ОНИ ВИДЕЛИ СТАЛИНА
Сталина не видел и в глаза. Разве что в кино, на страницах газет и журналов. Все мои «встречи» с вождём, заочные, если можно так сказать, то есть через вторых лиц, которым довелось видеть Сталина, разговаривать с ним или быть вовлечёнными в различные истории, связанные с именем этой незаурядной и вместе с тем одиозная личности.
Интересно, что же испытывали люди, видевшие его и общавшиеся с ним, живым, находившимся в апогее власти. Один из них Макс Владимирович Альперт /мне пришлось работать с ним в Совинформбюро, реформированном в 60-е годы в Агентство печати «Новости» – АПН/, прославленный мастер фотоискусства, один из родоначальников советской серийной репортажной фотографии. Фоторепортёр экстра-класса, в мире фотожурналистики известен как автор, облетевшей всю страну фотографии «Сталин с трубкой».
В конце 50-х годов прошлого столетия Макс Владимирович приезжал в Туркменистан по заданию Совинформбюро, и мы с ним посетили Академию наук, где он сфотографировал Шаджа Батыровича Батырова, Керима Керимовича Машрыкова, Михаила Платоновича Петрова и других видных учёных, затем мы поехали на трассу Каракумского канала, побывали в колхозах Марыйской области, гостили у председателя колхоза «Москва» Героя Социалистического Труда Джумадурды Атаджанова /ныне хозяйство носит его имя/.
В поездках Макс Владимирович, человек, родившийся на рубеже XIX и XX-го веков, много повидавший на своём веку, прошедший с фотоаппаратом всю м войну, рассказывал немало интересного. Многое из услышанного выветрилось из памяти и сейчас привожу лишь то, что запомнилось.
ТРУБКА СТАЛИНА
«Не всё в нашей жизни было ладно и если мы что-то делали, то поступали так, как должны были делать люди моего поколения. Переоценка прошлого, особенно собственного, даётся непросто. И если на него смотреть глазами современной молодёжи, то его надо похоронить и думать лишь о настоящем и будущем. Кто же мы тогда без прошлого? Так могут рассуждать только люди безродные.
О Сталине я вспоминаю, как человек того времени, и вижу его глазами своего поколения. Когда он умер, мне было около шестидесяти, тогда я с горечью думал: «Страна лишилась великого, мудрого человека». А когда он пришёл к власти, и его имя стало мелькать повсюду, а его портреты на каждом углу, мне ещё не исполнилось и тридцати. И за этот большой промежуток времени, когда в стране складывалась «радостная песня о великом друге и вожде» я, как и люди моего поколения, успели сформироваться как личности, со своими взглядами, своим отношением к жизни. Правда, какой-то червь сомнения иногда точил мою душу… Но всеобщая атмосфера славословия вождю: «Сталин наша сила боевая, Сталин нашей юности полёт…» заглушали эту сиюминутную неуверенность, а захлестнувшие страну волны слётов, съездов, конференций подтверждали, что Сталин был личностью номер один, он и бог, он и царь, он и герой.
В 20-х годах минувшего столетия массовых репрессий ещё не было, они пышным цветом расцвели в 37-38-ом годах. Правда, ни я, ни мои сверстники нежных чувств к Советской власти не питали, но и ненависти к ней не испытывали. Мы верили всему: что маршалы Егоров и Тухачевский готовили военный переворот, а Бухарин, Зиновьев и все, кого судили, арестовывали, замышляли убийство Сталина. У нас на глазах будто были шоры; вокруг нас бесследно люди исчезали, только вчера мы их видели… Всё это было в порядке вещей: «с врагами надо обходиться по-вражески». То и дело проходили процессы большие и малые, то над вредителями, то над левыми, то над оппозиционерами… Всё хитро обставлялось и выглядело убедительно, что многие даже не задумывались, почему в стране так много врагов развелось? Мы верили Сталину, как отцу родному, а отцы, известное дело, плохими не бывают. Потому и вера в него была беззаветна, особенно у молодёжи, поколений, следующих за нами.
Когда ряд московских редакций и ТАСС поручили мне сделать сюжетный портрет Иосифа Виссарионовича, я это воспринял как почётнейшее задание. Не буду пересказывать, сколько раз меня вызывали на Лубянку, какие мне там задавали вопросы, какие анкеты пришлось заполнять – так меня проверяли…
И вот я в Кремле. Иду по нему как в полусне… До приёмной довёл меня командир из личной охраны вождя. В просторном кабинете за большим столом, уставленном множеством телефонов, сидел крупный мужчина – помощник Сталина. Он молча указал глазами на кожаное кресло, а сам тут же зашёл в большую дверь. Вскоре он вышел и сказал: « Сейчас у товарища Сталина перерыв. Вам – десять минут. Делайте своё дело и не задерживайтесь».
..Он открыл дверь, ведущую в кабинет Сталина, и чуть подтолкнул меня в тамбур. Захожу, и настолько растерялся, что забыл поздороваться, выронил крышку от фотообъектива и, стараясь поднять с пола, наступил на неё… Членов Политбюро – Молотова, Ворошилова, Кагановича, Микояна… вижу как в тумане. Они о чём-то тихо переговаривались между собой. Вначале я их даже не заметил. Вперился глазами в Сталина, сидящего за большим столом. Он мельком взглянул на меня, завозился с трубкой и поднялся с места, держа в правой руке трубку, и, чиркнув спичкой, закурил. Ах, какой момент! Какой великолепный кадр мог получиться… Но я, растерявшись, упустил его. Вот досада!.. Вождь, видимо, заметил моё состояние, и мне показалось, что он сдержанно улыбнулся, прикрыв губы рукой, держащей трубку.
На счастье, на меня никто не обращал внимания и я вскоре, кажется, совладал с собой, успокоился. Сталин в ярко начищенных мягких сапогах стал медленно прохаживаться по ковровой дорожке, расстеленной по довольно-таки просторному кабинету. Шаги его были такие же мягкие, вкрадчивые и размеренные, будто вышагивал в такт хронометру. Я пощёлкал затвором фотоаппарата, но когда Сталин приблизился ко мне, я снова почувствовал себя не в своей тарелке.
Сталин остановился напротив меня, и, вытянув руку с трубкой в сторону своих соратников, тихо, чуть ли не себе под нос, произнёс:
– Вы их тоже фотографируйте. Пригодятся в вашем архиве.
Я снова проворонил мгновение и чуть не заплакал от досады на себя, проклиная в душе свою нерасторопность. Несмотря на неудачу – не скажешь же Сталину: «Вы, Иосиф Виссарионович, повторите своё движение и свои слова, а то не успел вас снять» – я убедился, что вождь, в отличие от многих его наркомов и именитых артистов, никогда не позировал, не любил рисоваться перед фотоаппаратом.
В дверях показался помощник Сталина: мои десять минут истекли. Из снятых мною кадров ничего удачного не получилось. Во всяком случае, не мог выбрать ни одного снимка, который можно было показать Сталину. Я после долго «охотился» за достойным кадром. Мне разрешили снимать Сталина всюду: и когда он выходил из кабинета, и когда прогуливался по Кремлю в одиночестве или в компании, и когда поднимался в праздники по ступеням Мавзолея… Разумеется в сопровождении охраны, не более пяти-десяти минут, не надоедая, не мельтеша перед его глазами.
Такого человека как Сталин очень трудно снимать. Он вовсе не похож на восточного человека: ни жестов, ни выразительной мимики, ни лишнего движения. Обычно грузины темпераментны, увлечённо жестикулируют, а у Сталина даже улыбка сдержанная. Он, улыбаясь, чуть открывал рот и тут же прикрывал его рукой, держащей трубку, словно стыдясь своей улыбки. Рука с рукавом и трубкой закрывала половину лица, скрывая его черты, таких снимков у меня накопилась уйма, но ни один из них мне не нравился. Однако я уяснил для себя, что вождя должен запечатлеть непременно с курительной трубкой, но так, чтобы было видно лицо Сталина. Нелегко было выбрать удачный ракурс. Так трудно приходится, когда у фотографируемого есть какой-то физический недостаток, который желательно скрыть. Меня смущал низкий лоб вождя, он отнюдь не был сократовским, как у Ленина, у Сталина всего в два пальца. Надо так схватить мгновение, найти нужный угол и, боже упаси, не выпятить непривлекательность той части лица. А глубокие оспины, чётко получавшиеся на снимке, не беда… Их можно заретушировать. Так и делали.
Наконец-то я с замершим сердцем уловил тот миг: Сталин, не замечая меня, стоит на трибуне Мавзолея, достаёт трубку, чиркает спичкой один раз, второй… Прикуривает… Мой фотообъектив схватил тот долгожданный момент.
На другой день прибежал к помощнику Сталина, нетерпеливо показываю несколько снимков, он, как я ожидал, задержал взор на портрете с трубкой и понёс тут же вождю. Тут же меня пригласили к Сталину. Он стоял перед длинным столом, приставленным к его рабочему столу, на котором были разложены двенадцать снимков. Вождь оторвал от губ трубку и, попыхивая ею, ленивым движением руки показал на портрет с трубкой: «Вот этот, по-нашему, подойдёт…»
ВЫХОДКА ВОЖДЯ
(Из рассказа бывшего секретаря ЦК Компартии Туркменистана Сухана Бабаева)
Забегу чуть вперёд. В первой половине 60-х годов в Безмеине ввели в эксплуатацию новый комбинат строительных материалов. В связи с этим событием я поехал туда, чтобы написать для «Правды» первополосный репортаж. Директором нового предприятия назначили Сухана Бабаева, вчерашнего первого секретаря ЦК КПТ. После торжественной части меня и ещё нескольких журналистов пригласили в кабинет директора, где был накрыт скромный стол, конечно, не обошедшийся без рюмки коньяка. Сам хозяин был трезвенником, застолье было недолгим, мои коллеги разошлись, но я остался, ибо давно собирался поговорить с Бабаевым о его встрече со Сталиным. Краем уха слышал о ней от людей, но это меня не удовлетворяло, иное же дело узнать из первых уст.
Мы возвращались в Ашхабад на правдинской «Волге» и я попросил водителя «потянуть» время, сделать крюк, заехать по дороге в Багир на городище Старой Ниссы, чтобы, не торопясь, услышать рассказ С. Бабаева о визите к вождю.
– Я не знаю, можно ли это назвать визитом, – смущённо заговорил он, – считать, что побывал у Сталина, и он по-человечески принял меня? Правда, в те годы я о том не распространялся – опасно было… Да и прихвастывал тем самую малость. Хотя хвастать-то было нечем. Судите сами… Где-то за года два-полтора до смерти вождя, когда я ещё находился на посту первого секретаря ЦК Компартии Туркменистана около часу ночи зазвонил правительственный ВЧ… Тогда работали по ночам, не спала республика, вся страна, от Чукотки и Владивостока до самой Кушки, так как вождь полуночничал – вот и мы, руководители, большие и малые, подлаживались под него. Ждали звонка из Кремля … Весь Советский Союз сидел как на иголках: вдруг позвонит. А какая там работа в полночь, когда за целый день намотаешься? Штаны просиживали, в креслах дремали – это точно.
Слышу в трубке тихий мужской голос. Представился, говорил помощник Сталина, так и назвался. Я не заметил, как соскочил с места, даже пот прошиб. После ругал себя: «Что с тобой случилось бы, если Сам позвонил бы?! Нельзя так, Сухан! С достоинством держись. Чего доброго, ещё от разрыва сердца умрёшь…»
Разговор был короткий. Говорил он, я только поддакивал. Положил трубку на рычаг, запомнил лишь слова: «Немедленно вылетайте в Москву, товарищ Бабаев, на приём к товарищу Сталину. Иосифа Виссарионовича интересует положение дел в хлопководстве республики…»
На следующий день к ночи я был уже в Москве. Тогда между столицей и Ашхабадом летали тихоходные, но надёжные «ИЛ-14», которые с посадками в Красноводске и Сталинграде одолевали этот путь за десять-двенадцать часов. Той же ночью из Туркменпостпредства, что в Аксаковском переулке Москвы, позвонил в Кремль, доложил о своём прибытии. Помощник вождя коротко ответил: «Сегодня отдыхайте. Завтра с утра ждите у телефона. Вам позвонят».
Три дня я просидел в кабинете Постпреда Мамеда Гуртгельдыева, ожидая звонка с девяти утра до самой поздней ночи. Был, что называется, при всём параде, в новом костюме и сорочке, в скромных, но добротных туфлях, в галстуке… Больше всего меня угнетал галстук – непривычный я к нему – завязывать, развязывать сам не мог, он, буквально душил меня. Развяжу, а завязать прошу Гуртгельдыева или его зама. Угнетало ожидание, безделье… Правду говорят, хуже наказания нет, как ждать и догонять. Помню, сижу за столом и как кролик, загипнотизированный коброй, не свожу глаз с телефона. А он молчит… Ни пообедать спокойно, ни чаю попить, еду приносили в кабинет, ни, извините, в туалет спокойно сходить. Если и отлучался на несколько минут, то оставлял у телефона постпреда или его заместителя.
Три дня и три ночи безделья срок большой. А дел в республике невпроворот. В конце концов, за всё самому отвечать, самому же навёрстывать. От долгого ожидания мне казалось, что телефон кремлёвский неисправен… И поднять трубку, послушать опасался: вдруг в это время позвонят. Наконец он зазвонил, оглушительно, заливисто, что я даже вздрогнул от неожиданности, хотя и ждал звонка каждую минуту. Часы показывали около пяти часов вечера. Гуртгельдыев поднял трубку, протянул мне.
– Здравствуйте, – я узнал голос помощника Сталина: – Заждались, небось?.. – Я что-то в ответ промычал несвязное, но слышу: – Сегодня в двадцать два часа вас примет товарищ Сталин. Подъезжайте, – и повесил трубку.
В Кремль пропустили за полчаса вперёд, а минут без пяти, десяти до назначенного времени я сидел в приёмной. Понятно, волновался, без конца теребил папку с бумагами. Помощник, заметив моё состояние, показал глазами на папку:
– Вы бумаги оставьте здесь, – сказал он. – Если у товарища Сталина будут к вам вопросы, отвечайте ему без шпаргалки. Думаю, что разговор у вас будет недолгим. Не волнуйтесь, и широко улыбнулся, и мне стало как-то спокойнее.
Когда большая стрелка часов едва слышно щёлкнула и, вздрогнув, застыла над цифрой «10», помощник, выйдя из-за стола, зашёл в кабинет Сталина, не затворив за собой двойную дверь. Вижу и слышу как он, стоя у двери, тихо произнёс:
– Товарищ Сталин, Сухан Бабаев…
Я поднялся с места, подошёл к самой двери и, не переступая порога, стою, готовый по знаку помощника зайти в кабинет.
Сталин сидел за столом, что-то писал, никак не реагируя, словно к нему никто не входил. Не поднимая головы, он продолжал работать, затем стал что-то искать в ящике стола. Помощник, полагая, что вождь, сосредоточенный на писанине, не слышит его, снова повторил, на этот раз чуть громче:
– Товарищ Сталин, в приёмной товарищ Сухан Бабаев…
Сталин, наконец, поднял голову и, не сводя глаз с помощника, и, возможно, заметив меня за его спиной, медленно, с расстановкой произнёс:
– Хлопка не будет, и товарища Сухана не будет, и Бабаева тоже не будет, – и снова опустив голову над бумагами, взялся за карандаш.
Помощник, потоптавшись на месте, вопросительно посмотрел на Хозяина, ожидая, что ещё тот скажет, и тут же вышел вон. Смотря на его спокойное лицо, я вместо того, чтобы дождаться, когда он заговорит, обескураженно спросил: «Что – это всё? Товарищ Сталин еще не освободился? Я ничего не понял…» У нас у обоих в тот момент, видимо, был озадаченный вид. Однако помощник, пожалуй, привыкший к таким необычным выходкам вождя, нашёлся с ответом:
– А что тут непонятного, товарищ Бабаев? Иосиф Виссарионович очень занят сейчас, – и помощник, слово, в слово, повторив реплику вождя, добавил: – Товарищ Сталин очень хочет, чтобы ваша республика непременно выполнила государственный план по хлопку. Сырец, вы знаете, стратегическое сырьё, от него зависит не только материальное благополучие советского народа, прежде всего, туркменских хлопкоробов, но и обороноспособность страны. Поэтому кровь из носа, а хлопок Родине нужен позарез. Иначе… Вы поняли?.. А народу своему слова вождя растолкуйте, как я вам изложил. И всё будет в порядке.
Той же ночью я звонил в Туркменистан, поднимал с постелей секретарей обкомов и райкомов и также по-сталински, лаконично и «доходчиво», потребовал от них выполнения плана по заготовке хлопка-сырца. Понятно, я ни словом не обмолвился, как прошёл «визит» и всякий раз, выступая перед партийным и советским активом, простыми тружениками, приукрашивал так называемую встречу с вождём, дополняя её выдуманными деталями, подробностями, будто я сидел с ним за одним столом и записывал его мудрые наставления… Чем чаще я рассказывал о том, тем больше сам поверил в это. На самом же деле было точно так, как я уже вам рассказал.
P S: Репортаж из Безмеина «Правда» напечатала оперативно. В тот же день у здания ЦК случайно встретились с Балышем Овезовым, сменившим в конце 50-х годов Сухана Бабаева на посту первого секретаря ЦК КП Туркменистана.
– Поздравляю с репортажем, – сказал он, пожав мне руку. Надо отдать должное Балышу Овезовичу. Он, как дитя радовался, когда в центральной прессе печатались материалы о республике, его людях, особенно положительные. – На первой полосе! Молодец! Но учти, Рахим, «Правда» может, и поблагодарила тебя за оперативность, но люди, увидев имя Бабаева в газете, не скажут тебе спасибо.
– Почему, Балыш Овезович? – не удивился я, поняв ревность и неприязнь к своему предшественнику, который в своё время преследовал Овезова, был причастен к тому, что вначале освободил его с поста председателя Совета Министров ТССР, а затем и председателя Ашхабадского облисполкома. И не давал ему житья до тех пор, пока самого не освободили от обязанностей первого секретаря ЦК, а вместо него избрали… опального Балыша Овезова. – Ведь Сухана Бабаевича на должность директора комбината утвердил секретариат ЦК…
– Всё равно, его народ не любит. Не стоило в репортаже называть его имя.
– Право не знаю, Балыш Овезович, что и ответить, – прикинулся я простачком. – Днями в Безмеине, на городском активе вы сами лично вручили Сухану Бабаеву Почётную грамоту ЦК, как лучшему пропагандисту. Я и исходил из этой оценки.
Балыш Овезов пристально оглядел меня, словно хотел что-то возразить, но досадливо махнув рукой, направился к дожидавшемуся у подъезда «членовозу».
СТАЛИН ОТПУСКАЕТ ГРЕХИ
В моём блокноте тех лет сохранилась одна любопытная запись о встрече с замечательным человеком, выдающимся сыном Индии. Тогда я и не пытался её опубликовать, знал, что не напечатают. Вот она, эта запись: «14 апреля 1972 года. Вечером приглашены к Кумару Падма Шивашанкару Менону. Писатель, дипломат, лауреат Международной Ленинской премии. В 50-х годах работал послом Индии в СССР, видел и слушал Сталина…»
Ещё до визита к Менону советский посол Николай Михайлович Пегов, посоветовавший встретиться с этим интересным человеком, говорил:
– В Индии пользуется огромным влиянием. Был близким другом Джавахарлала Неру. Ныне вхож в правительство, особенно к Индире Ганди. Личность незаурядная. Клад для журналиста, писателя…
Просторный двор, захлёстнутый пламенем бугенвиллея. В глубине – уютный коттедж. Изумрудная лужайка, подстриженная на могольский манер. Беседка, увитая китайскими розами. Изящный стол, такие же лёгкие плетёные стулья… Навстречу по дорожке, посыпанной битым красным кирпичом, спешит высокий мужчина. Это – Менон. У него радушное лицо, улыбчивые глаза. На просторной веранде коттеджа – две женщины в сари. Менон представил обеих: постарше – супруга хозяина дома, другая, молодая – Рита Коттари, прима-танцовщица Индии. Её портреты встречались мне в Москве. Танцевала в Большом театре, на международном конкурсе 1957 года заняла призовое место… Днями вернулась из поездки по Советскому Союзу, побывала в Ленинграде, Ташкенте, Самарканде, привезла приветы от многочисленных друзей Менона.
Рита Коттари грациозно подала мне руку, весело сверкнула большими выразительными глазами: «Друзья передали господину Менону пластинки русской классической музыки. Книги…»
Смуглое лицо Менона зарделось улыбкой. Для хозяина дома, меломана и книголюба – это дорогой подарок. У Менона, действительно, необычная биография. Из касты брахминов, окончил Кембридж, служил чиновником в английской администрации, после завоевания независимости – на службе новой Индии. Друг и советник Неру. До того как стать послом Индии в СССР – индийский верховный комиссар /посол/ в Великобритании, Государственный секретарь по иностранным делам Индии…
Вспоминал как радостное событие открытие в Москве индийского посольства, возглавленного Виджая Лакшми Пандит, активной участницей национально-освободительного движения, сестрой Дж. Неру. Факт весьма знаменательный: первое посольство независимой Индии за границей… Через два года госпожа Пандит в связи с назначением её послом в США уехала из Москвы. Кто будет послом в СССР? Перебрали много имён. Неру остановился на кандидатуре доктора Радхакришнана: лучшего не сыскать. Посоветовался с Меноном, работавшим в ту пору Государственным секретарём по иностранным делам. Тот, не колеблясь, поддержал новое назначение. Иных же такой выбор немало удивил: почему философа-идеалиста, вегетарианца и трезвенника посылают в страну диалектического материализма? В СССР его встретили радушно. Его принял сам Сталин, который некаждому дипломату оказывал такую честь: это было признанием Советским Союзом потенциальной геополитической роли Индии…
В Москве с доктором Радхакришнаном приключилась необычная история, которая могла бы обернуться для дипломата трагедией.
Кремль. Идёт большой приём. Индийский посол, верный себе, лишь делал вид, что ест, поднимал со всеми бокал с лимонадом, к спиртному не прикасался вовсе. Это заметил Сталин, то ли кто из его соратников… К послу подошёл человек с подносом, на котором стоял фужер… с водкой.
– Это вам от Иосифа Виссарионовича…
Индиец ужаснулся: он в жизни не брал в рот спиртного! Неужто придётся выпить? Посол глянул в сторону Сталина – тот, не сводя глаз с доктора, чуть ухмылялся. О чём думал в тот момент Радхакришнан?..
О дяде Джо – так иностранцы называли Сталина… Посол, конечно, считал его выдающимся руководителем, самой популярной фигурой в мире, цельной личностью. Человек действия, дела, железной воли, неотразимой логики. Индусу, молчаливому от природы, импонировало, что вождь русских мало говорил, не давал пустых обещаний, дорожил своим словом… Если говорил, то кратко, густо… Скажет, хоть на камне высекай… И всё же дядя Джо – фигура загадочная. В дипломатических кругах поговаривали, что вождь беспощадно жесток, коварен. Не дай Бог, заподозрит кого в нелояльности, считай, пропал. Неважно кто ты, свой или иностранец… Сколько вон народу сгинуло в подвалах на Лубянке, где восседал сам Берия, исполнитель воли любимого вождя… Эти разговоры о Сталине вызывали в индийском госте что-то среднее между неприязнью и страхом, больше – последнее. В вожде русских совмещалось великое и страшное…
Доктор Радхакришнан снова посмотрел на Сталина – тот, словно гипнотизируя, не сводил с него глаз – и, будто в полусне, опрокинул фужер в рот. Сталин ребячливо засмеялся, что-то сказал сидевшим с ним рядом Молотову, Берия… Те тоже засмеялись, поглядывая на Радхакришнана. Посол, не чувствуя под собою ног, подошёл к вождю.
– Господин Сталин, – заговорил Радхакришнан заплетающимся языком, заметив, что вождь был в хорошем настроении, улыбался лишь уголками губ, скрываемыми усами, – вы, вероятно, слышали, что у индусов был всемогущий император по имени Ашока. При нём народы Хиндустана, приняли буддизм… Его называли и палачом, ибо ходил он по колено в крови, казня без разбору виновных и безвинных. После его смерти люди возвели Ашоку сначала в сан пророка, а затем объявили и… Богом. Отмыли его молитвами от крови белым-пребелым, как облака на небе… Вам, дядя Джо, такая аналогия ни о чём не напоминает?
Сталин слушал монолог посла с полуопущенными веками, словно что-то разглядывая на столе. Затем поднял голову, гневно сверкнул глазами на дёргавшегося от возмущения Берия, который в угоду хозяину был готов растерзать не в меру разговорившегося индуса на месте. Посол вмиг протрезвел и к своему ужасу обратил внимание, что в голосе Сталина звучал металл.
– Я, господин Радхакришнан, – теперь в тёмных глазах Сталина, впившихся в посла, мелькнули рыжие огоньки, – некогда окончил духовную семинарию и знаю, как отпускаются грехи, – и отвернулся, давая знать, что разговор окончен.
Доктор потоптался на месте, не нашёлся что ответить и восвояси вернулся к своему столу, досадуя на себя… Да, не сумел он парировать удар вождя русских. Ведь собирался сказать одно, а с языка слетело другое: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Нет худа без добра? – так, кажется, говорят русские. А с хмельного языка в запальчивости могло сорваться и нечто похлеще… Как бы отнёсся к тому дядя Джо?.. Может, правы дипломаты, близко знавшие грозного вождя… Говорили, что он органически ненавидит интеллигентов, будь то учёные или литераторы, военные или дипломаты, вообще всех, кто по-настоящему образован, умён и действует не из-за страха, а по убеждению. Такие казались ему опасными и потому доставляли беспокойство. Разве они, свидетели его железного самовластия и необузданной жестокости, могли одобрить его тиранство?...
Сталина не видел и в глаза. Разве что в кино, на страницах газет и журналов. Все мои «встречи» с вождём, заочные, если можно так сказать, то есть через вторых лиц, которым довелось видеть Сталина, разговаривать с ним или быть вовлечёнными в различные истории, связанные с именем этой незаурядной и вместе с тем одиозная личности.
Интересно, что же испытывали люди, видевшие его и общавшиеся с ним, живым, находившимся в апогее власти. Один из них Макс Владимирович Альперт /мне пришлось работать с ним в Совинформбюро, реформированном в 60-е годы в Агентство печати «Новости» – АПН/, прославленный мастер фотоискусства, один из родоначальников советской серийной репортажной фотографии. Фоторепортёр экстра-класса, в мире фотожурналистики известен как автор, облетевшей всю страну фотографии «Сталин с трубкой».
В конце 50-х годов прошлого столетия Макс Владимирович приезжал в Туркменистан по заданию Совинформбюро, и мы с ним посетили Академию наук, где он сфотографировал Шаджа Батыровича Батырова, Керима Керимовича Машрыкова, Михаила Платоновича Петрова и других видных учёных, затем мы поехали на трассу Каракумского канала, побывали в колхозах Марыйской области, гостили у председателя колхоза «Москва» Героя Социалистического Труда Джумадурды Атаджанова /ныне хозяйство носит его имя/.
В поездках Макс Владимирович, человек, родившийся на рубеже XIX и XX-го веков, много повидавший на своём веку, прошедший с фотоаппаратом всю м войну, рассказывал немало интересного. Многое из услышанного выветрилось из памяти и сейчас привожу лишь то, что запомнилось.
ТРУБКА СТАЛИНА
«Не всё в нашей жизни было ладно и если мы что-то делали, то поступали так, как должны были делать люди моего поколения. Переоценка прошлого, особенно собственного, даётся непросто. И если на него смотреть глазами современной молодёжи, то его надо похоронить и думать лишь о настоящем и будущем. Кто же мы тогда без прошлого? Так могут рассуждать только люди безродные.
О Сталине я вспоминаю, как человек того времени, и вижу его глазами своего поколения. Когда он умер, мне было около шестидесяти, тогда я с горечью думал: «Страна лишилась великого, мудрого человека». А когда он пришёл к власти, и его имя стало мелькать повсюду, а его портреты на каждом углу, мне ещё не исполнилось и тридцати. И за этот большой промежуток времени, когда в стране складывалась «радостная песня о великом друге и вожде» я, как и люди моего поколения, успели сформироваться как личности, со своими взглядами, своим отношением к жизни. Правда, какой-то червь сомнения иногда точил мою душу… Но всеобщая атмосфера славословия вождю: «Сталин наша сила боевая, Сталин нашей юности полёт…» заглушали эту сиюминутную неуверенность, а захлестнувшие страну волны слётов, съездов, конференций подтверждали, что Сталин был личностью номер один, он и бог, он и царь, он и герой.
В 20-х годах минувшего столетия массовых репрессий ещё не было, они пышным цветом расцвели в 37-38-ом годах. Правда, ни я, ни мои сверстники нежных чувств к Советской власти не питали, но и ненависти к ней не испытывали. Мы верили всему: что маршалы Егоров и Тухачевский готовили военный переворот, а Бухарин, Зиновьев и все, кого судили, арестовывали, замышляли убийство Сталина. У нас на глазах будто были шоры; вокруг нас бесследно люди исчезали, только вчера мы их видели… Всё это было в порядке вещей: «с врагами надо обходиться по-вражески». То и дело проходили процессы большие и малые, то над вредителями, то над левыми, то над оппозиционерами… Всё хитро обставлялось и выглядело убедительно, что многие даже не задумывались, почему в стране так много врагов развелось? Мы верили Сталину, как отцу родному, а отцы, известное дело, плохими не бывают. Потому и вера в него была беззаветна, особенно у молодёжи, поколений, следующих за нами.
Когда ряд московских редакций и ТАСС поручили мне сделать сюжетный портрет Иосифа Виссарионовича, я это воспринял как почётнейшее задание. Не буду пересказывать, сколько раз меня вызывали на Лубянку, какие мне там задавали вопросы, какие анкеты пришлось заполнять – так меня проверяли…
И вот я в Кремле. Иду по нему как в полусне… До приёмной довёл меня командир из личной охраны вождя. В просторном кабинете за большим столом, уставленном множеством телефонов, сидел крупный мужчина – помощник Сталина. Он молча указал глазами на кожаное кресло, а сам тут же зашёл в большую дверь. Вскоре он вышел и сказал: « Сейчас у товарища Сталина перерыв. Вам – десять минут. Делайте своё дело и не задерживайтесь».
..Он открыл дверь, ведущую в кабинет Сталина, и чуть подтолкнул меня в тамбур. Захожу, и настолько растерялся, что забыл поздороваться, выронил крышку от фотообъектива и, стараясь поднять с пола, наступил на неё… Членов Политбюро – Молотова, Ворошилова, Кагановича, Микояна… вижу как в тумане. Они о чём-то тихо переговаривались между собой. Вначале я их даже не заметил. Вперился глазами в Сталина, сидящего за большим столом. Он мельком взглянул на меня, завозился с трубкой и поднялся с места, держа в правой руке трубку, и, чиркнув спичкой, закурил. Ах, какой момент! Какой великолепный кадр мог получиться… Но я, растерявшись, упустил его. Вот досада!.. Вождь, видимо, заметил моё состояние, и мне показалось, что он сдержанно улыбнулся, прикрыв губы рукой, держащей трубку.
На счастье, на меня никто не обращал внимания и я вскоре, кажется, совладал с собой, успокоился. Сталин в ярко начищенных мягких сапогах стал медленно прохаживаться по ковровой дорожке, расстеленной по довольно-таки просторному кабинету. Шаги его были такие же мягкие, вкрадчивые и размеренные, будто вышагивал в такт хронометру. Я пощёлкал затвором фотоаппарата, но когда Сталин приблизился ко мне, я снова почувствовал себя не в своей тарелке.
Сталин остановился напротив меня, и, вытянув руку с трубкой в сторону своих соратников, тихо, чуть ли не себе под нос, произнёс:
– Вы их тоже фотографируйте. Пригодятся в вашем архиве.
Я снова проворонил мгновение и чуть не заплакал от досады на себя, проклиная в душе свою нерасторопность. Несмотря на неудачу – не скажешь же Сталину: «Вы, Иосиф Виссарионович, повторите своё движение и свои слова, а то не успел вас снять» – я убедился, что вождь, в отличие от многих его наркомов и именитых артистов, никогда не позировал, не любил рисоваться перед фотоаппаратом.
В дверях показался помощник Сталина: мои десять минут истекли. Из снятых мною кадров ничего удачного не получилось. Во всяком случае, не мог выбрать ни одного снимка, который можно было показать Сталину. Я после долго «охотился» за достойным кадром. Мне разрешили снимать Сталина всюду: и когда он выходил из кабинета, и когда прогуливался по Кремлю в одиночестве или в компании, и когда поднимался в праздники по ступеням Мавзолея… Разумеется в сопровождении охраны, не более пяти-десяти минут, не надоедая, не мельтеша перед его глазами.
Такого человека как Сталин очень трудно снимать. Он вовсе не похож на восточного человека: ни жестов, ни выразительной мимики, ни лишнего движения. Обычно грузины темпераментны, увлечённо жестикулируют, а у Сталина даже улыбка сдержанная. Он, улыбаясь, чуть открывал рот и тут же прикрывал его рукой, держащей трубку, словно стыдясь своей улыбки. Рука с рукавом и трубкой закрывала половину лица, скрывая его черты, таких снимков у меня накопилась уйма, но ни один из них мне не нравился. Однако я уяснил для себя, что вождя должен запечатлеть непременно с курительной трубкой, но так, чтобы было видно лицо Сталина. Нелегко было выбрать удачный ракурс. Так трудно приходится, когда у фотографируемого есть какой-то физический недостаток, который желательно скрыть. Меня смущал низкий лоб вождя, он отнюдь не был сократовским, как у Ленина, у Сталина всего в два пальца. Надо так схватить мгновение, найти нужный угол и, боже упаси, не выпятить непривлекательность той части лица. А глубокие оспины, чётко получавшиеся на снимке, не беда… Их можно заретушировать. Так и делали.
Наконец-то я с замершим сердцем уловил тот миг: Сталин, не замечая меня, стоит на трибуне Мавзолея, достаёт трубку, чиркает спичкой один раз, второй… Прикуривает… Мой фотообъектив схватил тот долгожданный момент.
На другой день прибежал к помощнику Сталина, нетерпеливо показываю несколько снимков, он, как я ожидал, задержал взор на портрете с трубкой и понёс тут же вождю. Тут же меня пригласили к Сталину. Он стоял перед длинным столом, приставленным к его рабочему столу, на котором были разложены двенадцать снимков. Вождь оторвал от губ трубку и, попыхивая ею, ленивым движением руки показал на портрет с трубкой: «Вот этот, по-нашему, подойдёт…»
ВЫХОДКА ВОЖДЯ
(Из рассказа бывшего секретаря ЦК Компартии Туркменистана Сухана Бабаева)
Забегу чуть вперёд. В первой половине 60-х годов в Безмеине ввели в эксплуатацию новый комбинат строительных материалов. В связи с этим событием я поехал туда, чтобы написать для «Правды» первополосный репортаж. Директором нового предприятия назначили Сухана Бабаева, вчерашнего первого секретаря ЦК КПТ. После торжественной части меня и ещё нескольких журналистов пригласили в кабинет директора, где был накрыт скромный стол, конечно, не обошедшийся без рюмки коньяка. Сам хозяин был трезвенником, застолье было недолгим, мои коллеги разошлись, но я остался, ибо давно собирался поговорить с Бабаевым о его встрече со Сталиным. Краем уха слышал о ней от людей, но это меня не удовлетворяло, иное же дело узнать из первых уст.
Мы возвращались в Ашхабад на правдинской «Волге» и я попросил водителя «потянуть» время, сделать крюк, заехать по дороге в Багир на городище Старой Ниссы, чтобы, не торопясь, услышать рассказ С. Бабаева о визите к вождю.
– Я не знаю, можно ли это назвать визитом, – смущённо заговорил он, – считать, что побывал у Сталина, и он по-человечески принял меня? Правда, в те годы я о том не распространялся – опасно было… Да и прихвастывал тем самую малость. Хотя хвастать-то было нечем. Судите сами… Где-то за года два-полтора до смерти вождя, когда я ещё находился на посту первого секретаря ЦК Компартии Туркменистана около часу ночи зазвонил правительственный ВЧ… Тогда работали по ночам, не спала республика, вся страна, от Чукотки и Владивостока до самой Кушки, так как вождь полуночничал – вот и мы, руководители, большие и малые, подлаживались под него. Ждали звонка из Кремля … Весь Советский Союз сидел как на иголках: вдруг позвонит. А какая там работа в полночь, когда за целый день намотаешься? Штаны просиживали, в креслах дремали – это точно.
Слышу в трубке тихий мужской голос. Представился, говорил помощник Сталина, так и назвался. Я не заметил, как соскочил с места, даже пот прошиб. После ругал себя: «Что с тобой случилось бы, если Сам позвонил бы?! Нельзя так, Сухан! С достоинством держись. Чего доброго, ещё от разрыва сердца умрёшь…»
Разговор был короткий. Говорил он, я только поддакивал. Положил трубку на рычаг, запомнил лишь слова: «Немедленно вылетайте в Москву, товарищ Бабаев, на приём к товарищу Сталину. Иосифа Виссарионовича интересует положение дел в хлопководстве республики…»
На следующий день к ночи я был уже в Москве. Тогда между столицей и Ашхабадом летали тихоходные, но надёжные «ИЛ-14», которые с посадками в Красноводске и Сталинграде одолевали этот путь за десять-двенадцать часов. Той же ночью из Туркменпостпредства, что в Аксаковском переулке Москвы, позвонил в Кремль, доложил о своём прибытии. Помощник вождя коротко ответил: «Сегодня отдыхайте. Завтра с утра ждите у телефона. Вам позвонят».
Три дня я просидел в кабинете Постпреда Мамеда Гуртгельдыева, ожидая звонка с девяти утра до самой поздней ночи. Был, что называется, при всём параде, в новом костюме и сорочке, в скромных, но добротных туфлях, в галстуке… Больше всего меня угнетал галстук – непривычный я к нему – завязывать, развязывать сам не мог, он, буквально душил меня. Развяжу, а завязать прошу Гуртгельдыева или его зама. Угнетало ожидание, безделье… Правду говорят, хуже наказания нет, как ждать и догонять. Помню, сижу за столом и как кролик, загипнотизированный коброй, не свожу глаз с телефона. А он молчит… Ни пообедать спокойно, ни чаю попить, еду приносили в кабинет, ни, извините, в туалет спокойно сходить. Если и отлучался на несколько минут, то оставлял у телефона постпреда или его заместителя.
Три дня и три ночи безделья срок большой. А дел в республике невпроворот. В конце концов, за всё самому отвечать, самому же навёрстывать. От долгого ожидания мне казалось, что телефон кремлёвский неисправен… И поднять трубку, послушать опасался: вдруг в это время позвонят. Наконец он зазвонил, оглушительно, заливисто, что я даже вздрогнул от неожиданности, хотя и ждал звонка каждую минуту. Часы показывали около пяти часов вечера. Гуртгельдыев поднял трубку, протянул мне.
– Здравствуйте, – я узнал голос помощника Сталина: – Заждались, небось?.. – Я что-то в ответ промычал несвязное, но слышу: – Сегодня в двадцать два часа вас примет товарищ Сталин. Подъезжайте, – и повесил трубку.
В Кремль пропустили за полчаса вперёд, а минут без пяти, десяти до назначенного времени я сидел в приёмной. Понятно, волновался, без конца теребил папку с бумагами. Помощник, заметив моё состояние, показал глазами на папку:
– Вы бумаги оставьте здесь, – сказал он. – Если у товарища Сталина будут к вам вопросы, отвечайте ему без шпаргалки. Думаю, что разговор у вас будет недолгим. Не волнуйтесь, и широко улыбнулся, и мне стало как-то спокойнее.
Когда большая стрелка часов едва слышно щёлкнула и, вздрогнув, застыла над цифрой «10», помощник, выйдя из-за стола, зашёл в кабинет Сталина, не затворив за собой двойную дверь. Вижу и слышу как он, стоя у двери, тихо произнёс:
– Товарищ Сталин, Сухан Бабаев…
Я поднялся с места, подошёл к самой двери и, не переступая порога, стою, готовый по знаку помощника зайти в кабинет.
Сталин сидел за столом, что-то писал, никак не реагируя, словно к нему никто не входил. Не поднимая головы, он продолжал работать, затем стал что-то искать в ящике стола. Помощник, полагая, что вождь, сосредоточенный на писанине, не слышит его, снова повторил, на этот раз чуть громче:
– Товарищ Сталин, в приёмной товарищ Сухан Бабаев…
Сталин, наконец, поднял голову и, не сводя глаз с помощника, и, возможно, заметив меня за его спиной, медленно, с расстановкой произнёс:
– Хлопка не будет, и товарища Сухана не будет, и Бабаева тоже не будет, – и снова опустив голову над бумагами, взялся за карандаш.
Помощник, потоптавшись на месте, вопросительно посмотрел на Хозяина, ожидая, что ещё тот скажет, и тут же вышел вон. Смотря на его спокойное лицо, я вместо того, чтобы дождаться, когда он заговорит, обескураженно спросил: «Что – это всё? Товарищ Сталин еще не освободился? Я ничего не понял…» У нас у обоих в тот момент, видимо, был озадаченный вид. Однако помощник, пожалуй, привыкший к таким необычным выходкам вождя, нашёлся с ответом:
– А что тут непонятного, товарищ Бабаев? Иосиф Виссарионович очень занят сейчас, – и помощник, слово, в слово, повторив реплику вождя, добавил: – Товарищ Сталин очень хочет, чтобы ваша республика непременно выполнила государственный план по хлопку. Сырец, вы знаете, стратегическое сырьё, от него зависит не только материальное благополучие советского народа, прежде всего, туркменских хлопкоробов, но и обороноспособность страны. Поэтому кровь из носа, а хлопок Родине нужен позарез. Иначе… Вы поняли?.. А народу своему слова вождя растолкуйте, как я вам изложил. И всё будет в порядке.
Той же ночью я звонил в Туркменистан, поднимал с постелей секретарей обкомов и райкомов и также по-сталински, лаконично и «доходчиво», потребовал от них выполнения плана по заготовке хлопка-сырца. Понятно, я ни словом не обмолвился, как прошёл «визит» и всякий раз, выступая перед партийным и советским активом, простыми тружениками, приукрашивал так называемую встречу с вождём, дополняя её выдуманными деталями, подробностями, будто я сидел с ним за одним столом и записывал его мудрые наставления… Чем чаще я рассказывал о том, тем больше сам поверил в это. На самом же деле было точно так, как я уже вам рассказал.
P S: Репортаж из Безмеина «Правда» напечатала оперативно. В тот же день у здания ЦК случайно встретились с Балышем Овезовым, сменившим в конце 50-х годов Сухана Бабаева на посту первого секретаря ЦК КП Туркменистана.
– Поздравляю с репортажем, – сказал он, пожав мне руку. Надо отдать должное Балышу Овезовичу. Он, как дитя радовался, когда в центральной прессе печатались материалы о республике, его людях, особенно положительные. – На первой полосе! Молодец! Но учти, Рахим, «Правда» может, и поблагодарила тебя за оперативность, но люди, увидев имя Бабаева в газете, не скажут тебе спасибо.
– Почему, Балыш Овезович? – не удивился я, поняв ревность и неприязнь к своему предшественнику, который в своё время преследовал Овезова, был причастен к тому, что вначале освободил его с поста председателя Совета Министров ТССР, а затем и председателя Ашхабадского облисполкома. И не давал ему житья до тех пор, пока самого не освободили от обязанностей первого секретаря ЦК, а вместо него избрали… опального Балыша Овезова. – Ведь Сухана Бабаевича на должность директора комбината утвердил секретариат ЦК…
– Всё равно, его народ не любит. Не стоило в репортаже называть его имя.
– Право не знаю, Балыш Овезович, что и ответить, – прикинулся я простачком. – Днями в Безмеине, на городском активе вы сами лично вручили Сухану Бабаеву Почётную грамоту ЦК, как лучшему пропагандисту. Я и исходил из этой оценки.
Балыш Овезов пристально оглядел меня, словно хотел что-то возразить, но досадливо махнув рукой, направился к дожидавшемуся у подъезда «членовозу».
СТАЛИН ОТПУСКАЕТ ГРЕХИ
В моём блокноте тех лет сохранилась одна любопытная запись о встрече с замечательным человеком, выдающимся сыном Индии. Тогда я и не пытался её опубликовать, знал, что не напечатают. Вот она, эта запись: «14 апреля 1972 года. Вечером приглашены к Кумару Падма Шивашанкару Менону. Писатель, дипломат, лауреат Международной Ленинской премии. В 50-х годах работал послом Индии в СССР, видел и слушал Сталина…»
Ещё до визита к Менону советский посол Николай Михайлович Пегов, посоветовавший встретиться с этим интересным человеком, говорил:
– В Индии пользуется огромным влиянием. Был близким другом Джавахарлала Неру. Ныне вхож в правительство, особенно к Индире Ганди. Личность незаурядная. Клад для журналиста, писателя…
Просторный двор, захлёстнутый пламенем бугенвиллея. В глубине – уютный коттедж. Изумрудная лужайка, подстриженная на могольский манер. Беседка, увитая китайскими розами. Изящный стол, такие же лёгкие плетёные стулья… Навстречу по дорожке, посыпанной битым красным кирпичом, спешит высокий мужчина. Это – Менон. У него радушное лицо, улыбчивые глаза. На просторной веранде коттеджа – две женщины в сари. Менон представил обеих: постарше – супруга хозяина дома, другая, молодая – Рита Коттари, прима-танцовщица Индии. Её портреты встречались мне в Москве. Танцевала в Большом театре, на международном конкурсе 1957 года заняла призовое место… Днями вернулась из поездки по Советскому Союзу, побывала в Ленинграде, Ташкенте, Самарканде, привезла приветы от многочисленных друзей Менона.
Рита Коттари грациозно подала мне руку, весело сверкнула большими выразительными глазами: «Друзья передали господину Менону пластинки русской классической музыки. Книги…»
Смуглое лицо Менона зарделось улыбкой. Для хозяина дома, меломана и книголюба – это дорогой подарок. У Менона, действительно, необычная биография. Из касты брахминов, окончил Кембридж, служил чиновником в английской администрации, после завоевания независимости – на службе новой Индии. Друг и советник Неру. До того как стать послом Индии в СССР – индийский верховный комиссар /посол/ в Великобритании, Государственный секретарь по иностранным делам Индии…
Вспоминал как радостное событие открытие в Москве индийского посольства, возглавленного Виджая Лакшми Пандит, активной участницей национально-освободительного движения, сестрой Дж. Неру. Факт весьма знаменательный: первое посольство независимой Индии за границей… Через два года госпожа Пандит в связи с назначением её послом в США уехала из Москвы. Кто будет послом в СССР? Перебрали много имён. Неру остановился на кандидатуре доктора Радхакришнана: лучшего не сыскать. Посоветовался с Меноном, работавшим в ту пору Государственным секретарём по иностранным делам. Тот, не колеблясь, поддержал новое назначение. Иных же такой выбор немало удивил: почему философа-идеалиста, вегетарианца и трезвенника посылают в страну диалектического материализма? В СССР его встретили радушно. Его принял сам Сталин, который некаждому дипломату оказывал такую честь: это было признанием Советским Союзом потенциальной геополитической роли Индии…
В Москве с доктором Радхакришнаном приключилась необычная история, которая могла бы обернуться для дипломата трагедией.
Кремль. Идёт большой приём. Индийский посол, верный себе, лишь делал вид, что ест, поднимал со всеми бокал с лимонадом, к спиртному не прикасался вовсе. Это заметил Сталин, то ли кто из его соратников… К послу подошёл человек с подносом, на котором стоял фужер… с водкой.
– Это вам от Иосифа Виссарионовича…
Индиец ужаснулся: он в жизни не брал в рот спиртного! Неужто придётся выпить? Посол глянул в сторону Сталина – тот, не сводя глаз с доктора, чуть ухмылялся. О чём думал в тот момент Радхакришнан?..
О дяде Джо – так иностранцы называли Сталина… Посол, конечно, считал его выдающимся руководителем, самой популярной фигурой в мире, цельной личностью. Человек действия, дела, железной воли, неотразимой логики. Индусу, молчаливому от природы, импонировало, что вождь русских мало говорил, не давал пустых обещаний, дорожил своим словом… Если говорил, то кратко, густо… Скажет, хоть на камне высекай… И всё же дядя Джо – фигура загадочная. В дипломатических кругах поговаривали, что вождь беспощадно жесток, коварен. Не дай Бог, заподозрит кого в нелояльности, считай, пропал. Неважно кто ты, свой или иностранец… Сколько вон народу сгинуло в подвалах на Лубянке, где восседал сам Берия, исполнитель воли любимого вождя… Эти разговоры о Сталине вызывали в индийском госте что-то среднее между неприязнью и страхом, больше – последнее. В вожде русских совмещалось великое и страшное…
Доктор Радхакришнан снова посмотрел на Сталина – тот, словно гипнотизируя, не сводил с него глаз – и, будто в полусне, опрокинул фужер в рот. Сталин ребячливо засмеялся, что-то сказал сидевшим с ним рядом Молотову, Берия… Те тоже засмеялись, поглядывая на Радхакришнана. Посол, не чувствуя под собою ног, подошёл к вождю.
– Господин Сталин, – заговорил Радхакришнан заплетающимся языком, заметив, что вождь был в хорошем настроении, улыбался лишь уголками губ, скрываемыми усами, – вы, вероятно, слышали, что у индусов был всемогущий император по имени Ашока. При нём народы Хиндустана, приняли буддизм… Его называли и палачом, ибо ходил он по колено в крови, казня без разбору виновных и безвинных. После его смерти люди возвели Ашоку сначала в сан пророка, а затем объявили и… Богом. Отмыли его молитвами от крови белым-пребелым, как облака на небе… Вам, дядя Джо, такая аналогия ни о чём не напоминает?
Сталин слушал монолог посла с полуопущенными веками, словно что-то разглядывая на столе. Затем поднял голову, гневно сверкнул глазами на дёргавшегося от возмущения Берия, который в угоду хозяину был готов растерзать не в меру разговорившегося индуса на месте. Посол вмиг протрезвел и к своему ужасу обратил внимание, что в голосе Сталина звучал металл.
– Я, господин Радхакришнан, – теперь в тёмных глазах Сталина, впившихся в посла, мелькнули рыжие огоньки, – некогда окончил духовную семинарию и знаю, как отпускаются грехи, – и отвернулся, давая знать, что разговор окончен.
Доктор потоптался на месте, не нашёлся что ответить и восвояси вернулся к своему столу, досадуя на себя… Да, не сумел он парировать удар вождя русских. Ведь собирался сказать одно, а с языка слетело другое: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Нет худа без добра? – так, кажется, говорят русские. А с хмельного языка в запальчивости могло сорваться и нечто похлеще… Как бы отнёсся к тому дядя Джо?.. Может, правы дипломаты, близко знавшие грозного вождя… Говорили, что он органически ненавидит интеллигентов, будь то учёные или литераторы, военные или дипломаты, вообще всех, кто по-настоящему образован, умён и действует не из-за страха, а по убеждению. Такие казались ему опасными и потому доставляли беспокойство. Разве они, свидетели его железного самовластия и необузданной жестокости, могли одобрить его тиранство?...
