«КАКОВО СЕМЯ…»
Снова возвращаюсь к тому февральскому вечеру, когда никто, кроме Олега Кузьмина не сел на автобус, все шли пешком…
Никому не хотелось расставаться с нашим старшим товарищем, с ним было интересно, он знал то, о чём мы и не подозревали и потому все, за исключением Кузьмина, решили проводить Симашко до дома. Ещё тогда мы обратили внимание на поведение Олега, за весь вечер не задавшего Морису ни одного вопроса, он иногда бросал на того недоверчивые взгляды, и даже выразил сомнение по поводу правдивости доклада Хрущёва, особенно в части репрессивной политики органов ОГПУ-НКВД. «Время было такое, – обронил он, – иначе с врагами было нельзя…»
«Почему Олег отчуждённо вёл себя тогда?» – сегодня я спрашиваю себя. Его реплика удивила Мориса, впервые познакомившегося с Кузьминым. «Чего он такой смурной? – спросил он. – Не понятно. Вам лучше его знать...»
Чтобы понять поведение Олега надо было, как говорится, съесть с ним пуд соли: кончить университет, состоять в одной партийной и профсоюзной организации, вступить в один Союз писателей, проработать вместе в аппарате ЦК КП Туркменистана, сначала на равной с ним должностях, но затем увидеть его на «пьедестале» помощника и правой руки первого секретаря ЦК Гапурова. Запомнилась мне одна весьма существенная деталь: стоило Олегу появиться в мирно беседующей компании, как все, как по команде, умолкали, разговор переходил на другую «безобидную» тему. Чуть забегу вперёд. Полагаясь на его порядочность, я долгое время откровенничал со своим студенческим товарищем, но чем больше доверял ему, тем отчуждённее становились мои отношения с руководством ЦК, особенно с секретарём ЦК по идеологии Маей Моллаевой, к которой Кузьмин был особенно вхож.
И когда я однажды поделился своими сомнениями с нашим общим студенческим товарищем Юрием Леонидовичем Киреевым, долгое время работавшим заведующим отделом ЦК и «дружившим» с Кузьминым, тот подтвердил мои опасения:
– Да, за Олегом водится такое, – ответил он. – Он усердно отрабатывает свой хлеб. Как-то настучал на меня второму секретарю ЦК такое, что мне долго пришлось доказывать, что я… не верблюд. После этого я ему не доверяю…
Судя по свидетельству здравствующего ныне Киреева, Кузьмин не раз «закладывал» своего коллегу и собутыльника Гавриила Алексеевича Туманова. Больше всего в поведении доносчика людей изумляла та лёгкость и артистичность, с которой Кузьмин доносил, а затем признавался о том своей жертве.
– Он всегда удивлял меня, – продолжал свой рассказ Киреев. – Не моргая, смотрел на тебя безвинными, бесцветными глазами и с какой-то гипнотической доверительностью в голосе, будто раскаиваясь, признавался: «Да, я доложил о тебе…» И мило улыбался, что невольно становилось не по себе…
Признавался, однако, он лишь тогда, когда его ловили за руку. Ябедничать стало его хобби и в том он, видимо, находил душевное удовлетворение каких-то своих низменных, ущербных чувств. Он чем-то напоминал горьковский тип изветчика Клима Самгина, со сладострастием предававшего людей, для которого это занятие переросло в его вторую натуру.
Откуда это у Олега? Ответ на этот вопрос, кажется, нашёл в публикации академика Биби Пальвановой, посвящённой сталинским репрессиям в 30-х годах в Туркменистане. В своём исследовании на основе рассекреченных материалов она рассказала о трагической судьбе молодого экономиста и финансиста, председателя правления «Туркменбирлешика», а затем заместителя наркома финансов Ашира Абаева, который на основе анализа экономики республики пришел к выводу, что единоличные дайханские хозяйства производили сельскохозяйственной продукции больше, нежели колхозы. На конкретных фактах он доказывал, что с коллективизацией в Туркменистане производство мяса и другой животноводческой продукции намного сократилось. С показателями анализа исследователь поделился со своим сослуживцем Дмитрием Кузьминым /отцом Олега – Р.Э./ и тот не замедлил донести на него. Ашир Абаев был арестован и в 1937 году расстрелян.
Если верить заверению Сталина, то «сын за отца не отвечает…» Это всего лишь слова! По воле вождя тысячи и тысячи детей «врагов народа» ссылались в суровые края, были заключены в лагеря ГУЛАГа, а иные даже расстреляны. И не удивительно, что эти массовые аресты не затронули «кузьминых» и их детей: они верно служили тоталитаризму, и без них система обойтись не могла. Они пригодились наследникам Сталина, став их руками, глазами и ушами; для них власти нашли применение, сполна оправдав народную мудрость: «Ремесло отца и сыну подстать». От нездоровых корней произрастают нездоровые отростки. Как тут не вспомнить и другую меткую поговорку: «Каково семя, таково и племя».
Снова возвращаюсь к тому февральскому вечеру, когда никто, кроме Олега Кузьмина не сел на автобус, все шли пешком…
Никому не хотелось расставаться с нашим старшим товарищем, с ним было интересно, он знал то, о чём мы и не подозревали и потому все, за исключением Кузьмина, решили проводить Симашко до дома. Ещё тогда мы обратили внимание на поведение Олега, за весь вечер не задавшего Морису ни одного вопроса, он иногда бросал на того недоверчивые взгляды, и даже выразил сомнение по поводу правдивости доклада Хрущёва, особенно в части репрессивной политики органов ОГПУ-НКВД. «Время было такое, – обронил он, – иначе с врагами было нельзя…»
«Почему Олег отчуждённо вёл себя тогда?» – сегодня я спрашиваю себя. Его реплика удивила Мориса, впервые познакомившегося с Кузьминым. «Чего он такой смурной? – спросил он. – Не понятно. Вам лучше его знать...»
Чтобы понять поведение Олега надо было, как говорится, съесть с ним пуд соли: кончить университет, состоять в одной партийной и профсоюзной организации, вступить в один Союз писателей, проработать вместе в аппарате ЦК КП Туркменистана, сначала на равной с ним должностях, но затем увидеть его на «пьедестале» помощника и правой руки первого секретаря ЦК Гапурова. Запомнилась мне одна весьма существенная деталь: стоило Олегу появиться в мирно беседующей компании, как все, как по команде, умолкали, разговор переходил на другую «безобидную» тему. Чуть забегу вперёд. Полагаясь на его порядочность, я долгое время откровенничал со своим студенческим товарищем, но чем больше доверял ему, тем отчуждённее становились мои отношения с руководством ЦК, особенно с секретарём ЦК по идеологии Маей Моллаевой, к которой Кузьмин был особенно вхож.
И когда я однажды поделился своими сомнениями с нашим общим студенческим товарищем Юрием Леонидовичем Киреевым, долгое время работавшим заведующим отделом ЦК и «дружившим» с Кузьминым, тот подтвердил мои опасения:
– Да, за Олегом водится такое, – ответил он. – Он усердно отрабатывает свой хлеб. Как-то настучал на меня второму секретарю ЦК такое, что мне долго пришлось доказывать, что я… не верблюд. После этого я ему не доверяю…
Судя по свидетельству здравствующего ныне Киреева, Кузьмин не раз «закладывал» своего коллегу и собутыльника Гавриила Алексеевича Туманова. Больше всего в поведении доносчика людей изумляла та лёгкость и артистичность, с которой Кузьмин доносил, а затем признавался о том своей жертве.
– Он всегда удивлял меня, – продолжал свой рассказ Киреев. – Не моргая, смотрел на тебя безвинными, бесцветными глазами и с какой-то гипнотической доверительностью в голосе, будто раскаиваясь, признавался: «Да, я доложил о тебе…» И мило улыбался, что невольно становилось не по себе…
Признавался, однако, он лишь тогда, когда его ловили за руку. Ябедничать стало его хобби и в том он, видимо, находил душевное удовлетворение каких-то своих низменных, ущербных чувств. Он чем-то напоминал горьковский тип изветчика Клима Самгина, со сладострастием предававшего людей, для которого это занятие переросло в его вторую натуру.
Откуда это у Олега? Ответ на этот вопрос, кажется, нашёл в публикации академика Биби Пальвановой, посвящённой сталинским репрессиям в 30-х годах в Туркменистане. В своём исследовании на основе рассекреченных материалов она рассказала о трагической судьбе молодого экономиста и финансиста, председателя правления «Туркменбирлешика», а затем заместителя наркома финансов Ашира Абаева, который на основе анализа экономики республики пришел к выводу, что единоличные дайханские хозяйства производили сельскохозяйственной продукции больше, нежели колхозы. На конкретных фактах он доказывал, что с коллективизацией в Туркменистане производство мяса и другой животноводческой продукции намного сократилось. С показателями анализа исследователь поделился со своим сослуживцем Дмитрием Кузьминым /отцом Олега – Р.Э./ и тот не замедлил донести на него. Ашир Абаев был арестован и в 1937 году расстрелян.
Если верить заверению Сталина, то «сын за отца не отвечает…» Это всего лишь слова! По воле вождя тысячи и тысячи детей «врагов народа» ссылались в суровые края, были заключены в лагеря ГУЛАГа, а иные даже расстреляны. И не удивительно, что эти массовые аресты не затронули «кузьминых» и их детей: они верно служили тоталитаризму, и без них система обойтись не могла. Они пригодились наследникам Сталина, став их руками, глазами и ушами; для них власти нашли применение, сполна оправдав народную мудрость: «Ремесло отца и сыну подстать». От нездоровых корней произрастают нездоровые отростки. Как тут не вспомнить и другую меткую поговорку: «Каково семя, таково и племя».
