Светлой памяти Асадуллы Идрисовича Суханбердиева
- основателя и руководителя более 20 лет
Общества ставропольских туркменов "Ватан"
посвящается
 |
| Борьба-гореш, аул Сабан-Антуста Туркменского района Ставропольского края. Фото автора, 2007 г. |
Эти воспоминания отчасти носят мифологизированный характер – в различных историях и легендах, которые передавались от старшего поколения к младшему и были рассказаны автору данной статьи, реальные события и обстоятельства, возможно, немного искажены и несколько приукрашены. Тем не менее, эти материалы позволяют исследовать развитие социальных и этнических отношений у ставропольских туркменов, проследить, как менялось скотоводческое общество под влиянием российской государственности и капитализма – этой теме посвящена данная статья.
На Юге России первые туркмены обосновались в середине XVII в. Тогда более полутора тысяч семейств ушли в Северо-Западный Прикаспий, покинув под давлением хивинских ханов полуостров Мангышлак и прилегающие к нему степные районы, где прежде располагались их поселения (Бентковский 1869: 185). Туркмены продолжали прибывать в астраханские и ставропольские степные районы из закаспийских земель в XVIII и в начале XIX века. Они приняли российское подданство и в 1825 г. в Ставропольской губернии было образовано Туркменское приставство. Огромная территория от р. Калауса на северо-западе губернии, до реки Кума на юго-востоке была выделена под пастбища туркменов, где племенные группы суюнаджи жили в долине реки Калаус, човдуры - по реке Маныч и Айгур, игдыры – по реке Кума.
Эта территория получила название Туркменские степи (Токалов 1976: 14). Пристав с двумя помощниками располагались на Летней и Зимней ставках (населенные пункты с этими названиями сохраняются по сей день) между которыми туркменские скотоводы совершали ежегодные перекочёвки. С середины XIX века царская администрация стала прилагать усилия, чтобы сократить подвижность туркменов («перевести на оседлость») и изъять часть пастбищных угодий под земледелие для обустройства на этих территориях крестьян-переселенцев из центральных и черноземных областей России.
Первые стационарные туркменские аулы стали образовываться с середины 1860-х годов, а по данным 1909 г. у ставропольских туркменов было уже 20 аулов, насчитывающих от 10 до 250 дворов (Прозрителев 1911: 148, 156). В результате отмежеваний пастбищные земли постоянно сокращались. Если в 1881 г. Туркменское приставство занимало 925 229 десятин земли, то на 1909 г. у туркменов осталось 783 604 десятин (ГАСК Ф. 70. Оп. 1. Д. 305. Л. 8. приводится по: Токалов 1976: 40). Несмотря на усилья правительства, основная масса туркменов продолжала заниматься скотоводством (Тумаилов 1925: 6-7).
В условиях сокращения пастбищ и поголовья скота обедневшие туркмены вынужденно отказывались от прежнего образа жизни, поселялись в стационарных аулах, но не становились земледельцами, хотя им была установлена норма землевладения в 30-40 десятин на душу мужского пола. Среди бедноты распространилась массовая практика сдавать крестьянам-переселенцам в аренду свои наделы. Хотя цены на землю в этот период сильно поднялись, туркменам часто доставалась лишь малая часть рыночной цены. Они сдавали в аренду русским крестьянам участки под распашку за 1/3-1/5 долю урожая (Курбанов 1995: 100).
Уровень жизни осевших туркменов был крайне низкий, смертность у них превышала рождаемость, в то время как у кочевавших скотоводческих групп по-прежнему наблюдался прирост численности. У непривычных к оседлой жизни туркменов было отмечено антисанитарное состояние жилищ, резкое понижение качества пищи, среди них распространялись инфекции (Ярхо 1931: 256; Тумаилов: 5-6). Они не привыкли пользоваться русской печью, которой власти оборудовали дома в аулах, поэтому комнаты зимой часто не отапливались, обычны были случая отравления угарным газом (Прозрителев 2011:583-584).
Отсутствие медицинского обслуживания вызвало в 1910-х годах тяжелейшие эпидемии, с которыми сам народ был неспособен справиться. В эти годы, особенно в период Первой мировой войны численность туркменского населения перестала увеличивать, с 1901 по 1915 годов она сохранялась на уровне 15,5 -16 тыс. человек (Василенко 1980: 17), сократилось поголовье скота и посевные площади (Тумаилов 1925: 8).
Усилилось социальное расслоение, сформировался слой туркменов, которые сумели адаптироваться к капиталистическому способу производства. В начале XX века, в результате вовлечения ставропольских туркменов в орбиту российского капитализма, некоторые продукты домашнего промысла получили товарный характер (Токалов 1976: 24). К требованиям российского рынка стали приноравливаться богатые скотоводы: они сотнями гнали лошадей, крупный рогатый скот, овец на ярмарки.
Туркменские лошади славились далеко за пределами Трухменских степей. Даже кабардинцы, хозяева прославленных лошадей кабардинской породы, высоко ценили туркменских лошадей и не раз брали для разведения. Так, согласно архивным материалам, в 1897 г. кабардинец Томат Коцев купил 80 маток на племя, a Мyca Эшейаджиев в 1907 году подарил кабардинцу Аубекиру Лафишеву двух жеребцов-производителей. В начале ХX века туркменские коневоды становятся ведущими скотопромышленниками, поставляющими скот на базары Моздока, Тифлиса, Ставрополя и других городов. Это - народный голова а. Кумы Исса Бекешаджиев, Бегджан Эфендиев, Эшей Аджи Беркилиев, Муса Эшеаджиев, Назар Дебулатов и другие (ГАСК Ф. 249. Оп. 3. Д. 2376. Л. 19. Приводится по: Токалов 1976: 19).
Российские землеустроители, проводившие обследование туркменских земель с целью выделения участков русским крестьянам по запашку, утверждали, что большая часть надельной земли попадала в руки местных богачей, которые по традиции «опекали» бедноту. Они за малые деньги собирали паи осевших туркменов, пересдавали их крестьянам-землепашцам по рыночной стоимости и таким образом получали доход. Другим средством обогащения верхушки туркменского общества стала сдача в аренду мирской земли на комиссионных началах. При этом члены землеустроительной партии отмечали огромное влияние на жизнь своих соплеменников богачей. Они отлично владели русским языком и имели деловые отношения с русским населением (РГИА. Ф. 396. Оп.4. Д. 774. Л. 17, 32 об., 38. Приводится по: Невская 2013: 240-241).
Той же позиции придерживался в 1925 г. и ставропольский туркмен, позднее деятель КП Туркм. ССР М. Тумаилов, который писал, то «туркмены вследствие векового уклада жизни к новой обстановке приспособиться не могли и свои наделы отдавали в аренду муллам и богачам за низкие цены на несколько лет, а те перепродавали их соседям, зажиточным русским или крупным арендаторам за высокие цены» (Тумаилов 1925: 6-7). Однако, учитывая сложную структуру родоплеменных отношений у ставропольских туркменов, вряд ли стоит так однозначно оценивать деятельность богатых туркменов, которые являлись родовыми и племенными лидерами и, с одной стороны были ответственны за своих соплеменников, а с другой – опирались на них.
Согласно заключению И.Т. Токалова – историка и местного жителя, понимающего ситуацию «изнутри», «в силу развитых родоплеменных связей у ставропольских туркменов в конце XIX - начале XX вв. не сложились замкнутые классовые сословия. В общественном сознании туркменов их общество делилось не на классы, а на роды и племена. Это, несомненно, затушевывало классовые противоречия внутри туркменского общества» (Токалов 1976: 42).
До ухода туркменов из Закаспия у них была развитая сословно-иерархическая структура, свойственная государственным образованиям. С принятием русского подданства сословное деление туркменов потеряло свое значение. Основу их общественных отношений стали составлять патриархально-родовые институты. Длительное существование родоплеменных отношений объясняется условиями их политической жизни: отсутствие своего государства заставляло племя, а иногда и род принимать на себя функции защитника племенной или родовой собственности (Токалов 1976: 38-40). По словам современных жителей туркменских аулов, общинами управляли родовые и аульные старейшины, которые наиболее важные решения принимали на своих советах маслахадах (ПМА-1).
Вместе с тем, социальное расслоение повлекло за собой формирование новой прослойки богатых скотоводов, которые наращивали клановые связи в своем круге. Богатые семьи роднились через браки, тем самым сохраняя в семье и приумножая свое состояние. Так, два богатых рода Патма и Джума поженили своих детей – родителей Абиды Дангатаровны (ПМА-2). Среди баев, в отличие от небогатых туркменов, были нередки родственные браки – между двоюродными или троюродными братьями и сестрами. Мама и папа Абиды Масонедовны (ПМА-3) были между собой родственниками, их родители, «поменявшись детьми для брака, так как и те, и другие были очень богатые и не хотели, чтобы добро ушло из их рода».
Ее бабушка и дедушка (по отцу) Джанибековы жили в Сабан-Антуста, были баи, держали 100 баранов, 500 коров, 200 коней, были у них батраки. Эта традиция продолжилась и после раскулачивания, сама Абида Масонедовна вышла замуж в 1950 г. и они с мужем тоже – троюродные брат и сестра. У ее мужа родители в свое время были «кулаками» – очень богатыми: Гелендык – дедушка мужа держал табун породистых лошадей. В литературе почти не встречается сведений о выдающихся туркменских лидерах и предпринимателях, вокруг которых группировалось множество простых туркменов и представителей других народов в качестве работников, обслуживающего персонала и т.п.
Упомянутый в архивных источниках в ряду известных скотопромышленников Муса Эшеаджиев, Мyca Эшейаджиев – один и тот же человек, о котором ставропольские туркмены помнят и в настоящее время. Он приходился сыном другому упомянутому скотоводу Эшей Аджи Беркилиеву. Именно о нем у жителей Ставропольского края до сих пор сохраняются предания, его называют «туркменским «князем» Муса-Аджи Эшеев или Ишеев, Беркалиев. Он из племени човдуров и покровительствовал всем ставропольским туркменам. Предания о Мусе-Аджи подтверждают важную мысль И.Т. Токалова, что родоплеменные отношения в туркменском обществе играли важную роль, при этом сословные различия не перерастали в классовое противостояние, а являлись основой для формирования и развития внутриэтнических связей на основе родства с племенным лидером как центральной фигурой, патриархом – по типу патрон и его клиенты.
Как следует из одного архивного документа, по закону на переход к оседлости требовалось добровольное согласие народа, условием получения которого стала сдача больших массивов земли в аренду скотоводам на 10 лет на особо льготных условиях. Был определен участок на степной равнине Ставрополья размером 109 000 десятин и выработаны льготные условия аренды. В 1914 году постановлением Губернского землеустроительного совещания от 6 марта частным коневодам из туркменов (Мусе Аджеву, Исе Беркелиеву и другим) были предоставлены в аренду казенные земли. За пользование ими была установлена символическая плата по 4-10 копеек за десятину в год, тогда как с торгов в это время оброчные статьи сдавались от 3,20 до 10,20 рублей в год (ГАСК.Ф.Р. 37. Оп.1. Д. 16. Л.16 об.-17).
Почему наделены именно эти люди? По данным на начало ХХ в. это были крупнейшие табуновладельцы из 49 самых богатых туркменов, имевших более 20 лошадей: у Мусы Эшей Аджиева их было 1115, а у Исы Беркли Аджиева – 1250 (Курбанов 1995: 99. Приводятся данные по: Де Фриу 1909: 14-22). Эшея, отца Мусы, Г.Н. Прозрителев, называет «легендарным богачом», богатство которого создавало ему влияние, он «играл роль короля среди своего народа». (Прозрителев 2011: 580). И.Л. Щеглов писал, что в хозяйстве Мусы Ишеева насчитывалось 1270 лошадей, 409 верблюдов, 716 крупного рогатого скота, 7 338 овец, 137 коз (Щеглов 1910: 167). Это был единственный туркмен, в ауле которого было более 1000 лошадей, у следовавшего за ним по численности табуна владельца было менее 500 лошадей, еще в трех аулах – по 200-300 лошадей (Щеглов 1911: 6, 22). По преданиям (ПМА-6, ПМА-7 и др.), владения Мусы-Аджи (Хаджи? – О.Б.) и его младшего брата Исы-Аджи, простирались от Летней ставки до Зимней - 200 км в длину.
Принадлежавший им скот пасся на территории нынешних Нефтекумского, Арзгирского, Туркменского и Левокумского районов. Кочевали с табунами от Летней к Зимней ставки, и если выстроить все табуны в линию по одному коню, то они занимали всю дорогу от Летней к Зимней. Владения включали и пашенные участки земли, на которых выращива¬лись зерновые культуры, в основном для скота. Судя по воспоминаниям местных жителей, владения, формально принадлежавшие каждому из братьев, управлялись сообща под руководством старшего Мусы-Аджи, которого вспоминают не только как «князя», но и как «предводителя» туркменов. Свою ставку, названную по имени хозяина Муса-Аджи (впоследствии Приозерское), «князь» организовал в 1913 году. Сначала там жили одни туркмены, а затем стали селиться и русские.
В 1916 году Муса построил там сохранившуюся до сих пор кирпичную усадьбу (дата строительства была выбита и видна на стене) (см. фото). Дом, сделанный в восточном стиле, состоял из 10 комнат для гостей и зала, с башней наверху, откуда мулла произносил по утрам молитвы. На каждом из четырёх углов дома резьбой по камню арабскими буквами выполнены суры из Корана.
Усадьба Мусы Аджи в селе Приозерском (Левокумский район Ставропольский край). Ныне христианская церковь. Фото автора, 2011 год.
По рассказу одного из первых поселенцев Приозерского, бывшего приказчика Алек¬сея Никитовича Жигалкина (В краю 2006), сам «князь» в доме не жил. Посреди двора стояла его юрта в зо¬лотом украшении и дорогих коврах. У Муссы-Аджи было несколько жен. Мама одного из старожилов нянчила его детей, они почему-то доживали только до шести-семи лет и умирали (В краю 2006; ПМА-4). Родственница богатого скотовода Гелендыка из Сабан-Антусты, который дружил с Мусой-Аджи, помнит, что у Мусы был приемный сын Ахмет, который взял в жены дочь Гелендыка (ПМА-3). В 100 м от дома Мусы стоял кирпичный дом его брата Исы.
Жители Приозерского и других сел рассказывают, что два дома братьев соединялись подземным переходом, вырытым в рост человека. Говорят, что подземные ходы были такие широкие, «что верховой на коне проезжал». В случае опасности, например, при набегах горцев, братья всегда могли прийти друг другу на помощь и укрыть здесь свои семьи. По другой легенде, подземный ход тянулся на несколько километров до основанного Мусой села Турксад – и в этом подземелье могли скрыться не только люди, но и табуны лошадей (ПМА-7; ПМА-7). Рядом с усадебным домом стояли мазанки для приезжих торговцев и для другого персонала – как гостиница, место ночлега.
Приходили сюда и управляющие, и работники. Каждый день им давали еду, которую готовили наемные повара. По воспоминаниям старожила Т.И. Шарова (В краю 2006), его бабушка готовила обеды для многочисленных купцов, заезжавших к князю по случаю покупки скота. Были лавки, где торговали мукой, маслом, керосином. Здесь же располагалась аптека, маслозавод, мельница. Оборудование для мельницы и маслобойки Муса привез из Франции. Когда в это село стали переселяться русские, Муса построил для них церковь. Поскольку местность была безводная, здесь искали подземные источники, чтобы поить скот.
На средства Мусы выкопали глубокие артезианские скважины. В одном месте вода под напором ударила фонтаном. Чтобы она зря не разливалась, заболачивая местность, на нескольких гектарах разбили прекрасный фруктовый сад с яблонями, грушами, сливами, абрикосами, персиками, которые растут и поныне. Рядом с туркменским садом (отсюда название села Турксад) с чистой артезианской водой начали селиться люди. Кроме описанного усадебного дома, у Мусы-Аджи, по рассказам, были дома в Ржеве, Могилеве и Петербурге. У него появился едва ли ни первый на Ставрополье автомобиль - Руссо Балт, говорят, что его даже арендовал губернатор. Было два водителя – русский и француз. Позднее без надлежащего технического ухода машина вышла из строя и была переоборудована под конную тягу (ПМА-7 и др.). Вероятно, родственником Мусы был богатый бай-скотовод Дангатар по прозвищу Шангрык.
После женитьбы на девушке тоже из очень состоятельной семьи а. Эдельбай, он обосновался в Турксаде, а потом основал село Шангрык – родовое имение в Арзгирском районе (ныне хутор Садовый). Его дочь жива и рассказала автору статьи о быте богатой семьи: помимо всего, у них было несколько пар верблюдов и несколько экипажей. Мама по делам и в гости ездила на своей повозке. А дочерям, незамужним девушкам, не положено было разъезжать одним, для них вместе с няней снаряжали отдельный экипаж (ПМА-2). Муса был известен всему краю.
Рассказывают, что однажды Муса и Иса поехали в Моздок с водителем и телохранителем. Пошли в чайхану, там сидели богатые люди татары, ногайцы. Возник спор, они говорят вошедшим: «У нас много денег, можем всех накормить, у нас 40 тысяч голов овец, табун 10 тысяч лошадей, коров 10 тысяч». А Муса с виду – невысокого роста, неказистый. Его спрашивают: «Кто ты такой?». А он говорит: «У меня только ездовых собак столько, я – туркмен Муса». А те отвечают: «Да, есть такой, мы извиняемся» (ПМА-4). В 1917-18 гг. Джумакай, дед нашей собеседницы (ПМА-5), жил в Турксаде.
Однажды вечером пошел гулять к дому Мусы-Аджи. В доме был только сам хозяин, навстречу вышел охранник Пирей, который там жил. В это время банда напала на дом, а там золото, шерсть, шесть стволов оружия. Муса отстреливался, пока не закончились патроны. Бандиты спрашивают у него: «Где Муса?». А он отвечает: «Я – Иса, а Муса уехал». А в другой комнате лежат оружие и кинжалы. Среди бандитов были кумыки, а Муса знал кумыкский язык, он там учился: ему было 18 лет, когда он учился у кумыков, его туда направил отец – бай Эшей. Позднее Муса провел воду кумыкам. В Кумыкии узнали об этом добром деле, выходцы оттуда стали его охранниками, а один кумык – муллой.
Среди кумыков был знакомый Мусы –Элхайтыр. Один из бандитов оказался его сыном, Муса узнал его, они между собой переговорили. Этот человек подтвердил, что перед бандитами – Иса, а Муса, сказал он, если придет, нас убьет. Грабители захватили мешок золота и ушли. На следующее утро Муса стал искать банду, узнал их имена и посадил в тюрьму. В 1918 г. во время революции их отпустили. Муса-Аджи был гордым и эрудированным человеком, совершил хадж в Мекку.
Предположительно он исполнял должность старшего смотрителя (старосты? – О.Б.), представлял интересы туркменов перед губернатором, говорят даже, что якобы он был депутатом от Туркменского приставства чуть ли не в 4-й Госдумы 1912 г. (ПМА-4; ПМА-7). Муса разводил породистых скакунов лучших туркменских пород. Лошадей у него покупали северокавказские горцы, в основном кабардинцы. Иногда предпочитали платить золотом, которое среди степняков в то время не котировалось, в ходу были бумажные деньги. Золотые изделия и посуда складывались в сундуки, драгоценными вещицами играли дети из семей Мусы и Исы (В краю, 2006). Упомянутый родственник Мусы бай Гелендык также разводил лошадей, гонял табуны к карачаевцам, делал кумыс, который отправлял солдатам царской армии (ПМА-2).
Во время Первой мировой войны Муса-Аджи снабжал верховыми лошадьми Российскую армию. Скакунов гнали в Ростов, где офицеры выбирали лучших, но Муса строго наказывал своим людям, чтобы перед передачей в армию животных кастрировали и они не смогли бы дать потомства. Кони были настолько хороши и поставки шли в таком количестве, что туркменский «князь» был известен при дворе в Петербурге и лично знаком с царем. Николай II пожаловал ему китель (сюртук, мундир) со своего плеча, который Муса надевал в торжественных случаях.
Есть легенда, что, имея личную связь с царем, Муса однажды попросил у него разрешения на то, чтобы пол в своем кабинете выложить золотыми царскими монетами. На что Николай II сказал, что это можно, но только попросил сделать выбор, какой стороной класть (по чему будут ступать ногами): орлом (российским гербом) или решкой (портретом царя). На что Муса ответил, не задумавшись, «я ребром выложу» (ПМА-7; Политический форум).
Утверждают, что все знали Мусу-Аджи как доброго, хорошего человека. Он давал коней путникам, помогал бедным туркменам, бесплатно перемалывал для них зерно на мельнице, платил за них налоги. Пастбища «предводитель туркменов» использовал для себя и для своего народа, за его скотом ухаживало множество людей. Для туркменов он сделал много хорошего, в частности, в тяжелые годы, когда люди потеряли средства к существованию, была безработица, он дал им работу. В качестве пастухов, других работников и обсуживающего персонала у него трудились около 1500 человек, не только туркменов, но и русских, представителей других народов. Подчинённые уважали его за отзывчивость и доброту (ПМА-7; В краю 2006).
По убеждению жителей, именно он «откупил» российских туркменов от службы в армии, и это способствовало их тому, что народ не исчез. За каждого несостоявшегося солдата, который ушел бы служить и попал на войну, он отдавал по нескольку ахалтекинских коней. Якобы, Муса написал Николаю 2 прошение с просьбой не брать на войну туркменов, ушедших в свое время с Мангышлака, так как их мало – чтобы они сохранились как народ. Вместо призыва в армию людей он обещал отдать годичных жеребят своего табуна, который был настолько велик, что никто не знал его численности. Сделка была подтверждена, и царь издал указ, после которого людей вернули, в частности, был такой Балды Елболдыев, которого взяли на войну, а после указа возвратили домой (ПМА-5; ПМА-7).
Сомнительно, что такое могло быть в реальности, поскольку, по действовавшим в тот период российским законам, мусульман Кавказа и Средней Азии в армию не призывали, служба для них была заменена специальным налогом. Впрочем, их могли призвать на тыловые работы, также существовали иррегулярные конные соединения, в состав которых на добровольной основе могли записаться представители исламских народов Кавказа (Русская имперская 2011) - но остается открытым вопрос, в какой мере тогда соблюдался принцип добровольности. Советская власть в селе Муса Аджи была установлена в январе 1918 года, все богатства «князя» подлежали экспроприации, национализации и разделу между крестьянами. Муса в возрасте 38 лет в 1918 г. покончил с собой (по другой версии был отравлен). Есть легенда, что в ноябре 1918 г. Муса устроил на кургане огромный пир по случаю праздника Курбан-байрам. В курган были уложены емкости с золотом, сделано пожертвование и после этого он выпил яд. Курган этот ищут до сих пор (ПМА-4; ПМА-7 и др.).
Говорят, что в нескольких км от с. Зимняя Ставка есть кошара, между собой чабаны-дагестанцы это место называют Муса-мечеть. Там курган, на котором, по их утверждению, раньше стояла мечеть, построенная по распоряжению Мусы, где он наказал себя похоронить (Политический форум). В начале 1919 года село Муса-Аджи было захвачено белогвардейцами. По рассказам местных жителей в смутные годы Гражданской войны огромные табуны породистых лошадей оказались бесхозными и еще долго бродили по ставропольским степям, погибая из-за отсутствия корма (ПМА-7). Дети Исы-Аджи, а, возможно, и Мусы эмигрировали в Европу, далее – в Америку. Усадебный дом стоял пустым. Народная молва гласит, что большевики хотели его снести, но один туркмен, близкий к Мусе, сказал, что не стоит этого делать. Его попросили перевести надписи арабской вязью на углах дома и он, не растерявшись, перевел: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» (ПМА-7).
В 1925 году в доме открыли фельдшерский пункт, которого здесь прежде не было, и начальную школу. Потом дом отдали под магазин, одно время там был и сельсовет, а в 1992-1993 г. опять хотели разрушить, но народ стал возражать, и здание заняла христианская церковь, которая там и по сей день. В конце 1960-х в с. Приозерское из Франции приезжала женщина. Она представилась дочерью Мусы и хотела посмотреть на родовую усадьбу (ПМА-6). В 2012 г. на доме усилиями руководителя общества «Ватан» А.И. Суханбердиева поставили мемориальную доску в честь Мусы-Аджи. Сохранился и дом, в котором жила одна из жен князя, а также построенная Мусой мельница.
Не так давно разрушили, не видя в нем исторического памятника, соседний дом брата Исы, в котором долгое время был Дом культуры, а сейчас от него остался лишь фундамент. Из многочисленных рассказов вырисовываются не только колоритный образ «туркменского князя», скотовода-кочевника по воспитанию и предпринимателя-капиталиста по характеру, но и особенности социальной жизни этнической группы туркменов. Будучи из семьи богатого скотовода, Муса получил во владение (на 10 лет) огромные территории – значительную часть тех пастбищ, по которым совершали ежегодные перекочевки большинство ставропольских туркменов.
Не вызывает сомнения, что казенные земли чиновники выдали в аренду не тем, кого можно было бы назвать «частными предпринимателями». Арендаторами земли были туркменские лидеры, занимавшие, согласно системе традиционных отношений, высшие ступени в социальной иерархии, построенной по родоплеменному принципу. Родоплеменная структура скотоводческого общества не подразумевает фактическое равенство между собой отдельных семей и родственных коллективов в условиях их взаимодействия в более широких объединениях (племя, этническая группа, этнос). На практике формировалась система субординации на основе старшинства более авторитетных, богатых и продвинутых родов и кланов, по аналогии со старшинством внутри каждого рода и семьи. При этом сохранялось осознание родства всех членов сообщества, но между семьями и родами устанавливались отношения, строящиеся по принципу возрастной иерархии: старшего (большого) и младших братьев, отца и сына.
Такой тип отношений принимается всем этническим сообществом, что подтверждается материалами о Мусе-Аджи. Получив во временное владение земли, Муса распоряжался ими как предводитель туркменов. Они с братом не разделяли скот и пастбища, формально принадлежащие каждому из них, а сообща владели ими как члены большой семьи – под явным руководством старшего. Муса демонстрировал ответственность за всех своих сородичей, и действовал в интересах всего народа, по крайней мере, таким он показан в описаниях потомков. Он представлял свой народ и защищал его перед властью, организовывал жизнь туркменов на подчиненной ему территории, платил за них налоги, давал им работу, предоставлял коней, питание, жилье – не в качестве нанимателя, заботящегося о батраках, а как старший родович, как предводитель – о своих соплеменниках.
Именно так к нему относились простые туркмены, в таком качестве он сохранился в народной памяти. Что касается родоплеменного деления туркменов, то, вероятно, основу своего влияния Муса находил у своих соплеменников – из группы човдуров. Хотя на этот счет пока нет прямых свидетельств, косвенно это предположение подтверждается тем, что предания о «князе» гораздо больше распространены ныне в аулах с преобладанием човдуров, особенно расположенных в районах бывших зимний кочевий, в частности, в Озек-Суате, Уллуби-Юрте.
Менее он популярен в аулах с иным племенным составом, например в Шарахалсуне, где большинство составляют союнаджи. Но все же Муса-Аджи позиционируется, прежде всего, как предводитель всех ставропольских туркменов. Его высокий статус в традиционной социальной иерархии обусловлен его личной деятельностью, богатством и влиятельными связями с ключевыми фигурами губернской и государственной власти. В этом видится влияние российской государственной системы и развивавшейся капиталистической экономики на этносоциальные отношения в туркменском обществе, которое затронули процессы модернизации.
Местная модель отношений с государством предполагала формирование общности ставропольских туркменов как единого этноса – со времен образования Туркменского приставства. При предоставлении туркменским предводителям казенной земли вряд ли учитывались племенная, а тем более родовая принадлежность будущих владельцев. Российские чиновники видели туркменов как целостную этническую группу «трухменцев» и было важно, чтобы получатели земли имели авторитет и влияние среди своего народа. Муса эту модель воспринял, приняло ее и общество.
Неизвестно, был ли Муса, или его отец Эшей племенными лидерами (если и были, то скорее не всего народа, а только човдуров). Но, благодаря обретенному богатству и влиянию, Муса получил высший статус, прозвище князя и стал представлять всех ставропольских туркменов, оказался их предводителем – по крайней мере, в глазах значительной части туркменов и, вероятно, всего окружающего не-туркменского населения.
Именно размеры богатства и то, как он им распорядился, предопределили старшинство достаточно молодого по возрасту «туркменского князя». То, что появился не племенной, а этнический лидер и то, что свой статус он получил не столько по наследству и «старшинству крови», а более – по имущественному критерию и личной деятельности, является новациями для традиционной социальной системы, которая таким образом адаптировалась к новым явлениям в экономике, к взаимодействию с российской властью. Именно Мусу по факту его состояния, предпринимательской деятельности и полученной известности признало представителем туркменов государство.
Сам же народ увидел в нем лидера, потому что его богатство использовалось в интересах всех туркменов (по крайней мере, так это интерпретировалось): у многих появилась работа, в селении была развернута инфраструктура, получены новые источники воды, за туркменов платились налоги в казну, людям оказывалась материальная поддержка. Важно было и то, что Муса имел личный авторитет не только внутри, но и вне этнической группы: он установил хорошие отношения с царскими чиновниками, пользовался уважением среди других групп населения региона. Показательно, как сам «туркменский князь» Муса-Аджи воспринимал свое положение, статус своих владений и богатство.
Кем он себя осознавал: капиталистом-предпринимателем, или традиционным лидером, а может быть приблизился к роли хана? Муса вместе с братом сумел организовать хозяйство и жизнь своей семьи едва ли не по последнему на тот период слову техники. Возвел кирпичные дома, обустроил резиденцию как развитый поселок городского типа с современной по тем временам инфраструктурой, выписав для этого французское оборудование, соорудил артезианские скважины, разбил орошаемые сады, стал в губернии первым автовладельцем. Он действовал как капиталист-предприниматель, нанимая и организуя огромный по тем масштабам штат работников, успешно ведя торговлю с широким и разнородным кругом клиентов – и с северокавказскими горцами, и как поставщик коней для российской армии.
Распространив свою деятельность далеко за пределы родного края, он приобрел дома в нескольких ведущих российских городах, выезжал по делам за границу в Европу. Вместе с тем, воспитанный в традиционной системе ценностей, Муса выступал в роли покровителя и предводителя своего народа. В его модели хозяйствования немалое место занимала престижная экономика. Во многом для престижа были построены красивые каменные дома, поскольку наличие юрты во дворе показывает, какое жилище в действительности предпочитали хозяева.
Накопления в виде золота хранились в сундуках, драгоценным металлом богато украшалось жилище и бытовые предметы. Средства расходовались для помощи соотечественникам и поддержания своего статуса среди них: устраивались массовые пиршества, оказывалась безвозмездная (по крайней мере, не требующая непосредственной отдачи) помощь – вплоть до того, что Муса взял на себя уплату налогов за большую часть, если не за всех туркменов. Очевидно, что он чувствовал себя лидером народа и стремился нарастить и укрепить свой авторитет и влияние.
В принципе, речь могла бы идти о властных амбициях, однако нет свидетельств, что Муса добивался подчинения, власти над народом любой ценой, или того, что он пользовался своим влиянием как хан, правитель. Все-таки он оставался лидером в системе родоплеменных отношений, которая предполагала выдвижение на иерархическую вершину равного по крови, но «лучшего среди равных», выдающегося и авторитетного соплеменника, которому как «большому отцу» или «старшему брату» делегировались добровольно полномочия если не предводителя, то представителя высшей местной власти. Причем его возраст уже не имел решающего значения. Сам Муса нуждался именно в такой модели отношений, во многом благодаря ей функционировало все его хозяйство.
Поддержка народа выступала как потенциальная сила, способная охранять его лично и его родню, а также его несметное имущество от разграбления и набегов горцев. Только уважительное и доброжелательное отношение соотечественников могло обеспечить сохранность многочисленных табунов и стад, пасущихся на территории, изначально принадлежавшей всем туркменам. Видимо, осознание, что все богатство – коллективная собственность, переданная в управление одному выдающемуся человеку, частично присутствовало и у простых туркменов, и у самого Мусы. Нет упоминаний, что у «князя» было свое сколь-нибудь значительное войско, причем даже его охранники лишь едва фигурируют в народных преданиях – вероятно, их число и значение были невелики. В то же время многократно повторяется, что была построена система подземных ходов, куда могли спрятаться в случае набега не только люди, но многочисленное поголовье дорогих коней.
Следовательно, Муса предпочитал не воевать и обороняться, а налаживать миролюбивые соседские отношения, порой, вероятно, откупаться, иногда прятаться или спасаться бегством. Причем такое поведение выглядело не как слабость, а как хитрость и смекалка – это было возможно в том случае, если он опирался на военный авторитет всего народа. Сам факт гибели Мусы свидетельствуют о том, что этот человек, видимо, не мыслил своей жизни вне системы отношений и ценностей, воспринятой в детстве – той внутриэтнической иерархии, в которой он занял самую высокую позицию.
Утрата богатства вследствие большевистской экспроприации означала не только потерю личного статуса, но могла трактоваться как крушение всей сложившейся системы отношений, невозможность защитить от разорения свой народ, за который «князь» нес ответственность, видимо, не только перед людьми, но и перед собой. Он предпочел не отъезд за границу, как его родственники, а почетные похороны, с предвосхитившим их грандиозным пиром в кругу соплеменников. Это способствовало тому, что он остался народным предводителем и героем после кончины.
Двойственность и своеобразие образа Мусы заключается в том, что это степняк-скотовод по духу и воспитанию, который сумел не только адаптироваться, но и интегрироваться в модернизированное российское общество, по сути, стал капиталистом. При этом он стал предводителем этнического сообщества, ведущего в целом традиционный образ жизни, опираясь на достигнутое положение во «внешнем мире» - в государстве, его экономической системе. То есть этот человек с успехом придерживался двух совершенно различных моделей поведения и отношений: одной – внутри своего этноса, как «человек традиционной системы», а другой – на общероссийском пространстве, как предприниматель.
Это соединение выглядит вполне органично и демонстрирует принципиальную возможность совмещения капиталистического характера хозяйства и традиционной социальной организации на основе родоплеменных отношений. Переориентация скотоводческого хозяйства на капиталистические рельсы не подорвала сложившуюся исстари внутриэтническую социальную систему, а организовала ее с некоторыми новациями, выдвинув лидера, причем не по возрасту или происхождению, а по имущественному положению и предпринимательской активности, при этом племенная солидарность уступила место общеэтнической, что способствовало укреплению группы.
