ЛЕОНИД ПАРФЕНОВ: "ГОВОРИТЬ ПРО СОВЕТСКОЕ - ГОВОРИТЬ ПРО СЕБЯ"
Есть известная фраза Ключевского про то, что история — это то, что не прошло, что еще остается уроком. Мы же видим, что советское не прошло, что говорить про советское — это все еще говорить про себя. И понятно, что если один россиянин считает, что Сталин — это кровавый палач, а другой россиянин считает, что Сталин — это эффективный менеджер, то им все друг про друга ясно, и из-за умершего 62 года назад правителя они ни о чем между собой не договорятся.
Я без конца повторяю эту фразу: «Мы живем в эпоху ренессанса советской античности». Потому что советское время, советская эпоха, советское государство, советская власть, советский народ, советская победа, советский Гагарин — это все кажется некими образцами, от которых, как от гринвичского меридиана, влево или вправо, или буквально следуя этим образцам, воссоздается нынешняя форма государственности, воссозданы взаимоотношения общества и власти, представления о мире и о себе.
Россиянин в массе своей по-прежнему, как советский человек, получает образование, лежит в больницах, служит в армии, продает углеводороды, поет гимн, смотрит новости по телевизору, ходит на выборы. Вот с этим багажом — «висят на мне года, не сбросить, не продать», мы вошли в послесоветский период, в так называемый второй русский капитализм.
Да, сменились напитки и закуски, но тот же крик: «Гриша, не заходи в воду!» Семья на отдыхе — это все контролируют друг друга, детям нравится купаться, но то, что нравится, должно быть лимитировано. Есть масса поведенческих стереотипов, установок. И, конечно, из этого произошло «Крым — наш», из этого произошло «Запад нам только и знает, что гадить». Из этого произошли «Да кто они вообще такие, они и не страны». Ну, раньше «Курица — не птица, Болгария не заграница».
А теперь — Украина и весь прочий экс-СССР. Мы великие и могучие, мы, не вставая с тахты, переключая федеральные телеканалы, считаем себя последним оплотом мировой цивилизации — очень удобная позиция, которая, конечно, вышла из советских времен, из той, еще конца сороковых, борьбы с безродными космополитами и низкопоклонством перед заграницей. Мы живем в постсоветской стране, которая, конечно, не советская, но никак не царская Россия, про что у меня последний фильм «Цвет нации» — склеить это невозможно, между нами такой огромный разрыв.
Вот я учился в Ленинградском университете имени Жданова, там юрфак — главная кузница кадров нынешней власти, и там висят портреты «наших выпускников» — Путин, Медведев, Козак и так далее. Сейчас написано, что это юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Ну, во-первых, они все изучали юриспруденцию совсем другой страны, которая была абсолютно неправовой, и какое это юридическое образование, понять нельзя.
Но самое-то главное, на этой доске не висят действительно выпускники юридического факультета Санкт-Петербургского госуниверситета — Владимир Ульянов и Александр Керенский. Тоже, между прочим, видные люди.
Но никто не знает, как их повесить. Делаем вид, что это соединилось, но это же ни фига не соединилось, мы ведь не понимаем, как это будет выглядеть, если Керенский, Ленин, а потом Путин? Нам сугубое дело до Крыма, потому что там крестился князь Владимир. Но тогда ведь и у белорусов с украинцами, у них ровно те же права на князя Владимира, поскольку мы тогда на три народа не разошлись еще. А тут мы не можем даже себя соединить.
Мы делаем вид, что это нынешний Санкт-Петербургский университет — это где ректорский флигель, где Блок родился, Менделеев, Павлов, это все отсюда. Да нет, отсюда парткомы наши. И Бастрыкин — секретарь комитета ВЛКСМ Ленинградского университета, сидевший в ректорском флигеле — колыбели Блока — вот это отсюда, да. И Сечин — он на одном со мной потоке был, на португальском отделении филфака, но я его тогда не помню, хотя у журналистов с филологами были общие курсы… Нет, это все Ленинградский университет имени Жданова. Это Санкт-Ленинград, как я называю этот город, который очень люблю…
А, скажем, по Праге ходишь — и видишь, что все советское, как короста, отвалилось, почти никаких рудиментов не осталось.
Им было проще — для них разрыв с советскостью означал освобождение от 45 лет оккупации, реформы стали формой национально-освободительного движения.
А нам это нам навязали, нас заставили. Я спрашивал Марью Лауристин, которая провела в Эстонии реформу пенсионной системы и реформу здравоохранения в 1992–1993 годах, как им так быстро удалось это сделать?
Она ответила: «В каждом доме три программы финского телевидения, и мы же видим, куда ушла старшая сестра и где волочимся мы». Вот до тех пор, пока мы не зададимся вопросом, который я считаю самым проклятым русским вопросом, — это не что делать и кто виноват, а почему Россия не Финляндия? — так все и будет. Мы 108 лет были одним государством.
Почему у них дороги лучше и дешевле? Почему их школьники выигрывают все олимпиады? Откуда такое качество общедоступной медицины? Ведь все остальное как у нас: топи, березки, комарье, и выпить они тоже не дураки! Почему у них самая низкая в мире восприимчивость к коррупции?
Эстонцы тоже за сорок пять лет вполне совками стали, и своих мерзавцев и у них, и у чехов с поляками — всех этих партийных национальных кадров — хватало, им тоже надо было от себя освобождаться. И в движении за достойную русскую жизнь должны поучаствовать и рабочие «Уралвагонзавода», если они зададутся вопросом: почему так? Если они так гордятся своим новым танком и говорят, что он не хуже немецкого «Леопарда», то что же они не зададутся вопросом: почему в Германии сборщик «Леопарда» получает в разы больше сборщика Т-90?
Чего мы уперлись, что в Австрии бородатая певица? Нам бы побеспокоиться о том, что в Австрии врачи и учителя получают в разы больше наших. Я уже не надеюсь дожить до того дня, когда мы догадаемся, что нам специально рассказывали о бородатой австрийской певице, чтобы мы не вспомнили про благополучие австрийских врачей и педагогов. Это огромная работа — стать снова русскими. Не советскими, не постсоветскими — русскими. Это огромная работа, потому что, например, утрачена русская инициативность.
У нас всего 8 % заняты собственным делом, у нас гигантский процент населения работает в госсекторе. А до революции все крестьянство — 80 % населения — было индивидуальными предпринимателями и сельской буржуазией — кулаками. Ни зарплаты, ни соцобеспечения не ждали, ни трансфертов никаких и все семьи многодетные — а жили от своего труда. Нам никуда не деться, придется меняться — сейчас мы, как нация, растрачиваем время. К счастью, ситуация не тоталитарна, и огромное количество людей за это время свой личный жизненный проект осуществили. Но национального проекта у нас не осуществлено — это несомненно.
Полный текст читайте по ссылке:
