потом его арестовали.
По «Хроникам» уже было много арестов, а я вообще не была в этом близком круге, просто передавала иностранцам «Хроники» и вообще самиздат. У меня были знакомые иностранные журналисты, в том числе, Дэвид Ремник, нынешний главред New Yorker, которые работали в Москве, им и передавала.
Суперфина арестовали, кажется, когда он выходил из моей квартиры. Впрочем, я была в это время в Прибалтике, в Латвии, с сыном, мамой и друзьями. Вдруг звонок. Прибегает ко мне всполошенная какая-то с почты, местной мелкой почты, и говорит: «Тебе звонили оттуда, оттуда» – «Откуда, оттуда?» – «Ну из КГБ Тукумского». — А Тукумс — это был районный центр. — «Тукумское КГБ, будут звонить в два часа, приходи».
Прихожу, звонок: «Значит, вас ждут в Москве, завтра, на Лубянку».
- Как ждут, у меня здесь ребенок, мама, как это ждут в Москве?
- Все, мы вам выкупаем билет на самолет, и вы должны приехать в Ригу, наш товарищ вас встретит.
- Я вообще никому ничего не должна, говорю.
- Если вы не приедете, мы за вами машину пришлем.
- Ну ладно. Но вообще-то я не летаю, — говорю гордо (прекрасно я летала), — Перезвоните. И достаньте мне билет на поезд, я буду ждать от вас звонков.
Снова звонят, суетятся страшно. Говорят, нет билетов, ни одного, придется лететь.
Я решила приехать в Ригу с Толей Найманом, он там тоже отдыхал. Мы с ним решили приехать в Ригу пораньше, чем назначена была встреча с «товарищем». Приехали на автобусе и пришли на вокзал, где у меня назначена встреча с товарищем. Купила назло им билет в купе до Москвы. И так смешно было, его очень трудно было перепутать с кем-то: посреди площади у стелы стоит с газетой элегантный латыш в сером костюме.
- Вот быстренько, быстренько, надо в аэропорт.
- Нет, — говорю я, — В аэропорт не надо. Я еду на поезде.
- Как! Это невозможно, нельзя, что же товарищи скажут!
- А мне все равно, — говорю, — Я не под арестом, я еду на поезде, я не хочу на самолете, я как свободный человек поеду на поезде.
- Ой, а что же скажут?
- Я не знаю, что, но вы можете меня проводить и сказать товарищам, что я еду этим поездом в таком-то вагоне.
И он проводил, а потом я поняла: они боялись, что я сбегу, наверное, по дороге. Из поезда-то можно сбежать, а из самолета никак.
И ко мне подсадили товарища уже на следующей станции; он был в каком-то странном цветном галстуке. Но для бедного товарища не было места и он стоял всю ночь в коридоре.
Найман заранее позвонил моим друзьям Диме Борисову и Андрею Зализняку. Но когда я приехала на вокзал, меня уже встречали как какую-то Мату Хари, оттеснили моих друзей, которые встречали, и взяли прямо под белы ручки. Не то, что взяли, а зажали, встали по бокам, повели по перрону, а потом к площади, а там черная «Волга». Я делала вид, что я такая независимая, но особенно двинуться некуда, оттерли моих друзей, а потом они рассказывали, что когда они приехали к Рижскому вокзалу, вся площадь была черная от этих машин, как будто кгбэшники думали, что я буду отстреливаться.
Меня повезли меня в мою квартиру. Впереди сидел следователь, а я сзади, зажатая между гбшниками. Друзей не пустили, они своим ходом поехали.
Следователь Михаил Михайлович Сыщиков оборачивается ко мне: «Мария Ильинична, вы, — пауза, — мы едем производить обыск в вашей квартире, вы проходите по делу такому-то…». Пауза; и я думаю, как подозреваемой или как свидетель? Он снова с театральной паузой — «…в качестве свидетеля».
Думаю, ну слава Богу, а то у меня сыну четыре года.
И повезли меня на обыск в квартиру.
Они милые такие. У меня ключей от почтового ящика не было, а там какая-то почта была. Они должны начинать с этого обыск обычно. И я говорю:
- Нету ключа.
- А как вы достаете?
- Ну обычно так я пальцем подсовываю и достаю, – что правда.
- Ну достаньте.
- Нет, зачем мне, я не буду доставать, настроения нет.
И этот Михаил Михайлович толстыми своими сосисками пытается в эту дырочку пальцем пролезть, так смешно было.
А я не боялась, не знаю, почему. Я им хамила. Во-первых, мне было мало лет. А потом обыск этот дурацкий, а у меня ребята там иногда выпивали и взбегали по стене, такой вид спорта у нас был — по стене взбежать. И следы резиновых подошв отпечатывались на стене, кто выше взбежит с разбегу по вертикальной стене. Следы заканчивались довольно высоко. И Михал Михалыч говорит:
- А это что за следы?
- Так они ведут в архив «Хроники», как раз вот туда.
Они так посмотрели, ломать или нет, решили не ломать. Вспороли кресло немножко, какие-то патроны нашли у меня.
Думаю, сейчас мне вообще хранение оружия предъявят. А это сын Антоша во дворе нашел гильзы. Гильзы приложили к делу. Потом еще нашли телефон. А мне уже к этому времени друзья почистили дом.
Начали шарить в письменном столе. Бумажка, телефон, написано: «Люся, педиатр».
- Так, это что?
- А это педиатр, Люся. Мне мне кто-то дал ее телефон. На случай, если сын заболеет. Сказали, хороший педиатр.
А были еще молодые ребята, такие явно выпускники филфака. Оттуда же брали тоже в КГБ, образованные люди всюду нужны.
Они уже после окончания обыска и говорят: «Ой, Мария Ильинична, не с теми вы связались, вам бы с нами. У нас билетики есть на Московский кинофестиваль». А тогда не достать было, такое счастье было — билеты на кинофестиваль. Я отказалась гордо, конечно же, но они оставили свой телефончик.
Изъяли бумажку с телефоном педиатра, какие-то еще бумажки на папиросной бумаге. Обыск шел часов 8, и я заснула: мне действительно надоело, я усталая и с дороги.
Потом допрос. Они на Лубянку на следующий день вызвали. На Лубянку! Я приехала. А вход сбоку, с Малой Лубянки. На допросе все было очень вежливо.
Показывают номер телефона: «Это чей телефон?» — Я говорю: «Люся, педиатр, видите, тут написано». «А вы с Сахаровыми знакомы?» — «Нет, ну слышала фамилию такую, конечно».
Оказывается, этот телефон, эта Люся — это Люся Боннэр была, она была действительно педиатр. И мне дали ее телефон именно для Антона, если вдруг он заболеет. Но они определили номер и решили, наверно, что у нее была подпольная кличка «педиатр».
- Это же Елена Боннэр.
- Может быть, но я знала ее как педиатра.
Масса была таких дурацких вопросов. То с одного края подойдут, то с другого, ты вроде забыл что-то, потом они возвращаются. Я не знаю, чего они хотели конкретно. В конце я говорю: «Вы знаете, мне же надо оплатить дорогу туда и обратно, я же приехала специально по вашему вызову из Латвии, из глубинки». А там действительно далеко, это не рижское взморье, а почти граница с Эстонией. «Да, да, да, конечно». А у меня еще шоколад с собой был, мне мама сунула шоколадку, я стала при нем шоколадку есть. Следователь ушел оформлять мне командировочные. И тут я заснула, положив голову на стол.
Следователь меня разбудил, когда пришел уже с командировочным, мне выписали деньги за дорогу туда и обратно. И я поехала назад к ребенку.
А с Гариком было смешно: его же взяли после допросов, а допрашивали почти каждый день, и он приходил ко мне рассказывать. Это было еще до моего отъезда на море. Я ему в шутку посоветовала взять с собой диктофон на допрос.
Приходит он на следующий день туда, а ему: «А теперь Суперфин, магнитофон на стол». То есть, они все слушали в реальном времени. Потом мы нашли эту прослушку на чердаке.
18:48, 28 апреля
ИВАН БОРОДЕНКОВ
студент
Такие описания можно из первых рук найти, например, у Солженицына (в книге "Архипелаг ГУЛАГ", том 1, начало) и у Буковского "И возвращается ветер". Вот, например, из "Архипелага":
"Это -- резкий ночной звонок или грубый стук в дверь. Это -- бравый вход невытираемых сапог бодрствующих оперативников. Это -- за спинами их напуганный прибитый понятой. (А зачем этот понятой? -- думать не смеют жертвы, не помнят оперативники, но положено по инструкции, и надо ему всю ночь просидеть, а к утру расписаться. И для выхваченного из постели понятого это тоже мука: ночь за ночью ходить и помогать арестовывать своих соседей и знакомых).
Традиционный арест -- это еще сборы дрожащими руками для уводимого: смены белья, куска мыла, какой-то еды, и никто не знает, что' надо, что' можно и ка'к лучше одеть, а оперативники торопят и обрывают: "Ничего не надо. Там накормят. Там тепло". (Всё лгут. А торопят -- для страху.)
Традиционный арест -- это еще потом, после увода взятого бедняги, многочасовое хозяйничанье в квартире жесткой чужой подавляющей силы. <...>
Так представляем мы себе арест. <...> Аресты имеют классификацию по разным признакам: ночные и дневные; домашние, служебные, путевые; первичные и повторные; расчелененные и групповые. <...>
Нет-нет, аресты очень разнообразны по форме. Ирма Мендель, венгерка, достала как-то в Коминтерне (1926 год) два билета в Большой Театр, в первые ряды. Следователь Клегель ухаживал за ней, и она его пригласила. Очень нежно они провели весь спектакль, а после этого он повез ее... прямо на Лубянку".
А у Буковского хорошо показана тактика следователей КГБ, что они тебе обещают, как пытаются обмануть и расколоть, какие уловки используют и как на них не поддаться. Впрочем, про уловки и у Солженицына, разумеется, много.
ист:
