А. Широбоков. СТЕНА: Акдаш - сучья зона. Этап

Впервые опубликовано 15 марта 2013 г.

Борис Шихмурадов, "правая рука"
самого коварного и свирепого в мировой истории
правителя - Туркменбаши,
После личной ссоры "правая рука"
стала массированно забрасывать патрона из-за бугра
угрозами скорой расправы.
Страх парализовал Баши. Тюрьмы ломились от
чиновников высочайшего ранга. Народ ликовал!
Вот она, бархатная революция!
Но в конце 2002 г. демократ приехал
поквитаться не понарошку и, увы, попал в ловушку.
Страха не стало меньше. Туркменбаши
срочно  приказал построить себе мавзолей и скончался.
Жив ли Б. Шихмурадов? Ясности нет.
В народе говорят, что
иногда в ночном небе Ашхабада
слышны истошные вопли, гулким эхом растекающиеся
по ущелью Фирюзы: это демон
Шихмурадова сражается  с духами Туркменбаши,
живущими на чердаке спальни второго реформатора.
И так будет до тех пор, пока в Туркменистане не победит
демократия, - гласит народная легенда.

         20 октября 1999 года вечером к камере  подошёл баландёр, объявил мою фамилию.  Завтра на этап. Я понял, - что меня везут на последнее испытание  в Верховный суд. Вечером ребята дали мне банку сгущёнки, тушенки, булку хлеба. Ночь почти не спал, повторял то, что скажу в суде. В 9 часов утра, лязгнула форточка и я услышал свою фамилию и резкие слова: «С вещами на выход»! Я быстро скрутил свои вещи и на прощанье пожал руки. Кто-то крикнул:

- «Флаг тебе в руки, ветер в спину, три пера в задницу и паровоз навстречу»! Я подхватил свою сумку и вышел на «продол». Что-то похожее происходило, и в соседних камерах и оттуда выводили по одному – два человека и ставили вдоль стены (лицом к стене). Перед тем, как нас вывели, провели очередной  шмон.  При этом преимущественно искали «мули» (письма или записки). Здесь бояться, что какая – нибудь, информация просочится, через стены. И что обидно – при обыске могут забрать любую вещь, которая им понравится. Чётки Креста спрятал в носок, вокруг ноги. Вывели во двор четвёртого бура. Во дворе держали до 12 часов.

Потом загрузили в автозаки и доставили на станцию. Где выгрузили на грузовую платформу, всех посадили на корточки, заставили руки держать за головой и смотреть в затылок переднему. Подъехал поезд. Наш вагон отцепили от поезда и подогнали к нам. Нас было сорок человек. Процесс загрузки в вагон был очень быстрым, отработанным: по одному зеку загоняли в вагон и наполняли клетки. Когда вагон прицепили и он тронулся с места, нас начали сортировать.

Толкотня продолжалась очень долго. Вагон двигался  очень медленно. В нашей клетке оказались, - Нурыев Нуры, Сапармурадов Меред, Акгаев Акка и мой старый знакомый Танрыкулиев Пиркули. В дороге успевали познакомиться, с разными людьми. В пути разговаривали в основном об особенностях различных тюрем и зон. – Спросил Танрыкулиева, – куда? Он ответил, - на крытку (тюрьма в Туркменбаши). Пять лет тюремного режима, - а всего 15.  Вид у него был ужасный: не бритый, постаревший, сильно худой. Он не мог нормально разговаривать, - его всего трясло, сидел в углу, как загнанный кролик.  Он задал мне вопрос:

– А ты куда?  В Верховный суд. Он улыбнулся вымученной улыбкой, – ты что, не знаешь? – Сейчас, нашего брата в Верховный суд не доставляют. 

Я насторожился. Спросил, - не может быть!  Он спросил, - сколько тебе дали?  - Двенадцать строгого режима.  

- Тебя обманули.  Тебя везут на зону. 

Я вскочил, - начал нервничать. Стал спрашивать Нуры и Мереда. Они подтвердили, слова Танрыкулиева. Я вскочил и стал стучать в дверь. Подошёл солдат. Сказал, - хочешь по ребрам?  Получишь!  Попросил его позвать начальника конвоя. Подошёл капитан. Спросил его, - куда меня везут? Он ушёл и минут через десять.  Подошёл и сказал, – тебя везут в шестёрку.

В какую шестёрку?  У меня ещё приговор не вступил в законную силу, - ответил я. Он снова ушёл. Когда, вернулся.  Ответил:

– На тебя наряд в шестёрку. Но в СИЗО, офицер мне сказал, - что я еду в суд? Нуры ответил, - наивный человек! Ты отстал от жизни. Времена меняются стремительно. Сегодня ты в фаворе, а завтра в жопе! Дед, сказал, - тебе, в Верховный суд сейчас не вызывают. Ты, что не понимаешь?  Я сел и почувствовал, - что меня, как будто облили кипятком.

Всё тело чесалось, заныло колено. В этом припадке гнева, вскочил и от бессилия стал рвать решётку и греметь. Подошёл солдат с дубинкой. Сказал, - ты что? – Ненормальный. Я кричал:

– Что вы творите, это же беспредел! Подошёл капитан и сказал, - оденем наручники, получишь своё. Подошли ребята и оттянули от решетки. Сказали офицеру,  – командир, всё в порядке, мы его успокоим! Они начали уговаривать, чтобы я успокоился.

От бессилия не знал, что делать. Это был самое тяжелое время пребывания в заключении. Понял, - что последняя надежда лопнула, как мыльный пузырь. Дали сигарету, покурил и успокоился. А в общем - то, к этому я был готов.

Стали подъезжать к Ашхабаду. Сердце колотилось, наверное, 200 раз в минуту. Все стали смотреть в окно, но ничего не было видно. Обитатели нашей клетки, все были Ашхабадские. Ждали какого-то чуда! Хотели одним глазком, увидеть знакомых. Вагон наш остановился прямо напротив вокзала.

Но его окружили солдаты и на десять метров никого не подпускали. А пассажиры смотрели на вагон, с каким-то страхом, сожалением, а может быть со злостью. Ведь везли изгоев общества, мусор. Нас надо держать в клетке, мы можем их покусать! А везли ведь: ваших отцов, сыновней, братьев, сестёр, которым не повезло в жизни. А не кровавых убийц, насильников и бандитов. Такие были, - но их были единицы.

Вагон отцепили и снова нас загнали в тупик. Через 40 минут, снова прицепили и поехали. От железной дороги, мой дом стоял в двухстах метрах. Всего 200 метров, как хотелось увидеть родные лица. Близок локоть, - но не укусишь. Отец был уверен, что я нахожусь в Теджене. Если бы он знал, - что я вот он, рядом? Он обязательно был бы на вокзале. Не мог он даже предположить, что ещё раз, со мной так жестоко поступят.

Это не поддавалось осмыслению, это был конченый беспредел. Родились стихи: 

Мчится поезд, увозя меня в неволю

Всё как надо, и колёса на мази

И сегодня никакой на свете тормоз

Не сумеет мою жизнь затормозить.

Со слезами, чтоб не выдать, борются глаза.

Подожди? Спросить: Что с вами?

Просто ни к чему, не подвижными словами.

Не помочь ему. Может, именно ему – то лирика нужна

Скорой помощью в минуту, подоспеть, должна

Пусть она беду чужую, тяжесть всех забот,

Муку самую большую, на себя возьмёт.

Ашхабад, - ты рядом, за десять минут, я добежал бы до своей улицы Теллия, до своего дома. Нет, не добежишь до своего дома, не добежишь.… Не пустит решетка, не пустят эти солдаты с автоматами. «Хоть мне хочется на волю, цепь порвать, я не могу». Впервые я понял, - самое дорогое ценишь по – настоящему только тогда, когда вдруг её теряешь. Разве ты ценил Саша, - жизнь в Ашхабаде.

Разве не потянуло тебя отсюда? Разве не говорил друзьям, что с удовольствием уехал бы, что тесно тебе здесь. Разве без спросу родителей в 10 классе, с Колей, Сериком, Алишером, не убегал в Туркменбаши к бабушке. Сейчас, - ты дорожишь и улицей Теллия и домом, где ты жил. И сердце сжимается, когда вспоминаешь свою улицу. Ты был человеком Саша, ходил куда хотел, делал что хотел, теперь ты в не воле, раз – и ты в тюрьме. За что? А сейчас тебя в Туркменбаши, везут бесплатно.

Медленно поезд проезжал мимо моего дома, держась за решетку, закрыл глаза, явственно представил.  Что нахожусь дома, в мыслях улыбнулся, - увидел своего друга кота – Петруху, отца, мать, брата Игоря. Поезд дернуло, опустился на грешную землю. Обвел взглядом серое - грязное тюремное купе.

Все мы так оглушены, подавлены, так потрясены случившимся, что ни на кого и ни на что не обращаем внимания. А главное – это острое чувство неволи, угнетённость, убитость, нестерпимое чувство ушедшей свободы, которую ты выпустил из рук. Вот и нет слов.  «Не выносимо», «не мыслимо» - разве эти слова что – нибудь, значат?  Я прожил мало, но видел всякое, холодал и голодал, встречался со смертью.

Неволя страшнее смерти. Часовой, он ведь тебя стережет, ты это понял или нет. Как пересказать чувство потери, чувство утраты, самого дорогого в жизни? Видишь, - я задыхаюсь, говоря об этом? Ощущение неволи – это как удушье. Ты удивляешься, что я порой кричу во сне, так яростно, так горько? Я не могу не кричать, я ору от тоски, от не переносимости неволи. Ты не разбираешь слов, а я кричу:

- Выпустите, меня выпустите! Зачем, за что вы меня заперли?

Наяву и во сне томительное ожидание: наш этап останавливается – большая станция. К вагону подходят люди, они объясняются с конвоем, с грохотом открывается дверь и раздаётся желанная и долгожданная команда: «Широбоков, с вещами»! Наяву, ты стискиваешь зубы, ведь нет никаких людей, и нет никакой команды. А во сне – крик отчаяния. Кричу, ибо не возможно сдержать крик и вытерпеть чувство неволи, оно так мучительно после минуты надежды.

Сколько может выдержать человек, какой прочности у него сердце и рассудок? Разве они выдержать такую муку? Нет, не выдержат, сердце разорвётся, тронется рассудок? - «Не дай бог сойти с ума», бормочу я. Всё-таки большая прочность у сердца и рассудка. Тепла мало, на полках, где мы лежим, холодно. Всё мёрзнет. Спортивный костюмчик не греет. На всё наплевать! И на холод наплевать. Ты никому не нужен, и тебе – никто.

Арестантский этап был тот самый, о котором я мечтал долгие мальчишеские годы, начитавшись книг, играли в детские игры и вот мечты переросли в реальность.         Столыпинский вагон – с двумя маленькими квадратными окнами с одной стороны вагона и несколькими большими с другой. Эти окошечки, затянутые решётками, вовсе не позволяют видеть снаружи то, что делается внутри, даже если подойти вплотную к окошечку. Внутри вагон поделен на две части массивными решётками с тяжелыми гремящими дверями, каждая половина вагона имеет своё маленькое окно.

С обеих сторон, отделения для конвоя и коридор для конвоя. Вагонзак, я посмотрел на окна, они были забраны решёткой. Я только переменил тюрьму; новая тюрьма была на колёсах и катилась, постукивая на стыках к неизвестной цели, который нас вез в г. Туркменбаши, упоенно вдыхая прохладный, пропитанный запах полевых цветов, тихий вечерний воздух, приведённый в движение, ходом поезда.

Я полной грудью вдыхал живительный ветер, несущий на своих крыльях  таинственные запахи ночи и моря. У меня кружилась голова, и я шатался как пьяный. Этот воздух был не похож на спёртый, пахнущий карболкой и человеческим потом, воздух тюремной камеры. Ставший ненавистной, за много месяцев следствия. В камерах оставляли воспоминания, которые хотелось забыть.

  По простоте душевной заключённые представляли следственную камеру самым жестким переживанием, так круто перевернувшим их жизнь. Именно арест был для них самым сильным нравственным потрясением. Теперь вырвавшие из тюрьмы мы подсознательно хотели верить в свободу, жизнь без проклятых решёток, без унизительных и оскорбительных допросов.

  Начиналась новая жизнь без того напряжения воли, которое требовалось всегда во время следствия. Я чувствовал глубокое облегчение от сознания того, что всё уже решено бесповоротно, приговор получен, не нужно думать, что отвечать следователю, не нужно переживать за родных. Хотя нельзя забыть, как реагировал отец, он был в бешенстве, страшно матерился на судью и прокурора, когда оглашали приговор, двенадцать лет строгого режима, я думал, что его арестуют прямо в зале суда. Но судья Эркаев, как крыса с опушенной головой чуть ли бегом, ушёл из зала. Не нужно строить планов жизни, не нужно бороться за кусок хлеба.

  Я уже в чужой воле, уже ничего нельзя изменить, никуда нельзя повернуть с этого блестящего железнодорожного пути, медленно, но неуклонно ведущего в г. Туркменбаши. Где мне, предстоит провести долгих и трудных, двенадцать лет, как всё сложится? Когда начинаю думать, что всю молодость проведу за решёткой, по телу пробегают мурашки, за что? Эта навязчивая мысль постоянно преследует меня, неужели справедливость не восторжествует. А пока Саша, надо терпеть, терпеть и бороться. Но вернусь в Столыпин. Послышалась хорошая песня. Я её и раньше знал, но здесь, в Столыпине под перестук колёс, она особенно впечатляла.

Цыганка с картами,

Дорога дальняя.

Дорога дальняя –

Казённый дом.

Быть может, старая

Тюрьма центральная

Меня, мальчишечку,

По новой ждёт.

Отлично знаю я

И без гадания:

Решетки толстые

Мне суждены

Опять по пятницам

Пойдут свидания

И слёзы горькие

Моих родных.

Всё было у нас, как в старинной песне. Не было только свиданий. Да и жен не было.

Взобрался на вторую полку и лёг. Разговаривать не было сил, - так постепенно и заснул. Проснулся, когда поезд подъезжал к станции Джанга, до г .Туркменбаши оставалось 10 километров.

Холодный ветер с Красноводского залива резко дохнул мне в лицо. С печальным интересом рассматривал из вагона я свинцово-серый, маслянистый, сверкающий от солнца Красноводский залив, желто – розовый не ровный каменный обрыв, ограничивающий бетонированную не очень широкую полосу морского порта. Пока я ещё в вагоне и пока ещё есть настроение. Сейчас видя Красноводский морской порт, пришла на память песня «Ванинский порт».  Которая занимает первое место в лагерном фольклоре, она стала народным достоянием, одна из самых сильных и выразительных тюремно-каторжных песен. Про себя стал напевать:

Я помню тот Ванинский порт.

И вид парохода угрюмый.

Как шли мы по трапу на борт.

В холодные мрачные трюмы.

Не песня, а жалобный крик                                                    

Из каждой груди вырывался.

 «Прощай навсегда, Ашхабад!»

- Хрипел пароход, надрывался.

От качки стонали зека,

Обнявшись, как родные братья. 

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья.

Прощай моя мать и жена!

Прощайте вы, милые дети.

Знать, горькую чашу до дна

Придется мне выпить на свете!

Песня по мелодии прекрасна, трагична, безысходна. Умышленно заменил одно слово, материк, на Ашхабад. Ведь я прощался с Ашхабадом, на долгие годы. Эта грустная песня, на какой – то миг, отвлекла от тяжелых мыслей, ни один ты, Саша  страдаешь, - страдали многие!

Полностью песню выучил потом. Слова сами выходили из памяти. Конец октября в г. Туркменбаши в этом году был необычайно суров. Я был одет по летнему в спортивный костюм, - эти отморозки не позволили своим обманом, привезти отцу теплые вещи.

Поезд подъехал к станции г. Туркменбаши. Всё повторилось, по старой программе нас вывели из вагонзака. Нас загрузили в автомашину Уазик в багажный отсек, попарно надели наручники, как псов. Солдаты с автоматами сели на заднее сиденье. Выехали со станции и повезли по городу. Город Туркменбаши, я хорошо знал, здесь живёт моя бабушка (он расположен от Ашхабада в 600 километрах). Он был скучен, малоэтажен.

Почувствовал, - что машина, с надрывом работая, стала подниматься в гору. Эта дорога вела в аэропорт. Спросил у солдата:

– Сколько километров до зоны? Он ответил, - тридцать.

Впереди пахнуло дымком, послышался брех собак. Вот и последняя моя остановка, которая казалась, такой близкой и до которой при всех её осязаемых запахах и слышимых собачьих перебрёхах пришлось, ещё ехать минут сорок.

Ноги затекли, сидели мы, скрючившись, пять человек. В этом багажнике нормально могли разместиться, только два человека. Нурыев Нуры, зло сказал, – приговаривают к лишению свободы, а не скотскому обращению? Старший конвоя, сделал ему замечание:

– Ты хотел, чтобы тебя встречали на Мерседесе? – Нет! Подайте мой любимый автомобиль, – Автозак! Старший конвоя ответил миролюбиво, – автозак сломался.  Приходиться на этом транспорте, вас доставлять. В это время Уазик подъехал к воротам лагеря. Посмотрел в окно. Пустыня окружала лагерь во все стороны до самого горизонта.

Сильным пронизывающим ветром и холодом, встречала нас зона (БЛК-6). Открылись ворота, - машина въехала на территорию лагеря и остановилась.  Конвойный дал команду, – выходи?

– Мы вышли, - солдат снял с нас наручники. Стал массировать запястья. Дул сильный, с песком ветер. Огляделся. Посреди зоны возвышался ржавый башенный кран. Внутри зоны копошились, - одетые в ватники зеки. На нас никто не обращал внимание. Начальник конвоя скомандовал, – пошли? Зона выглядела мрачно, серые одноэтажные строения.

В запретке металась овчарка и облаивала нас. Одетые в летнею одежду, вероятно и у ней мы не вызывали уважения. В это самое страшное время прибытия, в эти минуты, родились первые строки, моего стихотворения,  «Тропа горечи»:

Немало судеб самых разных

Соединил печальный строй.

Здесь был мальчишка

Мой сокласник.

Афганской бойни, той герой.

 Смотри читатель:

Вьюга злится

Над зоной фонари горят.

Рукой, прикрыв худые лица

Они идут, за рядом ряд.

А вот и я в спортивке летней.

Под чей - то плач, под чей - то смех.

Иду – худой, восемнадцатилетний.

И кровью харкаю на снег.

Да это я! Я помню твёрдо.

И лай собак в рассветный час.

В худых заплатанных бушлатах

В песках, на краю страны -

Здесь было мало виноватых

Здесь было больше - без вины.

Вы, что не верите? Проверьте –

Есть в «деле», спрятанном в архив.

с лова и тех, кто предан смерти,

И тех, кто ныне, к счастью жив.

О, дело судеб невесёлых!

О нем особая глава.

Пока скажу, что в протоколах

Хранятся и мои слова.

О, Люди! Люди с номерами

Вы были люди не рабы.

Вы были выше и упрямей

Своей трагической судьбы.

Я с вами шёл в те злые годы.

                                                

С прибытием в БЛК-6  началась, - долгая, тяжелая, физически и нравственно,  бесцветная жизнь. Нас завели в административное здание. Потом послышалась команда:

– Заводи по одному?  Завели меня в кабинет, с письменным столом и приткнутым к нему столом, уютно обставленный, на стене портрет президента Туркменистана за столом сидел начальник лагеря в форме майора и значком заслуженного работника МВД, внушал мне, безотчётный страх.

Это был, - Ходжамамедов Гармамед. Лицо у него было крупное, широкое, глаза выдавали азиатское происхождение. Он встал и стал размеренно ходить и ходил, а я растерянно стоял, поворачивая голову то в ту, то в другую сторону.

- Сколько тебе лет? – спросил начальник.

- Восемнадцать.

Немного и усмехнулся, прошёлся в самый конец ковровой дорожки и вернулся. Ты ведь ничего, ещё не видел, а? А уже бандит. Как же так? Ну, что ты так напрягся?

Я вспыхнул. Мне казалось, кровь хлынет из моих глаз и зальёт дорожку. Начальник снова прошёлся и, остановился, совсем рядом, пристально всматривался в моё пылающее лицо. Что молчишь? - Стыдно? Как же ты стал бандитом?  Рассказывай? – что рассказывать! Я потерянно молчал, и начальник поторопил, - ну, будем молчать.  Нечего сказать!

Что я могу сказать? Если скажу, - я ни в чём не  виновен, вы не поверите, будете смеяться. Мол, все так говорят, а ведь органы даром не наказывают.

Что же, тебе суд ни за что дал двенадцать лет строгого режима?  А какой суд? – Это был цирк, а не суд. Четыре дня совещались, в совещательной комнате, а судья разъезжал на машине по городу. И всё! - Что вам должен сказать?

– Что я виновен? Такое сказать про себя – лучше и не жить совсем. Лучше умереть. Начальник слушал, - не перебивал, только отправился в очередную прогулку по дорожке.

Зачем же умирать в восемнадцать лет? – Спрашивал он. Будешь хорошо работать, оправдаешься перед народом.  Искупишь вину, – какую вину, товарищ начальник?  Я не мог заставить себя выговорить обязательное для заключённого обращение: гражданин начальник. Никакой вины, нет. Меня посадили по недоразумению, верьте мне?

Что – то происходит, надо разобраться, товарищ начальник. Помогите мне, помогите нам доказать правду? Он будто и не слышал моих отчаянных слов. Он задумался. Я молчал, стоял, опустив голову. Искупить вину? Разве я не сказал, - что нет вины, что нечего искупать? Почему он не услышал, не захотел услышать меня, не поверил. Именно в этот момент меня пронзила мысль, а что если мне навсегда перестали верить, если до конца дней придется доказывать свою не виновность и правоту. Он задал вопрос:

-  Почему, ты легко одет? – Что некому позаботиться?  У меня есть кому, обо мне позаботиться. Мне говорили, - что должны были оставить в Ашхабаде. Завтра у меня Верховный суд:

– А меня обманули и направили сюда. Он взял личное дело и стал читать.  Когда читал, то всё время мотал головой. Потом взял трубку телефона и стал куда – то  звонить.

С кем – то ругался, при этом сказал, - приговор не вступил в законную силу, а вы направляете ко мне. Кто будет отвечать?  Потом бросил трубку и кого – то обругал. Стал читать приговор. При этом, видно было. Что он возмущен, но свои эмоции скрывал. Поднял голову. И сказал:

-  Приговор есть приговор, и мы обязаны его выполнять! Стал инструктировать. Говорил, - что я обязан выполнять распоряжения администрации колонии. За нарушение ШИЗО и ПКТ. А сейчас у тебя будет карантин, - семь дней. Подробно тебе расскажет инспектор по режиму. 

Ходжамамедов произвёл на меня положительное впечатление, своей добротой. От него исходила, как мне показалось, порядочность, сострадание. Он не показывал свою власть, это был умудренный опытом человек. Потом я узнал, что начальником лагеря он стал только год назад.

До этого его карьера развивалась стремительными зигзагами. И порой задумываясь обо всех его крутых поворотах, он не мог поверить, как это оказался  начальником колонии. Его сюда перевели на исправление, как наказание. И семьдесят процентов офицеров, направлялись сюда, богом забытый лагерь, на исправление.

Ходжамамедов пропахав двадцать лет в милиции, пройдя все ступеньки карьерной лестницы: милиционер, младший инспектор уголовного розыска, инспектор, заместитель начальника милиции по оперативной работе, начальник милиции. О нем ходили легенды в г. Красноводске (переименован в г. Туркменбаши).

Он отличался редким качеством справедливости, но беспощаден был к преступникам. Особенно к расхитителям всех мастей, которые, через коррумпированного начальника областной милиции, отправили его в ссылку (лагерь). Подальше от их грязных дел.

В своей железной логике он не придерживался правила: «Если ты в тюрьме, значит, есть за что, значит, виновен, что бы там не говорили эти умники адвокаты». Вот так Саша, - сказал он.  Я стоял и молчал убитый разговором. Не мог выдавить простого слова «спасибо», - спасибо за доверие. – Ну, иди, - отпустил он меня. – Понял!?

Понял, - как не понять. Из всего сказанного начальником примем к исполнению совет: хорошо вести себя, хорошо работать. И так Саша, стисни зубы, терпи. Перестань писать бесполезные заявления – всем!  Всем!  Ашхабад слезам не верит! Как это скажу отцу? – Он никогда не остановится!

Перестань строчить послания Серику, друзьям не нужны твои сопли - вопли, слышишь? Наверное, думают: чужая душа – потёмки, казался хорошим парнем, а органы его наказали? Вот и присылает письма – притворки. Караул, помогите, не виновен! Возьмем даже крайний случай: не виновен, мы поверим, другие всё равно не поверят. Только и добьешься неприятностей: за переписку со мной по головке не погладят.

Помогу сам своим друзьям отмежеваться от их бывшего друга. И Тане помогу, помогу избавиться от никчемного знакомства. Напишу ей письмо. Всё о том же, я заключённый, но не виновен и прочие жалкие словеса. Не надо! Исчез в неизвестном направлении. Таинственно и романтично. Жизнь началась сначала, буду считать, - я только народился. Всё заново. Новые друзья. И ничего из прошлого. Ничего? Кроме мамы, отца и брата Игоря. Они останутся навсегда, их можно вырвать только вместе с сердцем.

Вышел из кабинета начальника, солдат повёл меня в карантин. Я понимал, - что за каждым шагом наблюдают десятки глаз. От моего поведения зависела дальнейшая судьба. Так происходит во всех зонах, когда в карантином бараке расквартировывают новый этап. К новичку сначала присматриваться, и может пройти достаточно времени, прежде чем ему предложат войти  в лагерную семью.

Без поддержки жить всегда туго. И редко находится человек, который осмелиться отстранить протянутую руку. Зона – не самое лучшее место для проявления гордыни. Такого человека обламывают в два счёта, как девку в первую брачную ночь. А позже сломанный зек не распрямится уже никогда. Это были слова Креста, я их помнил. Солдат завёл меня в карантинный барак.

Поместили в камеру, в которой уже находились Нурыев и Сапармурадов. Они  обсуждали встречу с Ходжамамедовым. И все пришли к выводу, что начальник лагеря уж очень мягко разговаривал, не запугивал, не докучал нравоучениями. Солдат принёс чайник чаю, сказал, - это ваш обед и ужин. Я вынул из сумки банку сгущенки и тушенку. Нуры сказал, - надо продукты беречь. А то уж «очень хороший обед нам принесли»! Попили чай, поели, в камере было холодно. Затем пришёл лейтенант по режиму и стал нас инструктировать.

Что нам можно делать, а что нельзя. Про «можно», собственно, ничего не говорит, зато много всякого «нельзя». Запреты, запреты, запреты. Запрещается выходить из барака без дела, запрещается собираться и ходить в зоне группами, запрещается писать домой чаще одного раза в месяц, запрещается писать групповые заявления, запрещается читать российские газеты, запрещается…  мочиться возле барака. 

Подъем в 7 часов, проверка в 9, 15, и 21 час, обязательно пришить на правой стороне бирку, с фамилией и номером отряда. Меред спросил, - что делают на промзоне? Он ответил, - что промзоны нет.

Тогда Меред спросил, – а чем занимаются заключённые? Что прикажут делать, то и будете делать!  За отказ - ШИЗО. Почему на обед принесли только чай?  Лейтенант со злостью ответил, – это вам не дом отдыха. – Ищите?  Этими ответами, он нас обескуражил.

Меред стал возмущаться, – как ищите, где искать? Он посмотрел на нас, как ненормальных. Ухмыльнулся и ушёл. Меред и Нуры стали обсуждать сложившую ситуацию. Я всё время молчал и думал, - что же делать? Через некоторое время зек принёс три грязные фуфайки, бросил на пол. Сказал, – потом придёте и распишитесь в получении. До того они были грязными, что и притрагиваться было противно.

К карантинному бараку стали подходить зеки, которые рассматривали нас. Спрашивали, – откуда, за что сели? Предлагали, - что вам надо? Одеты они были в гражданскую тёмную одежду, с бирками. Они приходили и уходили. Хотел попросить, сигарету. Но вспомнил, зековскую триаду: - Не верь, Не бойся, Не проси.  Промолчал.

Меня не мог усыпить, этот убаюкивающий режим. Прекрасно осознавал, что в любой тюрьме, лагере, утрата бдительности, может, стоит дорого, а потому с первой минуты своего заключения был напряжен, как сжатая пружина, готов в любую секунду распрямиться и нанести обидчику ответный удар. Вспомнил слова Креста, - стал ощущать: недоверчивость, настороженность, собранность.

И сейчас опасность стала реальностью настолько, что я ощущал её запах, слышал дыхание, чувствовал само прикосновение её. За время пребывания в неволе, уже не однажды стал наблюдать в себе это превращение. В случае тревоги оно у меня обострялось: зрение, слух, он напоминал оголённый нерв, способный чутко реагировать на малейшее изменение интонации в голосе.

И ушедший лейтенант, каким - то не понятным поведением, вызвал такое ощущение. Это состояние было сродни поведению зверя, предчувствующего приближающую опасность. Я ощущал вокруг пустоту. Вдруг, открылась дверь и в проёме двери увидел, ст. лейтенанта, который рассматривал нас. Он спросил, - кто хочет  поработать?  Мы молчали. Указал пальцем на меня:

– Ты пойдешь со мной, а вы пойдёте с ним. Показал рукой на рядом стоявшего сержанта. Когда вышли на улицу, ст. лейтенант, а это был Бегджан, дал команду сержанту, взять Нуры и Мереда и указав рукой, сказал:

– Там сделаете работу. Они ушли. А ты! - указал на грабли.  Пойдёшь со мной? Спросил его, - что надо делать? Он ответил, – да ничего сложного. Пойдем, разровняешь землю! И всё!  Указал на запретку.

Меня словно током ударило, – вот она опасность! Они хотят с первого дня, опустить меня, хотят сделать своим холуём. Ответил:

- Грабли брать не буду и на запретку, не пойду? А манеры у тебя, - как у последнего уркагана.  Промолвил Бегджан. Я криво усмехнулся и ничего не ответил.

Он продолжил, – это моя вотчина. Я в ней и хан и бог. Без моего слова, здесь ничего ни делается. Молча подумал, а начальник лагеря, - тогда кто?

Смотрел на него и молчал. Сейчас мне самое главное, было не сорваться, не вспылить, не показать своей слабости. Бегджан сказал, - если споёмся, с тобой и тебе и мне будет хорошо. Я ответил:

– Не надо, гражданин ст. лейтенант. Он вскипятился и ответил, – надо?  Ты будешь выполнять то, что скажу.

Ответил, - сукой не был и не буду! И со мной вам не спеться! Потому, что мы с вами поём разные песни. Хочешь меня в бараний рог скрутить – что ж, попробуй, поглядим. Во время моего монолога с его лица не сходила, какая – то гадкая улыбка. Бегджан от моих слов стал подпрыгивать, как котлетка на урчащем сале.

Молодец, сволочь! Стал ругаться матом.  На словах, ты крепок. Проверим, каков ты на деле? Позвал солдат, сказал, – он не выполняет мои приказания. Отведите его ШИЗО.

В это время в стороне стояли зеки и наблюдали. Что будет дальше? Это была проверка запреткой! Я ответил, - гражданин ст. лейтенант, в карантине, вы не имеете права заставлять меня работать?

Он, видя, что за нами наблюдают много глаз, смягчился или испугался. Бери метлу и подметай двор. Я ответил, - не буду. Ведите в ШИЗО? Бегджан постоял, раздумывал, что делать.  Сказал солдатам, – отведите его в ШИЗО.

Солдаты повели меня к карантинному бараку, там, рядом, находилось и ШИЗО. Когда вели, разговаривали на туркменском языке и говорили, - что Бегджан поступает не правильно. Надо доложить своему командиру. Завели в ШИЗО, я присел на корточки. Всего трясло от возмущения. И в СИЗО и в лагерь, я входил тяжело. Всегда сталкивался с беспределом. Беспредел преследовал меня повсюду.

Кто-то меня окликнул, я подошёл к окну. Там стоял зек, невысокого роста. - Ты не расстраивайся, Бегджан поступил неправильно.  Мы сейчас скажем начальнику и тебя, отпустят. Это был Сарыев Мурад. Через час, пришёл начальник, с ним был Бегджан. Ходжамамедов сказал, - что с первого дня, стал нарушителем? – Нет. Но запретку равнять, не буду?

Какую запретку? - я приказывал, убрать территорию? Меня заставлял он, - разровнять запретку. 

- Ходжамамедов взглянул на Бегджана, сказал, - зачем  самодеятельностью занимаетесь?

- Я понял, что они разыгрывали комедию. Потом начальник сказал солдатам, – отведите его в карантийку? Меня снова привели в старую камеру. Там уже был Меред.

Он лежал на кровати, держась за бок. Что случилось?  Побили солдаты, – за что? Он не ответил.  Я перестал задавать вопросы.

И понял, – за то, что и меня, чуть ли не отправили в ШИЗО. Я видел его глаза, полные слёз и ужаса, с недоумением спрашивающие меня, - за что? Видел поднятые кулаки, стиснутые бессильной злобой и точно искавшие врага, которого следовало бы растерзать. Мне явственно слышались и вздохи отчаяния, вылетавшие из его впалой, истомлённой груди, жаждавшей упиться местью.

Темнело быстро, лампочка еле освещала камеру, вспомнил строки из стихотворения:

Бледные тени, ужасные тени!

Злоба, безумье, любовь.

Прилёг на шконку и задремал, но не спал. По временам, даже чудился, кандальный звон. От карантийки до запретки было метров сорок, прямо напротив, стояла вышка с часовым. Вздрогнув, я спешил оторваться от страшной галлюцинации. Это ведь всё прошло, этого больше не будет. Проверку запреткой, я выдержал. Первую ошибку в зоне не совершил.

Теперь остаётся уже бледная тень того, что было и можно надеяться, что и эта последняя тень исчезнет с первыми лучами солнца. Но я тут снова вздрогнул, хотя совсем уже от другой – реальной причины. В глубине горы прокатывался слабый глухой гром явственно доносившейся до слуха, благодаря царившему кругом гробовому безмолвию. Даже сторожевая овчарка молчала.

Эти голоса горных, пустынных духов, первое время пугали меня, потому что казались предвестниками землетрясения. Но они повторялись так часто, что скоро я перестал даже обращать внимание. При мне в Ак – Дашском лагере было одно землятресение. Ночью вдруг услышал, - бе…ме вокруг лагеря. Я вскочил. Спросил Мереда, - что это? Бе…ме повторялось, через каждые два часа.

Это солдаты перекликаются на вышках.  Боятся нас.  А мы боимся их. Я спросил,  - что с тобой Меред. Почему они боятся? Не богоугодное дело, солдаты делают. Потому и боятся, – Саша!

Про какого бога, – ты вспоминаешь? Где ваш бог? Где наш аллах? Зачем бог лагеря создал? Какие мы страшные грехи совершили? Вот мы с тобой - в лагере. А ведь это результат определённой внутренней политики Туркменбаши. Вокруг нас - ночь. И демоны зла. Их много, кстати! Они командуют нами, стерегут нас. Нас наказал судья. И здесь продолжают издеваться. И это в первый день.

Затем грязно выругался. Сучьи дети, показывают свою власть. Добавил, – если завтра это повторится, замочу!  И пойду на тюремный режим. У меня ведь Саша  Десятка.  Какая разница, где сидеть? Но терпеть, унижаться, не буду. Потом сказал:

– Возьми мою подушку, чтобы голове помягче было, я – то привык спать безо всего, а ты парень образованный, тебя ведь тоже хотели проверить запреткой и не хорошо будет, коли мысли помнутся. Напрасно уверял я его, что с меня хватит одной подушки. Он стоял на том, что он, конченый человек, может спать хоть на камне.

А что Саша, – какая разница. У меня десятка. У тебя двенадцать, – рванём?  Пока они делают бе…ме.  Спросил, - куда рванём?  Мы не выйдем даже из карантийки. А куда бежать, - продолжил я. У нас же тут глушь пустыня и в наших спортивных костюмчиках!

– Никуда не прибежим. Меред встал, прошёлся.  Затем подошёл к окну, сказал, – вот она воля, волюшка, всего пятьдесят метров. Солдаты ближе к утру, уснут. А мы, руки в ноги и в степь. Убегу, но не сейчас. Много Гельдышек с автоматами? – не выйдет!

От солдата дурака, можно ждать чего угодно. Сгоревший порох выплюнет из короткоствольного ствола свинцовую муху и она, вопьётся тебе или мне в живот и превратить кишки в кровавое месиво. Тоже мне поэт, нашелся, – где ты таких выражений набрался? Да из книжки. В СИЗО недавно прочитал. Мереду ответил, – в этом году будет золотая амнистия.

Президенту 19 февраля исполняется шестьдесят. Он должен расщедриться. Может, и мы туда попадём?

- Жди золотую амнистию! Ничего не будет. Если будет, то мы с тобой, туда не попадём. Почему? А мы с тобой несчастливые. Первый день попали в зону и в первый день, нам устроили проверку. Я промолчал.

И сказал, - совести у них нет. Про какую совесть, ты говоришь.  Совесть у них есть – но они ей не пользуются, – ответил Меред.  Чтобы от него не отстать в остроумии. – Ответил ему, - словами Креста.

Закон нашей жизни Меред: – «Не привыкнешь – подохнешь, не подохнешь, привыкнешь».

Меред ничего не ответил, - усталость взяла своё и сморило его. Он согнулся калачиком, заснул. Лёг на шконку и я, провалился во тьму, в пустоту, где моё не весомое тело парило в пространстве среди чёрных облаков и вдруг точно какой – то неведомой силой выталкивалось на яркий свет. Тогда мои глаза видели перекошенное лицо Бегджана.

Особенно поразили меня, его глаза, – безумные, пустые, бессмысленные. Пошли тюремные робы, погоны, автоматы, оскаленные клыки сторожевых псов, преследовавших меня в пустыне.… И потом опять падал, падал в чёрную пустоту. Резко проснулся, от громких криков солдат бе…ме сильно замёрз. Стал делать гимнастические упражнения, чтобы согреться. 

Выглянул в окно. Прямо передо мной в сорока метрах возвышалась сторожевая вышка, оплетенная,  колючей проволокой и запретная полоса тускло освещенная. Светила луна.  Облитая лунным светом пустыня простиралась до самого горизонта и угрюмо молчала. Лежит она огромная, полная песка, верблюжьей колючки, молчит, ничего не говорить. И всё же постоянно чувствуешь, что вот она рядом, будто следит за мной, вместе  с солдатами на вышках, смотрит, выжидает.

Иногда изрыгнет облаком пыли и песка. - «Как будто говорит», - сиди спокойно Саша, а то накажу! Твоё место здесь, изгой, не рыпайся. Судьба отдала тебя в мои извращенные объятия. Будешь сопротивляться, выдам порцию – злого, холодного, обжигающего песка, который забивается во все отверстия и щели.

От упражнений не согрелся, ничего не оставалось, как взять грязную фуфайку и набросил на плечи. Из - за железной решетки, послушалась тихое пение. Мелодия этой неожиданной песни и голос ночного певца в мрачной темнице душу пронизывали болью и жалостью. Сильный грудной голос пел, сливаясь с порывами ветра. Невидимый певец пел протяжно, заунывно, делая продолжительные голосовые раздохи, как бы вдумываясь во внушительный смысл того, что пелось. В некоторых местах голос плакал, и впечатление выходило потрясающее. А песня невидимого певца всё больше и больше плакала под завывание ветра. Проснулся и Меред, весь дрожал, спросил:

– Саша, давай доедим остывший хлеб и тушенку?  – Нет. Впереди ещё день. Ты же видел, вчера солдат дал чай и всё. Меред стал меня упрашивать, – потерпи до утра.  Принесут чай, тогда и поедим, – он согласился.  Спросил его, - куда делся Нуры?  Он ответил, - шел, да не дошёл. Мы с тобой одной жопы ягодицы. А Нуры оказался, шустрячком! Его не повели на запретку. Перевели в другую камеру. Чтобы ему поперёк горла всё встало, когда какать пойдет.

Я не стал развивать эту тему, понял, что это обсуждать не нужно. Потом возможны разборки и наблюдатели могут спросить, - почему нас повели на запретку, а его нет. Ответил Мереду, –  меня это не касается. Меред стал приседать, разогреваться. Потом сказал, - сейчас бы с тигром побороться, или вы.... бать кого… Я от такого разговора насторожился. И сказал ему, - Меред, ты говори, но не заговаривайся? Мы ведь вдвоём с тобой. Он остановился, подумал и сказал:

– Братишка извини, это поговорка. Я ему ответил, – за базаром, надо следить?  А то могут быть неприятности.  До него дошло.  Он продолжил извинения.  Но, тем не менее, между нами уже не было свободного разговора. На его вопросы, - я отвечал односложно. Незаметно наступило утро. Жизнь в лагере закипела. Пришёл с солдатом заключенный, принёс чайник чаю, буханку хлеба. Объявил, - к обеду, что – нибудь, придумаем.

Меред стал рассказывать, что вчера ничего не давали, кроме чая. Заключённый ответил, – спросишь у хозяина и ушёл. Сели завтракать, доели тушенку, попили чай. К окну подошёл зек и стал спрашивать, что надо? Я промолчал.  Меред спросил, - а что есть?  Тот одетый был в телогрейку, явно с чужого плеча. Широкая, с длинными рукавами, а на голове вязаная шапочка непонятного цвета.

Бабки есть, - всё найду? Нет у нас денег. Тогда давай спортивный костюм.  Меред ответил, – я же в трусах останусь. У говорившего в самом углу рта, заметил золотую фиксу: она вспыхнула ярким солнечным бликом и тут же погасла под брезгливой губой.

– Хотите, дам в долг пачку Примы, - но вернёте две. Я был уверен, что могу расплатиться быстро, так как отец, только узнает, что я здесь, то сразу приедет. Но вспомнил про триаду, не проси. Ничего не ответил. Он постоял и ушёл. После него пришёл Бегджан с майором. Тот представился, - что он, заместитель начальника колонии по оперативной работе Хакбердыев Иса.

Бегджан стал ему рассказывать, что мы отказались подметать территорию. Я сказал, - не территорию, а запретку равнять! Бегджан вставил, - смотрите, он с гонором, каждый себя важной птицей мнит.

Продолжил, – ничего, посидишь у меня, и всё поймёшь. Не можешь – научим, не хочешь – заставим. Хакбердыев сказал, – пусть оклимаеться, привыкнет, освоится.  Ты их не трогай? Потом видно будет. Видно было, что Бегджан расстроился.

Передо мной был кум, это он всё знал, что делается в лагере, он дёргал верёвочки интриг и разборок, от него зависела моя дальнейшая судьба. Информация стукачей, стекалась к нему. В ШИЗО, ПКТ – сажал он. Он мог решить судьбу любого зека. Хакбердыеву было, лет сорок пять, лицо скуластое, широкое, мужественное, глаза, как лазер, так и пронизывали  стоящего перед ним. Это был человек с честолюбием, самонадеянный. И знавший, себе цену.

Уходя, он  миролюбиво сказал, – просьбы есть?  Меред ответил, - да.  Сутки есть, не давали, - всё наладится!  Всё будет!  Что  положено, получите. Ушёл. Больше нас никто не посещал, на работу не выводили. Через три дня, нам с этапа привели ещё двоих. Больше никаких происшествий не было. Про нас забыли.

Погода улучшилась, стало немного теплей. Но донимал пронизывающий ветер и пыль, она была везде. На седьмой день из жилой зоны, зеки стали приходить чаще, присматривались к нам, спрашивали, - кто, откуда? Утром пришёл молодой, симпатичный зек, одетый, в гражданскую одежду. Справа прочитал на нём бирку, на ней была написана фамилия на Туркменском языке, Хангельдыев, - отряд № 1. Он спросил фамилию, – пойдёшь к нам?  Я ответил, – да.

Взял свою сумку, где была зубная щётка, огрызок мыла, полотенце и моя бесценная тетрадь. И пошли. Привёл в каменный барак, в комнату № 15.  Хангельдыев сказал, – садись, пей чай.  В комнате было восемь двухъярусных шконок. Он показал мне, шконку,  свободную на втором ярусе. Объяснил, - что смотрящим в комнате является Чоканов Тойли. Кушают они, кто-что достанет, и что привезут родственники, всей  комнатой  вместе.

В столовую не ходят, так как, там кроме хлеба и чая, ничего не дают. Что привезут родственники, тем и питаемся. Еду готовит Бяшим-ага и показал мне его. Ему отдаем всю еду, он и готовить и выкручивается. Спросил Сердара, – где находятся почта и ларек? Он ответил, - что почты нет, ларька тоже нет. Так как промзоны нет и мы, деньги не зарабатываем.

Но ты не расстраивайся, - если надо, что – то сообщить в Ашхабад, то, мы организуем. На свидание приезжают, каждый день. И через родственников, отправляем мули. В течение суток, она будет у того, кому написал.

Зашёл смотрящий, представился Тойли. Ему было лет двадцать восемь. Он продолжил со мной разговор. Объяснил, - что комната днём не закрывается, дежурят по очереди. Закрывают только после десяти. Дальняк (туалет)  от барака находится в пятидесяти метрах. Что я должен сегодня, пришить бирку.

Необходимые материалы для пришивания, возьмешь у Арабова Акмурада. Отряд наш строгого режима № 1, нас 130 человек. У нас собраны все и судимые, и не судимые, такие, как ты. Начальники сами разобраться не могут. Подъем  в шесть часов утра, проверка общая в 9, 15, 21 часа. На работу распределяю я. Спросил, - что делаете?  А кто, что! – Бери больше, кидай дальше.  Промзоны у нас нет.

Начальники, каждый день, что – нибудь, придумывают, но не могут придумать. В общем, пока обстраивайся, пришивай бирку, помогай Бяшим-аге. А то он, не может придумать, что можно из пиалушки перловки приготовить на восемь человек. Спросил, - за что осужден? Я ему рассказал, – он выругался.  Здесь таких, как ты, половина лагеря. Да что там далеко ходить. Вот пример я! Осужден по статье 228 ч 2 (мошенничество) на восемь лет.

А часть вторая, уголовного кодекса гласит до пяти лет, мне отвесили восемь. Кого, я обманул? В фирме, которой работал, продал видео магнитофон. Вместо «Филипса», корейский плеер и всё. Родители жаловались, писали во все инстанции, – бесполезно! Вот и чалюсь уже второй год. И ярлык судимого, на всю отставшую жизнь.

У тех отморозков, которые меня сюда засунули, порядочность напрочь отсутствует. Добавил, - порядочность, как и девственность, сразу теряется и навсегда. А судимость! Этот ярлык прилипнет к нам, до пятого поколения. Короче Саша, – «Шире жопы не пёрнешь»! В комнату зашёл молодой зек, с вышерблеными передними зубами, одетый в фуфайку - без цвета. Выше среднего роста, худощавый, лицо приятное, глаза голубые, словно фиалки.

Тойли ему сказал, - чтобы он мне дал всё, для пришития бирки. Представил его, он у нас: и швец и жнец, да и вообще пи… ц. Акмурад у нас столяр, сапожник, маляр, слесарь и всему обучился здесь. Акмурад ответил:

– Пусть новичок сходить к каптерщику, получит матрас, одеяло, одежду. Тогда и пришьём бирку. Тойли ответил, - сходи с ним вместе, к каптерщику. Получите там, что есть.  И ответил, - а там, ничего и нет.

Мы пошли, с Акмурадом в каптерку. По дороге Акмурад, мне рассказал, что в отношении меня из СИЗО, мы получили мулю. Там, о тебе было сказано, - что ты правильный парень, сидел в хорошей хате. Я спросил его:

- Кто прислал мулю?  Муля пришла общая, на весь этап, а получил её, смотрящий по зоне - Джапаров Рустам. Поэтому Тойли и вся камера выбрала, в нашу комнату тебя. Но перед Тойли, ты не очень распространяйся. Он торпеда Рустама.

Перед ним ходить на цырлах. А это чревато? Не договорил, - на встречу шло два зека. Они подошли. Акмурад сказал, - это наш новичок. Его зовут Саша. Представил их: Сахатмурадов Сапарбай или Саша и Мурадов Арслан. А вы куда направились? Отоваривать его. Они улыбнулись. Сахатмурадов ответил, - там кроме грязных, порванных фуфаек, ничего нет. И ушли.

Мы пришли в каптерку. Заключенный каптёрщик сказал, - на эту оглоблю, ничего нет. Обуви, это точно. Сразу определил, – у тебя, сорок седьмой размер?  Ответил, - да. Он стал копаться  в вещах. Ни брюк, ни курток, моего размера не было. Сказал, - выбери, хоть фуфайку.  А то, сейчас от холода дуба дашь. Перебрав штук двадцать фуфаек, ничего не нашёл, были или маленькие или одно  грязное   рваньё.

Каптёрщик взял журнал и дал расписаться за матрац и обтрёпанное одеяло. Спросил его, - а простыни и наволочки? Ты что, с луны свалился! Акмурад сказал мне, – ни простыней, ни наволочек, мы никогда, не видели. Попросишь родных, они и привезут. Пошли обратно. По дороге Акмурад меня предупредил, что я нажил себе опасного врага.

Мы все видели, а кое – кто и слышал, -  как ты дерзко, не осторожно, разговаривал с Бегджаном. Он мстительный, не порядочный человек. Ты первое время сторонись его, он ничего не забывает. Бегджан оказался в лагере из – за того, что когда работал начальником ИВС в городской полиции г. Туркменбаши, от него сбежал Мышиков Тувак. Мышиков, - сейчас здесь на зоне. Бегджана освободили от должности и тоже направили сюда, дежурным помощником начальника колонии.

Из-за этого, он ненавидит зеков. Мышикову житья не даёт. Бегджан уже три раза закрывал его в ШИЗО. Мой тебе совет, сказал Акмурад, - никогда, таким людям, как Бегджан, не говори, что земля круглая, а то заставят ровнять. Таких придурков здесь много. Живи пока по принципу, - лучше песок на зубах, чем иней на яйцах!  Ответил ему, - что ж, начнем жизнь с нуля.  Он проговорил, -  до него ещё надо ползти.

Подошли к бараку, зашли в комнату. Бяшим-ага поинтересовался, ну что? – Отаварились!  Акмурад ответил, – ничего нет. Кроме подстилки для собак.  Показал на одеяло.  Бяшим-ага сказал, – садись, пиши мулю, что тебе надо, только, коротко и быстро. На свидании находится, мой кореш, и я ему сразу отнесу. Взял тетрадь и стал писать. Ко мне подошёл Бяшим-ага сказал:

- Ты не расписывай? Пиши, срочно привезти: тёплую одежду, одеяло, простыни.  Улыбаясь, сказал:-  Про чёрный чай не забудь! Потом спросил:

- Дома телефон есть? Ответил, - да.  

- Это уже хорошо. Завтра утром, родные получат мулю. Он взял записку и ушел. Через пол часа вернулся. С тебя чай. Акмурад, позвал меня к себе.  Возьми бирку и пришей временно, от греха подальше. Добавил, – без бирки, поймают, ШИЗО?  Сел пришивать. В это время  стали подходить обитатели камеры. Бяшим-ага сказал:

- Где этот долбанный мой помощник Саша? Тот откуда – то появился и ответил, – Бяшим-ага, что вы всё время меня ругаете. Подошёл к нему и показал в руке чёрный чай.  Тот подобрел, – за это молодец!

-  Саша, а это был мой знакомый Сахатмурадов Сапарбай.  Бяшим-ага сказал, - на чужую халяву рот не разевай! Саша? - что - то ты разговорился? Ты забыл, что разговаривать со старшим, полагается молча.

Саша вытянулся в шутливой форме, – что надо делать?  Как что, режь хлеб, стели клеёнку?  У меня всё готово. Стали рассаживаться вокруг. Бяшим – ага стал наливать в различную посуду, тарелки, чашки. Акмурад позвал меня и мы сели на кошму. Суп был жиденький перловый, плавало несколько звёздочек от масла. Стали, молча есть. По биркам, я узнал их фамилии. Сидели: - Мурадов, Аннаев, Хангельдыев, у Бяшим – ага фамилия была Гельдыев, Сахатмурадов. Смотрящего не было.

Вот она какая, - моя сегодняшняя компания, семьёй её называть было пока нельзя. Зеки сидели тесной сплочённой группой. Даже внешне они были похожи друг на друга – лица высохшие, с обветренной кожей, словно крепкая горная порода, о которую легко затупить любой нож самой прочной стали. Серьёзный собрался народ: суровый, злой, много повидавший и испытавший на своём веку.

Кто – то спросил, - а где  Тойли? Бяшим – ага ответил, – там, где нас нет.  Какое ваше дело. Саша вставил:

– Бяшим – ага! У меня от твоей еды, аж задница испариной покрылась!  Послушай, шушера, всяк сверчок, знай, свой шесток, а потому не лезь ко мне со своими гнилыми вопросами. Я тебя воспринимаю, как скверную погоду, которая скоро должна закончится. Мне не по душе твоя активность, дружок? Нет у тебя психологической закалки. Лицо у Бяшим – аги было непроницаемо.

Понял! Все засмеялись. Пошутить нельзя. Шутник нашелся, – ты за месяц, не нашёл ни одной пиалушки, чего – нибудь! Саша молчал. Упрек Бяшим-аги, резанул меня, словно бритвой. Но вида, не подал.  Понял, - что надо свой корм добывать. Стал думать и надеяться, что отец получит записку и привезёт, что – нибудь из еды. В долг не хотел начинать лагерную жизнь. А Саша, - «умело съехал», от щекотливого разговора, усмехнулся про себя.

Бяшим-ага примирительно заметил, - что с тобой поделаешь, мошенник. На этом наш скудный обед закончился, а есть хотелось, словно и ничего не ел. Снова вспомнил Креста и его слова: зек должен, поменьше есть, больше ходить. Как к такой заповеди можно привыкнуть. Если желудок требует своё. Зеки стали расходиться по своим делам. Комната снова опустела.

Только остались Бяшим-ага и Саша, который мыл посуду. Они продолжали, переругивается и шутили друг над другом. Оглядываясь кругом, новичок скоро замечал, что он не туда попал, все чем – то занимались и мне не обходимо было смирится к обстановке, и надо было попасть в общий ритм лагерной жизни. Подумал про Бегджана. Почему он такой? Он же такой же человек, как я, на воле я бы его не заметил.

А объясняется его поведение только одним. Представленная ему властью. Власть – это разложение. Спущенный с цепи зверь, скрытый в душе человека, ищет жадного удовлетворения своей извечной человеческой сути, в придирках, в побоях, замечаниях. Он хочет показать, что он сегодня выше, - маленький человек! Опьянение властью над людьми, безнаказанность, издевательство, унижение, этим он хочет показать своё рвение в служебной карьере.

Вспомнил его высказывание. Человек человеку друг, товарищ и брат.…  И  вдруг. Ты понял, - скотина! Здесь в лагере проходил суровый экзамен. Всему, что прочитал на воле и увидел в жизни. Происходила переоценка человеческих отношений: добра  и зла, здесь показывали своё второе я, наши воспитатели.  Они ведь, должны были быть, образованнее, культурнее, нравственно устоявшие личности. А их выгнали из полиции за нарушения устава, нас убрали из общества за нарушения его правил.

Значит и они, и мы изгои общества. Лагерь нас приравнял. Но они свои неудачи и злобу на общество, обрушивали на нас. От этих не весёлых дум меня оторвал Саша. Он окликнул меня:

– Ты совсем притух! Всё размышляешь? О чём! Поделись! Привыкаю, присматриваюсь. Тогда пойдём на улицу, я проведу экскурсию. Вышли на улицу. Саша сказал, - пойдём, пройдёмся, по нашей дороге жизни.  Я каждое утро по ней десять кругов делаю. И тебе советую.

Показал рукой и сказал, - от угла зоны, до следующего угла, триста метров. По кругу, это будет километр. Все зеки зоны, кто поддерживает свою форму, по утрам проходят по три километра. Рассказал мне, что здесь, он находится, уже два года. Срок у него шесть лет, сидит за мошенничество. У тебя в два раза больше, – да!  Ответил ему, - всё правильно.  Спросил, - откуда знаешь?  Он, улыбаясь, ответил, -  здесь всё знают.

Про твой срок я знал тогда, когда, ты сидел ещё в карантине. Мы пошли в сорока метрах от запретки. Он меня предупредил, чтобы я рукой ничего не показывал при разговоре. А то солдаты не так поймут и окажемся в ШИЗО. Первое, что я тебе покажу, это самое приятное место в зоне. Смотри у входа в зону? Пять вагончиков. Это комнаты, для свиданий, там самое приятное происходит. Видишь там - приятные, родные  лица и их слёзы. Ко мне последний раз приезжала жена три месяца назад. .

Стала приезжать всё реже и реже. Мы стали чужие. Жаль только дочку. В первый год приезжала, каждый месяц. Для сведения сообщаю. За длительное свидание, это сутки, - платишь 250 тысяч монат, - за короткое свидание 150 тысяч.  А за положенное свидание, сколько? Он ответил, - без разницы. Там свиданьщик Ташаузкий - Ораз, эта скотина, ещё та. Берёт деньги, измывается придирками, берёт продукты. А ты ему, - должен улыбаться, заискивать.

В противном случае, твои родственники будут ждать часами. Отсюда до вокзала 30 километров, автобусы не ходят, только такси, добраться сюда целая проблема. Видишь там, за зоной строится административное здание. Оно строится уже два года. От ветра, там и скрываются родственники, продуваемые ветром. Здесь возвышенность, специально выбрали место для зоны и ветер по этой проклятой степи, дует с пылью и песком, круглый год. Чтоб жизнь, мёдом не казалось.

Показал мне баню и сказал, – положено мыться, каждые семь дней, а моемся в месяц два раза. Здесь постоянные перебои с водой и электричеством. А баня маленькая, вмешает всего десять человек. А нас много. Кивком головы показал на карантинный барак, ШИЗО и ПКТ. Эти заведения, ты уже знаешь. Продолжил, - видишь впереди, сзади пустыня, ничего нет.

Эта самая худшая, из всех зон Туркмении. На этом пятачке и придется куковать. Погрустнел. В его глазах затаилась бессмысленное выражение не понятной тоски – точно он не видел и не слышал происходящего вокруг. Больной, что ли? Зомби, какой – то, мельком подумал я. Вытащил сигарету и дал мне, -  закуривай? Я вижу без сигарет, у тебя уши опухли. Продолжил, - сколько дерьма в этой зоне, аж в голове не укладывается. Пойдём обратно.

А то, эта старая перечница Бяшим, - все печёнки проест. Надо найти что – нибудь на ужин! Вернулись в комнату. Бяшим – ага стал ругать Сашу, что не ищет продукты?  Надо найти, хотя бы пиалушку, чего – нибудь из еды на ужин. Стал ругать кого – то. Проели прошлую передачу Сердара за неделю. А больше к нам никто, ни приехал на свидание. Теперь и кукуем, хуже сорок.

Пришёл Саша, радостный, оживлённый, достал из кармана кулёк риса и морковку. Подал Бяшиму:

-  На жмот! -  У кого взял?

- Спросил Бяшим-ага. У  того, кому уже должны, пол - килограмма риса, -  ответил Саша.  Задницей буду расплачиваться. Если не привезут передачу.

И началось блатное соревнование в тюремном красноречии. Да, кому  нужна твоя худая задница и улыбнулся. А пока сиди тихо, - как говно в траве и молчи. Я уверен к Саше, в ближайшее время, приедут. Продолжил, - в тебе Саша, есть одна хорошая черта: которая делит жопу пополам и засмеялся.  Старый ишак, – ты, на что способен. Способен только унитазу в душу насрать.

Саша, мы же с тобой, - неинтеллигентные люди, гавнюк! Бери баклажки и с ним, указал на меня, - принесите воды. Мы ушли. Саша сказал, - на Бяшим-агу, я не обижаюсь, он нормальный мужик. В трудный момент всегда помогает, не крысятничает. Но палец в рот не клади, любого до гола разденет. По жизни, он барыга, сидит за реализацию наркотиков. У него десятка, а это уже от звонка, до звонка.

На зоне его никто не трогает, он жирный кот, откупается. Да, что я тебе рассказываю, - ты сам всё увидишь. Принесли воду, отдали Бяшим-аге, он стал готовить ужин. Пришёл Тойли и стал расспрашивать меня, - про Ашхабад, новости в Сизо, с кем сидел в камере. Я ему все новости рассказал, - но о Кресте умолчал. Стали приходить в комнату остальные зеки. На меня никто, не обращал внимания, словно с ними был уже давно.

Каждый занимался своими делами. Была нормальная атмосфера. Я держался настороженно, всё время ждал чего – то. А чего, - сам не знал. Поужинали тем же, что и в обед, голым рисовым супом, попили чай с хлебом. Вечером в 21 час, второй раз вышел в коридор на проверку и увидел всю зону. Проверку проводил капитан, она закончилась через 30 минут. Когда построили зеков, то строй напоминал банду Махно.

Одеты все были, - кто во что горазд. Единой зековский формы не было. У половины были старые потёртые фуфайки, другие были одеты в тёмные гражданские куртки, пиджаки, свитера. Это было зрелище, для какого – нибудь после революционного фильма. По лицам хотел определить, - кто же здесь теневой лидер, кто смотрящий по зоне, - по-нашему, Ахальскому велояту. (В зоне все зеки разделялись по велоятам – областям, вне зависимости, от судимости).

Но определить не смог. Потом, только узнал, что эти люди на проверку, никогда не выходили. Лица зеков определяли и саму жизнь в лагере, здесь находились и совсем молодые ребята и старики, которым было под 60 лет. Большинство была молодежь до 30 лет. Она то и задавала тон проверке. По этим лицам можно было всё прочесть, но только не раскачивание. Большинство были худые, обветренные, бледноватые лица. Лагерь причудливо собирает в кучу самых разных людей.

Проверка закончилась, по комнатам ходили солдаты и что - то высматривали. Спросил  Акмурада, – что они ищут?  Он ответил, - кто что даст, хавчик! Они тоже голодные.  Но мы с ними не дружим. Они тупые, наглые, злые, аульские тельпеки (мохнатая баранья шапка). Они так же, как и мы отбывают свой срок.  До города тридцать километров. Денег у них нет, сигарет нет. Одни попрошайки. А ночью на вышках дрожат от страха  и бякают, и мяукают, противно на них смотреть.

В десять вечера, солдат выключил свет. Легли спать, но не спалось. Подумал, - вот и мой дом, в котором я должен провести двенадцать лет. Двенадцать лет, это же полжизни. Вся молодость, - псу под хвост, за что? От этих мыслей сжало грудь, тяжело стало дышать. Хотелось выть. И издал тяжелый вздох. Только вера в отца заставила успокоиться. Он не остановится, - он не сдастся. Только эта вера оставляла надежду, что всё равно, рано или поздно разберутся.

Великое слово СПРАВЕДЛИВОСТЬ восторжествует. А пока! Это слово топтали, пинали, издевались, словно заблудшею девку. Но только, кто хотел верить, тот всё равно верил. Верил и я. В это время мои мысли прервали, слова Акмурада, - Саша, ты не гони, уходи от дурных мыслей? Как он прочувствовал, - моё состояние.  Всё нормально. Это была настоящая поддержка. Его слова меня воодушевили, придали силу, уверенность.

Я тебе скажу, Саша, - одну истину. Она должна повысить твоё настроение. Настоящий мужчина должен посидеть в тюрьме. Декабристы сидели в крепостях и острогах, большевики таскали кандалы по всем дорогам Сибири. И нам не надо обижаться на власть за строгость. Чудачок, твои друзья и сверстники будут, тобой гордиться. Вернёшься в ореоле героя, девушки будут сходить с ума. Возвратишься умным, хитрым, мудрым. Имей в виду,  тюрьма – хорошая школа. Ты хорошо узнаешь, - что такое, месть за страдания.

Долго лежал, ворочался, считал до ста и обратно, но храп и храп, вздохи, стоны и восклицания во сне, не давали заснуть. Но постепенно усталость, встреча с обитателями комнаты № 15, первое знакомство, первые впечатления, эта серость, убогость, плохая еда, заставили задуматься. Вспомнил строки стихотворения:

Судьба сгорела между строк

И плоть мою на муки обрела.

Это было обо мне, как точно сказал неизвестный поэт. Так мог сказать, - только тот, кто сам своей шкурой всё это испытал. И вспомнил запись в нашей комнате, где был, прикреплён кусок зеркала и полочка для мыла. Там была надпись, - «тот, кто морду, хочет брить, пусть прибор потом помоет». Этот шедевр, мог написать, только комнатный «талант». На эту запись никто, не обращал внимания, и я не мог, и не хотел исправлять этот шедевр, потом.

Не имел права. Мог обидеть писавшего и заиметь врага. Постепенно сон взял, своё. Утром, проснувшись от холода, - многие проснулись, но не вставали. На улице завывал сильный ветер. Чтобы согреться  спустился со второго этажа шконки, стал делать гимнастические упражнения. Из-под одеялки выглянул Саша. И воскликнул:

- Снятся людям не спроста эрогенные места! Лицо его было помятое, не бритое, на голове вязаная шапочка.

Бяшим-ага съязвил, - Саша? Если бы у моей собаки была рожа, как у тебя, я бы гулял с ней только – ночью. Саша обиделся, ответил, – опять за старое! Старая развалина. Все стали вставать. Акмурад мне сказал:

- Пошли на свежий воздух. Заодно и сходим в туалет. На улице шёл снег, ветер, перемешивая снег и песок, бил в глаза. Побежали в туалет, он находился в 50 метрах от барака.

Зону покрыла мгла из снега и песка. Быстро вернулись обратно. В комнате электрическая плитка не грела, обогревательные трубы, были холодные. Кто – то спросил, - Бяшим-ага чай будет?  Если найдёте заварку, то будет. Все загрустили. Из столовой пришёл Арслан, он был дежурный по комнате, принёс пять буханок чёрного хлеба. Отдал Бяшим-аге. Бяшим-ага взял хлеб и обругал кого – то. Опять не пропеченный.  Шакалы  ё… е.  В такую погоду, даже хлеб нормальный не могут привезти.

Объявили проверку. Все вышли в коридор. В коридоре ходили, хмурые, не довольные зеки. Погода действовала на всех. Проверка прошла быстро, и мы вернулись в комнату. Минут через сорок послушался крик. Широбоков на свидание?

В комнате все оживились, настроение, сразу переменилось. Особенно сиял Саша. Он чуть ли, не танцевал. Бяшим – ага взял белый чистый мешок и дал мне, сказал, - если нужна будет помощь, передай кому-нибудь из зеков и Арслан придёт, поможет тебе.

Арслану сказал, - а ты, чтобы был в комнате и никуда не уходил. Сердар дал мне жилетку, сказал, - одень, до комнаты свиданий 350 метров, пока дойдёшь, дуба дашь. Я поблагодарил его. Взял свою тетрадь и пошёл.

15 ноября 1999 года, мне запомнится на долго, этот день был самый холодный, из всех проведенных в лагере. Когда шёл в комнату для свиданий, то в своём спортивном костюмчике замёрз моментально.

В вагончике, ДПНК капитан Гаипов и свиданьщик Ораз обыскивали привезенные отцом две огромные сумки. Отец обернулся, лицо его осунулось, стало сероватым, морщины прорезались до краёв губ. Нос заострился, волосы посеребрила седина, месяц назад этого не было. Он, как всегда, три раза меня поцеловал. Чувств своих не показывал. Держался уверенно, гордо, даже с каким – то пренебрежением к Гаипову и Оразу.

Снова из сумки стал вытаскивать продукты. Когда стал доставать рис, гречку, маш, вермишель. Гаипов сказал:

- Сухие продукты передавать не положено. Он не стал их просить. Не положено отвезу в Ашхабад. Но при этом так глянул на обыскивающих, что они оторопели.  И быстро спросил, - а здесь что? В баклажке аджика, спиртного, наркотиков нет. Приподнялся и сказал, - смотрите!

Я знал, что эта процедура обыска, для него унизительна и переносил, он её сжав зубы, чтобы не взорваться. Гаипов уже мягче, сказал, - деньги передавать нельзя. Найдём, изымем и накажем. Они ушли. Он снова меня обнял и сказал, – тяжелые времена наступили, Джакана. Он говорил с трудом, его всего трясло, желваки ходили ходуном. Зек, свиданьщик зашёл в комнату и зажег газовую буржуйку.

Отец посадил меня на панцирную кровать, на которой лежал матрас. Сказал, - ну как? Ответил ему, - нормально, привыкаю. Он расстелил на кровать газету, вынул из сумки: копчёный окорок, курицу, варёные яйца, пирожки, огурцы, яблоки, сказал, - это твои любимые Джакана! Мать пекла, плакала. По комнате стремительно распространился запах солёных огурцов и копченого мяса, от чего кишки начали выплясывать «ламбаду».

Спросил, - ты получил записку?  – Нет.  Девятого ноября, он был, в СИЗО и там сказали, - что 2 ноября тебя отправили сюда.

Сразу взял билет и поехал. Что с тобой сделали, это вопиющий беспредел, они снова нарушили закон. Тебя должны были отправить, только 13 ноября, после вступления приговора Верховного суда в законную силу.

Ответил ему, - что я знаю. Кто это делает, я уже Джакана знаю точно. Это мразь, - первый заместитель прокурора Туркменистана Сеитмурадов Ораз. Он за всё ответит! Он сам испытает, как страдает отец, когда отнимают сына.

Продолжил, - что он направил 15 заявлений в Генеральную прокуратуру, Президенту, Верховный суд. Но все заявления снова попадают, к Сеидмурадову, так как он курирует следствие. И он, даже формально, не отвечает, издевается. Отец встал, прошёлся по комнате и сказал:

- А ты что сидишь, давай кушай? Я буду пока молчать. Я принялся кушать курицу, которую съел за 10 минут. В комнату постучали, вошёл свиданьщик заключённый Буров.

Он попросил, - чтобы дали покушать, что – нибудь домашнего. Я дал ему пол чурека, остатки курицы, отрезал окорок, огурцов. Продолжил, есть пирожки с мясом и яйца. Буров принёс чайник чаю. От еды, разогрелся, почувствовал, что нахожусь дома. Но повернувшись и посмотрев в окно и увидев колючею проволку, вернулся на грешную лагерную землю. Спросил отца, - расскажи, как прошёл Верховный суд? Он ответил, - это был не суд, а цирковое представление.

Судебная коллегия Верховного суда состоялась 7 ноября, началась в 17 часов. Председательствовал Овезов, докладывала материалы уголовного дела Сахатмурадова, которая зачитала выдержки прямо из приговора городского суда, в течении  10 минут. Анализа, исследования материалов уголовного дела не было, кассационная жалоба, даже не прочитана, доводы адвокатов не исследованы.

Третий член Верховного суда Мамаев, читал другое дело. Мать Егорова, снова представила справку о не вменяемости Коли, требовала назначить судебно - психиатрическую экспертизу, но они не отреагировали. Я ведь кассационную жалобу направлял и в Генеральную прокуратуру в порядке надзора, они должны были или отклонить, или направить протест в Верховный суд. А они направили саму жалобу в Верховный суд, а это грубое нарушение ст. 349 уголовно – процессуального кодекса.

Судья Верховного суда Сапармурадова определение суда составила безграмотно и перепутала эпизоды дела. Адвокатам дали по пять минут. Ушли в совещательную комнату и через 10 минут вернулись и объявили, что приговор оставить в силе.

Вынул из сумки определение и дал мне.  Остаётся только, Президиум Верховного суда. Но если честно сказать, - надежды нет. Ведь Эркаев сам не мог вынести этот незаконный приговор. Это делалось с разрешения Верховного суда. 

Ты меня Джакана извини, что не мог пробить эту Стену. Остаётся только Президент, только он, может остановить этот беспредел и исправить грубую судейскую ошибку. Но до него добраться, очень тяжело, но я всё равно, до него достучусь. Да, кстати, чуть не забыл, на его имя, я уже отправил прошение о помиловании. Оно должно состоятся 3 января 2000 года. Осталось ждать всего полтора месяца.

Вот такие безрадостные вести, я тебе привёз. И ещё, ты меня извини, но я сделал очень большую глупость, что отправил тебя в эту сучью зону. Мне говорили, - что она самая лучшая в Туркменистане. Кто говорил, - обманул меня. И я попытаюсь исправить это. Подожди, посмотрим, там дело видно будет. Отец всё время вставал, рассматривал зону, спрашивал, где мой барак, где баня, а она была рядом  в 30 метрах, где ШИЗО? Просил, - чтобы я временно примирился и не нарушал режим.

Он спросил, - в этой зоне, ты самый молодой заключённый? Ответил ему, - что это так и что я выдержу все испытания. Он спросил меня:

- Помнишь триаду? Ему ответил, - что всё помню. Вынул из сумки мою тетрадь со стихами Есенина, анекдотами, которые я записывал дома. Это тебе пригодится. Дал мне книги, новую общую тетрадь.  Эти книги о  Сталинских репрессиях. Отдал свою тетрадь, которую полностью окончил. Он похвалил меня.

За это молодец, что описываешь своё пребывание, в неволе. Предупредил, что здесь на зоне, тебе будет трудно записывать, за тобой будут смотреть десятки глаз, а среди них много стукачей. Поэтому старайся записи делать, перед моим свиданием и не показывай никому,  не доверяй. А лучше всего запоминай, продолжай тренировать, свой мозг, у тебя, всегда память была хорошая.

Ты держись, - не давай себя в обиду, обидчикам давай сдачи, твой не достаток это молодость, запомни это? За праведное дело, можно и понести наказание, будь мужиком. Постарайся примкнуть, к какой – нибудь бригаде и работай, время будет быстрее идти. Я устал, от его нравоучений, хотелось сильно курить.

Спросил, - привёз ли он сигареты? Он показал мне три блока сигарет «Президент». Взял одну пачку.  Сказал, - что пойду в туалет. И там, после хорошей еды закурил. Какое это удовольствие, как мало человеку надо.

От туалета, колючая проволка запретной полосы была в метре, ветер не утихал. Я стоял, подставляя лицо крупным, медленным снежинкам. Они сеялись из мутной, дышащей холодом мглы, вращались, искрясь, и густо повисали на моих ресницах. И проникая за воротник, щекотно таяли там, обдувая тело ознобом. Солнце закрылось в косматую тучу. Потянуло пронизывающим ветром. На востоке желтело небо, туча уползала на юг, над зоной висел её хвост.

Когда вернулся, отец спросил, - что ты на холод вышел, курил бы здесь? Я ведь тебя никогда не видел курящим.  Бросил бы курить? - Неволя меня сделала курящим папа!          -  Он снова занервничал, стал ходить по комнате.

В присутствии отца, я так и никогда не закурил. Что это было, уважение, боязнь. Скорее всего, уважение. Бояться мне, уже было нельзя. Жизнь заставила, быть таким.

Он стал из сумки вынимать: тёплое бельё, простыни, наволочки, трусы, майку, носки. Прервал, от его занятия. Сказал, - папа рассказать тебе анекдот?  Он посмотрел на меня, ответил:

 – Ты ещё не потерял, чувство юмора.  Ну, давай!  Я начал.  В Туркменском суде. Судья – обвиняемому. - Ваше последнее слово! Обвиняемый, - пятнадцать тысяч и ни копейки больше! Отец улыбнулся и сказал:

- Что Джакана, напоминаешь?  Нет, - но ведь, все берут!  Все берут и у меня деньги есть, чтобы дать, но, тот же Сеитмурадов, алчный взяточник. Я даже знаю его посредника, но с меня не берёт и контролирует этот процесс. Тогда послушай, другой анекдот. Судья, - можете ли вы подсудимый, доказать свою не виновность?

- Конечно, но дайте мне подумать.

- Хорошо, даю вам на обдумывание пять лет.

Откуда  это  у тебя? Что тебе думать двенадцать лет? Нет, Саша, двенадцать лет ты сидеть не будешь, я всё равно добьюсь правды. Кто это сделал, понесут наказание.

Подошёл ко мне.  Рукой потрепал лысую голову и сказал, - эх, Джакана! Джакана!  Беззащитный одуванчик в свирепом урагане жизни.

Ты, что думаешь, - мы там, в Ашхабаде спим?  Мы  с тобой, душой и телом. И пока ты здесь, - нам не будет ни минуты покоя.  Покой нам только снится. Зашёл в комнату Ораз, сказал:

- Свидание окончено.  Отец встал и вышел. Вернулся через пять минут.  Сказал, - всё в порядке, у нас есть ещё два часа. Давай твой мешок, - разгрузим сумки. А бацильное что-нибудь есть? Он засмеялся и спросил, - что это ты по фене начал разговаривать. Я смутился и ответил,  - к слову пришлось.

Что такое бацильное?  Ну, типа сала, масла, колбасы.  Он вынул из сумки: сало, колбасу, каурму (жареное мясо), сложенную в три баклажки из-под минеральной воды. 

Восемь банок тушенки, 6 банок кильки, 4 банки сгущенки, пачку куриных кубиков, сахар, печенье, конфеты, рис, маш, гречку, макароны. Но ведь сухие продукты не разрешают: -  Всё разрешат, не волнуйся!

За деньги сейчас, всё можно. Спросил, - сколько дал Оразу?  Он ответил, - не знаешь – молчи! Знаешь – помалкивай! Запомни, - наступила эра демократического дерьма и люди в нём актёры. Наступил век беспредела, лжи. Богом стали деньги. Деньги говорят, а дерьмо помалкивает! Они решают всё. Всё, что было хорошего обгадили, превратили в дерьмо. Про слабых, нищих, обездоленных, униженных, забыли.

Спросил, - почему вам дают только хлеб? Они же должны вас кормить на 5 тысяч манат. Тоже хапают! Вот в чём демократическая сущность происходящего. В наше нелёгкое время совершенно пропало чувство локтя. Осталось только, чувство колена под зад. Но ты, при всей этой жестокости, лицемерии окружающей среды, оставайся человеком. Чтобы твои слова и дело, не расходились с твоими поступками. Нормальные люди со временем, будут востребованы.

А задача у тебя номер один, это избегай наркотиков. Я знаю, что тебе сейчас очень трудно. «Доброжелатели» могут предложить, чтобы забыться: анашу, таблетки, героин. Когда посадят на иглу, это будет концом. Ты будешь холопом, шестёркой. Этого не должно случиться. В зоне этого добра полно. Но и продаётся всё в два раза дороже. Стал расспрашивать, про обитателей комнаты, кто-такие, за что сидят?

Ответил, - что с ними нахожусь одни сутки.  Он продолжил, - пока много говорить не буду, осмотрись? Новичков у вас первое время не прижимают, если нарушений не будет, так что за это время, сам многое поймешь. Да и вообще больше молчи, наблюдай. Всё, что он говорил, было так правдиво, как будто, разговаривал не с отцом, а с сокамерником.  Он встрепенулся, – едва не забыл. Приходили твои друзья: Саша, Азат, Алишер, они всё знают, что тебя осудили не правильно. Предлагали помощь.

Но я им сказал, - что у тебя всё будет. Посмотрел на часы, сказал, - мне пора. Поезд через час, а как отсюда добираться, - не знаю? К вам автобусы не ходят и дорога далеко. Только машины, которые обслуживают зону. Подал мне привезённые пальто, свитер, чёрные джинсы, кроссовки.

Спросил, - что тебе ничего не выдали, из зековский формы?  Моего размера нет. Но здесь разрешают, ходить в гражданской одежде, но чтобы было всё тёмное.

Долго смотрел на мою бумажную бирку.  В самом дурном сне, не могу представить тебя зеком.

Когда приедешь? Ровно через месяц. Вынул из кармана 100 тысяч манат, сказал, - это на всякий случай, используй на продукты, сигареты. Держи, как неприкасаемый запас. Спрячь в носок. Но повторяю, не используй на наркотики и водку. Если этим будешь заниматься, - всё равно узнаю. У меня здесь будет, свой источник информации.

Понял, - что отец никогда не смирится, что я здесь, в зоне. Когда, надел одежду, почувствовал себя уверенней, я не забыт, что приговор остаётся приговором, а отец, остаётся отцом.

А если бы я совершил грабёж и за дело был осужден? Ты бы приехал бы ко мне? Он улыбнулся и ответил:

- Джакана, врать не буду. Ты же мне сын!  Здесь лучше  себя чувствуешь, чем в тюрьме?

Ответил, - там четыре стены и спёртый, тюремный воздух. А здесь воздух свежий, острый, задорный, правда, тоже тюрьма, но всё же на прогулки уже ходить не надо. Сегодняшний, холодный день, наверное, исключение.

Посмотрел в окно, снег уже не шёл и ветер успокоился. Отец спросил, - что тебе привезти? Вязаную шапочку, разноцветные карандаши, книги о зонах, словарь английского языка, если найдешь, словарь тюремного жаргона.

В комнату заглянул Ораз.  Надо иметь совесть, - вы злоупотребляете доверием? - Отец встал.  Тихо сказал:

- Совести у тебя займём! Сложили всё в мешок, он оказался наполненным под завязку. Приподнял, он был не подъемный и ощутил, что за шесть месяцев, я сильно сдал. Раньше сорок килограмм, поднимал без труда.  Как он донёс такую тяжесть?  Своя ноша, не в тягость, руки не обрывает. Это я нес с удовольствием, это ведь предназначалось тебе.

Я ведь знаю, как у вас здесь говорят.  На морозе, ты сидел? - Промолчал. Подумал, - как он может чувствовать или знать, что действительно последние дни, я жил в проголодь. Наверное, отцовское сердце, всё чувствует, передаются всё-таки, какие-то не ведомые сигналы. Моё состояние, он прочувствовал и в тюрьме, и здесь.

Вышли из комнаты для свиданий, из других комнат так же выходили родственники, их выгонял Ораз. Из соседней комнаты вышел, пожилой зек и ругался с Оразом. Он ехидно сказал Оразу:

– Ямщик не гони лошадей – нам некуда больше спешить. Ораз грубо обратился к нему, - помолчи, певец!  Больше не получишь свиданий.

С вами по человечески, а вы ничего не понимаете? Сказал солдату, - попридержи его, мы его снова досмотрим.  Солдат с дубинкой, стал требовать, чтобы он снова вошёл в комнату. Заключенный обратился к солдату, - землячок, що ти меня боишься милый?  Мелодичным своим голосом тихо, будто про себя, печально сказал, - мы ж такие же люди. А ты нас, - как зверей лютых!

Поговори ещё, - вы есть зверьё, сволочи! - Захлопнись! Тебе не то стоять, дышать здесь не положено! Убежденно сказал солдат и повысил голос:

– Молчать! Отец оторопел, - он ни как не мог прийти в себя и шатался от волнения. Да и все мы, кто стоял здесь не могли прийти в себя, от такого хамства. Взял отца под руку, повёл его к выходу. Он посерел от хамства солдата, но сдерживал себя, это давалось ему с трудом.

В это время из комнаты вышел молодой зек со старой матерью, которая, обняв его, плакала. Когда он хотел отстранить её от себя, она обняла его и завыла,  все вздрогнули.

Сказал отцу, - пойдём, тебе пора? Он  крепко обнял меня, трижды поцеловал.  Сказал, - держись Джакана, ты ведь мужчина, помни всё, - что сказал я тебе. Помог мне положить мешок на плечо. И я пошёл, - хотел обернуться и посмотреть на отца, но не стал, знал, что расстрою его. Когда подошёл к административному зданию, за углом меня ждал Арслан. Выглянул из – за  угла, отец стоял с пустыми сумками. Он всё время смотрел мне в спину. Он поднял руку и помахал мне.

Рядом с ним стоял Ораз и выпроваживал его за зону, на свободу. Постояв так минуты три, думал, что отец вернётся, но этому не суждено было сбыться, понимал, что он не вернется, его просто не пустят. Арслан стоял рядом и молчал.

Потом сказал, - встречи и прощания с родными, это для зека мука.  И эти встречи, только расстраивают зека. Ко мне первый год, каждый месяц приезжали, но постепенно всё реже и реже стали навещать меня.

Чтобы привезти дачку, нужны деньги, - а это 500 тысяч манат, из Мары это далеко.  У меня 8 лет, осудили за мошенничество, а мать зарабатывает 700 тысяч монат, отца нет.

У матери ещё два брата и сестра школьники, их кормить надо! Попросил у меня сигарету. Я ему дал. Давай отойдем отсюда, а то нарвемся на кого-нибудь, здесь ведь администрация лагеря находится.

Взяли вдвоём мешок, и зашли за угол. Арслан затянулся и сказал, - уже две недели без курева и попросил. - Ты Саша новичок, сигареты береги, они заменяют всё и обед, и ужин. Увидели идущего к нам Сашу. Он подошёл и, улыбаясь, сказал, - что думаете!    Как спрятать дачку?

У тебя с головой всё в порядке?  Саша рассматривал мешок и, наверное, думал, что мы сейчас, начнем, вытаскивать содержимое, и будем прятать.

В это время, в нём была самая комическая смесь наивности, глупости, хитрости, дерзости, простодушия, и нахальства. Он попросил сигарету и тоже прикурил. Я сказал, - пошли в комнату? Когда  с Арсланом несли мешок в комнату, то многие зеки с завистью наблюдали, нашу процессию.

Зашли в комнату, там уже ждал Бяшим-ага. Мешок поднесли к моей шконке.  Я сказал Арслану, -  не туда?

Положили к месту, где кушали.  Сказал, - это на общак. Развязал мешок и стал складывать около Бяшим – аги. Он собрал все газеты, расправил их.  Это новости с воли, уже три месяца, никто, ни привозил Российские газеты. "Независимая газета", это самая объективная, ни коммунистической ереси, ни демократической лжи. Продукты укладывал бережно, со знанием дела.

Всё время приговаривал, - вот это богатство, на десять дней хватит. Отсыпал четыре пиалушки риса.  Сказал Саше:

- Бери с глаз долой – из сердца вон. Положил банку кильки. Добавил, - сейчас твоя задница может спать спокойно. Прикрикнул на него, – что стоишь? Неси долг. А то твоя голова попадет, как гвоздь под молот, а шея под кулак!  Саша, ничего не ответил, - понёс. Бяшим – ага мне сказал, - Саша у нас порядок. Кто возвращается со свидания, то в общак зоны, должен отдать 20 тысяч монат.  Остальные замыкай.

В камере воровства нет, но обыски бывают еженедельно. Найдут деньги, изымут и посадят в ШИЗО.  Спросил, - а если нет денег? На нет и суда нет. Но лучше отдать.

Могут быть неприятности. Смотрящий по велояту и по комнате, всё равно узнают, им стукнут холопы!  Они же и контролируют барыг, которые продают водку, сигареты и всё остальное.  Кому отдавать деньги?  Ответил, - Тойли!

Бяшим – ага сказал Арслану, - давай, сходите с Сашой за водой, надо готовить ужин. Сегодня будет царский ужин. Плов из свежего мяса. Уже стал забывать запах мяса. На улице увидел Тойли, подошёл к нему отдал деньги. Он сказал:

- Молодец, что порядки знаешь. Попросил сигарет. Ему дал пачку Президента.  Передай родным, - чтобы привозили сигареты, без фильтра. Они дольше бывают. -  А сейчас куда?

Арслан ответил, – за водой для ужина. На территории видел, что зеки копошатся, что - то рыли. Носили около крана песок. Я чувствовал, что работа может спасти меня, укрепить моё здоровье, тело, мускулы. Душевное постоянное беспокойство, нервическое раздражение, спёртый воздух камеры могли бы разрушить меня окончательно. Сегодня почувствовал, что за шесть месяцев отсидки в тюрьме ослаб, с трудом поднял мешок на плечо.

Чаще быть на воздухе, каждый день уставать, приучаться носить тяжести – по крайней мере, я спасу себя, думал я. Укреплю себя, выйду здоровым, бодрым, сильным. Условий для продолжения тренировок не было. Я не ошибался, - работа и движения были мне очень полезны. Вернулись в комнату. Бяшим-ага всё сложил по мешочкам, консервы спрятал. Передал мне пододеяльник, наволочку, одеяло. Очень хорошее тебе привёз отец одеяло, - береги его? - Могут отнять!

Это не отдам! Сказал с уверенностью. Мыло, пасту береги, это личное. Отец получил маляву? -  Нет.  Он купил билет, сразу приехав из Сизо. Отец был уверен, что там я должен быть до 13 ноября, когда приговор войдёт в законную силу.

Закон не писан, этим  б…. м.  Давай приводи свою шконку  в порядок,  под таким одеялом у тебя сегодня будет хороший сон.  Поверь мне и, улыбнувшись, сказал:

- Такая нам досталась доля – нам не прожить без алкоголя!  Саша?

– Ты, что намёк не понял! К такому ужину, ни грех будет по 10 грамм.  Спросил сколько? -  У нас такса, 40 тысяч. Вынул из носка деньги, - отдал ему. Он ушёл и вернулся с бутылкой водки. Стали собираться  обитатели, комнаты. Спрашивали, - что ты там морокуешь? Видя, что готовится плов, были довольны, никуда не уходили. Саша крутился около Бяшим – аги, всё время заглядывал в кастрюлю.

Бяшим – ага спросил Сашу? - для чего ты живёшь? Какую пользу приносишь?  Ну, как же, я обеспечиваю работой, полицию и судей, -  все рассмеялись.  Бяшим – ага, по - доброму, сказал:

- Саша, стели клеёнку, будем ужинать? Сегодня, Саша делает новоселье. Стали рассаживаться. Бяшим – ага содержимое кастрюли, выложил в большую чашку. Вынул бутылку водки.  Саша спросил, - за сколько купил? Бяшим – ага ответил,  - встречаются два вора у витрины ювелирного магазина.

Один спрашивает, другого, -  как ты думаешь, сколько стоит тот алмаз?

-   Тот отвечает.

Всё зависит от судьи….  Но я думаю – лет десять, - ты понял Саша. Его остроту, оценили и комнату, тряхнуло от громкого смеха. Саша сник. Бяшим – ага попросил принести пиалушки, разлил по 20 грамм.

Сказал, - Саша с новосельем! Желаю тебе, добиться, в зоне стать раздатчиком хлеба, первыми шагами, ты подаешь надежду.

Арслан попросил, - Бяшим – ага, отрезал бы по кусочку колбаски. -  Забыли, да?  Дачка, как менструация – месяц ждешь, а за неделю уходит. Прошлый раз вы меня уговорили, - а потом, - что было? Продолжил, - хавайте, что дал!

-  Разговорились!

Тойли всем сказал, - всё брадяжня! На Бяшим- агу не давите.  Он хозяин хавчика. Базар на эту тему прекратить! Допили остывшую водку. Мне ударило в голову. Но вида не показывал. У всех настроение было хорошее, - закурили. Саша стал пускать, дым кольцами:

- Приговаривал. Хорошо! Сейчас бы яблочко куснуть п…. я и уснуть. Бяшим -  ага спросил, - Саша хочешь, анекдот расскажу?

Знаю, что какую – нибудь подлянку приготовил. Ладно, давай! Бяшим- ага начал.

Чукчу спросили, - что тебе больше нравиться, - трубку курить или сношаться?

Чукча, подумав, ответил:

- Сношаться! - Так нравится, так нравится, весь бы туда залез, только губы наружи оставил. А губы – то зачем? А чтобы трубка курить, однако. Так и ты Саша. Все схватились за животы, смеялись. Саша стушевался.

Бяшим – ага сдаюсь, твоя взяла!  Тойли сказал, - против ветра не будешь.…  Все стали заниматься своими делами. Тойли и Бяшим-ага приготовили кружку, стали готовить чифирь. Но приостановили, так как объявили вечернею проверку.

Все вышли в коридор, проверку проводил капитан Гаипов, рядом стоял заместитель начальника колонии Хакбердыев. Хакбердыев стал объявлять, чтобы прекратили бродить в пьяном виде по зоне, не можете пить, - пейте воду.

А если выпили, - то заглохните? На подвиги тянет, - да? За это будете строго караться. Объявил фамилии Чарыева и Овезова, которым назначил по 10 суток ШИЗО.  Где они? - Этих лиц не было, начали искать. Минут через десять, появились.

Всё зашикали на них. У сучары!  Из – за  вас, нас держат! Он приказал отправить их в ШИЗО. Стал ходить по коридору и всматриваться в лица. Когда проходил мимо меня, то у меня сжалось сердце. Вдруг возьмет и обнюхает, не избежать ШИЗО. Когда проходил мимо меня. Взгляд Хакбердыева был пронзительным. И если бы его взгляд задержался на моём лице дольше пяти секунд, то выжег бы глубокую дыру…

Я заволновался, - ШИЗО не боялся, но про себя помолился богу. Господи пронеси меня от этого взгляда! Ругал себя, - зачем пил, эти проклятые 50 грамм.  А пить - то, надо было! Хакбердыев прошёл мимо, от напряжения вспотел.  Посмотрел на  Гандыма, он стоял, как истукан, с непроницаемым лицом, бледный, без кровинки, он моргал, щурился и когда прошёл Хакбердыев, улыбнулся. Эта картина меня развеселила.

Ни один я, оказывается, испугался. Вспомнил анекдот про Чапаева. Когда Петька, сказал Чапаеву, уф, пронесло! -  А Василий Иванович ответил, - и меня тоже. Посмотрел на Гандыма, он с перекошенным лицом ответил:

- За два месяца выпил 50 грамм и чуть ли не об…. ся.  До амнистии осталось два месяца, а сегодня бы, всё перечеркнул. Только сейчас подумал об этом. У меня ведь за год нет ни одного нарушения. И со злостью добавил:

- Откуда ты появился со своей водкой?  Ему ответил, -  что водку купил Бяшим – ага.  Он выругался.  Этот старый ишак, там чифирить, а мы здесь дергаемся!

Надо предупредить Бящим – агу, он не знает, что Иса проводит проверку. Гандым жестом показал Арслану на нашу комнату. Тот понял и ушёл. В это время Иса кого – то вызвал из строя и ему объявил 5 суток ШИЗО.  Зеки зароптали.

Спросил Гандыма, - за что его?  Иса редко наказывает. Но видно брадяжня достала и его. Проверка закончилась. Мы вернулись в комнату. Там никого не было. Гандым спросил Акмурада:

-  Куда ушли чефирщики? Испугались Ису и прячутся где – то на улице. Арслан сказал:  

- Иса не в духе и нам надо, куда – ни будь слинять, а то он, как овчарка, унюхает, что мы выпивали. Надо от него, тоже уйти! Обратился ко мне, - пойдём в дальняк, там пока отсидимся.

Я, Акмурад и Арслан пошли в туалет. Около туалета толпилось много зеков, видно было, что и они скрывались от Исы. Когда вернулись, Акмурад сказал, - Иса был в комнате, очень долго, он обнюхивал комнату, присматривался, сразу видно было, что кто – то стукнул:

 - Что у нас был ужин с водкой. Вернулись Бяшим и Тойли. Акмурад рассказал им всё. Тойли спросил Бяшим – агу, - кто видел, что ты покупал водку?   Кроме барыги и нашей комнаты, никто, не видел!

Стали вспоминать, кто выходил из нашей комнаты, до проверки. И решили, что из ко

- Значить стукнул барыга! В комнату вошёл заключённый, на вид ему было лет 35, высокий плотного телосложения, с пронзительным взглядом. Он спросил Тойли:

-  Что прокололись?   Разве не знаете, что до проверки нельзя выпивать? Акмурад мне шепнул, - это смотрящий, по Ахальскому велояту, Кеджалов Мурад.

Сегодня отмечали прибытие новичка, - указал на меня. Мурад посмотрел на меня острым взглядом, говорил он увесисто, без улыбки. Спросил, - фамилию, за что осужден?   Ответил ему, - перечислил статьи. Он подошёл, поздоровался.

Сказал, - с прибытием братишка? Что с первого дня стал, развращать этих старых… посмотрел вокруг. Вы с голодухи забыли, - что это делается, после проверки! И сразу засветились.

Видно действительно у вас крыша поехала. Завтра всей комнатой будете, замаливать грехи. Около карантийки видели металлолом? Вот его родимого, будите таскать к крану. Тойли возразил:

- Но там такие железки, которые нужно поднимать с краном. Кеджалов ответил:

- Вот на этих железках и будет выходить дурь, бестолковая! Акмурад ответил, - но ведь Иса нам ничего не сказал! Чья это прихоть, твоя или Исы?

Это ваша дурь и вы за неё должны нести ответственность. Акмурад ответил, - не пойман, не вор!

Кто капнул Исе, тот должен нести ответственность. Обратился к Бяшим-аге, - ты засветился, - ты и разбирайся?

У кого брал водяру? Кеджалов обратился к Бяшим-аге, что скажешь? Тот стал мяться:

- Ты не жуй, давай самую суть! А ты Акмурад, что – то разговарился, увянь, да! - Акмурад ответил, - никому не грози, сам бояться не будешь. В разговор вмешался Тойли. Он прикрикнул на Акмурада:

- А ну заглохни! Что моча в голову ударила?  Забываешься, - с кем разговариваешь! Тот видно понял свою ошибку, извинился и ушёл из комнаты. Тойли, Кеджалов и Бяшим-ага, сели в угол стали, что – то обсуждать. Приказали Саше приготовить чифирь. Потом встали и ушли. Саше сказали, - чтобы он принёс кружку в 16 комнату.

Вернулся Акмурад злой, нервный. - Смотри Саша, вот пример.

Не будем далеко ходить, возьмем нашу среду обитания. Я подумал, - что приспособился, а нет, - сегодня сорвался. Здесь среда очень напряженная. Это с виду кажется, вот зеки хорошо и дружно живут, - ничего подобного!!!

Улыбаются друг другу, а в мыслях хотят утопить. Вот поэтому здесь расслабляться нельзя, всё время надо быть начеку, не терять бдительности. Здесь просто так, ничего не говорится и не делается.

Всему есть причина. Вокруг здесь плетут интриги, как при Французском дворе. Следят друг за другом, когда кто - то, где - то ошибется или спотыкнётся. Здесь такие люди, что если упадут с высот, нет, чтобы тихо начать жить. Они опять потихоньку начинают лезть наверх. Но и пусть себе ползут, нам до них по фигу. Человек сам делает себе судьбу, что не делается всё к лучшему.

Эти древние слова, а в древности слов зря на ветер не бросали, поверь мне. Сейчас на твоих глазах происходило представление, а вернее комедия. Они думают, что здесь собрались одни лохи. Барыга сообщил Кеджалову, что Бяшим – ага взял водку. В это время Иса обходил камеры.

Он тут же прогнал и выдал, - что якобы Иса, что – то унюхал. А Ису надо знать, он мужчина, он бы сам нам раздал - «пироги». А не через Кеджалова.

Мурад хочет поставить нас в позу. Это его затея, он сразу разыграл эту ситуацию. А Тойли, не может в свою защиту и слова сказать, подпевает ему. С железками  завтра придётся ломаться нам, - а не ему!

А я всю его комбинацию раскусил и дал понять, что ни он один такой ушлый интриган. Спросил, - тебе ничего не будет?  Он ответил, - нет.  Здесь я прав. Они свои угрозы засунуть себе в ж…. Приходится подстраиваться, прикидываться дураком. А если  не выполнять их указания?

Они сделают всё технично, доведут до ушей Исы эту информацию. Тогда будет разборка, и я получу по ушам. Меня по роже и я по роже. Они меня поддых и я поддых. Они всё равно будут правы. Он замолчал.

Сказал, - ложись спать? Молчи и присматривайся. Не боишься, что рассказываешь такие вещи мне новичку? - Нет, не боюсь, я вижу, кто передо мной.

Такие, как ты, не могут, быть сексотами. А если и расскажешь, я откажусь от своих слов, но ты ведь это не сделаешь? – Всё равно надо быть осторожным. Эти его слова, заставили меня задуматься, понял, что я Акмураду нужен и его откровения притягивали меня к нему. Он подавал мне руку дружбы. Не мог я от неё отказаться. Это был первый заключенный в зоне, который доверился без проверки мне.

Он был молод, как и я. Искал таких же. У него срок был, пятнадцать лет. С этими мыслями разделся и лёг. Шесть месяцев не спал на чистой простыне, почувствовал блаженство, теплоту домашнего одеяла. Стал засыпать.

 Видел ли я дома сны?  Кажется, не видел.  Так мало оставалось времени для сна, я проваливался в яму и утром вылезал из неё, вот и всё. Зато здесь я вижу множество снов, ярких и жгучих.  О, эти тюремные сны!

Постепенно можно привыкнуть ко всему, даже к страшному быту тюрьмы. Но к снам привыкнуть невозможно.  Они мучают и терзают – с ними приходит самое дорогое, то, что ты потерял. Свобода, отчий дом, товарищи, всё это было в твоей жизни, было, а теперь снова повторяется, чтобы, мелькнув и снова исчезнуть, ещё больше растравить чувства утраты.

Я слышу голос отца, он мне чаще всего снится. Это вероятно потому, что он один приезжает ко мне, реже мать, совсем редко брат Игорь. Стал забывать его черты лица.

Проснулся утром от  шума в комнате. Увидел стоящего рядом  Акмурада. Он тормошил меня, приговаривал, - ну ты и спишь, вставай, давай чай пить. День будет тяжелым.

 Помнишь, - что вчера было? Лица Арслана, Сердара, Азата были не довольные, они спорили с Тойли, упрекая его в том, что он не мог отвертеться, от задания Кеджалова. Он вспылил:

- Пойдём, посмотрим, а там будет видно. Сели пить чай с печеньем. Азат взял печенье, двумя пальцами, мизинец оттопырив.

Все смотрели на него с удивлением и смехом. Глядя на его манеры кушать. Можно было бы предположить, что его юность протекала не под присмотром вертухаев, а под любящим взглядом гувернанток и ел он всегда не тюремную баланду оловянной ложкой, а каждый день нанизывал тонкие ломтики ветчины на серебряную вилочку.

Азат посмотрел на нас так, как будто видит впервые,  – это я тренирую пальчики и мысленно представляю, как буду таскать железки.

Что смотрите? Братаны! Было время и я был культурным, перед девочками выпендривался, показывал им, - как нужно кушать печенье.

Видно было, что он что – то задумал, - тянул время. Тойли стал торопить нас. Медленно стали вставать. Не спеша, вышли из барака, пришли к карантинному бараку. Там уже стояли зеки из 27 комнаты. Посмотрели на кучу металлолома, где лежали здоровенные болванки, от разобранного трактора, толстостенные трубы. Подошёл Тойли:

- Ну что стоите? Давайте берите и несите! Ни у кого рукавиц или перчаток не было. Металл был грязный, промёрзший. Притрагиваться было  боязно. Кто – то принёс тряпки. Подошёл к нам, наш отрядный, старший лейтенант Назарклыч.

Он брезгливо сказал, - что стоите, берите и несите? Стали, примеряться к трубе, которая казалась нам легче других изделий. Нашли палки, подложили под трубу и  вдесятером понесли её. Несли, отдыхая, каждые десять метров.

Все ругались, понукая друг друга. Впереди меня шёл крупный и рыхлый зек, он шагал не уверенно, будто на глиняных ногах, хватался руками за палку. Красноватые, как у окуня глаза и сумчатые веки, склеротические сизые щёки и нос бесформенный, морщины на лбу, на лице, на шее. Вдобавок от него исходил не понятный запах.

Дотащили эту трубу до крана и положили. К нам подошёл капитан и Назарклычу сказал:

- Зачем вы притащили эту трубу? Как зачем! Руководство приказало.

Он воскликнул, - ну и дурачьё не отёсанное!  Вчера эту трубу таскали зеки из третьего отряда.  Теперь вы!  Стоящие рядом зеки, смеялись над нами.  Кричали, - эй лохи!  Вчера водку пили, да?  Азат рванулся к ним, его остановил Арслан и сказал, - куда ты рвешься? -  Лоханулись!  Теперь вся зона будет смеяться  над нами.

Акмурад подошёл ко мне.  Видишь, - это вторая серия вчерашнего представления. И доказывает, что наш смотрящий по комнате лох, которого ещё надо подыскать!

Капитан сказал, - как притащили, так и тащите обратно? Мы стояли в растерянности. Зеки из 27 комнаты, сказали, -  понесём обратно, а вечером разберёмся с шутниками!  К нам шёл, смотрящий по зоне, Джапаров Рустам, погоняло, его было «Рустик»:

- Что это вы возмущаетесь? Будете знать, как до проверки, бухать водяру. Сидели бы сейчас в ШИЗО. А то свежим воздухом дышите!

Понял, - как был прав Акмурад. Под улюлюканье, стоящих зеков, потащили эту проклятую трубу обратно. Азат, когда несли трубу, обругал, всех на свете. Потом стал призывать:

- Ребята смотрите! Показывая на себя.  Вот он лох зоны!  Уже тише, сказал, - не я лох!  А лох, - наш Тойли. Проехал ему по ушам Мурад, а он как птенец, заглотал эту наживку. Дотащили обратно, со злостью бросили трубу.

Зашли за помещение ШИЗО. Присели на корточки. Зеки из 27 комнаты, понуро ушли, ругаясь. Закурили. Глаза у всех сидящих блистали огнём не здорового возбуждения, теперь потускнели и стали малоподвижными. Акмурад сказал, - ну что будем делать? Арслан ответил:

- Как, что! Тойли сегодня, сделаем тёмную и выгоним из комнаты. Кто ты такой, чтобы его выгонять из комнаты? - спросил Азат.

За ним стоит Кеджалов. Пришлют быков, нас по одному пресанут или того хуже …. Азат предложил, - все здесь сидящие, уже лоханулись! - Сделаем так.  Забудем, как будто этого издевательства не было. Разговор на эту тему не вести. Разборки не устраивать с Тойли!

Но сделать так, как будто его нет. В комнате с ним, ничего не обсуждать, в разговоры не вступать! Чтобы он опустил гриву. Дать понять, что он в комнате лишний.  Как – будто, всё путём.  Арслан, сечешь фишку! - Тот кивнул.

Этот режим держать неделю. Указания его выполнять молча. Надо потерпеть, чтобы быстрее забыть, эту трубу.

Обратился ко мне, - ты отдал деньги на общак. Ответил, - да.  Наша комната никому не должна и нам никто не должен. Бяшим-аге тихо скажем, чтобы он чай из общака никому не давал. Всё согласны? Доказать нам себе надо, что мы одной веры. Не получиться, придётся хлебать невкусно заваренную кашу. У него при разговоре было очень озабоченное лицо.

Арслан сказал, - может быть, змейку ему сделаем?  Азат ответил, – какую змейку?  А очень простую.  Тойли в штаны наделает от испуга!

Это, как! - Спросил Азат.  А очень просто, толстую нитку, чем Акмурад зашивает ботинки. Змейкой закладываем ему под простыню. Когда заснёт, её медленно надо тянуть. Будет казаться, что под ним ползёт змея. Он  вскакивает от испуга. Смотрит под простыню и ничего не находит.

Азат сказал, - какая змея зимой?  Арслан ответил, - в армии, мы над сержантом своим так издевались, - проходило ещё как! Но одно условие, чтобы никто, ни реагировал. Это фокус, надо повторять, каждую ночь. Если поймёт, - извинится, нет, это его дело. Я сплю, с ним рядом и буду делать.

Только Бяшим – аге ничего, ни говорить. Если не поймёт, и будет молчать, то можно другой фокус сделать. Взять зубной порошок и посыпать подушку, но утром, чтобы никто, ни реагировал. Когда выйдет в коридор с белой головой, над ним смеяться будут. И так всю неделю.  Спросил:

- Зубной порошок найдем? Саша ответил, - откуда!  Я его не видел сто лет. Тогда можно и мел. Этого добра у нас полно.  Азат спросил:

-  Кто будет делать?  Акмурад ответил:

-  Это могу и я. Саша предложил, - есть ещё один фокус. Азат спросил, - какой?  Я им делаю чифирь, а у меня есть пургена пачка, я его из санчасти замыкал, когда был там. Азат сказал, - пострадает Бышим – ага. Азат ответил, - пока давайте проделаем, то о чём уже договорились, а потом посмотрим. На этом и порешим. Осмотрел всех. Добавил: -         Нас здесь шесть человек, кто стукнет?  Будет кровь!

Другого выхода пока нет. С такими людьми надо поступать, только так. Сегодня мы семья. Время покажет, она состоится или нет. Фраеров надо учить! Не научим, быть нам холопами, до конца срока. Подумать надо и в отношении, Кеджалова, но это другая тема, для разговора. А сейчас разбредёмся по двое по зоне. В комнату вернёмся, через некоторое время. Мы ушли с Акмурадом. Когда шли, спросил его, - а чем ещё занимаются зеки?

Я на такие работы не хожу, сапожничаю, столярничаю. А все остальные, с места на место, землю перебрасывают. Ты же видишь, - чем занимаются зеки? Сама работа не тяжелая, - сегодня исключение. Но она принудительная, обязательная, никому ненужная, из - под палки. Собственно работой занимаются только треть зеков, остальные бьют баклуши, слоняются, ругаются, заводят между собой интриги, придумывают истории, у кого есть деньги, напиваются, всё это от тоски, от нечего делать.

Разговорившись, не заметили, как из барака выходил Бегджан, меня как током ударило, подумал, - что он ищет встречи со мной. Но такое состояние продолжалось секунд пять. Моё состояние прочувствовал Акмурад, он встал впереди меня и сделал движение, как будто прикуривает, тихо сказал:

-  Нагни голову?   Бегджан нас не заметил, он остановил кого – то из зеков и делал ему внушение. Мы не спеша, развернулись и пошли в сторону туалета. Акмурад сказал, - шакал вышел на охоту!

Он, наверное, спокойно жить не может, чтобы кого – то не остановить, не сделать внушение или придраться. А ищет – то, он тебя, -  бирка у тебя, до сих пор бумажная. Это уже нарушение, ты что забыл? Поймал бы он тебя и кранты!

-  Десять суток ШИЗО. И в этом он будет прав. Забыл я про неё.  Вернусь в комнату, - сразу пришью. Почувствовал облегчение, как будто мимо грозового удара проскочил.

Ты должен быть всегда на чеку, смотри вперёд, но не забывай оглядываться назад. Бегджан способен на всё, не известно, какие такие думки прячутся в его безалаберной башке.

Он может сам организовать провокацию, полезет в карман, а оттуда вынет какой – ни будь наркотик. Спросил Акмурада:

- Какой? В зоне полно героина, анаши, терьяка. Двадцать процентов зеков наркоманы. А за наркотики сидят тридцать процентов. И у нас в комнате есть такой, Бяшим – ага, у него червонец срока. По статье он барыга, но он не барыга, он наш, Ташаузкий.

У него случилось большое горе. Сначала привезли из Чечни один цинковый гроб с сыном, который похоронили, не открывая гроба, там смотреть, было не на кого. - Сгорел заживо.  Сын был, офицером Российской армии. А второго из Таджикистана. Ты знаешь, по нашим законам, нельзя ставить памятники. А хоронить надо, без гроба. У Бяшим – аги крыша поехала. Он очень долго лежал при смерти в больнице, чуть ли умом не тронулся.

А когда  пришёл в себя, то решил поставить памятник своим мальчикам. Хяким не разрешил ставить памятник около дома. Он очень долго воевал с ним. Но добился своего, разрешили поставить памятник, - около кладбища. К этому времени, он нажил себе кучу врагов.

Оказалось, что на чёрный мрамор, нужно много денег и везти его надо с Урала. Бяшим – ага начал заниматься бизнесом, но ничего не заработал.

Тогда и пошёл по лёгкому пути. Стал торговать героином. Поставил памятник своим ребятам. Расправил плечи. Но как говорится, - не долго музыка играла! Загребли его и влепили десятку.

Он знал, на что идет, не расстраивается. Живёт сейчас с такими же ребятами, по возрасту, как его сыновья. А Сашу подкалывает, не со злобы, ему это нравится. Подумал, -  как мало ещё разбираюсь в людях. Сколько ещё не знаю, - кто меня окружает.

Это один из примеров. А, сколько узнал в лагере различных типов, характеров! Я сживался, с ними потому кажется, знаю их много. Сколько историй, сколько разломанных судеб и вообще чёрного горемычного быта. А узнать предстояло, очень и очень много. Зашли в свою комнату.

Там на кошме, уже сидели наши сокамерники и кушали машевую кашу. Азат спросил, - где это вы  шатались, так долго?  Акмурад ответил, - прятались от Бегджана.

Правильно делали, - он у Курбана из 12 хаты в кармане нашёл нож, для резьбы по дереву. В комнате сидел также и Тойли. Бяшим-ага положил нам в чашки каши, и стали есть.

Про трубу никто не вспоминал. Саша пытался подколоть Бяшим – агу, но, получив достойный отпор, молчал. Он крутился, вертелся, очень хотел рассказать, как нас освистали, взгляд Азата ясно давал понять, - что за это можно поплатиться.  А Тойли! - Он был удивлён, что Арслан и Гандым, его не упрекали.

Он чувствовал неладное, но тоже не показывал вида. Психологическая война началась. Когда пообедали. Тойли сказал:

- Нужно четыре человека, на просеивание песка. Кто пойдёт?  Акмурад ответил, - что у него своя работа. Надо в бане щитки сделать.

Сердар ответил, - что он сегодня дежурный. Тогда остаются Саша, Саня, Азат, Гандым и Арслан. После проверки пойдёте все. Через тридцать минут объявили проверку. Когда вышли в коридор, то перед глазами стояли.

Всё те же лица. Тёмные одежды. Тёмное прошлое. Темнота в глазах. Да – разница в глазах. В них тяжесть. Кому – посильная, а кому непомерная. У одного – высвечиваются тоской, у другого залегла терпением, у третьего – светятся решимостью. Смотрящих, как всегда на проверке не было.

Шагнув на территорию зоны, внешний наблюдатель чувствует, будто остановилось время. Заключенным здесь всё напоминает о прошлом.

Колония изолирована от общества, а общество от неё и во времени и в пространстве. И я всё твёрже и твёрже убеждался, что лишение свободы не является должным средством содействия исправлению и восстановлению личности. Мы были в своей оболочке. Вспомнил слова произнесённые Крестом в Сизо. Зек спит, - а срок идёт! Но самое главное, что когда зек бежит, то срок всё равно идёт. Вслух произнёс:

 - «На проверке стою, а срок всё равно идёт». Арслан спросил, - ты что?  Ему рассказал полностью слова Креста.  Он подумал и засмеялся. Повторил, - как же так, бегу, срок идёт, стою, тоже срок идёт. Дубина ты! - Сказал Гандым. Время  то идёт, не ты идёшь?  Слушай циферблат, иди сюда, объясню. Все стоящие рядом рассмеялись.

  На нас, шикнули, - мы замолчали. На проверке появился Бегджан. Он был очень озабочен, показывал свою деловитость, служебное рвение. Проходя вдоль строя, всматривался в лица, разыскивал нарушителей. Проходя мимо меня, взглянул на меня, на губах промелькнула хищная усмешка, наши взгляды встретились. Психологический поединок продолжался секунд пять, я взгляд, не отвёл. Он своим видом показывал. Ничего голубок потрепыхайся, - а  я всё равно тебе перышки пообрываю! Подумал ничего, гусь свинье - не товарищ.

         Кто гусь, - а кто свинья, ещё неизвестно. Постараюсь, повода не давать, этому отморозку в погонах. Он оставался для меня, как заноза в сердце. Закончилась проверка и мы пошли к месту, куда приказал Тойли.

 Небо оживало, разогрелось, трепетало удивительными красками. И казалось, что оно раздвигалось, открывая неведомые краски. Ветер угнал тучи, выглянуло солнце. Сразу стало теплее.

Когда подошли, то около кучи песка, решёт для просеивания песка не было. Азат и Арслан пошли искать решето. Саша шутил, обходя вокруг кучи песка:

– «Ты работа, нас не бойся, мы тебя не тронем»! Гандым ответил ему:

– Не мельтеши, сиди и не вякай?  А то накаркаешь, и заставят, эту кучу пересыпать с места на место или того хуже, пересыпать лопатой. Саша присел и замолчал.

Подошёл Тойли, спросил, - что сидим?  Ответили ему, - что нет решета. А Азат и Арслан ушли искать.  Он постоял минут пять, тоже ушёл. Забрав с собой Сашу. Через час вернулись Арслан с Азатом, принесли разбитое решето. Его ремонтировали с полчаса и принялись за работу. И кто из нас не знал, как это делается, просеяли два ведра. Пока не подошёл мастер – зек и показал, - как надо просеивать. Для чего просеиваем песок, - ведь ничего не строится?

Чистый песок нужен для приготовления раствора. Вам дали задание просеивать, - вот и просеивайте! А для чего, - не ваша забота! Ваше дело телячье об…. ся и стой. Обругал нас и тоже ушёл. Мы показывали вид, что работаем. А на нас и никто больше не обращал внимания. К концу дня, поднялся сильный ветер и стал раздувать наш просеянный песок в разные стороны.

Взяв лопаты и решето, пошли в барак. Погода ухудшилась, задул резкий порывистый ветер с песком. В комнате собралась наша «бригада» и из баклажек стали умываться. Тойли встал и сказал:

– Кто просеивал песок, можете сходить в баню. Начальник режимной части Тачмамедов, разрешил. Не показывая своей радости, мы быстро взяли полотенце, мыло и пошли. С нами пошёл и Акмурад.  Тойли сказал, - пустят тех, кто просеивал песок. А ты куда? Акмурад ответил, - что он помнит, кто  просеивал, песок? Тойли промолчал.

Очутившись в бане, моемся с остервенением, упоением, я уже забыл, когда был в бане. Очень уж много накопилось грязи. Баня это самое лучшее, - что осталось для зека, с воли. Здесь мы получали истинное удовольствие. Почувствовать себя, чистым, освеженным, смыть с себя этапную, карантинную грязь. Азат сказал:

– Тойли организовал баню. Чует, что грех имеет перед нами, но этим он свою подлянку, не смоет.

Арслан обратился ко мне, – что делает, солдат после бани? И сам ответил, – кальсоны продаст, но сто грамм выпьет!

Азат его оборвал, - ты, что забыл, о чём мы сегодня говорили? Закрой своё хайло! Нам ещё жить до следующей дачки, долго?  Кто скажет, что к нему кто – то приедет? – Молчите!  А Тойли, мягко стелить, но спать жестко придётся! А ты Арслан, что?  На просеивании песка и мозги свои просеял, - да?

Арслан стал оправдываться. Это всего лишь, к слову пришлось, - я всё помню! Заглянул в баню солдат и сказал, - давайте заканчивайте?

Азат ответил, – чего боится охрана, как бы кто – ни будь, не растворился в воде? Будет считаться за побег, - засмеялись. Солдат не понял шутки. Акмурад выпрямился, сказал, – побег! Лицо при этом было серьёзным, осунулось, стало сероватым, нос заострился, покраснел.

Все повернулись в его сторону. Азат спросил, - ты что?  Он промолчал. Тогда Азат сказал, - когда язык длиннее ума, то надо либо ум удлинять, либо язык укорачивать. – Акмурад ответил, - ты Азат всегда прав.  Береженого бог бережет.  А таких, как мы не береженных, конвой стережет!

Если ты такой умный, что же не берегся, - когда был на свободе?  Или в зоне поумнел? А то, что у меня непроизвольно, вырвалось слово, - ПОБЕГ. У нас всех, это проклятое и нежное слово, законсервировано в голове. И ждёт своего прикосновения.

И со злостью сказал, - ты разве об этом не думаешь? Указал пальцем на меня, Арслана, Сашу, Гандыма и вы об этом не думали? Ещё, как думали! Но все мы боимся, - это слово произносить вслух.

          А почему? Да потому, что через полтора месяца амнистия! Но никто не знает, какие статьи подпадут. А надежда маленькая, но есть у всех. Но из всех присутствующих здесь, сроки и статьи, большие и тяжкие, кроме Саши. Боимся мы произносить вслух, это слово, потому, что боимся, что среди нас затаился стукачёк, который капнет куму.

А тот перечеркнет личное дело, красной полосой, - побегушник и кранты. Такие дела, комиссия по помилованию, даже рассматривать не будет, что молчите?

Кто прав? А пока Азат, наш разговор, замнем, до ясности. Базара нет! Это слово ПОБЕГ, - оно снилась всегда. Особенно после суда. Не было дня, чтобы я не мечтал о побеге. Знал чётко и ясно, что для администрации колонии, происшествие номер один, -это побег.

А пока присматривался, приглядывался с кем и когда можно осуществить свой замысел. Вслух не мог сказать, - даже отцу. Для удачного осуществления побега, нужна долгая, тщательная подготовка.

Поэтому, так резануло слух всех, это слово сказанное Акмурадом. А он то, в этой колонии чалился уже четыре года. Сегодня пословица Азата, могла привести к не предсказуемым последствиям.

Одно слово, даже пословица, растравила наши души. Но какое слово! Азат стал успокаивать Акмурада, но подожженный порох, трудно было угасить. А слово побег, было порохом. Акмурад понял свою ошибку. Что так неожиданно раскрылся, как опытный боксёр, перед новичком. Сказал, - что ты братишка, всё ништяк.  Эти слова он произносил, не естественно, наигранно. Неожиданно сделался серьёзным и сказал Азату:

– А душу, ни мне, ни себе не трогай, не борони.

Закутав головы полотенцами, вышли из бани и быстрым шагом, пошли к бараку. Дул сильный ветер и банное тепло, сразу выдул из нас. Вернувшись в комнату, стали заниматься, каждый своим делом. Я сел пришивать бирку, уже основательно, из материи. Пришил на пальто и чёрный капюшон. Посмотрев на меня, Акмурад с грустью заметил:

- Вот и ты, Саша, - стал меченным, как собака в вольере. Осталось только, над шконкой сделать такую же подпись. Просидел четыре года и не могу понять, для чего пришиваем бирки. Для стукачей, которые точно могли узнавать, кто перед ним!

За месяц, я узнал фамилии практически всех зеков. Да к тому же, каждый день проходить по три проверки, где твоя фамилия или моя, даже нашему приблудному коту известна. Спросил, - а что кошек, запрещают здесь держать? Да сколько хочешь, лишь бы, было чем кормить. У нас на зоне есть, около десяти кошек. Но особенно хороший кот в 17 хате, у Андрея.

Мы с ним на зону пришли вместе, одним этапом. Ему привезла из дому сестра, ещё котёнком, с ладонь. Зовут его «Рыжий», сейчас у него килограммов семь. Андрей натренировал его на форму. За это, - он два раза сидел в ШИЗО.

Этот здоровенный, пушистый котяра, с большими выразительными глазами. Сидит в коридоре и внимательно наблюдает. Когда видит офицера или солдата приближающего к комнате, он начинает мяукать и скребётся в комнату, то есть стоит на шухере. В хате сразу соображают, что к чему и прячут, что не положено. Начальник режимной части Тачмамедов, несколько раз приказывал, вынести его к комнатам для свиданий. Там живут четыре кошки. Но Андрей не выполнял его указания. За что помещался в ШИЗО.

А, Рыжий шёл туда вместе с ним. Вся зона балдела. Затем шла делегация из зеков к хозяину и тот правда, всегда отпускал Андрея. Все зеки знают это, и никто не обижает Рыжего. Когда на работу выходить Андрей, то и Рыжий идет с ним, как собака, сядет в сторонке и наблюдает.  Кто приходит со свидания, то Рыжему, обязательно, что – нибудь, приносят,  особенно он любит куриные косточки.

Андрей тренировал кота полтора года, чтобы добиться, такого результата. Спросил, – а в туалет, куда он ходит?  Акмурад улыбнулся и ответил, - он гад умный, куда попало не ходит.

Андрей для него сделал специальный дальняк. При выходе из барака, в десяти метрах, - посмотри? Там Андрей выложил из камня кольцо – клумбу, а внутри песок. Весной по краям, он для маскировки высаживал цветочки, но они без воды не растут. Вот он туда и ходит.

 Было видно, с какой нежностью и любовью Акмурад рассказывал про Рыжего. Спросил Акмурада, – дома у тебя, был кот? Акмурад с горестью рассказал. Был у меня дома кот. Когда осудили и он, как и я ушёл из дому и не вернулся. Мать плакала, искала его с неделю, но он не вернулся.

      Когда рушится жизнь, то рушится всё! - Как говорится, - пришла беда, открывай ворота. От тебя отворачиваются, не только девушки, друзья, но и животные. Близкий друг детства, с которым, ходили в садик, в школу, в армии вместе служили. За четыре года, два слова не написал, - а за что?

        За то, что я зек, изгой, отверженный. Грустно добавил, - можно было бы ненавидеть меня, если бы я какую – ни будь, гадость сделал. Кого – то изнасиловал бы, убил хорошего человека, покалечил бы.

Добавил, – знаешь, за что мне дали пятнадцать лет? И посмотрел на меня. Есть желание, - расскажи!

Но, я не любопытный. Меньше знаешь – спокойнее спишь! Акмурад спросил, - тогда почему, ты рассказал, - за что сидишь?

Ответил, - а мне, что скрывать? Сижу за свою неразборчивость в людях. И подлость, этих людей. Виноватым, себя не считал и не считаю! Бог этому гаду, судья.  А я сижу Саша за дело! Наркоманы в Теджене прикололись ко мне, стали избивать, я убежал от них. А им показалось мало. Подкараулили, около дома и снова хотели поиздеваться. Тогда я  не выдержал такой наглости. И врезал одному из них, - он упал, а головой ударился об стенку.

Его доставил лично в больницу, а через месяц, он дуба дал. Со мной никто не разбирался. Осудили, за покушение на убийство. Дали пятнадцать лет строгого режима. Я не жалею, ни о чём и ни в чём не раскаиваюсь. Он сын председателя колхоза, судил не суд, - а председатель колхоза. Кто с ним был, его не нашли, а что его искать, он их родственник.  На следствии, на суде называл его фамилию, - но его так и не нашли!

По закону, мне должны были дать три года, самое большое. Неосторожное причинение тяжких телесных повреждений. Адвокат писал жалобы во все инстанции, как в песок. Власть сегодня у того, у кого деньги и связи. А Теджен, это Туркменский Бомбей. Без денег, там, в туалет не сходишь! Нас позвал Бяшим-ага. Что – то вы разговорились, садитесь, ужинайте.

Ужин, проверка, прошли быстро не заметно. В комнате было всё спокойно. Акмурад с Арсланом пошли смотреть телевизор. Я просматривал свои записи в тетради, привезённой отцом. Хотел записать, как провёл последние дни. Услышанные присказки, поговорки. Но, осмотрев комнату, заметил, - что Бяшим-ага посматривает в мою сторону. Стал читать, анекдоты, записанные в тетрадь и стихи Есенина.

Бяшим-ага спросил, - Саша, что читаешь? - Анекдоты!  Ты что же, не знаешь, я такие вещи люблю! Иди ко мне на шконку, здесь светлее. 

Потом!  Он стал приставать ко мне. 

Ты не стесняйся, - давай подплывай ко мне? Или хочешь, чтобы я старые ребра сломал, лез к тебе на шконку?

Саша тут же влез в разговор. Бяшим-ага! – Попробуй, может, залезешь? Или кишка мешает.  Жди, когда рак на горе свистнет! Тогда и ты увидишь, чтобы я лез на второй ярус.

Продолжил, - Саша заглохни! Ты мне уже надоел. Саша, - давай иди сюда. Не буди лихо, пока оно тихо.

Ты, что девочка! Надо уговаривать? У тебя должно быть и в СИЗО, набралось десяток хороших анекдотов. Спросил Бяшим-агу, – а какие анекдоты, вам нравятся? Мне все анекдоты нравятся. Начал с тех, которые рассказал на свидании отцу. Потом, рассказал мой любимый анекдот. Поймали золотую рыбку, - вор, колхозник и бизнесмен.

Рыбка взмолилась и просила отпустить её, за это выполнит, любое желание.

 Вор попросил много денег и выпивку. Она тут же исполнила его желание. Колхозник попросил, что его замучили колорадские жуки.

Рыбка сказала, - возьми вот этого маленького жучка и когда он всех жуков сожрёт, то раздави его. Бизнесмен сказал, - у меня всё есть, но дома тараканы замучили.

Рыбка дала ему маленького таракана и также сказала, - когда он сожрёт всех тараканов, то раздави его.

Вор взмолился перед золотой рыбкой. Возьми у меня обратно деньги и выпивку, а дай мне маленького мента.

Бяшим – ага, как ребёнок вскочил и голошей, в которые был обут. Стал на бетоне растирать и приговаривать, -  вот так бы я того, - кто загнал меня сюда. Все стали смеяться над клоунскими ужимками  Бяшим – аги.

Кто – то открыл в комнате дверь и сказал, -  от чего, так веселитесь? Ему объяснили причину смеха.

Он выглянул в коридор и позвал ещё трёх зеков. Те, тоже  веселились. На шум в комнату, зашёл солдат с резиновой палкой и всех разогнал. Больше желающих слушать анекдоты не было. Бяшим – ага сказал, - молодец Саша. Первый раз за полгода, я от души смеялся.

Даже на минуту забыл, что нахожусь здесь. На завтра, ты заработал хорошую добавку!   Расскажешь ещё такой анекдот, - свою порцию отдам!

Стали постепенно укладываться спать. К этому времени вернулись Арслан с Акмурадом. Подумал, что они забыли про наш разговор. Но Азат всё помнил. Он вызвал Тойли и Бяшим-агу из комнаты. Под каким – то предлогом. Когда выходил, то Арслану и Акмураду, показал пальцем на шконку. Арслан кивнул,  показывая, что всё понял. В это время Арслан быстро поднял одеяло и простынь, змейкой положил чёрную нитку. А Акмурад обсыпал мелом подушку.

После чего, аккуратно вытер руки и убрал следы мела. Вернулись Азат, Тойли и Бяшим-ага. Бяшим-ага ругал Азата, за то, что он кому – то предложил обменять рис, на пшено. Из расчета, одну пиалу риса, на полторы пиалы пшена. Бяшим-ага сказал:

– Несмотря на то, что ты мошенник, но дурак!  Кто будет менять рис на пшено? Рис то не пшено! У нас то рис! За кого, ты меня держишь олух! -  Что, я сам себя обманывать буду? Азат оправдывался, гнал своё, прикидывался дураком.  Но пшена то больше. Саша спросил:

-  Не понял, кто кого, хотел кинуть, о чем вы трете? Бяшим – ага ответил:

- Надо было отправить этих двух мошенников. Может, они смогли бы, песок на пшено обменять. Добавил, – как вы мне надоели, со своей мышиной вознёй. Всё! Эту тему закрыть! Ложимся спать.  Азат молчал. Тойли с Бяшим-агой ничего не поняли. Он их разыграл, как мальчишек.

Все в комнате, это понимали, но вида не показывали. А Саша, очень к месту подыграл Азату. Стал обдумывать, как сегодня вёл, себя. Самое приятное, конечно баня. Вспомнил резкий разговор в бане. Как быстро меняется настроение у зеков.

Все были, как натянутые струны, оборвись, одна и что было дальше, никто не мог бы предсказать. Нормальный, спокойный разговор, моментально менялся, менялось настроение споривших, и они превращались во врагов.

Понимал, что настоящей семьи в комнате нет. Каждый жил своей, только ему одному понятной жизнью. Одно слово и взрыв эмоций, непредсказуемость каждого, так в нормальной семье не поступают. Разве знал я до ареста, подлинную цену слова, разве понимал, какую власть над людьми, оно может иметь. Сегодня я ещё раз убедился, простое слово «товарищ», запрещенное в тюрьме, изменяло настроение зеков моментально.

Слово это порох, граната. Правильно говорил отец, Акмурад, - больше молчи, больше слушай. Надо быть, как хамелеон, - «смотри вперёд, не забывай оглядываться назад и всегда быть начеку». И днём и ночью надо следить за своим базаром. Не мог привыкнуть к этому не понятному и в то же время ясному слову, базар. И за этим, словом скрывалась тайна. В то же время все слова, произносимые в зоне, имели чёткое значение и смысл.

И авторы этих слов не наши прадедушки, изобретались и придумывались не ими, а тяжелой жизнью. Рождались с потом, кровью, ценой многих и многих арестантских жизней.

В комнате стояла гнетущая тишина, которая нарушалась лишь лаем собак на проходной. Чувствовалось напряжение, как никогда все молчали. Ждали, когда заснет Тойли. Но все участники акции молчали. Вероятно, все думали, как поступить Тойли.

Может быть, он и не заметить, нашу шутку и проспит до утра или догадается про наши проделки. Ещё сильнее озвереет, и будет мстить, каждому, по одному. Послышалось лёгкое похрапывание Бяшим – аги. Он всегда  ложился спать позже всех. Он знал эту свою слабость и всегда, когда ему говорили, чтобы он прекратил. Никогда не возражал. Говорил, что я могу поделать со своими старыми, больными, изношенными лёгкими.

Неожиданно послышался возглас Тойли, который вскочил и воскликнул, - что такое, за бля… о! Руками начал бить по простыни, бегать вдоль шконки, мял постель. Потом сорвал со шконки простынь вместе с одеялом, собрал в комок, обхватил руками и бросил на пол. Арслан приподнялся:

– Ты что Тойли? Крыша поехала или плохой сон приснился. Саша включил свет. Тойли прижал одеяло к полу.  Эта сучара здесь. Саша спросил, - кто здесь?  Кто, кто – змея!

Вид у него был растерянный, комичный. В носках, оранжевых трусах до колен, одетый, в майку не понятного цвета, давно не мытую. А его фигура отражала ту обстановку, в которой он находился. Оказывается, Тойли был тщедушный - смотрящий, слабосильный, с белым цыплячьим телом, голова обсыпана мелом. Перетрухнул он изрядно. Арслан вместе с Тойли, ощупывали одеяло. Остальные внимательно наблюдали, за этим цирком.

Но не смеялись. Бяшим – ага приподнялся и сказал, - Тойли у вас совесть есть?  – Есть, только мы её не используем? Бяшим – ага продолжил:

– Откуда здесь зимой змея? Если бы здесь пол был деревянный, тогда другое дело. Кругом камни. Ты, наверное, таблеток наркотических наелся, вот тебе и мерещатся змеи. Ты что - то брат не догоняешь? - Ложись спать. Но Тойли упрямо осматривал одеяло, потом стал осматривать матрас. Арслан для вида осмотрел свою шконку и лёг.

Тойли видя, что лоханулся, походил по комнате, посмотрел по углам. Встал около шконки, посмотрел по сторонам. Попытался улыбнуться, но вместо улыбки у него получилась болезненная гримаса. Бяшим – ага обратился к нему:

- Чего застыл верстовым столбом? Ложись спать. О том, что у него всё голова белая, он промолчал. Бяшим – ага догадался о розыгрыше. Он всё понял. Тойли продолжал стоять.

Глаза его округлились, и он стал напоминать филина, выискивающего в темноте мышь. Никто в комнате, не засмеялся и не подал вида. Выдержка была собачья, очень сильно хотелось смеяться. Все помнили, как он нам организовал, наше унижение. Когда тащили трубу. Тойли ничего не понял. Побродив по комнате, он тоже лёг. Но не спал, ворочался, тихо ругался. Все лежали и молчали. Утром, как будто, ничего не случилось, все встали, стали умываться.

Бяшим-ага готовил чай. Тойли спал. Голова была белая. Бяшим-ага понял, когда посмотрел на Азата, покачал головой. Азат развёл руки, жестом показал ему, - как мы тяжело несли трубу, на полусогнутых ногах. На глазах у него прятался, плутоватый огонёк. На губах блуждала сладкая улыбка. Бяшим-ага обьявил, - что чай будет готов, через пять минут. Подошёл к Тойли и разбудил его. Он встал, осмотрел комнату, но ничего не обычного не обнаружил.

Оделся и ушёл в туалет. Вернувшись, быстро посмотрел, в кусок зеркала. Лицо его позеленело. Кто это сделал?

-  Поплатится очень сильно. Бяшим-ага ответил, - что сделал?

И кто поплатится? Тойли со злостью обратился к нему, – ты что не видишь? Сначала змею в постель положили? Потом мелом обсыпали? Бяшим-ага покачал головой, – ничего, ты не понял? Ты же живёшь в комнате и ты такой же зек, как они.

Твоя обязанность смотрящего, оберегать своих ребят, правильно растолковывать их поведение, не допускать ссор. Быть их братом, отцом, судьёй, – а ты, что сделал? Послал их надрываться? Почему сам, вместе с ними не пошёл, если не смог их защитить. Водку ведь тоже пил? Или подумал, что если смотрящий по комнате, то можно измываться над ними. За их спором, мы внимательно наблюдали.

Бяшим – ага продолжил, – вероятно, ты забыл, за что они судимы? У Гандыма - разбой, у Саши – разбой, да вдобавок, рост два метра, посмотри на его кулаки. А Акмурад, за что сидит?  За кражу курицы! -  Нет.

За убийство! Дорогой братан, ещё раз повторяю поговорку, - «не буди лихо, пока оно тихо»!  Этим молодцам, терять нечего? Завалят!  И не смотри на меня так. Разборки не будет. К смотрящим по велояту и по зоне, не пойдёшь!

А пойду я! Объявлю зоновскую разборку.

У меня есть, что сказать! Терять мне нечего. Ты это знаешь! Тойли, хотел, что – то сказать, - но Бяшим – ага его перебил.  Продолжил:

 – Это такие же, как мои погибшие мальчики, уж этих – то я не дам в обиду! Он побелел, стал приседать. К нему подбежали рядом стоящие Арслан с Азатом. Сказал, - хватает проклятое. Вынул из кармана таблетку и положил под язык. Его положили на шконку. Он тихо добавил:

- Тойли покайся, что не правильно поступил. Базар заканчивайте, пейте чай. Саша испугался, спросил, - Бяшим-ага, может в санчасть сбегать? Он молчал. Тойли сказал, -иди. Саша выбежал, как ошпаренный. Бяшим-ага, открыл глаза, сказал, - всё нормально.  Пейте чай! Разговор Бяшим – аги всех поверг в шок, такого от него никто не ожидал. Удивил он и Тойли.

А Саша, с которым он все время ругался, подкалывал, - как поступил? Так мог поступить, только уважающий Бяшим-агу человек. Поведение Бяшим-аги, Саши доказывало, что не зачерствели, души изгоев, осталось чувство сострадания, мы оставались людьми. Минут через двадцать, пришёл врач, старший лейтенант. Он осмотрел Бяшим-агу, – что же ты Бяшим-ага не бережешь себя? Обратился к нам. Что случилось?

Тойли ответил, - всё было нормально, как всегда. Врач сделал Бяшим-аги укол, сказал, - его надо в санчасть. Но пока пусть полежит, поспит. Если будет хуже, позовёте меня. Я буду на месте.

Спросил? - кто будет смотреть за ним? Тойли ответил, – Саша будет сидеть с ним. – Он сегодня дежурный. Когда доктор ушёл. Тойли сказал, - извиняться не буду.

Но, в общем, я не прав. А вы тоже хороши. Прокрутили меня, как лоха, с этой змеёй.

Теперь надо подумать, кто заменить Бяшим-агу? Азат ответил, – а что думать, то. Сердар будет у нас поваром. Без разборок и выяснения отношений, так и разошлись. Напряжение последних дней разряжалось. После конфликта с Тойли, надо было обдумать своё поведение. Тойли с Азатом, куда – то ушли. Нам сказали, чтобы мы их ждали. Арслан, стал нервничать:

 – Что их ждать?  Надо идти и просеивать песок. Давай шевели копытами? За нас никто это делать не будет. Встали и пошли.

Продолжение следует