Профессор на нарах
Михаил Савва о репрессивной системе в России и жизни в застенках СИЗО
Кубанский политолог Михаил Савва, приговоренный к условному лишению свободы по делу о мошенничестве, получил на руки текст своего приговора. Как сообщает сайт правозащитника, этот приговор – 26 страниц мелкого шрифта – фактически является переписанным обвинительным заключением, «сочиненным следственной группой». В связи с этим осужденный и его адвокат Марина Дубровина подали жалобы с требованием отменить обвинительный приговор и вынести оправдательный.
Напомним, 2 апреля Первомайский суд Краснодара приговорил Михаила Савву к 3 годам лишения свободы условно с испытательным сроком 2 года и штрафу в размере 70 тыс. рублей. В апреле 2013 года в отношении профессора Кубанского государственного университета, доктора политических наук и директора грантовых программ общественной организации «Южный региональный ресурсный центр» (ЮРРЦ) было возбуждено уголовное дело по статье о мошенничестве в особо крупном размере. Савву обвиняли в хищении бюджетных денег, выделенных администрацией Краснодарского края на гранты. Спустя месяц профессора КГУ также обвинили в незаконном получении денег за учебный курс, который он не провел.
Дело получило широкий общественный резонанс. Рассмотрение его началось 5 ноября 2013 года. 4 декабря правозащитник был переведен под домашний арест. А до этого в течение 8 месяцев он содержался в краснодарском СИЗО №5. О жизни в застенках тюрьмы Михаил Савва рассказал корреспонденту «СП-Юг».
- Михаил Валентинович, ранее вам случалось посещать места лишения свободы в связи с правозащитной деятельностью. Насколько видение тюрьмы в рабочем режиме, отличается от видения ее изнутри?
- К тюрьмам я привыкал достаточно долго, поскольку два с половиной года до посадки был заместителем председателя Общественной наблюдательной комиссии по соблюдению прав человека в местах принудительного содержания. Т.е. я просто по ним ездил, общался с заключенными, принимал от них жалобы, фиксировал нарушения и сам писал акты проверок. Этот мир я видел. Но видеть его изнутри – совершенно иное.
Оказавшись в СИЗО, я понял важность мелочей. Это трудно понять, пока не прочувствуешь. Например, во всех камерах СИЗО №5, кроме двух, есть телевизоры. Они куплены родственниками находившихся там людей и затем подарены следственному изолятору. Меня после первых полутора месяцев перевели в камеру, где телевизора не было. Там очень большое значение имеет информация, просто потому что ты от нее отрезан. Главное, что характеризует такую глухую тюрьму, как СИЗО №5 в Краснодаре,– это информационная закрытость.
- Но ведь заключенным позволяется выписывать газеты и журналы.
- Газеты и журналы выписала моя жена. Но их ведь не передают каждый день. Два раза в неделю приносят почту. Или даже реже. С письмами – еще хуже. Была ситуация, когда мне не передавали писем пять недель, и только после того, как я написал жалобу начальнику СИЗО, передали сразу 28 конвертов. Жалоба нужна была именно письменная для того, чтобы зафиксировать факт нарушений. Что еще более забавно, письма мне передали не распечатанными. Вообще, как выяснилось на свободе, до меня не доходило очень много писем. Думаю, примерно две трети из того, что направлялось. Например, не приходили письма от моих студентов, которые просто выражали свою поддержку, писали о митинге, что прошел в Краснодаре спустя две недели после моей «посадки». Это, видимо, считалось запретным. На мой взгляд, цензура в СИЗО №5 абсолютно избыточна.
- Чем подследственные занимаются в течение суток?
- Там достаточно легко сломаться – страх очень силен. Чтобы не произошло психологического слома, чтобы человек не начал подписывать все, что ему предлагает следователь, нужно следовать некоторым правилам. Главное – как можно больше себя нагружать. Самое опасное – это когда человек там начинает мучиться бессонницей, прокручивая раз за разом мысли о страшном будущем. Чтобы этого не произошло, к вечеру нужно устать. Настолько, чтобы после отбоя заснуть от усталости. Час, который дается на прогулку, нужно полностью использовать на активность.
И обязательно давать себе интеллектуальную нагрузку, т.е. читать. Читал я много. Заказал себе книгу Солженицына (это было актуально), англо-русский словарь. Из дома мне передали учебник английского. Потом, правда, запретили передавать из дома какие-либо книги.
- Чего больше всего хотелось в камере и что вы сделали первым делом после освобождения?
- Хотелось некоторых видов еды. Один из моих сокамерников любил делать следующее: мы лежали на своих шконках и он говорил: «Давай поговорим о еде» (смеется). Хотелось яичницы – ее там нет. Почему-то хотелось сосисок – их там нет. Хотелось того, что запрещено покупать и что запрещено туда передавать. Некоторые виды продуктов можно купить за свой счет, но их перечень в СИЗО №5 очень мал. Он намного меньше перечня, разрешенного, например, в СИЗО №1. Поэтому первое, что я сделал, выйдя оттуда, съел большую яичницу. И еще, уже после приговора, – подстригся в парикмахерской, потому что до этого стричься приходилось самому, машинкой.
- В СИЗО №5 к вам применялись меры давления?
- Было применено избирательное ухудшение условий содержания. Первые полтора месяца мы с сокамерником находились в одной камере. Затем нас без объяснения причин перевели в другую, где не было телевизора и стекла в окошке, но зато было очень много грибка на стенах. С последней проблемой удалось в результате справиться. Однажды мы ушли на прогулку, и вместо часа она продолжалась целых четыре. Под дождем. Нам никто ничего не объяснял, просто не возвращали в камеру. Сокамерник, у которого было варикозное расширение вен, уже не мог стоять. Он сел на плитку во дворике, так и сидел на ней, мок. Когда нас вернули, оказалось, что в камере побелили стены и потолок.
Теоретически, условия содержания должны быть одинаковы для всех. На деле это не соблюдается, и серьезнейшая проблема в том, что прокуратура на это не реагирует.
- Каковы, по вашему мнению, процессуальные нарушения, допущенные стороной обвинения в ходе вашего дела?
- Были отклонены все мои ходатайства и все ходатайства моих адвокатов. Отклонены следователем, а затем судьей. Еще на этапе следствия, например, я, ходатайствовал о том, чтобы была проведена экспертиза подписи в моем индивидуальном учебном плане. Понятия не имел о том, что, якобы, должен был провести учебный курс «Теория и практика связей с общественностью». Этот курс изначально был отдан руководителями кафедры другому преподавателю, которого включили в расписание, он провел занятия, и на него была выписана зачетная ведомость. Мне было предъявлено обвинение в том, что я, оказывается, договорился, чтобы меня заменили. И одним из подтверждений этого, якобы, была моя подпись. Так вот подпись совершенно очевидно поддельная. Она даже близко не похожа на мою. Я ходатайствовал об экспертизе. Было отказано несколько раз. Что интересно, пока заседания вел судья Махов, он 5 раз отказывался рассматривать ходатайства о проведении экспертизы. Но когда пришло время в очередной раз продлевать мне срок содержания под стражей, он продлил его на том основании, что не рассмотрено ходатайство об экспертизе подписи. Почему-то нашим судьям подобные вещи кажутся абсолютно нормальными.
Если говорить о других нарушениях, то было отказано в возможности допросить человека, который дал против меня показания и совершил оговор. Отказано на том основании, что сей участник процесса заявил об отказе свидетельствовать против себя на основании ст.51 Конституции РФ. Это является абсолютным бредом, потому что он все-таки дал показания. Они были зафиксированы в протоколе допроса и озвучены в суде. О какой ст.51 тогда может идти речь?
Когда заседание вела уже судья Попова, стороны обвинения и защиты оказались абсолютно в неравном положении при предъявлении своих доказательств. Сторона обвинения предъявляла свои доводы около 5 месяцев. Стороне защиты на это было дано несколько часов. Заседание закончилось в полдесятого вечера (а началось утром). У моего адвоката уже срывался голос, она просила перенести на следующий день. Но заседание так и не перенесли. Считаю это явным нарушением принципов равенства сторон.
Нарушений настолько много, что, когда после вынесения приговора мы начали готовить апелляционную жалобу в Краснодарский краевой суд, выяснилось, что они все просто не помещаются в один документ. Он был бы просто огромен! Поэтому адвокат подала жалобу от себя, а я – от себя. Получилось девять и восемь страниц убористого шрифта. И это все – только о нарушениях.
- Перед началом всей этой истории у вас была возможность уехать в США, почему вы этого не сделали?
- Да, я должен был лететь в университет Иллинойса, но сдал билет и не полетел. Было уже очевидно, что затевается уголовное дело, и я понимал, что, если улечу, могут пострадать другие люди, которых сделают виновными, чтобы через них наказать меня. Кроме того, меня могли бы схватить в аэропорту и потом очень громко трубили бы на всю страну, что я пытался скрыться. Хотя на самом деле эта командировка была давно запланирована, вы же понимаете, вопрос отлета в Штаты за день не решается? Другую обвиняемую Реммлер, например, обвиняли в том, что она пыталась скрыться от следствия, хотя схватили ее, когда она возвращалась домой в Краснодар из командировки. Такие мелочи никого не смущают.
- В чем видите причину преследований?
- Требовался большой показательный процесс с большим количеством обвиняемых из некоммерческих организаций, из госструктур. За такими процессами обычно следуют поощрения, повышения по службе, ордена. Предполагалось, что пока я нахожусь в СИЗО, меня удастся раздавить, и я дам показания не только против себя, но и против многих других людей. Напомню, тогда шла массовая травля некоммерческих организаций, и это оказалось очень кстати для чиновников, которые хотели получить ордена. Сейчас эта «охота на ведьм» продолжается, но уже несколько стихла.
- Михаил Валентинович, вам назначено условное наказание. Ожидаете ли вы ужесточения условий его отбывания, как это было у Евгения Витишко?
- Да, ожидаю. Более того, я почти уверен, что так произойдет. В современной России это делается чрезвычайно просто. Как по Витишко были придуманы основания, чтобы сделать его срок реальным, так же легко они могут быть фальсифицированы по любому человеку, у которого есть условный срок. Зачем? Ну, хотя бы из чувства мести. Один из мотивов – показать, что если уж человек попал в руки следователей, он должен все подписать, все признать, сесть в тюрьму, но ни в коем случае не участвовать в общественной кампании в свою защиту.
- Чем планируете заниматься в течение ближайших трех лет?
- Я не смогу вернуться к правозащитной деятельности в полном объеме в связи с условным сроком. Я не смогу вернуться к преподаванию, по той же причине. Сейчас как раз определяюсь, чем заниматься дальше. После отмены приговора или отбытия наказания собираюсь вернуться к полноценной жизни.
Не считаю себя преступником. Не считаю себя опасным для общества. Рано или поздно я вернусь к тому, чем занимался прежде.
