Рахим Эсенов. Воспоминания. Фрагменты из новой книги. К старту.

Почти год я уже работал главным редактором радио.
Работа мне была по душе, что не замечал, как летели дни. Ездил  по республике, встречался с интересными людьми.много писал, подготовил к печати свой первый сборник очерков и рассказов «Хозяин земли».  Первым её редактором был писатель Павел Яковлевич Карпов Радовался, с нетерпением ждал его выхода в свет.

Сейчас не могу назвать точно день, но приход ко мне одного незнакомого человека запомнился на всю жизнь. Выше среднего роста, подтянутый, с едва наметившейся проседью в тёмных волосах, с карими умными глазами он негромко представился: «Дмитрий Лаврентьевич Шумский, корреспондент «Правды» по Туркменской ССР». Он, как и все интеллигентные люди, говорил тихо, с едва уловимым украинским акцентом. Просидев у меня с добрых минут сорок, Шумский интересовался творческой интеллигенцией – писателями, журналистами, художниками,  кто о чём пишет, расспросил и о моих творческих задумках и, к моему удивлению, ничего не оставив для передачи по радио, ушёл. «Я приходил представиться, – заметил он, – познакомиться…» Уходя он, будто между прочим, попросил написать в«Правду» отчёт с первомайской демонстрации в Ашхабаде, дескать, сам уезжает в отпуск. Задание я выполнил, хотя эта короткая информация далась мне нелегко лишь потому, что она должна была отвечать каким-то строгим канонам. Тут уж фантазия должна быть излишней. После я выполнил ещё несколько поручений Дмитрия Лаврентьевича – это небольшие информации и все они увидели свет на страницах «Правды». Излишне говорить, как я радовался тем небольшим публикациям, которые, быть может, кроме автора, никем замечены и не были. Но я, оказывается, ошибался.

Затем состоялись три поездки в близлежащие к Ашхабаду колхозы, где мне приходилось исполнять роль и переводчика Шумского, который, конечно, как и все присылаемые из Москвы корреспонденты и даже назначаемые ЦК КПСС на партийно-государственные посты чиновники, туркменским языком не владел. В результате такой поездки в колхоз «Мир» что в селении Херрикгала родилась наша совместная корреспонденция о Совете старейшин села, опубликованная в «Правде». То была первая подобная общественная организация в республике, обязанная газете своим рождением, ибо она выступила не только её пропагандистом, но и, прежде всего, организатором. «Правда» и после, не единожды освещала опыт этого сельского Совета старейшин, которые со временем появились и стали действовать почти во всех колхозах Туркменистана.

И те Советы /генгеши/ в сёлах, районах /этрапах/, областях /велаятах/, что ныне образуют Халк маслахаты /Народный Совет/, рождение которых было объявлено с обретением Туркменистаном независимости, есть ничто иное, как давно забытое старое, о котором «Правда», а затем и республиканские газеты писали почти все 60-е годы прошлого столетия. Кстати, тогдашний опыт Совета старейшин колхоза «Мир» переняли во многих селениях Узбекистана, Каракалпакии, Таджикистана.

Где-то в феврале 1961 года Дмитрий Лаврентьевич  спросил,  как я отнесусь к тому, если он будет рекомендовать мою кандидатуру в качестве собственного корреспондента «Правды» по Туркменистану? Я, конечно, ответил согласием, но мало верил в её осуществление. Ожидал подвоха со стороны своего шефа, который всё ещё возглавлял радиокомитет, не очень полагался и на руководство ЦК /, а вдруг кто-то, как бывший секретарь Н. Дурдыева, скажет: 

«… Я его не знаю», что помешало мне поступить в Высшую партийную школу/, да и Шумскому не очень верил, зная, что его уже «обхаживают» Ашхабад Атчикович Мамедов с друзьями. До меня доходили слухи, что особенно стараются редактора тех изданий, в которых часто печатается А. Мамедов. Да я и сам отдавал предпочтение ему, писавшему так же, как и я, по-русски, уже тогда ходившему в членах Союза писателей СССР, имевшему опубликованные книги. А у меня всё, что имел «соперник», пока находилось лишь в проекте.

В народе говорят: каждый квочок знай свой шесток. Я знал своё место, ибо, когда мы с Мамедовым приносили в редакцию литературного журнала «Совет эдебияты» какой-либо очерк, то рукопись Ашхабада сразу отдавали на перевод и она, как говорится, с колёс шла в номер, а мой очерк вручали на рецензию Ольге Александровне Лозинской, несостоявшейся классной даме, окончившей ещё до революции ашхабадскую гимназию. Её почему-то считали знатоком художественной публицистики, стилистом и вообще спецом по русскому языку и литературе. Возможно, так и было. Но она, то ли по своей воле, то ли по чьей-либо подсказке, мои очерки, зарисовки, как правило, браковала. О вкусах, конечно, не спорят. Но эти забракованные материалы, попав затем в руки Мориса Симашко, Павла  Карпова или Хабиба  Гусейнова, печатались на страницах «Туркменской Искры» или литературного альманаха «Ашхабад», выходивших на русском языке.

Так что попасть в «Правду» в газету номер один Советского Союза оставалась моей заветной мечтой. В конце февраля – начале марта того же года мне предстояла очередная служебная командировка в Москву. Шумский дал мне координаты «Правды» и сказал: «Зайди в редакцию. Там хотят с тобой познакомиться…» Знакомство состоялось, да так быстро, что я едва успел опомниться. В течение трёх дней со мной беседовали многие, начиная с заведующего корреспондентской сетью и начальника отдела кадров, и кончая главным редактором, инструктором и заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС. Беседующие в основном интересовались насколько глубоко я знаю республику, её историю, экономику, культуру, нравы и национальные обычаи своего народа… Тут ко мне претензий не было.

В ЦК КПСС кое-кого смутил мой возраст: молод для собкора «Правды», ибо все они на местах были не младше сорока лет. Я ещё тогда не осознавал всей ответственности самостоятельной работы в республике, но в высшем партийном органе страны, в чью номенклатуру входили собственные корреспонденты, строго подходя к выбору, предпочитали журналистов возрастом посолиднее, значит, и поопытнее. Это обстоятельство несколько привело в замешательство руководителей газеты, и я в ожидании своей судьбы сидел в библиотеке «Правды», когда меня вызвал начальник отдела кадров Михаил Фёдорович Шишмарёв, человек дотошный, прозванный газетчиками «правдинским чекистом». Кстати, он уже беседовал со мной дольше всех, даже дольше, чем главный редактор со своими двумя заместителями и редактором партийного отдела вместе взятыми.

Шишмарёв, не приглашая меня садиться, спросил: «Почему у вас расхождение в годах рождения: в паспорте одно, в военном билете другое?» - «В Армию призвали как рождения 26-го, я  ж родился в 1927 году. По метрикам  после демобилизации и получал паспорт»  -  «Выходит,  призвали на  год раньше?» - « На три года. По  указанию Сталина нацменов призывали гораздо позже. Из Туркмении, из других национальных республик мои сверстники  к нам в часть пришли, когда я уже три года отслужил как медный котелок».

Шишмарёв, собирая со стола бумаги, и пряча их в громаднейший сейф, достал оттуда уже заведённое на меня личное дело.

– На три года в Армию раньше призвать можно, – криво усмехнулся он, – а в «Правду» принять, видите ли, возрастом не вышел… 

Михаил Фёдорович, взяв под мышку бумаги, и, бросив на ходу, чтобы я дожидался в его кабинете, куда-то заспешил, видимо, к главному редактору. Там он задержался с добрых полчаса и вернулся весёлый, улыбающийся и, спрятав документы в сейф, со вздохом произнёс:

– Всё, утрясли. В 15 часов вас ждёт главный. Не буду пока ничего говорить, чтобы не лезть поперёд батьки…

Шишмарёв строго предупредил, чтобы не опаздывал, пришёл в приёмную на минут пятнадцать раньше назначенного времени, чтобы познакомиться с одним из трёх помощников главного редактора. С нетерпением я дождался назначенного времени, мучительно раздумывая, что же сказал Шишмарёв главному редактору, а тот замзавотделом ЦК КПСС, что всё же решили?...

Павел Алексеевич Сатюков, главный редактор «Правды» принял меня в присутствии своих заместителей, членов редколлегии, заведующего корреспондентской сетью и начальника отдела кадров. В просторном кабинете, на длинном дубовом столе, приставленном к массивному редакторскому столу, стояли в два ряда стаканы в мельхиоровых подстаканниках с крепко заваренным чёрным чаем и дольками лимона, рядом в мелких корзиночках небольшие баранки и конфеты «Мишка косолапый» и «Красная шапочка».

Сатюков был немногословен, сказав о традициях, основанной Лениным «Правды», где трудилась Мария Ильинична Ульянова, сотрудничали виднейшие общественные,  политические и государственные деятели страны и зарубежных государств; он подчеркнул о высокой ответственности собкора, представлявшего главную газету СССР… Под аплодисменты собравшихся Павел Алексеевич вручил мне удостоверение корреспондента «Правды» по Туркменской ССР и сказал:

– Езжайте домой, и приступайте к работе, – он, заметив на моём лице недоумение, спросил: – Вам что-то непонятно? Спрашивайте…

– Да… но, – невнятно залепетал я, забыв поблагодарить за поздравление – я… решение секретариата ЦК КПСС… А в Ашхабаде…

– Такое решение уже есть – Сатюков, видимо, понял и словно изучающе взглянул на меня, – пока доедете до Ашхабада, ЦК Компартии Туркменистана его получит. На основании этого решения мы издали приказ по редакции и выдали вам удостоверение. Что ещё у вас? – спросил он с подкупающей улыбкой.

– Да… я не могу сразу приступить, – заговорил я более уверенно. – Дождусь решения. Дела свои сдам, с коллективом попрощаюсь. Там я три года проработал…

– Да, да, разумеется, товарищ Эсенов, – Сатюков на прощанье пожал мне руку, а когда я покинул кабинет, он, передали мне, сказал: – Думаю, мы не ошиблись. Будем надеяться, что собкор из него получится.

 В Ашхабаде меня пригласил  к себе первый секретарь ЦК КП Туркменистана Балыш Овезов, в его кабинете познакомился с решением секретариата ЦК КПСС о назначении меня корреспондентом «Правды». Он тепло поздравил, отметив, что в истории партии и советского государства туркмен впервые становится корреспондентом такой большой газеты как «Правда». Он был искренен: «Мне, как туркмену, очень приятно,что подобное событие произошло при моём секретарстве. Надеюсь, «Правда» будет часто и  объективно освещать жизнь республики».

Я поблагодарил первого секретаря, бюро ЦК, давших мне блестящую характеристику и рекомендовавших меня в качестве корреспондента «Правды».

Первым, после Б. Овезова, поздравил Довлет Бабаевич, всё ещё продолжавший работать в ЦК, с публикацией первой информации за моей подписью «корр. Правды» позвонил Байрам Вельмурадов, главный редактор газеты «Эдебият ве Сунгат», аккуратно вырезавший из газеты все мои публикации… А старый журналист Михаил Григорьевич Бодрый, которого мы звали просто «дядя Миша», добросовестно помогавший все годы моей работы в «Правде», выражая свой восторг, выпалил: «Это просто таки фишеровский взлёт, Рахим! Три года в журналистике – и «Правда»! Так только в сказке бывает…»

Дядя Миша подразумевал, что корреспондентом такой газеты я стал слишком быстро, молниеносно, хотя сам я так не считал, и не у каждого подобным образом складывалась журналистская карьера. Из первой книги воспоминаний читатель узнал, что в лихолетье, в пятнадцать лет пошёл трудиться; ещё гремела на западе боями война, и я надел солдатскую гимнастёрку, которую не снимал почти шесть лет, затем пять – учёбы. От первого моего рабочего дня до назначения корреспондентом «Правды» отделяли почти двадцать лет, не пустых, не потерянных, то были годы подготовки, накопления знаний, приобретения жизненного опыта, словом, созревания. Нет, дорогой дядя Миша, тот взлёт не был ни мгновенным, ни чрезвычайно быстрым, если я шёл к его старту так долго и ещё никто не ведал, как поведу себя в том полёте. Он не был и ранним  – да   не  заподозрят меня в нескромности, – если   знать, как короток человеческий век и такие писатели как Фадеев написал роман «Разгром» в 25 лет, а Шолохов «Тихий Дон» – в 22 года. Да, видно, каждому своё.  Иные в мои годы защищали докторские диссертации. Поэтому надо было навёрстывать упущенное... Однако если бы мне  был отпущен второй век, я бы повторил свой пройденный путь. Только вчера, то есть 6 ноября 2003 года, я поделился с  Полиной: «Я сейчас готов ходить в калошах, носить латаные на заднице брюки, спешить к тебе на свидание, но лишь бы вернуть ту беззаботную, хотя и голодную молодость. Молодость свободную, тем и счастливую, когда знаешь, что за тобой не следят, не ходят по пятам, не подслушивают твой телефон, когда можешь поехать куда угодно…»

 Сегодня я задыхаюсь в своей стране… Когда уже силы на исходе и виден конец пути, который меня вовсе не страшит, я готов пойти куда глаза глядят, лишь бы не жить в этой удушающей атмосфере, когда, пытаются  устрашить тебя, добиваясь того, чтобы ты думал как все… Власти предержащие опасаются инакомыслящих, видя в них угрозу существования системе, образу правления. Но ещё Маркс говорил: не бойся инакомыслящих; бойся немыслящих единомышленников…

Мои мысли всё чаще устремляются на Мангышлак, родину предков всех туркмен, к могилам моих праотцов. Ах, какой молодец, умница мой сородич Курбан Аманниязов, что вовремя уехал туда… Я всё чаще подумываю, а не податься ли в Россию, в Астрахань, на Ставропольщину, где обрели  свою вторую родину многие мангышлакцы? Если бы не болезнь Полины… Для меня и названные края  -  Родина. Разве в Каспии и в Волге  не одни и те же воды, что омывают астраханские земли? Разве не ветры с Каспия и Мангышлака обвевают степи Ставропольщины?..

Душно, когда тебя подозревают в несусветной чуши, душно, когда в твой дом вторгаются недоумки и пытаются отобрать паспорт твой и жены… В чём дело? Оказывается, они опасаются, что я могу сбежать, как вынудили  сбежать Пиримкули Тангрыкулиева, Шохрата Калырова, Абды Кулиева и многих других  талантливейших личностей– им счёта нет. Но кто от того потерял больше?

Кстати, продолжение этой истории о произволе ниязовских властей подробно описано в моих «Тюремных записях» и в  повести-хронике  «Возвращение». Последняя издана в Москве, в 2009 году.

Однако я отвлёкся. Слова дяди Миши явно подтолкнули меня к высказанной выше «крамольной» мысли. Он был прекрасно осведомлён об играх, затеваемых вокруг будущей кандидатуры корреспондента «Правды». Ашхабад или Ашан, как чаще его называли, в обще-то славный и бесхитростный парень, не  рвался к этой должности, сколь в том было заинтересовано его окружение, которое вступило в «бой», спустя даже полтора-два десятка лет, когда я не по своей воле стал председателем правления Союза писателей республики. А пока оно, в лице именитых писателей, заигрывало с  Шумским, старалось его задобрить, подкупить приглашениями на шашлыки, пикниками на природе. Дмитрий Лаврентьевич, себе на уме, не отказывался от хлеба-соли, зная, что у туркмен это не принято, но «заговорщикам» не уступал, спорил с ними, стоял на своих позициях. Деликатный, дипломатичный Шумский говорил, будто в шутку, но высказывал всё. К тому же ему, как представителю «Правды», было небезынтересно узнать, чем «дышит» туркменская интеллигенция, насколько она зрела, объективна.

Видя неподатливость Шумского, в «сражение» ввели «тяжёлую артиллерию» в лице помощника первого секретаря ЦК В. Д. Арутюнова, чьё слово не было последним среди руководства республики.

– Стоит ли Эсенова двигать в «Правду»? – нашептывал  Вартан Давидович  Шумскому. – Его две-три информушки в «Правде» ещё ни о чём не говорят. Вы присмотритесь к Мамедову, он более известная в журналистском мире фигура… Партшколу, Высшие литературные курсы в Москве окончил…

Шумский ничего не ответил Вартану Давыдовичу , чьё мнение в аппарате ЦК было отнюдь не последним. . Молчание, как говорится, было ответом глупцу. Есть у туркмен такая поговорка. Вся эта возня мне стала известна позже. Оказывается, иных интересовали мои даже мало-мальские информации: у одних из добрых побуждений, у других наоборот. Спустя лет пять-шесть, на одном из дружеских застолий в подмосковном Сосновом бору, куда  нас, собкоров, ежегодно собирали на семинары, я решился спросить у своего «крёстного отца» Шумского /он, кажется, работал тогда собкором в Харькове/: почему он не отдал предпочтение Ашхабаду Мамедову, который в ту пору был выше меня, в творческом плане, на отнюдьотнюдьцелую голову. Дмитрий Лаврентьевич, как всегда сдержанный и тактичный, был откровенен:

– Ашан мне показался человеком душевным, открытым, словом, парень-рубаха, – сказал он. – Но безвольный, на свою беду. И к бутылке тянулся, меры не знал×. Корреспондентом его хотела, скорее, видеть какая-то группка, которая им крутила-вертела. А собкором должен быть человек твёрдый, принципиальный, со своим мнением, а не марионетка. Иначе такому ничего не стоит… «Правду» под удар подставить… – Шумский помолчал, видно восстанавливая в памяти прошлое, и, усмехнувшись, добавил. – Видно, группой заправлял человек не очень умный или слишком нетерпеливый, что стали меня приглашать довольно часто… То на плов, то на шашлык, были и дни рождения, и день Победы… На все я не ходил, но это меня насторожило.

Я ещё долго жил делами радио. Там я оставался на партийном учёте, был в гуще журналистской жизни, там продолжали трудиться мои друзья, и я гордился тем,что в свои годы работал с такими известными всей республике деятелями культуры как Мыллы Тачмурадов, Пурли Сарыев, Махтумкули Гарлыев, Сахи Джепбаров, «туркменский Левитан» Гельды Довлетов. Гельды Угурлиев, Дурды Сапаров, Огулджахан Мямикова… Я мог бы многое рассказать о туркменской дикторше Валентине Антиповой, славной  русской женщине, блестяще владевшей туркменским языком, о  Кичигельды Мурадове, Гичгельды Аманове и о многих, мрогих других.