Многогранна деятельность собкора газеты.
Люди приходили в корпункт, жаловались в редакцию, писали и мне. За каждым обращением стояли человеческие судьбы. И вовремя откликнуться на них, трезво и объективно оценить происшедшее, справедливо, гуманно решить возникшую проблему – это я считал своим гражданским и профессиональным долгом.
Как-то в корпункт пришёл мужчина лет сорока, в выцветшем туркменском халате, с бледным болезненным лицом, то и дело покашливавший в большой, серый платок. Звали его Баба, фамилию не помню. Он выложил мне на стол решение Тедженского районного суда, приговаривавшего его к пяти годам лишения свободы за разбазаривание и гибель общественного скота. Баба перегонял овец, принадлежавших райпотребсоюзу и по дороге в связи с непогодой погибло около сорока голов. Его привлекли к уголовной ответственности, осудили, хотя он и его родственники возместили нанесённый ущерб. Под стражу его не взяли, оставили пока на свободе до утверждения областным судом вердикта районного суда. С него взяли подписку о не выезде, но он всё же приехал в Ашхабад.
– Я инвалид войны второй группы, – он закашлялся, прикрыв рот платком – на нём я увидел тёмные пятна – и тяжело дыша, продолжил. – У меня восемь детей, самому старшему ещё нет и пятнадцати. Кому польза, если меня посадят на пять лет? Работать там не смогу, загнусь через месяц-другой, дети пойдут по миру. А облсуд проштампует решение райсуда.
Баба болел туберкулёзом, нажитым ещё на фронте, где провоевал от звонка до звонка, дошёл до Берлина, был ранен дважды, имеет боевые награды.
Я тут же позвонил заместителю Председателя Президиума Верховного Совета Туркменистана Степану Яковлевичу Лапину, который немедля принял нас, сочувственно отнёсся к фронтовику. Он даже пошутил: «Закон нарушать нельзя, но обойти его можно», посоветовал представить справку о возмещении им нанесённого ущерба, документы о боевых наградах, о болезни, инвалидности, а также о составе семьи. Баба все необходимые бумаги справил и на его счастье через день-два заседал Президиум Верховного Совета, который пять лет заключения заменил условным сроком.
Баба прожил ещё лет восемь-девять и умер на пятидесятом году жизни, но довёл старших сыновей до дела, а двух дочерей успел выдать замуж.
Или другой случай. Из ашхабадской камеры предварительного заключения /КПЗ/ МВД я получил письмо от Байрама Оразова директора школы села Гуртлы что под Ашхабадом. Он взывал о помощи, писал, что его незаконно арестовали и уже почти две недели находится под стражей. Я обратился к тогдашнему министру внутренних дел Аширу Мухамедовичу Мухаммедову за разрешением свидеться с задержанным. Встретился я также и с первым секретарём Ашхабадского райкома партии Г.Г. и председателем колхоза, Героем Соцтруда А.Х. Вся «вина» арестованного заключалась в том, что воспротивился зарвавшемуся председателю колхоза, не позволил в уборочную закрыть школу, а учащимся в учебное время заняться сбором и прополкой колхозных овощей, отстаивал права учителей, словом, не оказался на поводу самодура. Влиятельному башлыку ничего не стоило склонить на свою сторону партийного вожака, а тот отдал приказ начальнику райотдела милиции: угомонить «смутьяна» – и «дело» было состряпано… Председатель пытался даже повлиять на меня, отыскав родственника, которого прислал в качестве «парламентёра». Но из той затеи ничего не вышло: Оразов должен быть на свободе – такой «ультиматум» предъявил я его преследователям.
Первым опомнился секретарь райкома, оправдываясь по телефону, дескать, разбираемся, выясняем и т.д. Можно подумать, что не он, а кто-то другой совершил беззаконие. Затем звонили из обкома партии – тоже приложившего руку к произволу – просили не предавать историю огласке, то есть не выступать в «Правде», заверяли: «будем объективны…». Однако в обком партии я не обращался, и писать о том тоже не собирался, хотя случившееся так и просилось на страницы газеты. Чего ж так всполошились? На воре шапка горит?
Оразов вскоре вышел на свободу.
Бывало, когда иные события или факты настоятельно требовали откликнуться на них не только журналистской статьей, корреспонденцией, но и выступлениями авторов, специалистов по той или иной проблеме.
В республике складывалась катастрофическая обстановка, связанная с бездумным использованием природных богатств. Хищническая эксплуатация земли и воды, злоупотребление переложной системой земледелия засолили почвы, вчерашние плодородные массивы давали мизерные урожаи, выходили из строя, превращаясь в гибельные солончаки и болота. Природа мстила человеку за его варварство: поднявшиеся на поверхность грунтовые воды поглощали ухоженные плантации, гидротехнические сооружения, «поплыли» целые колхозные и совхозные посёлки, вокруг которых некогда простирались земли, приносившие тучные урожаи хлопка, зерна, овощей, бахчевых… Выходили из строя приусадебные участки, рушились дома, хозяйственные постройки. По улицам Мары и близлежащих сёл нельзя было ни пройти, ни проехать, а подвалы домов превратились в водоёмы грунтовки – в самую пору хоть туда уток и гусей выпускай. Многие хозяйства Мургабского, Тедженского, Ташаузского и других оазисов, почти каждый год, переезжая с места на места, за сотни километров от культурных центров, выращивали хлопок на тех землях. Это, естественно, сказывалось на себестоимости продукции, а также неимоверно ухудшали социально-бытовые условия тружеников полей.
История знает немало примеров, когда из-за переложной системы земледелия, хищнического использования природных ресурсов хирели некогда цветущие города и сёла, государства, исчезали целые народы. Такова трагедия Алтындепе и других древнейших цивилизаций, обнаруженных археологами на туркменской земле. Учёные, читая «книгу земли», до сего времени не могут объяснить, куда же подевались высококультурные народности, населявшие просторы нынешнего Туркменистана…
Обо всех этих проблемах не единожды писали академики Ш. Батыров, М.П. Петров, И.С. Рабочев, К.К. Машрыков и другие учёные, а также работники сельского хозяйства, историки, гидрогеологи. Приходилось выступать и мне. Кажется, в году 1969-м в «Правде» была опубликована моя большая проблемная статья «Ключи от урожая» о вреде переложной системы земледелия, сложившейся в сельскохозяйственной практике республики. Её, разумеется, обсуждали на бюро ЦК КП Туркменистана, признали правильной, наметили ряд практических мер, ответили редакции. Но секретарь ЦК Поликарп Семенович Долгов, ведавший сельским хозяйством, не преминул на бюро ЦК выразить своё неудовольствие по поводу статьи: «Кто такой Эсенов? Он что сельскохозяйственную академию кончал? Мелиоратор? Он – журналист всего лишь. Мы и без его поучений знаем, что происходит в нашем хозяйстве. Пусть о культуре пишет… Мы не можем отказаться от переложной системы. Для этого большие средства нужны. Госплан СССР обещает, но не даёт…»
На выступление «Правды» обратил внимание Совет Министров Союза ССР, во главе которого тогда стоял Косыгин. За его подписью Туркменистану выделили несколько десятков миллионов рублей на строительство коллекторов, дренажных сетей и других мелиоративных сооружений. Постановление обязало республику провести ряд хозяйственно-организационных мер, способных повлиять на повышение плодородия земель, улучшить систему землепользования. Туркменистану дали то, чего его руководители не смогли слёзно выпросить у Хрущёва. Эти средства головотяпы – хозяйственники во главе с демагогствующими партийными лидерами так и не освоили. А жаль! …«Правда», считая природу живой первоосновой материальных благ, вечным родником здоровья, радости, любви к жизни и духовного богатства человека, постоянно боролась за сохранение, приумножение её ресурсов. Газета опубликовала немало статей, очерков о природе и её хранителях, путевые заметки, проникнутые глубокой любовью и заботой о родном крае. Их авторами выступали Вера Ткаченко, Виктор Реут, Юрий Черниченко, Леонид Таиров, Виктор Казаков, Анатолий Меркулов, Анатолий Покровский и другие.
За годы собкорства «Правда» напечатала и мои статьи, и очерки «Следы ведут в заповедник», «Выстрелы в тугаях», «Искатель «горной слезы», «Там, где зимуют фламинго», «Следы на дюнах», «Судьба Каспия»… Подобные публикации не могли не привлечь внимание читателей, не откликнуться.
В корпункт пришло письмо из Красноводска (ныне Туркменбаши). Его автор Евгений Пошивайло, начальник «Восткаспрыбвода» – управления, ведающего охраной воспроизводства и регулированием рыболовства на Восточном побережье Каспия, с болью писал о буквальном разбое на море, учиняемом браконьерами, которые у местных властей находят поддержку. Красноводский горком пригласил работников рыбнадзора, руководителей рыбной промышленности и отдельных товарищей, поощрявших или грубо нарушавших правила рыбоводства. Разумеется, виновные в обиде на охрану. Пуская пыль в глаза, собравшимися зачитали справку комиссии горкома, проверявшую деятельность «Восткаспрыбвода». Чувствовалось, в горкоме кое-кто не столько хотел помочь органам рыбоохраны, сколько пёкся, чтобы сделать послушными их руководителей, обвиняя во всех смертных грехах…
«Знаю, почему я стал неугодной личностью, – писал Евгений Пошивайло. – Рыбохрана с моим участием задержали браконьеров, которые доставляли на стол высокому городскому начальству осетрину, чёрную икорку, битую дичь. Теперь они этого лишились. Но надолго ли?.. Возможно, наши инспектора бывают резки с браконьерами, может быть, мне, начальнику управления, не стоит лично ловить браконьеров, хотя ничего зазорного в том не вижу. Ну, а суровость инспекторов понять можно, когда по ним палят из ружей…»
Пока я собирался в Красноводск, корпункт навестил сам Евгений Пошивайло. Высокий, сухощавый, продублённый солнцем и моряной мужественным лицом. Он рассказал возмутительную историю о том, что преследование не прекращается: ему и его жене по телефону угрожают физической расправой. Естественно, что Пошивайло не может спокойно работать, выйти в море, оставив дома жену и дочь. Я немедля собрался в дорогу. В Красноводск с нами поехал охотовед Акмурад Хакыев, заместитель председателя республиканского Общества охраны природы.
…Уходили в море глубокой ночью. Ветер над заливом взбивал лёгкую волну. В такую погоду дичи много. Браконьерам дома не сидится. Прошло два часа, и катер охотинспекции вырвался в открытое море. Внизу глухо урчала тёмная вода, а за спиной ожерельем огней мерцал приморский Красноводск. Волны заглушали шум двигателя, поэтому мы незаметно, при потушенных огнях, подошли к одинокой моторной лодке. На ней трое. Двое держали на изготовке ружья. Третий ощупывал пространство фарой. В его лучах, словно в силках, трепетали ослеплённые лысухи. Выстрелы, дуплетом. Ещё и ещё. На волнах в судорогах забились птицы. А ведь охотничий сезон ещё не начался…
Не было ни сил, ни терпения наблюдать варварское побоище. Включили прожектор. Охотинспектор Дурды Ширмамедов властно приказал:
– Прекратите стрельбу. Заглушите мотор! Охотинспекция!...
Видим перекошенные от злобы лица браконьеров. Прячась друг за друга, они в суматохе чуть не перевернули свою лодку. Выбросили за борт ружья, патроны и всю добычу. Лодка пустилась наутёк, стремясь выбраться на мелководье, где наш катер, более тяжёлый, мог сесть на мель.
Началась погоня. Охотинспекторы стреляли вверх из револьверов. Истошно выла сирена. Трудно сказать, сколько длилась бешеная гонка. Браконьерская лодка, наконец, «споткнулась» – набежавшая волна залила ей мотор.
Утром в отделении милиции выяснили личности браконьеров: один из них инженер нефтеперерабатывающего завода, другой шофёр директора нефтебазы, третий офицер местного пожарного отряда МВД республики. И все вышли в море с ведома своего начальства, с которым, как всегда, делились добычей.
– Вам повезло, – рассказывал начальник линейного отделения милиции, – браконьеры попались незлые, не оказали сопротивления. Я как-то выходил в море с охотинспекторами, и засекли браконьерскую лодку. В человеке, истреблявшем дичь, узнали злостного браконьера Тахирова, неоднократно попадавшегося с поличным. Предупредили – остановись, в ответ – выстрел. Троих ранил. Но скрыться ему не удалось. Преступника арестовали, осудили к девяти годам лишения свободы, конфисковали лодку и оружие.
Браконьерам на Каспии привольно. На мелководье, богатом кормом, осенью и зимой обитает много пернатых. Они летают огромными стаями, сплошной стеной, что промахнуться трудно. У браконьеров глаз намётанный. За ночь они добывают по сто, а то и больше птиц. А сколько подранков погибает в море.
Привольно жилось браконьерам на Восточном побережье Каспия. Из Красноводска, Уфры, Бекдаша, Челекена, Окарема и других мест ведут в море невидимые браконьерские тропы. Днём и ночью гремят над морскими просторами разбойничьи выстрелы.
Мы снова в море, на «Стерегущем» – грозе браконьеров. В заливе обменялись сиренами с повстречавшимся нам «Степаном Цапенко», возвращавшимся с очередной вахты. Судно названо в честь героя-инспектора рыбоохраны: в неравной схватке его зверски убил браконьер. Убийца не ушёл от расплаты – по решению суда его расстреляли. Убийство в море – предостережение, благодушно взирающим на расхищение богатств Каспия.
Браконьеры вездесущи и хитры. В этом я ещё раз убедился в трёхсуточном морском рейсе. Не успели мы выйти из Красноводска, на всём нашем пути уже знали: «Стерегущий» держит курс к берегам Эсенгулы. Беспроволочный телеграф работал чётко. Кто же оповестил о нашем выходе в море?
По утрам, чуть свет на моторных лодках, спущенных с судна, мы совершали патрульные объезды. На песчаных дюнах, где за сотни километров не встретишь человеческого жилья, наезженные колеи – следы автомобильных шин, мотоциклов, зола от костров, чешуя и отрубленные головы осетров, обрывки марли с запёкшимися чёрными икринками. Тут браконьеры делили добычу…
У острова Огурчинского в бинокль заметили лодку, затем вторую. Завидев нас, они помчались к берегу, не подозревая, что их уже ждут на причале работники рыбоохраны. Браконьеров задержали. В лодках под сиденьем обнаружили заряженные ружья, полные патронташи, «калады» в несколько сот крючков – орудие лова и мокрые верёвки с «кошкой» для траления калады.
После тщательного осмотра из лодок извлекли два или три мешка с осетрами весом в пять-шесть килограммов. Правда, их было всего штуки три или четыре: браконьеры не успели развернуться с ловом, помешал «Стерегущий».
К ночи мы вернулись в Красноводский залив, бросили якорь в какой-то бухточке, а на рассвете вместе с Евгением Пошивайло решили на моторке совершить объезд вдоль берега. С судна опустили и вторую лодку, в которой находились Акмурад Хакиев и ещё двое инспекторов. Она шла с нами параллельно, на расстоянии видимости. Не обнаружив у берега ничего подозрительного, Пошивайло подал команду мотористу взять курс к перешейку, выходящему в открытое море. Там излюбленные места браконьеров.
Свежий октябрьский ветер развевал полы просторного чёрного прорезиненного плаща с большим капюшоном, надетого мною поверх кожанки. Застёгиваясь всеми его пуговицами, я почему-то подумал: «Стоит ли? А вдруг что случится – не снимешь легко…» Рука снова потянулась к пуговице, как моторист, молодой парнишка круто повернул лодку, подставив её бок под набежавшую волну, и мы все трое очутились в воде. Меня чуть протащило перевернувшейся лодкой, но, к счастью, мотор тут же заглох и я, как мне показалось, очутился под ней. Хочу выбраться из-под неё, ныряю – для этого не требовалось усилий, плащ, почти новая кожанка с меховой подкладкой, обувь тянули вниз, – но лодка всё ещё надо мной. Полагая, что по-прежнему нахожусь под ней, делаю резкий рывок в сторону, и тут понял, что меня с головой накрыл капюшон, принятый за лодку. Слышу взволнованный голос Пошивайло: «А где Рахим Махтумович?.. Где?..» Бултыхаясь, я удалился на почтительное расстояние от перевернувшейся лодки, которая, благодаря воздушным подушкам не затонула и держалась на воде. Об этих свойствах я узнал позже.
Резкий крен разметал нас в разные стороны. Пошивайло и моторист, оказавшись за лодкой, не видели меня. Пошивайло, заметив меня, кричит издали: «Вы умеете плавать, Рахим Махтумович?!».
Плавать-то я умею, да намокшая одежда тянула ко дну. Плащ едва сбросил, хочу избавиться и от кожанки, но, вспомнив, что в её карманах правдинское удостоверение, блокнот с записями, воздерживаюсь. Пошивайло подплыл ко мне, и мы вдвоём добираемся до лодки, к которой уже прицепился моторист. Избегая нас, он отплыл в другой конец лодки. Стоял конец октября, но вода мне не показалась холодной. Может, был настолько взволнован, что даже не ощутил температуры морских ванн?
Капитан «Стерегущего» вовремя увидел нас в бинокль. Вторая лодка подобрала нас. В тот момент вблизи нашего судна проплывал теплоход, следовавший из Баку в Красноводск, с его борта неслась песня Ваншенкина: «Я люблю тебя, жизнь и надеюсь, что это взаимно…» Над морем ещё долго раздавался лирический баритон Георга Отса… Мокрый и чуть продрогший, раздеваясь на палубе судна, я в те минуты понял истинный смысл слов той песни. Конечно, утонуть бы нам не дали: люди недалеко. И всё же… Нас с Пошивайло и мотористом отделяло от смерти несколько сантиметров. На море случалось, когда перевернувшаяся лодка цепляла винтом или наносила удар бортом, что человек, потеряв сознание, захлёбывался.
В самый раз для сугреву и снятия стресса пропустить бы сто граммов, но на судне спиртного не оказалось. Как говорится, голь на выдумку хитра. К наспех согретым вчерашним макаронам по-флотски и копчёной вобле капитан принёс в двух стаканах какую-то желтоватую жидкость.
– Это спирт из морского компаса, – он сделал ударение по-флотски, на втором слоге слова «компас». – Чтобы не простыть…
– А мы не того… от этого зелья? – выразил я своё опасение.
– Нет, – виновато улыбнулся Пошивайло, – опыт уже есть.
Пошивайло, разумеется, чувствовал себя не в своей тарелке. А моторист, тот вообще не показывался на глаза, даже не сел с нами за стол, прячась где-то в кубрике. Мы выпили отдающую железом гадость, и вроде пришли в себя.
Уже в гостинице, обсуждая наш завтрашний визит в горком партии, Пошивайло попросил у меня прощения и робко сказал:
– Может, не стоит рассказывать о том в горкоме?
– Наоборот. Лучше, в горкоме узнают из первых уст.
… В приёмной первого секретаря мы ждали недолго. Вскоре из кабинета вышел молодой мужчина, и почему-то пряча от нас лицо, заспешил к выходу. Это был начальник городского отделения КГБ. Едва мы переступили порог кабинета, как его хозяин полноватый, приземистый мужчина с одутловатым, болезненным лицом обрушился на Евгения Пошивайло.
– Мы, к сожалению, ошиблись, бюро горкома мягко вас наказало. Надо было исключить. Ну, ничего, мы эту ошибку исправим. Вы что, увезли в море корреспондента «Правды», чтобы утопить его там? Вы отдаёте отчёт своим действиям?.. Говорят, вы утопили дорогой цейсовский бинокль, ракетницы и ещё кое-какое имущество…
Первый секретарь горкома – я его знал по прежней работе на Челекене, тоже секретарём, до этого начальником нефтепромыслового управления, а ещё раньше инженером – поглядывал на меня, словно ожидая подтверждения его словам, но я пока молчал.
– Я отдал команду расследовать ЧП – продолжил он, – может, вы с умыслом увезли корреспондента? Разберутся, какой ещё ущерб нанесли государству.
Пошивайло, опустив голову, не проронил ни слова. В разговор он не вступал,видимо, ожидая, пока я не выскажусь. В случившемся я не видел никакого криминала, и расследование считал излишним, но меня, как и Пошивайло, немало удивила оперативная осведомлённость горкома о случае в море. В команде «Стерегущего», видимо, имелся стукач, и визит к первому секретарю опередившего нас начальника отделения КГБ был не случайным.
– Ваше право назначать расследование, – сказал я после секретарского монолога. – Но я сам упросил товарища Пошивайло взять меня в море. Это входило в планы моей командировки. А имущество, затонувшее при исполнении служебных обязанностей, можно списать. В крайнем случае, Пошивайло возместит… ущерб. Это же мелочи. А то, что произошло с работниками рыбнадзора, должно встретить понимание со стороны горкома. Взволновать его руководителей. Пошивайло и его подчинённые не на прогулку выезжали, а долг служебный исполняли. Долг, сопряжённый с риском для жизни. Работа у них такая, опасная. И не у каждого хватит на то мужества.
Пошивайло с молчаливой благодарностью взглянул на меня. А лицо секретаря стало озабоченно-задумчивым, он не поднимал трубки, надрывно заливавшихся телефонов.
– Представьте себе, – продолжал я, обращаясь к секретарю горкома, – что все трое мы утонули. Не сомневаюсь, что вы опубликовали бы в городской газете некролог со словами «погибли при исполнении служебных обязанностей…», не пожалели бы набора красивых эпитетов. Почему мы к покойникам так щедры, а на живого человека стараемся навешать всякие ярлыки? Обвинить его в чём угодно, жизнь ему отравить… Разве это гуманно?
Разошлись мы, как говорится, полюбовно, хотя в горкоме меня пытались убедить в том, что работники «Восткаспрыбвода» превышают свои права, а у Пошивайло много врагов и его целесообразно перевести куда-либо, к примеру, в соседний Казахстан. Но это уже не в компетенции корреспондента.
О случае происшедшем с нами в море, стало известно чуть ли не всему Красноводску. В гостиницу по улице Чапаева, именуемой «правительственной», я вернулся к вечеру. В прихожей слышу знакомый голос Якова Мартиросовича Тавакалова, заместителя министра торговли республики. Он в окружении ещё двух или трёх таких же командированных, сидя в гостиной, увлечённо рассказывал о какой-то истории. До моего слуха донеслись обрывки фраз: «перевёрнутая лодка», «бдительная рыбоохрана»… Завидев меня, Тавакалов, сверкнув золотом зубов, воскликнул: «О, вот и сам герой происшествия! А ну, Рахим, расскажи, как вы там… в море тонули, лодки, бинокли топили…»
Первым моим желанием было одёрнуть сладко улыбавшегося сплетника, смаковавшего не ахти весёлую историю, о которой тот знал лишь понаслышке. Я едва сдержался, однако рассказал все, как было.
– Ну и как ты себя чувствовал, когда в воде очутился? – допытывался Тавакалов. – Испугался? Не кричал, спасите?!.
– Может быть и закричал, но не успел опомниться, как нас подобрали…
– Рассказывай!.. – иронизировал он.
– Впрочем, испугался. Боялся, что в блокноте морская вода все записи смоет… Статью не напишу, гонорара лишусь, – отшутился я.
Вторая моя встреча с Тавакаловым состоялась не то в Мары или Чарджоу. Тот же смакующий тон, те же бестактные вопросы о случае на Каспии, сопровождаемые глупым зубоскальством. Меня лишь удивляло, как можно такого, без царя в голове человека, держать на посту замминистра?
Вскоре в Ашхабаде произошло землетрясение, не разрушительное, но ощутимое. К счастью, днём, в рабочее время, обошлось без жертв. Женщины, дети без паники выбежали на улицу. Многие мужчины остались на своих рабочих местах, надеясь, что стихия не станет буйствовать. В городе лишь один человек выпрыгнул из рабочего кабинета, расположенного на втором этаже. Им оказался… Яков Тавакалов. Так говорилось о происшедшем в справке, лёгшей на стол первого секретаря ЦК. И о неудачном прыжке, в котором замминистра сломал ногу, знали в Ашхабаде многие.
Тавакалова я как-то случайно встретил на улице. С палкой в руке, он припадал на одну ногу. С какой-то страдальческой улыбкой он протянул руку, обменялись малозначащими фразами, словно ничего не случилось, и мне будто ничего не было ведомо о нём. Он не задавал мне никаких вопросов, я тоже в свою очередь ни о чём его не расспрашивал.
Вернувшись из Красноводска, на той же неделе я по заданию редакции выехал в Теджен и Хаузхан, чтобы привезти оттуда праздничный репортаж. Вечерело. С востока наступали сумерки. Небо засеяло мелким осенним дождём, превративший шоссе в каток. Я уже не раз ездил по этой дороге и знал, что на пятидесятом километре, напротив станции Аксу есть пограничный пост, где автомашины и пешеходов останавливают для проверки документов.
Алексей Худин, водитель правдинской «Волги», бывший пограничник, родом из Киргизии, отслужив действительную службу, остался в Туркменистане, поступил на заочное отделение Политехнического института. Шофёр первого класса, без пяти минут инженер-механик он уверенно вёл автомашину и за разговором мы оба не заметили, как приблизились к шлагбауму. Да и разглядеть его было мудрено: в ранних осенних сумерках полосатый шлагбаум, на который пограничники замешкались повесить предупредительный знак, слился с горизонтом и Алексей всего лишь в нескольких метрах успел нажать на тормоз и крикнуть: «Пригнитесь, Рахим Махтумович!» Машина, завихляв, пошла юзом, раздался скрежещущий стук, послышался звон стекла. Удар был настолько сильный, что железные трубы шлагбаума разлетелись на две части, разбив лобовое стекло автомобиля, заметно погнули левый стояк. Худин отделался неглубокими порезами на лице и руках, а я, сидевший позади водителя, успел пригнуться, да так резво и усердно, что чуть ли не достал носом половик в салоне машины.
После этих двух происшествий, происшедших на одной неделе, друзья мне говорили: «Тебе повезло, в рубашке родился. Будешь долго жить…»
В «Правде» вскоре была опубликована моя статья «Гремят выстрелы на Каспии». ЦК Компартии Туркменистана направил в Красноводск комиссию и, обсудив результаты её проверки, отменило неправильное решение бюро Красноводского горкома. Так восторжествовала справедливость.
Выступления «Правды» по вопросам экологии, сохранения природных богатств не прошли бесследно. Газета к этой жизненной теме привлекла внимание общественности, местных, партийных и советских органов, были приняты меры, оказавшие действенную помощь органам рыбоохраны, охотничьей инспекции и Республиканскому Обществу охраны природы.
Президиум Верховного Совета ТССР в статью Уголовного кодекса внёс изменения, повышающие ответственность за браконьерство. На местах зимовок водоплавающих птиц организованы заказники, приписные охотничьи хозяйства, территории существующих заповедников, особенно Красноводского, а ныне Хазарского, были значительно расширены. Увеличилась площадь лесных полос.
В предгорьях и в горах Копетдага был создан новый заповедник.
МЕРЫ ПРИНЯТЫ…
Историки к воспоминаниям относятся несколько настороженно, они нередко носят на себе печать субъективности. И это, действительно, так, ибо со временем меняются обстоятельства, под влиянием которых трансформируются и взгляды человека на прошлое, его отношения на жизнь, на современность. Причин на это может быть много, объективных и субъективных, оправданных и неоправданных… Это метко заметила поэтесса Юлия Друнина:
Ощущаю дефицит тепла – \\Движут человеками расчёты.
Неужели искренность ушла,\\Мёртвым сном уснули донкихоты?
Только нам не к лицу сдаваться,\\Отступать, брать слова назад…
В самом деле, одна из причин, что человеком могут двигать расчёты, когда на смену искренности, добропорядочности приходит меркантильность, а ещё хуже – алчность. Но значит ли это, что он должен изменять своим идеалам, отрекаться от того, чему служил, посвятил свою жизнь. Оглядываясь назад, перебирая личный архив, листая пожелтевшие от времени газетные вырезки со своими публикациями, перефразируя слова поэтессы, говорю себе: нет, я не отступаю и не беру своих слов назад, ибо это равносильно предательству, измене самому себе. Однако мне могут возразить: «Позвольте, в обществе произошли социальные изменения, а вместе с ними переоценка нравственных ценностей и вы по-прежнему остаётесь на своих старых позициях?..» – «Да. Но народ-то, в ком непреходящи понятия добра и зла, чести и порядочности, остался. Он – неизменный носитель высокой морали, ему чужды безнравственность. Отношение народа к духовным ценностям вечны, несмотря ни на какие социальные катаклизмы – будь они демократические, бархатные и даже оранжевые».
И сегодня, мысленно возвращаясь к тем далёким годам, к молодости, – а она всегда прекрасна – я не пытаюсь в угоду духу времени ревизовать своё творчество и нисколько не сожалею о некогда написанных мною фельетонах, сатирических репликах, заметках, об острых критических статьях и корреспонденциях, после публикации, которых были строго осуждены обществом и даже привлечены к административной или уголовной ответственности воры и хапуги, самодуры и бюрократы, мошенники и проныры… Для иных, выставленных на общественный суд, они имели воспитательное значение. Однако человек – разумное существо, а не скала незыблемая. Эволюция в его взглядах на действительность, на происходящее вокруг него происходит, но не настолько, чтобы изменять своим идеалам.
Люди моего поколения помнят фельетон «Поганка на пне», изобличающий клеветника и кляузника, к тому же и пройдоху, отравлявшего жизнь своему окружению. Фельетон запомнился, видимо, не только своей злободневностью, но и тем, что был написан в соавторстве с Давидом Заславским, видным журналистом, известным своим участием в революционном движении в рядах бундовцев, выступая против большевиков. Это на него с критикой обрушился В.И. Ленин, обзывая его «негодяем», «наёмным пером… политической борьбы с большевиками». С 1928 года – сотрудник «Правды», в годы тоталитаризма репрессирован, позже реабилитирован.
… По дороге Ашхабад – Красноводск часто сновали служебные автомашины секретарей обкомов, крупных правительственных чиновников, работников республиканского партийного и советского аппаратов. Однако никому не было дел до забот дайхан предгорного села, раскинувшегося вдоль дороги, между Бахарденом и Арчманом. Они буквально сидели на узлах и чемоданах, у кое-кого руки не лежали к хозяйству: кому-то в верхах пришла блажь переселить жителей посёлка в неведомую даль. Многие не подчинились произволу, больно покидать обжитое место, возделанные поля, ухоженные сады, родные могилы. Тогда местные власти в наказание отключили всему посёлку свет, радио…
Куда только ни обращались сельчане в поисках правды. В районные, областные организации, дошли до Совета министров и ЦК – и всё без толку. Ведь команда-то исходила сверху. Старейшины села решились на отчаянный шаг: перекрыли дорогу председателю Президиума Верховного Совета республики, часто проезжавшему в здешних местах то на охоту, то на встречу с избирателями. Многие были наслышаны об этом человеке, который, занимая в советской иерархии такой высокий пост, не опасался блистать знанием сур Корана, канонов старины и даже называл себя то президентом, а то и падишахом.
В народе говорят: «Гарры – өвунжең, кəтиб – игенжең» – «Старик – хвастлив, секретарь /вельможа/ – ворчлив». Правда, старым его пока не считали, похвальбой же отличался. То была его слабина.
И «падишах» не рассердился, когда остановили его машину: вероятно, восприняв это как знак уважения к своей персоне, увидев голосовавших на дороге аксакалов. Его пригласили в дом и за пиалой чая сельчане поведали ему о своих бедах. Он, конечно, узнав о мытарствах селян, возмутился, дал слово, что через неделю, посёлок будет и со светом и радио. «Вы что же так долго мыкались, – упрекнул он сельчан. – Пришли бы ко мне … Для меня это – мелочь. Как сухую хворостинку переломить: раз и готово!» – сделал он руками выразительный жест, словно и в самом деле ломал жиденький прутик. Радости дайхан не было предела: наконец-то нашёлся человек, внявший их мольбам.
Люди прождали неделю, десять дней, прошёл месяц-другой, но слова «падишаха» так и остались пустым обещанием. Близилась зима… Сельчане приобретали керогазы, керосиновые лампы, запасались керосином…
В корпункт старейшина села пришёл вместе со своим сыном, школьным учителем, и я с ними поехал в предгорное село и своими глазами убедился в рассказанном. В Бахарденском райкоме партии развели руками и, закатывая глаза вверх, тыкали пальцем в потолок.
Об этомом я передал в редакцию реплику . Её опубликовали, как говорится, с колёс. Через день-другой в посёлке загорелся свет, заговорило радио. А случайно встретившийся мне первый секретарь райкома партии Мурад Курдов, недавно беспомощно разводивший руками, ссылаясь на высокое начальство, теперь выражал обиду: «Не надо было, Рахим, писать… Я вон на бюро ЦК выговор схлопотал…» – «Но зато селяне свет получили».
М.Курдов не стал распространяться по поводу того, что выговор ему вкатали те же, кто приказал переселить посёлок. Ещё чего доброго, корреспондент о том напишет. А виноватым снова окажется «стрелочник».
…Ашхабадский театр юного зрителя с первого дня своего существования находился на птичьих правах. Создать-то его создали, но помещения не предоставили. И ютился он на положении бедного родственника у «дяди», то есть в Академическом театре туркменской драмы, который уступал ему сцену по понедельникам. Случалось, и того лишали: что хозяину надобно, то соседу оно – харам – запретно. Это, разумеется, подрезало крылья молодому творческому коллективу. Складывалась курьёзная ситуация, хоть на улицу выходи и следуй примеру древнего театра, когда в дошекспировские времена бродячим комедиантам декорации заменяли лишь таблички с обозначением «лес», «река», «крепость» и т. д. Но театр не только декорации, это – творческая мастерская, это – храм разума, добрых чувств, где люди познают истину.
Дирекция, артисты театра обивали пороги республиканских инстанций, вплоть до ЦК КП Туркменистана, чуть ли не слёзно моля, отвести хоть какое-нибудь помещение, но им лишь отвечали: «Знаем, но помочь не можем».
В роли ходатая я тоже обратился к секретарю ЦК, ведавшему вопросами идеологии. Меня любезно выслушали, пообещали, но дальше разговоров дело не сдвинулось. Со временем, убедившись в бесплодности посулов, я передал в «Правду» реплику «Из пустых слов не сваришь плов», заголовок которой говорил сам за себя. Её немедля опубликовали. Замечу, реплика – это боевой, действенный жанр в газетной практике и «Правда» его умело использовала.
На той же неделе Театру юного зрителя выделили просторное пустующее помещение кинотеатра «Ашхабад» /бывший «КИМ»/, которое после реконструкции стало местом постоянной прописки творческого коллектива. Конечно, это не Рио-де-Жанейро, – шутили артисты, – но на безрыбье и рак рыба. Во всяком случае, на его сцене было поставлено немало спектаклей.
