П А М ЯТ Ь, П О В Е Д А Й М И Р У
ВОСПОМИНАНИЯ О ЗЕМЛЕ И ЧЕЛОВЕКЕ,
НА КОМ БЕЛЫЙ СВЕТ СОШЁЛСЯ КЛИНОМ
КНИГА ТРЕТЬЯ
Стремленье праведного – Бог;
За зло доплатит злому рок;
Фраги же скрыть изъяны смог
Мечом и словом раскалённым!
Махтумкули
ГОДЫ СТУДЕНЧЕСКИЕ
Мучительно долго расставался я на гражданке с прежней солдатской жизнью. Жил ею по ночам, во сне, она походила на прерывающуюся с рассветом летаргию, в которую часто впадал. Все сны почти на один сюжет, просыпаясь, был до смерти рад, что со мной это не происходило наяву.
- Ура, я дома! – орал я, разбудив cына, жену, уже привыкшую к моим не ночным видениям. Она, лишь сладко улыбнувшись сквозь сон, повернулась ко мне и, отыскивая мои губы в полусумраке, поглаживала мне голову, плечи
МНЕ ВЕЗЛО НА ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ
В советском тоталитарном государстве, ущемлявшем права человека, существовали и гуманные законы, учитывавшие и насущные интересы своих граждан, особенно демобилизованных воинов. Помимо преимуществ при поступлении в учебное заведение, а также выделения вне очереди квартиры, ему непременно предоставлялась та работа, которую он исполнял до призыва. Мне предложили поехать в город Байрам-Али председателем районного комитета, на должность, занимаемую мною до призыва на военную службу. Меня это устраивало: в том городе жили мои родители. Целый Ходжинский посёлок, раскинувшийся на окраине города, состоял из моих сородичей, переселившихся сюда с полуострова Мангышлак.
Байрам-Али был мил моему сердцу: здесь прошли мои отроческие годы, здесь учился в четвёртом и пятом классах, где испытал душевный трепет перед таинствами мавзолея султана Санджара, развалинами крепостей и цитаделей древнего Мерва. Незабываемы увлекательные экскурсии к старинной крепости, носящей имя Байрамали-хана. С замирающим сердцем я слушал рассказы учителя истории Аба Аталиева о древнем Мерве – «вечном городе» как Рим, но только Мерв, древнее, счтаясь «матерью городов Хорасана», «владением царя мира»…
Возможно, уроки Аба Аталиевича, преподанные на кручах, оплывших кирпичных башнях, заронили в мою юную душу любовь и к истории родного края.
Эта земля мне дорога ещё и потому, что приняла в свои объятия многих моих соплеменников и сородичей. Здесь могилы моего родного дяди по отцу Юнуса-ага, моей бабушки по матери Аманхан. У меня были все основания начинать в Байрам- Али свою новую жизнь и, кто знает, как сложится она, может, придётся поселиться там навсегда, подобно моим соплеменникам.
Итак, решено – в Байрам-Али! Мне и моей семье также выплатили подъёмные, то есть возместили все расходы, связанные с переездом. Сумма не ахти какая, но всё же… На новом месте выделили в коммуналке однокомнатную квартиру, находившуюся буквально через дорогу от моей работы. Поначалу меня, привыкшего к непритязательному солдатскому быту, всё это устраивало.
Своё знакомство с деятелями района начал с председателя райисполкома Ораза Ачилова, под чьим руководством мне предстояло работать. Запомнился он добрым, душевным человеком, помогавшим во всех моих служебных и личных делах. Без проволочек решил квартирный вопрос, при рассмотрении сметы повысил мне зарплату. А когда я собрался в Ашхабад для поступления в Туркменский госуниверситет, положил перед ним заявление об увольнении, Ораз Ачилович, помню, как сейчас, сказал:
- Пока в тебе сидит боевой дух солдата, по себе знаю, учиться надо. От души желаю стать тебе студентом. Но в жизни случается всякое. Если паче чаяния экзамен завалишь, не поступишь, возвращайся. Не стыдись. Пока я в этом кресле сижу, должность твою сберегу и квартиру сохраню. А поступишь, черкани пару слов. За тебя порадуюсь.
Тепло и человечность этих слов храню в сердце своём и поныне. После я с заинтересованностью следил за судьбой своего первого гражданского шефа. В мои студенческие годы и позже он работал секретарём райкома партии, заместителем министра, начальником политотдела Среднеазиатского речного пароходства. Где-то в 60-х годах по состоянию здоровья из-за серьёзных ранений, полученных на фронте, он досрочно попросился на пенсию. Но первый секретарь ЦК Компартии Туркменистана Балыш Овезов, хорошо знавший деловые и человеческие качества ветерана, не захотел его отпускать и, предложив ему оформить пенсию республиканского значения, поехать к себе на родину в Карабекаульский район в качестве директора виноградарского совхоза.
Вот тогда-то мои журналистские пути-дороги – чуть забегу вперёд – привели меня в этот передовой совхоз, где трудилась незаслуженно забытая будущая героиня моего очерка знатный хлопкороб республики, Герой Социалистического Труда Я. Ягмурова, в чью защиту тогда выступила газета «Правда» со статьёй «Спета ли песня Язгуль?».
Но сейчас речь не о моей статье, а об Оразе Ачиловиче, который в приехавшем корреспонденте «Правды» не узнал своего бывшего подчинённого, но стоило ему напомнить о себе, он растрогался, и, обняв меня и произнёс:
- Теперь зарежу барана… Три дня тебя не отпущу. Будешь гостем моим…
А пока я обретал в Байрам-Али, осваивался со своим новым положением. После райисполкома зашёл представляться в райком комсомола, с которым в основном проводилась на селе физкультурно-спортивная работа. В кабинете первого секретаря меня встретил молодой мужчина с гвардейским значком на лацкане пиджака, с приветливым улыбчивым лицом. Когда я чётко, по-военному представился, он почему-то покраснел и смущённо предложил мне сесть на диван, стоявший по его правую руку.
- А я знаю тебя, Рахим, – приятно удивил он меня. – Мы с тобой познакомились летом сорок восьмого, в поезде. Ты ехал куда-то в командировку, а я возвращался из Ашхабада, с бюро ЦК комсомола, где меня утвердили секретарём. Ты ещё для всего купе принёс в своём котелке кипяток для чая… А запомнил же я тебя потому, что ты чисто говорил по-русски, без акцента.
И правду говорят в народе: «Один раз встретились – знакомые, второй – родственники». У нас завязался непринуждённый разговор, будто мы знали друг друга «тыщу» лет. Поделился своими планами пойти учиться в восьмой класс вечерней школы, получить среднее образование.
- Ты восемь лет из-за войны потерял. Зачем тебе терять ещё два года? – возразил Ага. – В десятый поступай, как я.
- Кто меня с семью классами в десятый примет? – недоумевал я. – Да и в математике я слабак.
- В школе русский язык и литературу ведёт Толстов. Тоже фронтовик, ему тоже война помешала учиться. Он по достоинству оценит твои знания в русском языке. Я хоть четыре с лишним года в Армии прослужил, но в русском языке плох, аульную школу кончал. Так вот, ты будешь мне по русскому помогать, а я тебе – по математике. Недаром я наводчиком 120-миллиметрового полкового миномёта был. Так и одолеем гору двойной тягой, как говорят артиллеристы. Не тушуйся, братишка, осилим!..
Слова нового друга вдохнули в меня уверенность в свои силы. В тот же вечер мы с Ага отправились в школу рабочей молодёжи. По дороге Караджаев восторженно рассказывал мне о Толстове, к которому мы направляли свои стопы. Хотя Ага сам фронтовик, но скромно умалчивал о себе, увлёкшись биографией Ивана Дмитриевича, которому война тоже помешала получить высшее образование. Только демобилизовавшись в 1946 году, он заочно с красным дипломом окончил педагогический институт. Совсем недавно на бюро райкома партии Толстова утвердили директором вечерней школы рабочей молодёжи и Караджаев, как член бюро проголосовал за его кандидатуру. А в таком районе как Байрам-Али быть членом бюро райкома партии, без преувеличения, почти равнозначно положению члена Политбюро ЦК.
Иван Дмитриевич, коренастый, чернявый, кареглазый с монгольскими чертами лица больше походил на татарина или туркмена и принадлежал к породе таких людей, которые сразу располагали к себе. Принял он нас радушно, и до того как занести мою фамилию в журнал десятого класса поставил условие: до выпускных экзаменов на аттестат зрелости я должен сдать переходные экзамены за восьмой и девятый классы. Я, конечно, согласился и, как говорится, чувствовал себя на седьмом небе.
Пришла пора собирать камни. Иван Дмитриевич, решив проверить наши знания по русскому языку, провёл первый классный диктант. Вот когда вспомнились уроки моей первой ашхабадской учительницы Клавдии Васильевны, обучавшей русскому языку в пятых-седьмых классах, вот когда пригодился опыт редактора боевых листков и стенной газеты, которые приходилось выпускать в Армии.
Иван Дмитриевич нашёл у меня одну орфографическую и две синтаксические ошибки и поставил за диктант четвёрку. Странное совпадение: в Армии за первую боевую стрельбу из винтовки я тоже получил хорошую оценку. В классе из восемнадцати учащихся, писавших диктант, никто не заслужил пятёрки, все остальные – двойки и тройки.
На выпускном вечере Толстов, вручая аттестаты зрелости, рассказывал: «Проверяю первую тетрадку с диктантом – ошибок уйма, двойка, во второй и того больше, третья тетрадка Эсенова меня удивила… Пришлось поставить четвёрку. Подумал, сидит с Ниной Гоголевой, наверное, у неё списал… Тут же проверил тетрадь Гоголевой, ошибок у неё столько, что пришлось поставить двойку…»
Все мои сочинения по литературе на темы: о героях романа Чернышевского «Что делать?», по произведениям Льва Толстого, Чехова или «Образ Павки Корчагина в романе Островского «Как закалялась сталь», о Главном Туркменском канале И.Д. Толстов долгие годы демонстрировал перед учащимися старших классов, как образцовые работы. И если у меня по всем гуманитарным предметам оценки были хорошие или отличные, то в математике я мелко плавал. Контрольные по алгебре и геометрии получали двойки и лишь иногда вытягивали на тройку.
Учитель математики Умбетбаев, строгий и справедливый был не в восторге от моих знаний «его» предметов. Из учительской просачивались слухи, как директор старался убедить несговорчивого математика:
- Пойми ты, друг мой, Эсенов думает учиться на филолога. Навряд ли ему в жизни математика понадобится. Парень восемь лет потерял из-за войны. Ты помоги ему. А двойки ставить немудрено.
Умбетбаев, видимо, подумал в мою пользу, да и пресс директорский а наверняка сработал, и меня допустили к выпускным экзаменам. Недаром туркмены говорят, всем миром можно и плешивую девку замуж выдать.
Спустя год с лишним, меня в университете разыскал… Умбетбаев и попросил срочно написать для него реферат на тему «Марксизм и вопросы языкознания». Оказывается, мой бывший учитель закончил лишь учительский институт, не дававший право на высшее образование, а для зачисления на заочное отделение университета в качестве вступительного экзамена требовалось сдать названную письменную работу в свете нового труда И.В. Сталина, знание которого требовалось от каждого, а от студентов в особенности. Посидев в библиотеке несколько вечеров, я, как сумел, исполнил просьбу Умбетбаева и он ушёл от меня довольный. Не знаю, прибавила ли моя компиляция знаний математику, но на заочное отделение физмата его всё же зачислили. Долг платежом красен?..
До середины 60-х годов прошлого столетия пока в Байрам-Али жили мои старики, я часто наезжал туда и непременно проведывал Ивана Дмитриевича. Он по-прежнему преподавал русский языки литературу, но уже директорствовал в дневной средней школе № 1, был полон энергии и сил. Школа, работа с детьми – это его призвание, призвание редкое, удел талантливых, самоотверженных людей. Когда ему предложили пост заведующего гороно, он наотрез отказался. Но в райкоме партии его не поняли: «Ты – коммунист? Обязан подчиниться партийной дисциплине!» Насильно мил не будешь. Проработал в гороно два года и, вместо себя подготовив достойную смену, вернулся в родную школу.
В 70-80-ые годы мы с Толстовым встречались от случая к случаю и всякий раз вспоминали наш десятый класс, давший путёвку в жизнь многим своим выпускникам. Мой «опекун» Ага Караджаев с аттестатом зрелости поступил в Туркменский сельскохозяйственный институт, а затем и одолел Высшую партийную школу при ЦК КПСС и вплоть до ухода на пенсию работал на руководящих должностях в партийных и советских органах; Довлет Келов мой ровесник и сосед, тоже прошедший солдатскую школу, стал кандидатом ветеринарных наук; Саламат Азизова тоже получила высшее образование, не единожды избиралась секретарём райкома партии по идеологии, заместителем председателя райисполкома; Виктор Иванович Костановский, к сожалению, ныне покойный, ветеран Великой Отечественной войны окончил заочно юридический институт и многие годы своей жизни отдал юриспруденции, работая членом Верховного суда, заместителем министра юстиции республики. Он прославился как блестящий юрист, человек и работник с чистой совестью, далёкий от буквоедства и бездушного формализма. А его супруга Мария, тоже учившаяся с нами, защитила кандидатскую диссертацию, преподавая физику и математику в Туркменском политехническом институте. Добрым словом вспоминали и компанейского Константина Васильевича Привознова, тоже получившего образование в сельхозинституте и выросшего до первого заместителя председателя Марыйского облисполкома.
Всех не перечтёшь. Главное, ученики Ивана Дмитриевича оказались достойными своего учителя. А сколько их по стране, в ближнем и дальнем зарубежье! Только в нашей семье Эсеновых, вместе с собой, насчитал четверых выпускников: мой младший брат Эмиль, сейсмолог, профессор, доктор геолого-минералогических наук, сестра Зохре, инженер-технолог, сноха Хумар, кандидат биологических наук.
Было время, это уже в 90-х годах, мы с Иваном Дмитриевичем встречались почти каждый год. Приезжая в почечный санаторий, я непременно проведывал его. Зимой 1994 года, когда Ивану Дмитриевичу «стукнуло» семьдесят, я немало удивился, что мой учитель старше меня на каких-то два с половиной года. Но в лихолетье, когда решалась судьба Родины, наше поколение созрело гораздо раньше своих лет, и этого было достаточно, чтобы погибнуть на фронте в одночасье, нет, в мгновенье ока…
В юбилей ветерана, то есть 1 октября того же года местная газета «Марыйская правда» посвятила И.Д. Толстову очерк. Он принадлежит перу ветерана войны и труда, сторожила Байрам-Али М. Титаренко, который ёмко сказал о моём учителе, что я решил, чуточку сократив, привести публикацию здесь: « В Байрам-Али его знают многие: одни когда-то учились у него сами, другие приводили к нему за знаниями своих детей, а третьи сталкивались с ним отличавшимся вездесущностью при различных жизненных ситуациях…
На фронт попал в 1943 году. Рядовым участвовал в боях под Харьковом, потом – на Курской дуге. Лично подбитых вражеских танков на своём боевом счету не имеет, но какой-то вклад в успешный исход этого исторического сражения внёс. Не случайно на его груди появилась самая почитаемая тогда солдатами награда – медаль «За отвагу», которой удостаивали не за красивые глаза.
На отважного и смекалистого паренька, умевшего оказывать влияние на своих товарищей, обратили внимание, и вскоре он был направлен на учёбу. На фронт уже вернулся в звании лейтенанта и занял предложенную ему должность командира радиостанции средней мощности. Соединение, в котором находился Иван Дмитриевич, сражалось сначала в Прибалтике, затем было переброшено в Польшу.
Боевая работа, связанная с неимоверным физическим и моральным напряжением, опасности, гибель товарищей и так до дня Победы. В 1946 году он демобилизовался и вернулся в Байрам-Али, где его ждала жена. Подобно тому, как нельзя выйти сухим из воды, точно так же, невозможно, пройдя войну, сохранить в неизменности прежние взгляды на жизнь, на мир. Особенности характера – человечность и великодушие – не позволили Ивану Дмитриевичу, пробалансировавшему по тонкому канату надо рвом, заполненным человеческим горем и кровью, отчаяться, ожесточиться, потерять веру в людскую добродетель. Из войны он вышел ещё большим жизнелюбом, чем был прежде.
И поныне кое-кто считает, что годы, проведённые на передовой, потерянное время. /Дескать, не за Туркменистан воевали, а за Россию. Не за туркменскую землю кровь проливали, а за российскую. Кстати, эти слова принадлежат президенту Туркменистана Сапармурату Ниязову – Р. Э./ Толстов на этот счёт имел иное мнение. Результаты войны: спасение Родины, сбережённая честь и свобода советского народа. Разве этого мало?! Да, война уродовала. Но она и закаляла, учила. Да, мы понесли огромные потери. Но оплакиванием судьбы последствия беды не умалишь. Встать на ноги, можно лишь крепко упершись во что-нибудь руками. Значит, надо повыше засучить рукава, запастись терпением, надеждой и – за дело. Иван Дмитриевич так и поступил. Начал с того, что закончил институт. А затем без оглядки и лишних раздумий бросился в водоворот текущей жизни… Девять лет возглавлял в городе вечернюю школу. Затем 38 лет был директором средней школы. Это надо только представить – почти четыре десятка лет на одной должности! Тридцать восемь раз 1-го сентября он встречал у порога школы восьмилетнюю, семилетнюю детвору и столько же раз в начале лета распахивал двери перед повзрослевшими и обогатившимися знаниями, готовыми к серьёзным самостоятельным поступкам и делам, парнями и девушками. Они уходили, а он оставался, чтобы продолжить этот извечный круговорот жизни.
В одно время Толстов почувствовал, что школа, давая ребятам неплохие знания, выпускает их из своих стен неподготовленными к самостоятельной жизни. Не все ученики после окончания школы смогут продолжить образование, чем они займутся? Куда пойдут? Было бы очень хорошо, если бы они, покидая школу, имели какую-нибудь специальность. И организовал профессиональное обучение ребят на базе местного масложиркомбината. Парни здесь учились слесарничать, приобщались к токарному делу. Ну, а девчата вникали в тайны лабораторной работы. Многим из них полученные таким образом знания и навыки очень пригодились в дальнейшей жизни.
И ещё одно правило, которого Иван Дмитриевич придерживался всегда. «Ученикам надо не просто давать знания, в них необходимо пробуждать интерес к ним. И это ему удавалось. Передо мной три книги народного писателя Туркменистана Рахима Эсенова – «Есть на свете ты», «Весна пришла с Севера», «Легион обречённых». Все они изданы в Москве на русском языке. На титульном листе каждой из книг дарственные надписи. Не могу удержаться от того, чтобы не привести одну из них: «Дорогому другу и учителю Ивану Дмитриевичу Толстову, Человеку большой души, давшему автору этой книги путёвку в литературу – в мир моей мечты и «сладкой каторги». С вечной благодарностью и любовью Рахим Эсенов».
Участие в Великой Отечественной войне, вдохновенный труд в области образования – этого, пожалуй, вполне достаточно для того, чтобы сказать: жизнь прожита не напрасно. Но неутомимость Ивана Дмитриевича не знала предела. В нынешние времена не каждый поймёт, как это можно в течение двенадцати лет возглавлять городской комитет профсоюза работников просвещения и за это не получать ни копейки. Или восемь лет быть председателем правления городского общества «Знание» и тоже на общественных началах. Руководитель народного университета, председатель парткомиссии горкома партии, депутат горсовета, лектор – какой надо было обладать эрудицией, силой, чтобы справиться со всеми этими обязанностями… Его усердие оценено по достоинству: ему присвоено почётное звание заслуженного учителя школ республики, он награждён орденом Трудового Красного Знамени, двумя почётными грамотами Президиума Верховного Совета Туркменистана. Что ж, по заслугам и честь…
По возрастной классификации Иван Дмитриевич относится к категории пожилых людей. Но этому как-то не верится… Он бодр, жизнерадостен, на хвори не жалуется, продолжает преподавать в школе литературу и русский язык и в будущее смотрит с оптимизмом. Его невозможно представить отошедшим от житейских забот, тихо сидящим на лавочке и безучастно наблюдавшим за прохожими. Старость просто ему не к лицу…»
Так писал автор в уже ставшем далёким 94-ом году. Этот оптимизм он сохранял и в последующие годы, когда мы с ним не единожды гуляли по великолепному парку санатория, раскинувшемуся на территории бывшего Мургабского государева имения русского царя Николая II-го. Он, как малое дитя, радовался встрече с каждым своим учеником, которые не забывали его, писали, наведывались.
Последний раз Байрам-Али я посетил в ноябре-декабре 2002 года. Дом Толстова всего в нескольких сотнях метров от жилого корпуса санатория. Но что толку, если его там не было. Месяц с лишним назад он занемог и его увезли в Мары, где находится госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны, и пока я собирался съездить туда, мне пришлось возвращаться в Ашхабад. После я звонил в Байрам-Али и в трубке с радостью услышал бодрый голос Ивана Дмитриевича.
- Оклемался малость, Хотя болячек, знаешь, немало. Не хочу жаловаться, пока со мной рядом моя Зиночка, моя опора и несказанный свет, как говорил поэт.
Я попросил его повторить четверостишие, посвящённое жене Зинаиде Григорьевне, которое он сбивчиво и не очень внятно пытался прочесть в прошлую нашу встречу. Толстов рассмеялся своим заразительным смехом и продекламировал в трубку:
Ты для меня и помощь, и отрада,// Ты для меня в этой жизни свет.//
Ты для меня от всех бед преграда,// Без тебя мне жизни нет.
- Стихи по мастерству ни бог весть, какие, – скромно сказал Иван Дмитриевич, – навеяны Есениным и даже первую строку я заимствовал у поэта.
Строки бесхитростные, но искренние, в них бьётся горячее сердце этого необыкновенного человека, Человека с большой буквы, всю жизнь сеявшего разумное, вечное, оставляющего на земле добрый след.
… В райкоме партии со мной беседовал кто-то из заведующих отделом, мужчина средних лет, в светлой «сталинке», с типичной внешностью и поведением старого партработника – категоричный и немногословный.
- Ты русский хорошо знаешь, – скорее, утверждал, нежели спрашивал и, не дожидаясь ответа, сам же отвечал. – Знаешь, из Армии вернулся, в русской школе учишься, - он пристально взглянул на меня и, понизив голос, словно доверяя мне что-то тайное, чуть ли не зашептал. - Скоро в Верховный Совет республики выборна ы. Встреча с кандидатом в депутаты предстоит. Выступишь доверенным лицом. Вот, материалы…
Он извлёк из ящика стола брошюры, агитационные листки с биографией кандидата в депутаты. Затем открыл сейф и, достав оттуда несколько листков с каким-то машинописным текстом, протянул их мне.
- Будешь по нему читать, – проговорил он не терпящим возражения тоном. – Бюро райкома утвердило. Никакой отсебятины. Понял?!
- На том моя миссия заканчивается? – недоумевал я, ибо, проходя службу в Усть-Каменогорске, уже имел опыт доверенного лица от своей части. Там в депутаты Верховного Совета СССР мы избирали первого секретаря Восточно-Казахстанского обкома партии Ильяса Омарова. Но о том я промолчал.
- А что ты хотел? – с каким-то недоверием глянул на меня чиновник. – Ты вот что… Если надо выступить ещё где-то, я скажу. Кандидат наш, товарищ Баранов, прокурор республики. Смотри, не лезь ему в глаза. Начальство это не любит.
Дома, прочтя текст «своей» предстоящей речи, чуть язык не сломал. Казённый, из частокола восклицательных знаков – здравиц в честь Сталина. Вот когда мне пригодилась отвергнутая редакцией дивизионной многотиражки статья, которую я сохранил. Сократив официальный текст, в меру сохранив восхваления вождя, вставил в него кое-что от себя, словом, отредактировал его и выступил на собрании в районном доме культуры.
Зал дружно аплодировал, но он рукоплескал всем ораторам и тем, кто говорил по написанной в райкоме бумажке, Но мне вроде хлопали чуть дольше. Возможно, показалось. Тем не менее, я был на седьмом небе. Садясь на место в президиуме собрания, обратил внимание, что Игнатий Андреевич Баранов о чём-то перешёптывается с первым секретарём райкома Михаилом Ефремовичем Мнацаканяном, которого в районе звали не иначе как дядя Миша. Они даже бросили взгляд в мою сторону. Сердце моё забилось, как овечий хвост: хвалят или осуждают?.. Глянул в зал и, увидев расплывшееся в улыбке скуластое лицо Ивана Дмитриевича, поднявшего над головой большой палец, отлегло от сердца.
Утром меня вызвали к первому секретарю райкома. Не за своевольство ли с текстом? Ведь он был утверждён на бюро, а предвыборное собрание политическая акция… Не без трепета открыл секретарскую дверь.
Мнацаканян плотный, приземистый армянин, в потёртой тёмной кожанке /когда я его видел, мне казалось, что ему не хватает на боку болтающегося маузера/, сидевший за массивным столом показался ещё ниже ростом. Он свободно владел туркменским языком, но ко мне обратился по-русски:
- Ты откуда знаешь по-русски? – и не дожидаясь ответа, продолжил. – Речь сам писал? Толстов помогал, да?
- Что-нибудь не так сказал? – я отрицательно мотнул головой.
- Ты говорил, как настоящий поэт. Товарищу Баранову речь понравилась.
В ответ я что-то пробормотал и с замирающим от высокой похвалы сердцем вышел из кабинета. Дядя Миша уважаемый в районе, простоватый, не не лишённый мудрости человек. Выдвиженец, практик, без образования, как умел, руководил районом, больше всего уделяя внимание сельскому хозяйству. О нём ходили анекдотические были. …Не хотелось забегать вперёд. Но прошлое накрепко связано с настоящим, Мудрость, как всегда, проста: без прошлого не может быть настоящего.
Говорят, студенческие годы самые беззаботные. Я бы этого не сказал. Дни мои разрывались между университетом и беготнёй в поисках жилья, сначала, а затем и заработка. Мы втроем жили у матери Полины, ютясь в маленькой времянке, невыносимо тесно; Ашхабад же ещё не оправился от землетрясения. К тому же неожиданно, по несчастью, приехала из Кишинёва с двумя детьми, старшая сестра Полины и тоже поселилась с нами. До учёбы ли тут? Да и кому, какое дело до студента? После безуспешных визитов в райисполком и в горсовет, я вспомнил о своём депутате Игнатии Андреевиче Баранове, за которого мы с женой в Байрам-Али отдали свои голоса, к тому же я еще был его доверенным лицом. Недолго раздумывая, я зашёл в приёмную прокурора республики, чтобы попасть к нему на приём. «Зайти, чтобы попасть на приём…» Как всё просто и легко, ни тебе кордона из полицейских и солдат, которые сейчас выставлены во всех министерствах, ведомствах и вокруг них, ни тебе дотошливого расспроса помощника или секретаря чиновника: зачем да почему, по какому вопросу? «Оставьте свой телефон, вам позвонят…» – скажут вам, хотя заведомо знаешь, что никто не позвонит. В лучшем случае пришлют тебе отписку. Убедился на своём горьком опыте. Так обошлись со мной, когда вздумал попасть на приём к бывшему министру иностранных дел Борису Шихмурадову, который почти целый год манежил, угощал «завтраками» и… не принял, а затем сам сбежал… в «оппозиционеры». Да неудачно.
Дурной пример заразителен. Урокам своего предшественника следует и его приемник, нынешний министр иностранных дел Рашид Мередов, к которому на приём даже не записали. И помощник его Нурмурат Дурдыев оказался подстать своему шефу, не счёл нужным даже встретиться со мной, когда я пришёл в канцелярию МИДА, и нас разделяла лишь стенка.
Да простит меня читатель, что увлёкся настоящим. Но если вернуться в прошлое, то представьте себе миловидную женщину, сидевшую у окна, за машинкой, в небольшой приёмной. Она была доброжелательна, сначала представилась, что временно исполняет и обязанности помощника прокурора, затем внимательно выслушала меня и записала мою фамилию, имя и отчество без всяких излишних расспросов и посоветовала придти завтра, лучше к концу рабочего дня, когда посетителей становится мало и не придётся долго ожидать.
В прокуратуру примчался… с опозданием, после лекций декан зачем-то задержал весь курс и я, конечно, очень волновался, что меня уже могут не принять. В приёмной прокурора, кроме помощника-секретаря, никого не было.
- Он примет вас, – как-то умиротворяюще произнесла она, видимо, заметив моё смятённое состояние, – как только освободится. У него одна посетительница.
Вскоре дверь кабинета отворилась, на пороге стоял сам Игнатий Андреевич и жестом приглашал войти. Робость редко овладевала мною. А тут стушевался, обессиленно опустившись на самый крайний стул, стоявший у дверей. Баранов, видя моё смущение, улыбаясь, пригласил пройти поближе к его рабочему столу и сесть напротив его. Сейчас из-за давности лет память, к сожалению, не сохранила черты его лица, но помню лишь добрую, отнюдь не прокурорскую, улыбку, располагающую к откровенности.
Не успел ещё сесть на указанное мне место, как я сразу выпалил, кто я, и напомнил о себе, о предвыборном собрании в Байрам-Али.
- Помню вас, не забыл, – улыбка не сходила с лица Игнатия Андреевича. – Помню и ваше эмоциональное выступление. Спасибо вам…
Он расспросил, по какому поводу я в Ашхабаде и, узнав, что я поступил в университет, оживился и сказал, что на юридическом факультете читает лекции по административному праву. Узнав о причине моего визита, он тут же куда-то позвонил, говоря что-то о ключах, о времянке, о чьём-то отъезде…
Положив телефонную трубку Баранов, как мне показалось, радостно сообщил:
- Вам повезло, неделю назад освободилась двухкомнатная времянка. В ней жил наш сотрудник. Если она вас устроит, можете там поселиться. Правда, жильё, сами понимаете, построено сразу после землетрясения, удобств никаких, но зато квартплату не будете платить… Есть свет, во дворе кран, а сама времянка в саду, раньше принадлежавшем мединституту.
Чуть ли не на крыльях я вылетел из кабинета прокурора, и, дождавшись начальника административно-хозяйственной отдела /АХО/, отправился к месту моего будущего жилья, где прожил более пяти лет, пока не завершил учёбу.
За годы учёбы в университете я не единожды встречался с Барановым. И всякий раз он, увидев меня в толпе студентов, останавливался, расспрашивал о семье, о моих успехах в учёбе и непременно на прощание говорил: «Учёбу не бросать. Ни в коем случае!..» Я замечал, как многие мои приятели и друзья, особенно с юридического факультета, увидев меня с Игнатием Андреевичем, удивлялись, что тот проявляет ко мне, такому же студенту, повышенное внимание. Иные даже не без зависти, любопытствовали: «Ты что, Рахим, с прокурором республики в Армии служил?..»
ВОСПОМИНАНИЯ О ЗЕМЛЕ И ЧЕЛОВЕКЕ,
НА КОМ БЕЛЫЙ СВЕТ СОШЁЛСЯ КЛИНОМ
КНИГА ТРЕТЬЯ
О Т К Р О В Е Н И Е
Стремленье праведного – Бог;
За зло доплатит злому рок;
Фраги же скрыть изъяны смог
Мечом и словом раскалённым!
Махтумкули
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГОДЫ СТУДЕНЧЕСКИЕ
Мучительно долго расставался я на гражданке с прежней солдатской жизнью. Жил ею по ночам, во сне, она походила на прерывающуюся с рассветом летаргию, в которую часто впадал. Все сны почти на один сюжет, просыпаясь, был до смерти рад, что со мной это не происходило наяву.
- Ура, я дома! – орал я, разбудив cына, жену, уже привыкшую к моим не ночным видениям. Она, лишь сладко улыбнувшись сквозь сон, повернулась ко мне и, отыскивая мои губы в полусумраке, поглаживала мне голову, плечи
МНЕ ВЕЗЛО НА ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ
В советском тоталитарном государстве, ущемлявшем права человека, существовали и гуманные законы, учитывавшие и насущные интересы своих граждан, особенно демобилизованных воинов. Помимо преимуществ при поступлении в учебное заведение, а также выделения вне очереди квартиры, ему непременно предоставлялась та работа, которую он исполнял до призыва. Мне предложили поехать в город Байрам-Али председателем районного комитета, на должность, занимаемую мною до призыва на военную службу. Меня это устраивало: в том городе жили мои родители. Целый Ходжинский посёлок, раскинувшийся на окраине города, состоял из моих сородичей, переселившихся сюда с полуострова Мангышлак.
Байрам-Али был мил моему сердцу: здесь прошли мои отроческие годы, здесь учился в четвёртом и пятом классах, где испытал душевный трепет перед таинствами мавзолея султана Санджара, развалинами крепостей и цитаделей древнего Мерва. Незабываемы увлекательные экскурсии к старинной крепости, носящей имя Байрамали-хана. С замирающим сердцем я слушал рассказы учителя истории Аба Аталиева о древнем Мерве – «вечном городе» как Рим, но только Мерв, древнее, счтаясь «матерью городов Хорасана», «владением царя мира»…
Возможно, уроки Аба Аталиевича, преподанные на кручах, оплывших кирпичных башнях, заронили в мою юную душу любовь и к истории родного края.
Эта земля мне дорога ещё и потому, что приняла в свои объятия многих моих соплеменников и сородичей. Здесь могилы моего родного дяди по отцу Юнуса-ага, моей бабушки по матери Аманхан. У меня были все основания начинать в Байрам- Али свою новую жизнь и, кто знает, как сложится она, может, придётся поселиться там навсегда, подобно моим соплеменникам.
Итак, решено – в Байрам-Али! Мне и моей семье также выплатили подъёмные, то есть возместили все расходы, связанные с переездом. Сумма не ахти какая, но всё же… На новом месте выделили в коммуналке однокомнатную квартиру, находившуюся буквально через дорогу от моей работы. Поначалу меня, привыкшего к непритязательному солдатскому быту, всё это устраивало.
Своё знакомство с деятелями района начал с председателя райисполкома Ораза Ачилова, под чьим руководством мне предстояло работать. Запомнился он добрым, душевным человеком, помогавшим во всех моих служебных и личных делах. Без проволочек решил квартирный вопрос, при рассмотрении сметы повысил мне зарплату. А когда я собрался в Ашхабад для поступления в Туркменский госуниверситет, положил перед ним заявление об увольнении, Ораз Ачилович, помню, как сейчас, сказал:
- Пока в тебе сидит боевой дух солдата, по себе знаю, учиться надо. От души желаю стать тебе студентом. Но в жизни случается всякое. Если паче чаяния экзамен завалишь, не поступишь, возвращайся. Не стыдись. Пока я в этом кресле сижу, должность твою сберегу и квартиру сохраню. А поступишь, черкани пару слов. За тебя порадуюсь.
Тепло и человечность этих слов храню в сердце своём и поныне. После я с заинтересованностью следил за судьбой своего первого гражданского шефа. В мои студенческие годы и позже он работал секретарём райкома партии, заместителем министра, начальником политотдела Среднеазиатского речного пароходства. Где-то в 60-х годах по состоянию здоровья из-за серьёзных ранений, полученных на фронте, он досрочно попросился на пенсию. Но первый секретарь ЦК Компартии Туркменистана Балыш Овезов, хорошо знавший деловые и человеческие качества ветерана, не захотел его отпускать и, предложив ему оформить пенсию республиканского значения, поехать к себе на родину в Карабекаульский район в качестве директора виноградарского совхоза.
Вот тогда-то мои журналистские пути-дороги – чуть забегу вперёд – привели меня в этот передовой совхоз, где трудилась незаслуженно забытая будущая героиня моего очерка знатный хлопкороб республики, Герой Социалистического Труда Я. Ягмурова, в чью защиту тогда выступила газета «Правда» со статьёй «Спета ли песня Язгуль?».
Но сейчас речь не о моей статье, а об Оразе Ачиловиче, который в приехавшем корреспонденте «Правды» не узнал своего бывшего подчинённого, но стоило ему напомнить о себе, он растрогался, и, обняв меня и произнёс:
- Теперь зарежу барана… Три дня тебя не отпущу. Будешь гостем моим…
А пока я обретал в Байрам-Али, осваивался со своим новым положением. После райисполкома зашёл представляться в райком комсомола, с которым в основном проводилась на селе физкультурно-спортивная работа. В кабинете первого секретаря меня встретил молодой мужчина с гвардейским значком на лацкане пиджака, с приветливым улыбчивым лицом. Когда я чётко, по-военному представился, он почему-то покраснел и смущённо предложил мне сесть на диван, стоявший по его правую руку.
- А я знаю тебя, Рахим, – приятно удивил он меня. – Мы с тобой познакомились летом сорок восьмого, в поезде. Ты ехал куда-то в командировку, а я возвращался из Ашхабада, с бюро ЦК комсомола, где меня утвердили секретарём. Ты ещё для всего купе принёс в своём котелке кипяток для чая… А запомнил же я тебя потому, что ты чисто говорил по-русски, без акцента.
И правду говорят в народе: «Один раз встретились – знакомые, второй – родственники». У нас завязался непринуждённый разговор, будто мы знали друг друга «тыщу» лет. Поделился своими планами пойти учиться в восьмой класс вечерней школы, получить среднее образование.
- Ты восемь лет из-за войны потерял. Зачем тебе терять ещё два года? – возразил Ага. – В десятый поступай, как я.
- Кто меня с семью классами в десятый примет? – недоумевал я. – Да и в математике я слабак.
- В школе русский язык и литературу ведёт Толстов. Тоже фронтовик, ему тоже война помешала учиться. Он по достоинству оценит твои знания в русском языке. Я хоть четыре с лишним года в Армии прослужил, но в русском языке плох, аульную школу кончал. Так вот, ты будешь мне по русскому помогать, а я тебе – по математике. Недаром я наводчиком 120-миллиметрового полкового миномёта был. Так и одолеем гору двойной тягой, как говорят артиллеристы. Не тушуйся, братишка, осилим!..
Слова нового друга вдохнули в меня уверенность в свои силы. В тот же вечер мы с Ага отправились в школу рабочей молодёжи. По дороге Караджаев восторженно рассказывал мне о Толстове, к которому мы направляли свои стопы. Хотя Ага сам фронтовик, но скромно умалчивал о себе, увлёкшись биографией Ивана Дмитриевича, которому война тоже помешала получить высшее образование. Только демобилизовавшись в 1946 году, он заочно с красным дипломом окончил педагогический институт. Совсем недавно на бюро райкома партии Толстова утвердили директором вечерней школы рабочей молодёжи и Караджаев, как член бюро проголосовал за его кандидатуру. А в таком районе как Байрам-Али быть членом бюро райкома партии, без преувеличения, почти равнозначно положению члена Политбюро ЦК.
Иван Дмитриевич, коренастый, чернявый, кареглазый с монгольскими чертами лица больше походил на татарина или туркмена и принадлежал к породе таких людей, которые сразу располагали к себе. Принял он нас радушно, и до того как занести мою фамилию в журнал десятого класса поставил условие: до выпускных экзаменов на аттестат зрелости я должен сдать переходные экзамены за восьмой и девятый классы. Я, конечно, согласился и, как говорится, чувствовал себя на седьмом небе.
Пришла пора собирать камни. Иван Дмитриевич, решив проверить наши знания по русскому языку, провёл первый классный диктант. Вот когда вспомнились уроки моей первой ашхабадской учительницы Клавдии Васильевны, обучавшей русскому языку в пятых-седьмых классах, вот когда пригодился опыт редактора боевых листков и стенной газеты, которые приходилось выпускать в Армии.
Иван Дмитриевич нашёл у меня одну орфографическую и две синтаксические ошибки и поставил за диктант четвёрку. Странное совпадение: в Армии за первую боевую стрельбу из винтовки я тоже получил хорошую оценку. В классе из восемнадцати учащихся, писавших диктант, никто не заслужил пятёрки, все остальные – двойки и тройки.
На выпускном вечере Толстов, вручая аттестаты зрелости, рассказывал: «Проверяю первую тетрадку с диктантом – ошибок уйма, двойка, во второй и того больше, третья тетрадка Эсенова меня удивила… Пришлось поставить четвёрку. Подумал, сидит с Ниной Гоголевой, наверное, у неё списал… Тут же проверил тетрадь Гоголевой, ошибок у неё столько, что пришлось поставить двойку…»
Все мои сочинения по литературе на темы: о героях романа Чернышевского «Что делать?», по произведениям Льва Толстого, Чехова или «Образ Павки Корчагина в романе Островского «Как закалялась сталь», о Главном Туркменском канале И.Д. Толстов долгие годы демонстрировал перед учащимися старших классов, как образцовые работы. И если у меня по всем гуманитарным предметам оценки были хорошие или отличные, то в математике я мелко плавал. Контрольные по алгебре и геометрии получали двойки и лишь иногда вытягивали на тройку.
Учитель математики Умбетбаев, строгий и справедливый был не в восторге от моих знаний «его» предметов. Из учительской просачивались слухи, как директор старался убедить несговорчивого математика:
- Пойми ты, друг мой, Эсенов думает учиться на филолога. Навряд ли ему в жизни математика понадобится. Парень восемь лет потерял из-за войны. Ты помоги ему. А двойки ставить немудрено.
Умбетбаев, видимо, подумал в мою пользу, да и пресс директорский а наверняка сработал, и меня допустили к выпускным экзаменам. Недаром туркмены говорят, всем миром можно и плешивую девку замуж выдать.
Спустя год с лишним, меня в университете разыскал… Умбетбаев и попросил срочно написать для него реферат на тему «Марксизм и вопросы языкознания». Оказывается, мой бывший учитель закончил лишь учительский институт, не дававший право на высшее образование, а для зачисления на заочное отделение университета в качестве вступительного экзамена требовалось сдать названную письменную работу в свете нового труда И.В. Сталина, знание которого требовалось от каждого, а от студентов в особенности. Посидев в библиотеке несколько вечеров, я, как сумел, исполнил просьбу Умбетбаева и он ушёл от меня довольный. Не знаю, прибавила ли моя компиляция знаний математику, но на заочное отделение физмата его всё же зачислили. Долг платежом красен?..
До середины 60-х годов прошлого столетия пока в Байрам-Али жили мои старики, я часто наезжал туда и непременно проведывал Ивана Дмитриевича. Он по-прежнему преподавал русский языки литературу, но уже директорствовал в дневной средней школе № 1, был полон энергии и сил. Школа, работа с детьми – это его призвание, призвание редкое, удел талантливых, самоотверженных людей. Когда ему предложили пост заведующего гороно, он наотрез отказался. Но в райкоме партии его не поняли: «Ты – коммунист? Обязан подчиниться партийной дисциплине!» Насильно мил не будешь. Проработал в гороно два года и, вместо себя подготовив достойную смену, вернулся в родную школу.
В 70-80-ые годы мы с Толстовым встречались от случая к случаю и всякий раз вспоминали наш десятый класс, давший путёвку в жизнь многим своим выпускникам. Мой «опекун» Ага Караджаев с аттестатом зрелости поступил в Туркменский сельскохозяйственный институт, а затем и одолел Высшую партийную школу при ЦК КПСС и вплоть до ухода на пенсию работал на руководящих должностях в партийных и советских органах; Довлет Келов мой ровесник и сосед, тоже прошедший солдатскую школу, стал кандидатом ветеринарных наук; Саламат Азизова тоже получила высшее образование, не единожды избиралась секретарём райкома партии по идеологии, заместителем председателя райисполкома; Виктор Иванович Костановский, к сожалению, ныне покойный, ветеран Великой Отечественной войны окончил заочно юридический институт и многие годы своей жизни отдал юриспруденции, работая членом Верховного суда, заместителем министра юстиции республики. Он прославился как блестящий юрист, человек и работник с чистой совестью, далёкий от буквоедства и бездушного формализма. А его супруга Мария, тоже учившаяся с нами, защитила кандидатскую диссертацию, преподавая физику и математику в Туркменском политехническом институте. Добрым словом вспоминали и компанейского Константина Васильевича Привознова, тоже получившего образование в сельхозинституте и выросшего до первого заместителя председателя Марыйского облисполкома.
Всех не перечтёшь. Главное, ученики Ивана Дмитриевича оказались достойными своего учителя. А сколько их по стране, в ближнем и дальнем зарубежье! Только в нашей семье Эсеновых, вместе с собой, насчитал четверых выпускников: мой младший брат Эмиль, сейсмолог, профессор, доктор геолого-минералогических наук, сестра Зохре, инженер-технолог, сноха Хумар, кандидат биологических наук.
Было время, это уже в 90-х годах, мы с Иваном Дмитриевичем встречались почти каждый год. Приезжая в почечный санаторий, я непременно проведывал его. Зимой 1994 года, когда Ивану Дмитриевичу «стукнуло» семьдесят, я немало удивился, что мой учитель старше меня на каких-то два с половиной года. Но в лихолетье, когда решалась судьба Родины, наше поколение созрело гораздо раньше своих лет, и этого было достаточно, чтобы погибнуть на фронте в одночасье, нет, в мгновенье ока…
В юбилей ветерана, то есть 1 октября того же года местная газета «Марыйская правда» посвятила И.Д. Толстову очерк. Он принадлежит перу ветерана войны и труда, сторожила Байрам-Али М. Титаренко, который ёмко сказал о моём учителе, что я решил, чуточку сократив, привести публикацию здесь: « В Байрам-Али его знают многие: одни когда-то учились у него сами, другие приводили к нему за знаниями своих детей, а третьи сталкивались с ним отличавшимся вездесущностью при различных жизненных ситуациях…
На фронт попал в 1943 году. Рядовым участвовал в боях под Харьковом, потом – на Курской дуге. Лично подбитых вражеских танков на своём боевом счету не имеет, но какой-то вклад в успешный исход этого исторического сражения внёс. Не случайно на его груди появилась самая почитаемая тогда солдатами награда – медаль «За отвагу», которой удостаивали не за красивые глаза.
На отважного и смекалистого паренька, умевшего оказывать влияние на своих товарищей, обратили внимание, и вскоре он был направлен на учёбу. На фронт уже вернулся в звании лейтенанта и занял предложенную ему должность командира радиостанции средней мощности. Соединение, в котором находился Иван Дмитриевич, сражалось сначала в Прибалтике, затем было переброшено в Польшу.
Боевая работа, связанная с неимоверным физическим и моральным напряжением, опасности, гибель товарищей и так до дня Победы. В 1946 году он демобилизовался и вернулся в Байрам-Али, где его ждала жена. Подобно тому, как нельзя выйти сухим из воды, точно так же, невозможно, пройдя войну, сохранить в неизменности прежние взгляды на жизнь, на мир. Особенности характера – человечность и великодушие – не позволили Ивану Дмитриевичу, пробалансировавшему по тонкому канату надо рвом, заполненным человеческим горем и кровью, отчаяться, ожесточиться, потерять веру в людскую добродетель. Из войны он вышел ещё большим жизнелюбом, чем был прежде.
И поныне кое-кто считает, что годы, проведённые на передовой, потерянное время. /Дескать, не за Туркменистан воевали, а за Россию. Не за туркменскую землю кровь проливали, а за российскую. Кстати, эти слова принадлежат президенту Туркменистана Сапармурату Ниязову – Р. Э./ Толстов на этот счёт имел иное мнение. Результаты войны: спасение Родины, сбережённая честь и свобода советского народа. Разве этого мало?! Да, война уродовала. Но она и закаляла, учила. Да, мы понесли огромные потери. Но оплакиванием судьбы последствия беды не умалишь. Встать на ноги, можно лишь крепко упершись во что-нибудь руками. Значит, надо повыше засучить рукава, запастись терпением, надеждой и – за дело. Иван Дмитриевич так и поступил. Начал с того, что закончил институт. А затем без оглядки и лишних раздумий бросился в водоворот текущей жизни… Девять лет возглавлял в городе вечернюю школу. Затем 38 лет был директором средней школы. Это надо только представить – почти четыре десятка лет на одной должности! Тридцать восемь раз 1-го сентября он встречал у порога школы восьмилетнюю, семилетнюю детвору и столько же раз в начале лета распахивал двери перед повзрослевшими и обогатившимися знаниями, готовыми к серьёзным самостоятельным поступкам и делам, парнями и девушками. Они уходили, а он оставался, чтобы продолжить этот извечный круговорот жизни.
В одно время Толстов почувствовал, что школа, давая ребятам неплохие знания, выпускает их из своих стен неподготовленными к самостоятельной жизни. Не все ученики после окончания школы смогут продолжить образование, чем они займутся? Куда пойдут? Было бы очень хорошо, если бы они, покидая школу, имели какую-нибудь специальность. И организовал профессиональное обучение ребят на базе местного масложиркомбината. Парни здесь учились слесарничать, приобщались к токарному делу. Ну, а девчата вникали в тайны лабораторной работы. Многим из них полученные таким образом знания и навыки очень пригодились в дальнейшей жизни.
И ещё одно правило, которого Иван Дмитриевич придерживался всегда. «Ученикам надо не просто давать знания, в них необходимо пробуждать интерес к ним. И это ему удавалось. Передо мной три книги народного писателя Туркменистана Рахима Эсенова – «Есть на свете ты», «Весна пришла с Севера», «Легион обречённых». Все они изданы в Москве на русском языке. На титульном листе каждой из книг дарственные надписи. Не могу удержаться от того, чтобы не привести одну из них: «Дорогому другу и учителю Ивану Дмитриевичу Толстову, Человеку большой души, давшему автору этой книги путёвку в литературу – в мир моей мечты и «сладкой каторги». С вечной благодарностью и любовью Рахим Эсенов».
Участие в Великой Отечественной войне, вдохновенный труд в области образования – этого, пожалуй, вполне достаточно для того, чтобы сказать: жизнь прожита не напрасно. Но неутомимость Ивана Дмитриевича не знала предела. В нынешние времена не каждый поймёт, как это можно в течение двенадцати лет возглавлять городской комитет профсоюза работников просвещения и за это не получать ни копейки. Или восемь лет быть председателем правления городского общества «Знание» и тоже на общественных началах. Руководитель народного университета, председатель парткомиссии горкома партии, депутат горсовета, лектор – какой надо было обладать эрудицией, силой, чтобы справиться со всеми этими обязанностями… Его усердие оценено по достоинству: ему присвоено почётное звание заслуженного учителя школ республики, он награждён орденом Трудового Красного Знамени, двумя почётными грамотами Президиума Верховного Совета Туркменистана. Что ж, по заслугам и честь…
По возрастной классификации Иван Дмитриевич относится к категории пожилых людей. Но этому как-то не верится… Он бодр, жизнерадостен, на хвори не жалуется, продолжает преподавать в школе литературу и русский язык и в будущее смотрит с оптимизмом. Его невозможно представить отошедшим от житейских забот, тихо сидящим на лавочке и безучастно наблюдавшим за прохожими. Старость просто ему не к лицу…»
Так писал автор в уже ставшем далёким 94-ом году. Этот оптимизм он сохранял и в последующие годы, когда мы с ним не единожды гуляли по великолепному парку санатория, раскинувшемуся на территории бывшего Мургабского государева имения русского царя Николая II-го. Он, как малое дитя, радовался встрече с каждым своим учеником, которые не забывали его, писали, наведывались.
Последний раз Байрам-Али я посетил в ноябре-декабре 2002 года. Дом Толстова всего в нескольких сотнях метров от жилого корпуса санатория. Но что толку, если его там не было. Месяц с лишним назад он занемог и его увезли в Мары, где находится госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны, и пока я собирался съездить туда, мне пришлось возвращаться в Ашхабад. После я звонил в Байрам-Али и в трубке с радостью услышал бодрый голос Ивана Дмитриевича.
- Оклемался малость, Хотя болячек, знаешь, немало. Не хочу жаловаться, пока со мной рядом моя Зиночка, моя опора и несказанный свет, как говорил поэт.
Я попросил его повторить четверостишие, посвящённое жене Зинаиде Григорьевне, которое он сбивчиво и не очень внятно пытался прочесть в прошлую нашу встречу. Толстов рассмеялся своим заразительным смехом и продекламировал в трубку:
Ты для меня и помощь, и отрада,// Ты для меня в этой жизни свет.//
Ты для меня от всех бед преграда,// Без тебя мне жизни нет.
- Стихи по мастерству ни бог весть, какие, – скромно сказал Иван Дмитриевич, – навеяны Есениным и даже первую строку я заимствовал у поэта.
Строки бесхитростные, но искренние, в них бьётся горячее сердце этого необыкновенного человека, Человека с большой буквы, всю жизнь сеявшего разумное, вечное, оставляющего на земле добрый след.
… В райкоме партии со мной беседовал кто-то из заведующих отделом, мужчина средних лет, в светлой «сталинке», с типичной внешностью и поведением старого партработника – категоричный и немногословный.
- Ты русский хорошо знаешь, – скорее, утверждал, нежели спрашивал и, не дожидаясь ответа, сам же отвечал. – Знаешь, из Армии вернулся, в русской школе учишься, - он пристально взглянул на меня и, понизив голос, словно доверяя мне что-то тайное, чуть ли не зашептал. - Скоро в Верховный Совет республики выборна ы. Встреча с кандидатом в депутаты предстоит. Выступишь доверенным лицом. Вот, материалы…
Он извлёк из ящика стола брошюры, агитационные листки с биографией кандидата в депутаты. Затем открыл сейф и, достав оттуда несколько листков с каким-то машинописным текстом, протянул их мне.
- Будешь по нему читать, – проговорил он не терпящим возражения тоном. – Бюро райкома утвердило. Никакой отсебятины. Понял?!
- На том моя миссия заканчивается? – недоумевал я, ибо, проходя службу в Усть-Каменогорске, уже имел опыт доверенного лица от своей части. Там в депутаты Верховного Совета СССР мы избирали первого секретаря Восточно-Казахстанского обкома партии Ильяса Омарова. Но о том я промолчал.
- А что ты хотел? – с каким-то недоверием глянул на меня чиновник. – Ты вот что… Если надо выступить ещё где-то, я скажу. Кандидат наш, товарищ Баранов, прокурор республики. Смотри, не лезь ему в глаза. Начальство это не любит.
Дома, прочтя текст «своей» предстоящей речи, чуть язык не сломал. Казённый, из частокола восклицательных знаков – здравиц в честь Сталина. Вот когда мне пригодилась отвергнутая редакцией дивизионной многотиражки статья, которую я сохранил. Сократив официальный текст, в меру сохранив восхваления вождя, вставил в него кое-что от себя, словом, отредактировал его и выступил на собрании в районном доме культуры.
Зал дружно аплодировал, но он рукоплескал всем ораторам и тем, кто говорил по написанной в райкоме бумажке, Но мне вроде хлопали чуть дольше. Возможно, показалось. Тем не менее, я был на седьмом небе. Садясь на место в президиуме собрания, обратил внимание, что Игнатий Андреевич Баранов о чём-то перешёптывается с первым секретарём райкома Михаилом Ефремовичем Мнацаканяном, которого в районе звали не иначе как дядя Миша. Они даже бросили взгляд в мою сторону. Сердце моё забилось, как овечий хвост: хвалят или осуждают?.. Глянул в зал и, увидев расплывшееся в улыбке скуластое лицо Ивана Дмитриевича, поднявшего над головой большой палец, отлегло от сердца.
Утром меня вызвали к первому секретарю райкома. Не за своевольство ли с текстом? Ведь он был утверждён на бюро, а предвыборное собрание политическая акция… Не без трепета открыл секретарскую дверь.
Мнацаканян плотный, приземистый армянин, в потёртой тёмной кожанке /когда я его видел, мне казалось, что ему не хватает на боку болтающегося маузера/, сидевший за массивным столом показался ещё ниже ростом. Он свободно владел туркменским языком, но ко мне обратился по-русски:
- Ты откуда знаешь по-русски? – и не дожидаясь ответа, продолжил. – Речь сам писал? Толстов помогал, да?
- Что-нибудь не так сказал? – я отрицательно мотнул головой.
- Ты говорил, как настоящий поэт. Товарищу Баранову речь понравилась.
В ответ я что-то пробормотал и с замирающим от высокой похвалы сердцем вышел из кабинета. Дядя Миша уважаемый в районе, простоватый, не не лишённый мудрости человек. Выдвиженец, практик, без образования, как умел, руководил районом, больше всего уделяя внимание сельскому хозяйству. О нём ходили анекдотические были. …Не хотелось забегать вперёд. Но прошлое накрепко связано с настоящим, Мудрость, как всегда, проста: без прошлого не может быть настоящего.
Говорят, студенческие годы самые беззаботные. Я бы этого не сказал. Дни мои разрывались между университетом и беготнёй в поисках жилья, сначала, а затем и заработка. Мы втроем жили у матери Полины, ютясь в маленькой времянке, невыносимо тесно; Ашхабад же ещё не оправился от землетрясения. К тому же неожиданно, по несчастью, приехала из Кишинёва с двумя детьми, старшая сестра Полины и тоже поселилась с нами. До учёбы ли тут? Да и кому, какое дело до студента? После безуспешных визитов в райисполком и в горсовет, я вспомнил о своём депутате Игнатии Андреевиче Баранове, за которого мы с женой в Байрам-Али отдали свои голоса, к тому же я еще был его доверенным лицом. Недолго раздумывая, я зашёл в приёмную прокурора республики, чтобы попасть к нему на приём. «Зайти, чтобы попасть на приём…» Как всё просто и легко, ни тебе кордона из полицейских и солдат, которые сейчас выставлены во всех министерствах, ведомствах и вокруг них, ни тебе дотошливого расспроса помощника или секретаря чиновника: зачем да почему, по какому вопросу? «Оставьте свой телефон, вам позвонят…» – скажут вам, хотя заведомо знаешь, что никто не позвонит. В лучшем случае пришлют тебе отписку. Убедился на своём горьком опыте. Так обошлись со мной, когда вздумал попасть на приём к бывшему министру иностранных дел Борису Шихмурадову, который почти целый год манежил, угощал «завтраками» и… не принял, а затем сам сбежал… в «оппозиционеры». Да неудачно.
Дурной пример заразителен. Урокам своего предшественника следует и его приемник, нынешний министр иностранных дел Рашид Мередов, к которому на приём даже не записали. И помощник его Нурмурат Дурдыев оказался подстать своему шефу, не счёл нужным даже встретиться со мной, когда я пришёл в канцелярию МИДА, и нас разделяла лишь стенка.
Да простит меня читатель, что увлёкся настоящим. Но если вернуться в прошлое, то представьте себе миловидную женщину, сидевшую у окна, за машинкой, в небольшой приёмной. Она была доброжелательна, сначала представилась, что временно исполняет и обязанности помощника прокурора, затем внимательно выслушала меня и записала мою фамилию, имя и отчество без всяких излишних расспросов и посоветовала придти завтра, лучше к концу рабочего дня, когда посетителей становится мало и не придётся долго ожидать.
В прокуратуру примчался… с опозданием, после лекций декан зачем-то задержал весь курс и я, конечно, очень волновался, что меня уже могут не принять. В приёмной прокурора, кроме помощника-секретаря, никого не было.
- Он примет вас, – как-то умиротворяюще произнесла она, видимо, заметив моё смятённое состояние, – как только освободится. У него одна посетительница.
Вскоре дверь кабинета отворилась, на пороге стоял сам Игнатий Андреевич и жестом приглашал войти. Робость редко овладевала мною. А тут стушевался, обессиленно опустившись на самый крайний стул, стоявший у дверей. Баранов, видя моё смущение, улыбаясь, пригласил пройти поближе к его рабочему столу и сесть напротив его. Сейчас из-за давности лет память, к сожалению, не сохранила черты его лица, но помню лишь добрую, отнюдь не прокурорскую, улыбку, располагающую к откровенности.
Не успел ещё сесть на указанное мне место, как я сразу выпалил, кто я, и напомнил о себе, о предвыборном собрании в Байрам-Али.
- Помню вас, не забыл, – улыбка не сходила с лица Игнатия Андреевича. – Помню и ваше эмоциональное выступление. Спасибо вам…
Он расспросил, по какому поводу я в Ашхабаде и, узнав, что я поступил в университет, оживился и сказал, что на юридическом факультете читает лекции по административному праву. Узнав о причине моего визита, он тут же куда-то позвонил, говоря что-то о ключах, о времянке, о чьём-то отъезде…
Положив телефонную трубку Баранов, как мне показалось, радостно сообщил:
- Вам повезло, неделю назад освободилась двухкомнатная времянка. В ней жил наш сотрудник. Если она вас устроит, можете там поселиться. Правда, жильё, сами понимаете, построено сразу после землетрясения, удобств никаких, но зато квартплату не будете платить… Есть свет, во дворе кран, а сама времянка в саду, раньше принадлежавшем мединституту.
Чуть ли не на крыльях я вылетел из кабинета прокурора, и, дождавшись начальника административно-хозяйственной отдела /АХО/, отправился к месту моего будущего жилья, где прожил более пяти лет, пока не завершил учёбу.
За годы учёбы в университете я не единожды встречался с Барановым. И всякий раз он, увидев меня в толпе студентов, останавливался, расспрашивал о семье, о моих успехах в учёбе и непременно на прощание говорил: «Учёбу не бросать. Ни в коем случае!..» Я замечал, как многие мои приятели и друзья, особенно с юридического факультета, увидев меня с Игнатием Андреевичем, удивлялись, что тот проявляет ко мне, такому же студенту, повышенное внимание. Иные даже не без зависти, любопытствовали: «Ты что, Рахим, с прокурором республики в Армии служил?..»
