Нередко я задавался себе вопросом: почему высшие чиновники, стоящие у кормила власти, как две капли воды похожи друг на друга?
Многие из них и мыслят одними категориями и действия их схожи. Почему при выдвижении кадров их выбор падает на себе подобных?
Невольно вспоминаю своего армейского командира, казалось бы, умного человека, в чьем подразделении я был комсоргом и, когда меня «заносило», то есть критиковал иные его действия, он одергивал меня: «Эсенов – это похвально, что ты всё замечаешь, но, скажу тебе, не будь умнее меня!».
О мудрец! Если тот или этот дурак Называет рассветом полуночный мрак, -
Притворись дураком и не спорь с дураками. Каждый, кто не дурак, - вольнодумец и враг!
И всё же не хотелось мириться с туполобием, косностью, что сковывают волю человека, нивелируют его индивидуальность. По-моему, разумное в человеке может оценить только разумный; достойного различит достойный. Почему общество должно терпеть тех, кто не видит различия между «полуночным мраком и рассветом», тенью и светом, умом и глупостью? Как эти типы оказываются у кормила власти, почему порою глупцы помыкают умными и случается, что глупость играет в истории не меньшую роль, нежели ум? Что это – закономерность? Закон природы? Но в природе на удивление всё устроено разумно. Не только на Земле, но во всём Мироздании. В восходе Солнца, в смене дня и ночи, в появлении Луны, в движении планет, в рождении и «отмирании» звезд есть логичность, строгая разумность, которые не подвластны ничьей воле. Но почему тогда этой разумности не придерживается хомо сапиенс, отличающийся от животного умением мыслить, к тому же наделённый правом распоряжаться людскими судьбами. Как ни парадоксально, последнее присуще и миру четвероногих существ, где право за сильным. Истоки этой алогичности опять-таки сокрыты в самом человеке – в его стадном чувстве, которое в нём превалирует. Скажем, в подборе кадров он руководствуется не только политическим, классовым принципом, но для него не менее важно и личная преданность той или иной кандидатуры. Такой опыт явно рассчитан на отлучение способных, талантливых людей от дела, которому они могли бы с пользой для общества посвятить свои силы и энергию. Политическое вмешательство в эту жизненную сферу, в конечном итоге, пагубно отражалось и на социально-экономическом положении общества.
Где же корни этой порочной практики? В своё время Ленин призывал подбирать руководящие кадры: «а) с точки зрения добросовестности, б) с политической позиции, в) знания дела, г) административных способностей…». Таким образом, вождь знание дела считал второстепенным моментом по сравнению с политической благонадёжностью. Если Ленин на первый план выдвинул добросовестность назначаемого руководителя, то Сталин ввел принцип подбора людей, прежде всего, по политическим принципам. Такой неукоснительный порядок существовал при выборе руководителей разных масштабов, то есть номенклатуры, ставшей, по сути, хозяином в стране. В Туркменистане номенклатурный, а также классовый зуд осложнялся к тому же родоплеменными, клановыми предрассудками, которые торили путь наверх весьма посредственным особям.
Понятно, при такой политике талантливым, добросовестным людям путь к руководящим должностям, где могли бы еще ярче проявиться их организаторские способности, знание дела, был заказан. Зато политически «благонадёжные», удобные, умеющие ладить с начальством, имели все шансы быть рекрутированными в благодатную номенклатуру. Верхушка власти, формируя номенклатуру, фактически ставшую правящим классом страны, оставляла за бортом жизни целые слои советского общества, не согласных с политикой тоталитаризма. Они становились изгоями, их относили чуть ли не к деклассированным элементам. Официальная пропаганда навязывала называть их еще хлеще: «враги народа», «иностранные шпионы» и т. д.
Один из таких «элементов» глубоко запал в мою отроческую память, о котором я составил представление также и из рассказов моих родителей, родственников. Это был наш сородич Бекджан-молла, живший по соседству, в небольшом посёлке, прозванном Ходжинским, что на окраине тогда ещё заштатного городка Байрам-Али. Его имя было известно всей округе – в соседнем Казахауле, в Таранчинском посёлке, где проживали уйгуры, белуджи, а также в самом городе и в близлежащих туркменских сёлах. Благообразный, бородатый старик - таким он казался мне, хотя ему едва ли минуло за сорок-сорок пять и моллой величали не только потому, что его считали служителем Аллаха, у туркмен так принято называть человека грамотного, мудрого, учителя и наставника. Еще он занимался врачеванием-тебибством, был отменным костоправом, мог заговорить укус каракурта, гюрзы… С открытым улыбчивым лицом, опрятный, ухоженный, в бежевом из верблюжьей шерсти халате и неизменной такого же цвета невысокой каракулевой папахе из сура. Люди уважали его не только за образованность – он в совершенстве владел, помимо родного языка, русским, фарси, был сведущ в арабской грамоте, – но и за его отзывчивость. Приходили к нему за добрым словом, советом, а то и письма родичам в места заключения отписать. И всё без всякой мзды. Самой дорогой платой за свои труды он считал искреннюю людскую благодарность – тангры ялкасын! - «Спасибо! Да снизойдёт на весь ваш род Божья благодать!»
В то время, когда Бекджан-ага составлял для оскорблённых и униженных письма в органы власти о несправедливости на местах, рядом, по соседству таился грамотей, проводивший ночи за наветами в серьёзные учреждения. Они, как всегда, начинались с вдохновенных строк: «Считаю своим долгом советского патриота довести до вашего сведения, что мой сосед Бекджан-молла…» И далее о том, что тот религиозный фанатик, закончил при царе Бухарский медресе, читает Коран и другие религиозные книги запрещенных авторов и распространяет их идеи среди населения…
Отец мой даже называл имя этого единственного среди нашего племени пачкуна; то же самое подтверждали братья Ишан и Азан Таимовы, Гелер Майлиев, Аманбай Ковусов, а также Айкеш Колатов, сам насидевшийся в лагерях ГУЛАГа. Платный наветчик держал нос по ветру: существующая система старалась избавляться от тех, кто не пришёлся ко двору – ярких, авторитетных в народе личностей, со своим лицом, со своим мировоззрением; её больше устраивали безропотные бесцветные серости, ими легче управлять. На такие «серьёзные сигналы» реакция следовала незамедлительная, ведь речь шла об «угрозе государственной безопасности», исходящей от классового элемента, сколотившего вокруг себя «контрреволюционную кодлу».
В ту осеннюю дождливую ночь в нашем ряду неказистых мазанок, в одной из которых со своей семьей жил и Бекджан-молла, никто не сомкнул глаз. Чекисты, на первых порах производившие аресты в строгой тайне, тишком, теперь наоборот забирали свои жертвы с шумом и треском, тем самым устрашая людей, дескать, сегодня мы уводим соседей, завтра придём за вами. Отец мой после бегства из Ашхабада, сам живший в Байрам-Али на птичьих правах, ждавший ареста каждую ночь, спрятался в хлеву, зарывшись в шелуху. А чекистам потребовался более или менее грамотный человек в качестве понятого и кто-то из соседей назвал имя отца и его безуспешно искали по всему посёлку. Благо, не нашли. Могли и его забрать для счёта. Такое часто случалось.
Люди с болью в сердце видели, как уводили Бекджана-ага. Он был спокоен, невозмутим. Лицо его дрогнуло лишь, когда он прощался с женой Оглаш-дайза и сыном Бекмурадом, моим ровесником, а еще больше он помрачнел, увидев, как безжалостно сваливали в грязную арбу его рукописи, книги, древние фолианты в кожаных переплётах, которые собирал он сам, а кое-какие достались в наследство от деда. Им не было цены.
- Что вы делаете? Этим книгам более трёх веков, - обратился Бекджан-ага к рыжеволосому чекисту, начальнику райотделения НКВД, с которым как-то встречался, когда в посёлке разрушали единственный на всю округу молельный дом. – Это, это же варварство!
Рыжеволосый внимательно взглянул на моллу, словно раздумывая над его словами, и тут же, на удивление, отдал подчиненным команду, чтобы те поаккуратнее обращались с книгами. И когда Бекджана-моллу хотели усадить прямо на фолианты, он отказался и, утопая по щиколотку в грязи, последовал за арбой. Так и ушел он в ночь и не вернулся.
После ареста отца Бекмурад, завершив семилетку, поступил в Байрам-Алийскую школу агрономов, которую окончил с отличием. Отработав в колхозе обязательный срок, он вознамерился поступить на исторический факультет Ашхабадского педагогического института, но получил отказ: сыну «врага народа» учиться на факультете, готовящем работников идеологического фронта, запрещено. И Бекмураду пришлось продолжить учёбу в сельскохозяйственном институте, который он тоже завершил с красным дипломом. Сверстники, учившиеся с ним на одном отделении, проходившие практику в колхозе, отмечали его необычную эрудицию, глубокие знания, серьёзность. Дома его снова ждали разочарования, порождённые несправедливостью существующей системы; он нигде не смог устроиться на работу по специальности, даже в тот колхоз, где его хорошо знали, где добросовестно отработал три года. Ему выпускнику вуза, в ком остро нуждались колхозы и совхозы республики, повсюду давали от ворот поворот: «сыну врага народа не место в социалистическом сельском хозяйстве».
Как ни горько сознавать, его отец оказался не нужен государству - его расстреляли и сына система тоже не востребовала, хотя ханжески трубили: «сын за отца не отвечает». Как ещё отвечает!
И Бекмурад, намыкавшись, пошёл разнорабочим на стройку, где анкеты по учёту личных кадров заполнять не требовалось. Значит, не приходилось указывать терзавшие сыновнее сердце унизительные строки об отце. Но жизнь продолжалась. Надо было кормить, одевать и обувать семью – разбитую болезнью и переживаниями мать, детей, безработную жену – и перед ней тоже повсюду были закрыты двери. Не сладко пришлось моему сверстнику, воспитанному в интеллигентной семье, не знавшему тяжелого физического труда, который вкупе с моральными страданиями и сломили его. Бекмурад Бекджанов ушел из жизни, когда ему едва минуло за тридцать.
Меня всё ещё не покидало желание поскорее расстаться с министерством. В мой последний визит в ЦК Гапуров твёрдо обещал, что переведёт меня в республиканское общество дружбы и культурной связи с зарубежными странами, где, мол, будет достаточно свободного времени для творчества, и я смогу завершить свой роман о Байрамхане.
Забегаю вперед. В начале 1999-го года, в узком семейном кругу отмечали дату рождения Пигама Азимова. Теперь уже пенсионер Гапуров, по традиции ведя застолье, сказал: «Я хочу дать слово одному чудаку – пусть не обижается, что так называю… Когда я был первым секретарем ЦК, кое-кто приходил ко мне и клянчили любой пост, лишь бы высокий и чтоб машина была с правительственным номером. Чаще просили должность министра или его заместителя, но с перспективой. Чудак этот – Рахим Махтумович, он тоже бывал у меня на приёме и не раз. И что вы, думаете, чего он просил чуть ли не со слезами на глазах? Чтобы поскорее освободили его от должности министра. Да-да! Я предоставляю ему слово…».
Да не узрят меня в манерничанье. Вскоре мечта моя сбылась. Позвонил как-то Арутюнов, помощник первого секретаря ЦК и сказал, чтобы я в течение дня заглянул в приёмную. Я примерно догадывался, зачем… Гапуров оказался у себя и он, заикаясь, сказал о звонке из Москвы, о просьбе А. В. Софронова, известного писателя, главного редактора популярного журнала «Огонёк», весьма влиятельного человека в высших сферах, вхожего к Л. И. Брежневу. Анатолий Владимирович просил Гапурова командировать меня на Кара-Богаз-Гол, и как можно скорее, чтобы я написал для журнала статью об этом заливе, проблемы которого, в связи с обмелением Каспия, занимали в ту пору весь научный мир Советского Союза. Было чему волноваться: Каспийское море, мелея, заметно отступало от своих берегов. В этом иные ученые и рыбники усмотрели катастрофу.
В моё распоряжение предоставили правительственный вертолёт с экипажем и я ранним ноябрьским утром – погода стояла лётная, тёплая – комфортабельный «МИ-8» взял курс на приморский город Бекдаш, где предполагалось, захватив специалистов, добраться до Кара-Богаза. (На приёме у Гапурова я еще раз напомнил о своей просьбе, он обещал ускорить её решение. Для перестраховки не преминул попросить и Арутюнова, чтобы он тоже держал моё перемещение на контроле).
По прошествии стольких лет не забывается тот давний полёт, то фантастическое видение солёного чуда Каспия; словно мираж всплыли из песчаного моря остовы мёртвого города Кара-Богаз-Гола, всё ещё отмеченного на иных картах кружочком. Полузанесённые песками, обдуваемые моряной, зияя пустыми глазницами окон и дверей, стояли двухэтажные дома. Вот он, город, знакомый с детства по лирической повести Паустовского «Кара-Бугаз». Да, это он, молодой писатель, по-юношески увлечённый морскими лоциями и маяками, но уже известный «Блистающими облаками», пахнущими магнолиями и «ветрами с цветущих берегов» – один из них, думаю, был каспийской моряной – увидел здесь, в диком безбрежье, как прекрасны и самоотверженны люди, поселившиеся на этой суровой земле.
Сидевший рядом со мной геолог Валерий Павлович Федин, знаток своего дела, отдавший исследованиям богатств земли туркменской два десятка лет своей жизни, интересно рассказывал об истории Кара-Богаза.
…Залив, простирающийся на восемнадцати тысячах квадратных километров, глубоко вторгается в пустыню. Хотя залив находится на одной широте с Неаполем, климат здесь суровый: летом веет, словно из гигантской раскалённой духовки, зимой трескучие морозы сковывают ледяным панцирем морскую воду. По его берегам можно идти сутки и не встретить человеческого жилья. Ни одна река не приносит в залив своих вод, и ни одна не берёт из него начала.
Кара-Богаз-Гол, пугавший своих первых исследователей, все же покорялся человеку, с трудом, словно нехотя, но когда человек проник в его тайну, то ахнул… В заливе, воды которого считались мертвыми, «черными», были сокрыты несметные сокровища. Богатства сказочной пещеры Али Бабы и сорока разбойников здесь могли показаться песчинкой в океане.
И ученые спорили и заблуждались, но в споре рождалась истина. Иные считали, что вода залива мертва. После исследователи докажут, что воды залива – это «живая таблица Менделеева», гигантская кладовая несметных сокровищ, из которой можно получать бор и бром, редкоземельные элементы, золото и серебро, хлористый магний и сульфат магния, окись магния и сульфат калия, астраханит и рубидий. В его «безжизненной» ране, порой издающей «весьма приятный фиалковый запах», где погибают птицы, оказывается, есть микроскопические водоросли, богатые каротином, содержащим в себе ценный витамин. Вот тебе и мертвая вода!
Всяк с юности помнит одного из героев «Кара-Бугаза» лейтенанта Жеребцова, личность историческую, незаурядную, еще в середине прошлого века, проплывшем на военном корвете воды таинственного Кара-Богаза. Вот он-то, обеспокоенный тем, что залив «на подобии пасти… беспрерывно сосет воды моря» пришел к выводу перегородить пролив дамбой и превратить Кара-Богаз-Гол в озеро. Эту идею не одобрил известный русский ученый Г.С. Карелин, сумевший доказать Жеребцову его заблуждение, что даже впоследствии лейтенант сам признал свою ошибку «роковой».
Жизнь, как и уровень Каспия, не стоит на месте. Было время, в седую старину, Каспий и Кара-Богаз-Гол соединял широкий пролив. Море с годами мелело – проход в залив заметно сужался, значит, и воды туда поступало меньше, чем ее испарялось. Залив к 70-годам ХХ века, ненасытно поглощая каспийскую воду, стал, по сути, лагуной, естественным испарителем. Ученые подсчитали, что только с начала века Кара-Богаз-Гол безвозвратно вобрал в себя свыше тысячи кубических километров морской воды. Представьте себе, что это – три Азовских моря! А обмелевшая площадь Каспия почти равна акватории Азовского моря.
Поэтому было и решено прекратить доступ воды в Кара-Богаз-Гол, перекрыть море и залив дамбой. Можно понять инициаторов проекта, и рыбников, и моряков, словом, всех, кто был обеспокоен обмелением, судьбой Каспия, единственного на планете осетрового моря, на долю которого выпали тяжелые испытания.
…Под винтами вертолёта ветер размётывал белесую морскую пену и гнал волны к суше, к видневшимися вдали останкам проржавевших судов, некогда сидевших на мели, а теперь пленённых сыпучими песками.
Вертолёт опускается на песчаной косе. Гул воды перекрывал рокот мотора. Морской прибой? Нашему взору открылась неповторимая картина, словно сошедшая с полотен маринистов: вода, срываясь с горбатых уступов, пенилась и бурлила необузданной горной рекой. Единственный в мире морской водопад! Дальше пролив разветвлялся на два русла, образуя посередине огромный остров с птичьим базаром. Тут и нежные лысухи и серые утки, белоснежные лебеди и величавые пеликаны, шустрые нырки и отъевшиеся до неуклюжести бакланы, а вдали розовым облаком в лучах солнца заалел и скрылся из глаз косяк афганок, прилетевших на зимовье. У водопада, у порожистых камней, заметалось гибкое тело крупного осетра, тщетно пытавшегося выбраться из каменного мешка. Вниз, в залив ему нельзя, в насыщенных солями водах рыба моментально погибает, а к морю бедолаге теперь не пройти – преграждает путь водопад, образованный дамбой. Гревшийся на камнях тюлень, завидев нас, неохотно плюхнулся в воду и, обойдя каменные пороги, поплыл к Каспию.
…Дорогу нашему «уазику» преградил широкий бурливый поток. Это Аджидарья – Горькая река. Так зовут туркмены пролив, несущий каспийские воды в Кара-Богазский залив. Но бывший город, описанный еще Паустовским, – за проливом, на его правом берегу. И мы – Ерсаин Диханов, заместитель главного инженера производственного объединения «Карабогазсульфат», Валерий Федин, начальник строительства Сергей Носальчук, инженер Олег Гладкий и я переправились на правый берег Аджидарьи, где у самых истоков пролива, на берегу Каспия, стоял город с десятитысячным населением, с сорок первого года, переставший существовать. Вот здесь были школа, детский сад, банк, различные учреждения, тут работала электростанция, теперь рядом бьёт из земли горячий целебный радоновый источник.
А где же люди? Они покинули город вместе с заливом, отступившим на многие десятки километров. Седой Каспий и его детище Кара-Богаз-Гол так катастрофически мелели, что горожанам трудно было угнаться за ними: глубокие бухты, где когда-то грузили на суда сульфат, стали сушей, а там, где зимой волны залива выбрасывали на берег мирабилит, из которого получали сульфат, теперь властвовала пустыня. Нет воды – нет жизни. К тому же начавшаяся кровопролитная война… Город исчез, чтобы через десятилетия возродиться вновь, вдохнуть жизнь в другой, молодой населённый пункт на берегу Каспия – Бекдаш, один из центров химической промышленности Туркменистана.
До Бекдаша я решил добираться машиной, чтобы больше увидеть, значит и больше впечатлений. С вертолёта обзор широк, но не всюду приземлишься и не всё увидишь.
Дорога от пролива до Бекдаша шла морем и сушей. Наш «уазик» резко накренившись набок, одним колесом плескался в урчащих волнах, накатывавшихся на берег, другим задирался на барханы, обрывавшиеся к морю. Ехали ночью, машину то качало, то подбрасывало, создавалось впечатление, будто плывем по штормовому Каспию. Хорошо еще, что море было спокойное. А если бы штормило?.
До Бекдаша путь неблизкий – километров девяносто, а по такой трассе он кажется бесконечным. И все в нашей машине облегченно вздохнули, когда вдали показались просторные улицы, застроенные аккуратными, со всеми удобствами, двух-четырехэтажными домами, возле которых на ветру волнуются тополя, акации, а иные стены цепко оплетены виноградными лозами… Он быстро растет, Бекдаш на берегу Каспия, и живут в нем промысловики и портовики. В его западной части вырастают современные многоквартирные дома с культурно-бытовыми и торговыми центрами. Вот магазины, столовые, кафе, больничный комплекс, школы, а это клуб химиков, летний кинотеатр, новая музыкальная школа, библиотеки, Дом техники…
Мимо, пыхтя, прошел мотовоз, потащив за собой аккуратные зеленые вагончики – это сульфатчики поехали на работу, на озеро номер шесть. Ходят туда и автобусы. Если двинуться за ними следом, то километрах в восемнадцати от Бекдаша из-за поворота откроется белоснежная гладь, окруженная холмами. Одна из сырьевых баз «Карабогазсульфата».
На окраине Бекдаша, куда шагнули высоковольтные линии электропередач, выросли корпуса нового сульфатного завода, цехи которого круглый год, независимо от погоды, выдают сульфат натрия, высвободив от тяжелого ручного труда сотни рабочих. Второго января 1973 года новое предприятие выдало первую продукцию.
- Пятьсот предприятий страны (СССР) не могут обойтись без нашей продукции, – рассказывал директор производственного объединения «Карабогазсульфат» Владимир Сергеевич Грищенко. – Около сорока процентов сульфата натрия мы выпускаем из природного сырья и являемся единственным в своём роде предприятием – мы удовлетворяем потребности народного хозяйства в бишофите, эпсомите, глауберовой соли. Нашу продукцию отгружаем и во многие зарубежные страны…Ценность нашей продукции в её универсальности. Она идет на изготовление дефолиантов, её берут энергетики, химики, текстильщики, строители, дорожники…К примеру, эпсомит защищает магистральные трубопроводы от коррозии, в кожевенной промышленности им обрабатывают и дубят кожи, надобен он и металлургам. Ждут его микробиологи…
С высоты времени видно, что мысль перекрыть залив дамбой оказалась ненужной затеей. Еще Эзоп изрёк простую истину: «Отделите от морей реки и моря высохнут». Перекрытие залива, по подсчётам учёных, даже несколько заниженным, нанесло ущерб в семьдесят два миллиарда рублей. Учёные также установили какую-то закономерность, цикличность обмеления Каспия через полвека, а может быть и чуть дольше, а затем его воды возвращаются на «круги своя», порою обращаясь в стихийное бедствие. Мой отец видел, как в начале 20 года прошлого века Челекен был островом и до него люди добирались на лодках. При жизни моего поколения, примерно до 70-х годов, Челекен стал полуостровом, окружённым высокими барханами, а после он снова превратился в остров. А когда я летал на Кара-Богаз-Гол, его снова окружил Каспий. Сейчас, когда пишутся эти строки, Челекен – полуостров, к которому пролегает автодорога.
Мне не единожды приходилось выступать в «Правде», а также и в других изданиях в защиту Каспия (Солёное чудо Каспия, «Огонёк», №51,1979; Там же, Сухие субтропики, №7,1981; Бумеранг. Прикаспий для нас и внуков. Сборник публицистики по экологическим проблемам. М., СП, 1989).
И сегодня я ратую за южное море – колыбель моих отцов и дедов – за море, дающее 80 процентов мировой добычи красной рыбы и 90 процентов черной икры. Всякий здравомыслящий человек осознаёт, что если не позаботиться о Каспии сегодня, всё это может исчезнуть бесследно, как некогда утерялись для нас многие непреходящие природные ценности. Так я писал на исходе непонятного ХХ века. А сейчас, когда у Каспия появилось сразу пять хозяев и каждый «тянет одеяло на себя», то не трудно представить, что ожидает его в будущем. Не вдаваясь в подробности, лишь приведу туркменскую мудрость: «Когда у отары много чабанов, то ягнята дохнут без присмотра». К сожалению, уже несколько лет длится тяжба между Туркменистаном и Азербайджаном из-за перспективного месторождения на границе между двумя республиками.
На следующий день я снова поднялся в воздух, чтобы еще раз полюбоваться морем, ближними скалистыми островами, маяками, пустыней, Кара-Богазом… Я не переставал восхищаться необычным пейзажем, проплывавшим внизу. Как неописуема красива и богата моя земля со сверкающей на солнце алмазами драгоценной солью, с её прозрачной, словно родниковой водой залива и причудливо волнистыми барханами и дюнами, живописно опоясавшими изумрудно-лазурную морскую гладь.
«Неописуем» был и я, чувствовавший себя на седьмом небе. Будто я по-прежнему корреспондент «Правды» и, занося в блокнот свои впечатления, предвкушал, как сяду за машинку и опишу то, что видел, чувствовал... Вот вернусь домой, запрусь у себя, чтобы никто не мешал – ни звонки правительственной вертушки, ни вызовы на совещание – и никто не упрекнет, что не так написал, так как писал то, что подсказывала мне совесть, ибо автор – я, сам себе редактор и цензор, который неизменно «сидит» в каждом журналисте, писателе.
И вместе с тем меня охватывала досада: вся страна обеспокоена судьбой Каспия. А Гапуров, хозяин республики, передавая просьбу «Огонька», ни единым словом не выразил своего отношения к этой животрепещущей проблеме, не проронил ни единого слова о Каспии, о перспективах использования его уникальной кладовой химического сырья, к которой проявлял живой интерес В.И. Ленин, чьё внимание и забота привели сюда тысячи людей, открыли яркие человеческие таланты, вдохнули жизнь в дикое безбрежье. А ведь Гапуров мог посоветовать, чтобы я зашел в отдел промышленности ЦК, который занимался этой проблемой, наконец, курировал предприятия, возникшие на каспийском побережье. Не дожидаясь ничьей подсказки, я всё же встретился со специалистами, занимавшимися Кара-Богазом, и, как говорится, выудил для затравки кое-какие факты, пригодившиеся мне в работе над очерком. Вместе с тем я еще раз утвердился в мысли, что Гапурову, видимо, была равнодушна судьба не только Каспия, но, пожалуй, всей республики. Он из категории тех людей, чей разум, по определению Льва Толстого, служит только себе. В этой мысли меня укрепил и телефонный разговор, происшедший вскоре после того, как я передал очерк в редакцию журнала.
- Как же так, что в очерке ты не привёл ни одной туркменской фамилии, - упрекнул заведующий отделом литературы Алексей Панченко. – Все русские и казахи да хохлы, как я.
- Искал, но ни одного туркмена там я не встретил. Но я представил достойных, кто на самом деле поднимал Кара-Богаз, - ответил я.
Задним числом досадую на головотяпство тогдашнего руководства республики и, в первую очередь, на Гапурова, просидевшего в кресле первого секретаря более пятнадцати лет, но так и не позаботившегося о подготовке национальных кадров для этого важного, единственного подобного типа, предприятия во всей Центральной Азии. Зато он, как уже отмечалось, ревниво опекал людей своего клана, тащил их за собой, предусмотрительно рассадив их во многих социально-экономических сферах республики. Но и это, как видим, его не спасло.
Завершая воспоминания о той памятной поездке на Каспий, мне хотелось бы завершить их оптимистической нотой, которой я заключил очерк, опубликованный в «Огоньке». От жизни не уйдёшь. Меня и по сей день интересует судьба Кара-Богаза. О нём долгие годы в СМИ – молчок, словно стыдясь о нём упоминать. Обретение Туркменистаном независимости, казалось бы, должно придать второе дыхание «Карабогазсульфату» и рождённому им Бекдашу. Но вышло всё наоборот. Предприятие почти прекратило производство продукции. Специалисты все разъехались или вышли на пенсию. Техника вся устарела.
Сульфатоуборочные машины вышли из строя. Из пятисот предприятий, некогда пользовавшихся продукцией комбината, только один, соседний Азербайджан вывозит мизерное количество сульфата, добываемого ныне дедовским способом – лопатами. Известный учёный-химик, занимающийся проблемами Кара-Богаза, с горечью говорит: «Если «чужие» (он имеет в виду русских, украинских, казахских специалистов) создавали комбинат, возвели на голом месте Бекдаш, то «свои» всё это развалили, растащили…Зато там туркмен теперь уйма. Не удивляйтесь – это заключенные колонии поселения, созданного в Бекдаше. Как будто другого места не нашли…»
Не кощунство ли превратить овеянный романтикой Кара-Богаз в место ссылки? Увидел бы это Паустовский, в гробу перевернулся бы.
PS: В июле 2012 года президент Туркменистана принял решение создать в республике два новых министерства – энергетики и промышленности, которые, особенно министерство промышленности, будем надеяться, вплотную займётся Кара-Богазом и он переживёт новое рождение, вернёт свою былую славу.
За дня три-четыре до моего возвращения из Бекдаша был опубликован Указ о моём освобождении от должности министра и также состоялось решение ЦК о назначении меня в Туркменское общество дружбы и культурной связи с зарубежными странами. Друзья шутили: «Тебя как маршала Жукова отправили в командировку и за твоей спиной сместили с должности». Забрал из сейфа кое-какие записи о Байрамхане, переходя в министерство культуры, я наивно надеялся выкроить хотя бы часик для работы над романом, но куда там…За прошедшие четыре года суеты эти бумаги, к которым я даже не прикоснулся, пожелтели. Муза не любит суеты. Видать, я был самонадеян, слишком самоуверен, что занимая министерский пост, смогу еще заниматься ещё и творчеством. Эта уверенность была не беспочвенна, она исходила из того, что журналистская школа приучила меня работать в любых условиях – в поезде, в салоне самолёта, в машине и даже на скучнейших, тягомотных совещаниях. Мне не мешает музыка, наоборот, она – стимул новым мыслям, их не прерывает детский шум, их озорство. Все созданные мною произведения, многие из них, писались под забавы моих детей, внуков. Но это, как говорится, между прочим.
Итак, покидая стены министерства культуры, в голове назойливо вертелись банальные строчки, видимо, отвечавшие моему тогдашнему настрою: «Была без радости любовь, разлука будет без печали». Так, наверное, чувствуют, наконец, разорвавшие семейные узы супруги, которых родители женили против их воли.
И всё же было бы несправедливо с моей стороны, и отплатил бы я чёрной неблагодарностью тому коллективу, в котором прошла частица моей жизни, и что-то в ней, возможно, не сбылось, не сложилось, где было также и ожидание чего-то необъяснимо радостного, волнующего, свершившегося. И это – самое трепетно-дорогое, что даёт ощущение былой молодости, возвращает к пережитому – хорошему или плохому, к людям, без которых немыслимы моя жизнь, моя биография.
Перед моим мысленным взором проплывает вереница талантливых личностей – художников, композиторов, режиссеров, артистов…Это Иззат Клычев и Вели Мухатов, Айхан Хаджиев и Дурды Байрамов, Базар Аманов и Аман Кульмамедов, Нуры Халмамедов и Оразмухаммед Хаджимурадов, Мая Аймедова,Мухаммед Черкеов, Аннагуль Аннакулиева братья Нарлиевы, Баба Аннанов и многие другие.
Благодаря положению министра мне посчастливилось познакомиться с Михаилом Ивановичем Царёвым – с ним мы провели немало часов за беседой об истории искусства, о традициях русского театра, посетил спектакли с его участием – Екатериной Фурцевой, Галиной Вишневской, Муслимом Магомаевым, Александрой Пахмутовой. Незабываемы встречи с Вячеславом Тихоновым, Валентиной Толкуновой, Татьяной Дорониной, Ольгой Аросевой, с благоговением вспоминаю спектакли театра на Таганке с участием Владимира Высоцкого, посещение Грановитой палаты и Оружейной палаты, куда допуск был строго ограничен. Не один день я провёл в Этнографическом музее (Ленинград), знакомясь с уникальными экспонатами туркменской культуры и быта, относящимися к 18-19 векам. Понятно, что всё это не прошло бесследно для моего духовного роста. Думаю, без «министерской школы» не родились бы многие страницы «Венценосного скитальца», где описываются дворцовые приемы, интриги, всякого рода хитросплетения добрых и злых сил. Кое-что использовано мною из опыта современных подковёрных игр, которым я, разумеется, придал средневековый колорит. Ведь наша жизнь, как театр, меняются лишь декорации, а человеческие слабости, пороки остаются, к сожалению, совершенствуясь в соответствии с требованиями времени.
Навряд ли, мне удались бы как положительные, так и отрицательные персонажи, чьи прототипы из современной жизни я перенёс в эпоху Байрамхана и его сюзеренов, их лишь разнят века, внешняя, связанная с ними атрибутика, но человеческая мораль, с её изъянами и достоинствами, остаётся неизменной. Умный, добропорядочный, просвещённый человек, по-моему, во все века, при всех жизненных коллизиях, остаётся Человеком – такова его природа. Не мудрый же, грубый непросвещённый человек, как говорил Сократ, прибегает к насилию, ему чужд гуманизм. Тот, кто чувствует в самом себе достаточно силы, чтобы владеть умами, не станет прибегать к насилию. Государство прибегает к нему именно потому, что оно сознаёт своё бессилие убедить людей в своей необходимости. Тысячу раз прав древний мудрец. Разве его слова не подтверждаются насилием и беззаконием правления диктатора Ниязова?
Эти строки пишутся в начале лета 2012 года. И родились они под впечатлением встречи с небольшой группой читателей – теперь они так редки и о ней, несколько необычной своей откровенностью, стоит сказать. В основном, собрались те, кто более или менее знаком не только с моим, но и с творчеством многих моих коллег. Но среди них были и такие, которые даже не знают ни моего имени, не прочли ни одной моей книги. Ничего удивительного: в последние годы интерес к чтению книг заметно упал, особенно у молодёжи. Вот они-то, молодые люди, и вызвали у меня живой интерес и…разочарование. Их, обязанных своим невежеством двадцатилетнему правлению Ниязова, в народе называют недоучками – и вполне справедливо – они с грехом пополам кончали школу-девятилетку, вместо отменённого десятилетнего обучения. А те, кому удалось поступить в вуз, обучались теориям лишь два года, а остальной срок они провели на так называемой практике. Не трудно понять, какими «знаниями» могут обладать такие «скороспелки», если они ещё к тому же из сельской местности, где с четвёртого класса, несколько месяцев в учебном году заняты на уборке хлопка или его обработке. Да и в вузе им не до учёбы – то субботники, то походы на «президентскую дорогу» – она проходит по легендарной тропе Александра Македонского – то маршировки по случаю национальных праздников, а их с добрую дюжину, то встреча именитых зарубежных гостей, то проводы высоких лиц, коим подавай не только аллею из цветов, но и «живой коридор» из молодых, красивых юношей и девушек.
Туркмены говорят: если хочешь узнать человека, дай ему слово сказать. Меня не удивило, что для моих молодых собеседников вчерашний день, история своего народа - тёмные тугаи. К примеру, им неведомы имена достойных сыновей и дочерей, защитников Родины, боевых генералов, Героев Советского Союза из числа туркмен, скажем, первого Героя Курбан Дурды, разведчика Ага Бердыева или генерала Бахши Аннахаловича Атаева… Они не знают о туркменских формированиях, проявивших героизм и отвагу в годы Великой Отечественной войны. Пустой звук для них имена Пушкина и Есенина, Толстого и Шолохова… Не читали произведений Берды Кербабаева, Ата Каушутова, Хидыра Дерьяева… Зато сидевшим передо мной молодым людям хорошо запомнились слова почившего в бозе президента Туркменистана, оскорбившего ветеранов войны: «Вы воевали не за Туркменистан, а за Россию».
Из рассказа о моей творческой биографии, поездках в зарубежные страны, о встречах с интересными личностями моих юных слушателей больше всего заинтересовали не мои книги, их герои, а то, что я был министром, депутатом, работал в ЦК, а уж их вопросы, буквально шокировали: «Сколько вы дали взятку, чтобы стать министром? Возместила ли ваша зарплата взятку? Сами брали или через посредника? Сколько стоила должность директора техникума или ректора института?.."
Впрочем, стоит ли удивляться таким вопросам? Ниязовские выкормыши уже успели хорошо впитать в себя порочные каноны современной морали, по которой «любая должность в стране продаётся и покупается. Вряд ли это относится к ближайшему окружению президента. Однако широко практикуется, например, на министерском уровне», – сообщала та же «Фергана. ру 06.09. 2011 г.». Они, ставя на одну доску сегодняшние законы мздоимства с нормами нравственности тогдашнего общества, считают само собою разумеющимся, что «заступивший на покупную должность министр начинает «выжимать» всё, что возможно, чтобы окупить свою должность, пока его самого не убрали и не заменили таким же, как он».
Слушая питомцев «Туркменбаши», становится смешно. Если б не было так грустно.
