А. Широбоков. СТЕНА: Акдаш - сучья зона. Отстаньте сволочи, зарежу!

Впервые опубликовано 15 марта 2013 г.

Все зоны, как тебе известно, делятся на воровские и «сучьи», в каждой из которых существуют свои традиции и порядки. И если в первых, красный цвет не был в почёте, то во вторых, им часто бравировали, и зеки, составляющие лагерную элиту, нашивали красные лычки. «Сучья» идеология разъедающей ржавчиной прошлась по некогда крепкому телу воровских традиций, и в лагерях, где пелись блатные песни, зазвучали бравурные марши, прославляющие эпоху.

Хуже всего, что молодёжь принимает заведенные порядки за исконно воровские традиции и начинает верить, как в религию. Что и происходит у нас. Воровские и «сучьи» зоны различаются не только по цветам. В воровских, как правило, царит порядок, установленный на авторитете паханов, в таких зонах, как наша, господствует его величество кулак. Чтобы быть объективным, в Туркмении авторитетов не стало. Блатные, побывавшие в «сучьих» зонах, вспоминали о месте отсидки, с особой неприязнью.

«Сучьи» зоны губительны тем, что, как правило, там действует порядки администрации, которая может не только затравить неугодного ей «отрицалу», но – с помощью «смотрящих» таких, как наши, даже сровнять с землёй самых больших авторитетов. Что и происходить, с Гараджой. Не один «законный», попав в «сучью» зону, уже через полгода был оплёван и обесчещен шпаной, имеющей смутные представления о настоящих авторитетах.

«Сучьих» зон боятся все, они больше напоминают минное поле и нужно было обладать неимоверным чутьём и осторожностью, чтобы не попасть в заготовленную ловушку. Что мы и наблюдаем с тобой сегодня. Частенько под неугодного подводят «косяк». Ты, что меня проверяешь? Не видишь, что происходит с Гараджой! Высовывается и лезет в «передовые» ближе по духу и по душе среди обитателей зоны Джепбаров Рустик.

Посмотрел на меня продолжительным взглядом, сказал, – пойдём в сторонку, присядем и понаблюдаем, за всеми движениями. Это хороший наблюдательный пост. Когда, что-нибудь, происходит на зоне, отсюда хорошо видно. Кто, как мельтешить. Это мёртвая зона. Мы их видим, а нас никто не видит. Таких мест, мало не зоне. Это было, для меня открытием. Что на зоне, существуют, такие места.

С чего это ты взял, - что это мёртвая зона? А ты иди и проверь, - ответил Сердар. Сначала иди к бараку и посмотри, где я сижу, а потом отойди к зданию штаба. И ты меня не заметишь. Я пошёл к бараку, потом, пошёл к штабу и действительно, Сердара не было видно. Подумал, не разыгрывает ли он меня. Сам куда-ни будь, спрятался и разыгрывает меня. Место то было ровное. Но, когда подошёл, то обнаружил, что он сидит на месте, сказал, - ты встань, я снова отойду и посмотрю? Когда он встал, то он хорошо просматривался. Вернулся и спросил:

– Почему, так происходит? Я и сам не пойму. Присел, и мы стали наблюдать за бараком. Просидев минут пятнадцать. Он мне сказал, - смотри, что-то Гочмурад, активничает. Гочмурад переходил от одной группы зеков, к другой. Снова входил в барак и возвращался с кем-то. Затем Сердар сказал, – в принципе, я могу остановить беспредел в отношении Гараджи.

На зоне есть человек, который рулить всеми смотрящими. Пойдёшь к начальнику колонии, ведь он ими руководит?  Ими руководит, ещё один человек. Он зек. Мне Саша, не сразу удалось определить, кто незримо стоит за этой вроде хаотичной разобщенной людской массой, - кто решает все вопросы, затрагивающие заключенных. Но чувствовал это, но не мог определить долго, - кто это?

Этот человек никогда не выпячивается, держится очень скромно. Мало что догадывался о том, что худощавый мужчина азиатского происхождения, которого обычно все звали Хезрет, и есть тот, кто делал погоду на зоне. Хезрет никогда не злоупотреблял своей властью. И если Хезрету требовалось намутить воду на зоне, то ему достаточно было шепнуть на ухо Рустику и тогда коридоры, и комнаты барака превращаются в ад.

Выражаясь нашим языком, Хезрет «сухарится»: вместо себя на виду он поставил Рустика, который и объявляет волю Хезрета, выдавая за свою. Но с Гараджой, он перестарался, Хезрет не мог так поступить. Подумал, - не проверяет ли снова меня Сердар. Зачем, - ты мне говоришь это? Ты парень ушлый, всё время слушаешь и молчишь. А сам себе на уме. У меня сложилось мнение, что ты что-то, как бы записываешь в уме. Ты опасный человек, - Саша?

Со многими новичками, я встречался. Но то были лохи! Хотя ты и говоришь, что у тебя первая ходка. Но, по твоему поведению, я бы это не сказал. Ты, Сердар ошибаешься. Тогда ответь! Откуда знаешь, тюремные порядки? И живешь ты по понятиям.

Секрета, никакого нет. Отец мне рассказал, о 48 правилах, которые я должен выполнять в тюрьме. Да и в Теджене, я сидел с опытным зеком, который 17 лет, чалился по зонам. А правила, могу, перечислить, и стал, их рассказывать по пунктам. Когда дошёл до 31 правила, он остановил и сказал:

- Ну, ты даёшь!  Что помнишь все 48. Он вдруг насторожился и сказал:

- Смотри, что происходит? И добавил, - не долго музыка играла, не долго фраер, танцевал. Мы увидели, как два солдата, во главе с опером, повели Гараджу в Шизо. Хотел встать, Сердар дёрнул меня за руку, сказал:

– Ты, оглобля, куда светишься!  Подумают, что мы следили.  Сиди, не рыпайся?

Вот тебе и подтверждение, эти отморозки, смотрящие испугались толковища и сдали Гараджу, куму, со всеми потрохами.

 Какие они гондоны! На твоих глазах происходит то о чём, тебе говорил. На сучьей зоне, всё возможно. Заскрипел зубами, сказал, - такого ещё не было!  Неужели они стукнули куму?

-  Нет, что ты! Так дела не делаются. Они сделали, всё красиво:

- Как это? Да, очень просто. Они заставили Пистона написать заявление на Гараджу, хозяину.

А тот принял меры! - Зло наказуемо. А нам будут гнать, что Пистон, сам написал заявление. И никто не возникнет. А вечером, нас начнут прорабатывать.

Мы ведь, всё видели? И ответил, - а мы и в жизни, ничего не видели. Придется свои языки, засунуть в одно место. А если откроем рот. То на зоне, могут, возникнут беспорядки. И первыми виновниками, эти беспредельщики, выставят нас. Того хуже, могут организовать, непонятку!

Так, что Саша, мы попали, - как кур в щи. Пойдём, предупредим Арслана и Акмурада, чтобы нас не опередили. Мы встали и быстрым шагом пошли к мастерской. Акмурад сидел, подшивал тапочки Арслана. А Арслан, дремал в углу. Арслан встал и стал ругать нас. Говорил, - совесть у вас есть!

Вы, два часа, где-то болтались. Бяшим-ага, обед приготовил? Сердар ответил, -да, приготовил, такую подливу, что есть, не захочется. Рассказал об Гарадже. Акмурад ответил, - мне всё ясно.

– Что будем делать? Ничего не будем делать. У нас сегодня, никто не был и мы, ничего не видели! Так, что Арслан. Меня голыми ногами не возьмешь!

Лучше геройски пикнуть, чем предательски бзднуть. А мораль такова. Против лома нет приёма. А ломом сегодня являются смотрящие. На этом и закончим наш маленький базар. Чёрная масть, неистребима, как вши в бараке. Будем правду искать, после чего, мало не покажется.

До сна, чтобы были вместе, - сказал Сердар. Смотрящие могут, из-за боязни организовать проверку. Дадут задание быкам, кого-ни будь выдернуть, станут прессовать, говоря при этом, что они на стороне Гараджи. Поэтому, надо поднатужиться и ни во что не вмешиваться.

После обеда, придём сюда и перекантуемся. Акмурад сказал, - а совесть, у вас есть? Моя совесть настолько чиста и прозрачна, что её практически не видно, - ответил Сердар. Тоже мне, совестный, нашелся! Где совесть росла, там х… вырос.

Заткнись и не возникай? Понял! Кто тебе Гараджа? Он тебе, что хлебник или брат? Рубля вместе не пропили, а ты за него, хочешь жопу подставить! Ты мне чёрта в чемодане не строй! - Акмурад ответил:

– Что, это ты раскомандовался! Что я, порядки не знаю!  Разашелься поэт? Я тебе скажу, с твоими прибаутками, иди, да не просто иди. А иди к … матери! Учитель нашелся. Арслан подал лопату Акмураду и сказал, – на, врежь ему! Он улыбнулся и ответил:

– Была бы спина, найдётся и вина. Базар прекратили. Пойдём обедать, - продолжил Сердар. В беде и в воде люди боятся друг друга, как раз следовало бы обратное. Вот о чём следовало задуматься. Молча пришли в барак.

Бяшим-ага стал ругать, упрекал, - что это вы, так заработались, об обеде даже забыли? Арслан стал врать. Пришёл отрядный Назарклыч, прилип, как банный лист, заставил перелопатить, кучу песка. Бяшим-ага ответил,  - ты Арслан, совесть бы имел!

Что ты гонишь, - индюк! Назарклыч, всё время был в бараке. А вот Тойли, прибегал, спрашивал вас. Он же сам нас послал к мастерской. У него, - что винтики в другую сторону, стали вертеться?

Неожиданно в комнату вошёл Тойли и спросил, -  у кого винтики в другую сторону вертятся? У тебя, у кого же ещё. Бяшим-ага смотрел на нас, недоумевая. Все молчали.  Быстро поели, жиденький суп из макарон. Снова пошли к мастерской. За нами увязался Тойли. Сердар по дороге, ему сказал, - мы всё видели и всё поняли. За нас будь спокоен!

Только скажи Рустику, чтобы в отношении нас подлянки не организовывал? - Тойли развернулся и ушёл. Сердар сказал, - пошёл докладывать. Баба с возу, кобыле легче. Обратившись к Арслану, сказал:

– Вот почему, я никогда не буду смотрящим! Лучше буду работать, чем крутиться, как шестёрка. Они сейчас вероятно все в впятером в комнате у Бабаева Хезрета икру мечет! На сковородке, как караси вертятся. Он их там воспитывает. Зона вечером будет гудеть.

А Иса, у себя в кабинете, смеётся над этими придурками. Он столкнул лбами, смотрящих и всеми остальными зеками. И технично уронил их авторитет. Неужели это они не понимают? Акмурад ответил:

– Они всё понимают. Но, что-либо сделать не могут. Если бы, да кабы! Однако, кто мог знать, что так могло произойти. Если бы знать наперед. Они обязаны были просчитать, все ходы. А вот Иса, всё просчитал. И наблюдал, как бы, со стороны. А нет, он этим процессом управлял и убил сразу двух зайцев.

Устранил, неудобного Гараджу и смотрящих поставил на место. Акмурад говорил мало, но его слова били. Так закончилась, горькая эпопея Гараджи. Я чувствовал в душе необъяснимую опустошенность. Вечером нас никто не трогал.  Но пришла безрадостная весть. Гараджу  в тот же день увезли в СИЗО г. Туркменбаши. В течение недели активно обсуждали, это происшествие. Пистона, за игру в карты, посадили в ШИЗО на 15 суток.

Говорили, - что в отношении Гараджи, возбудили уголовное дело. Смотрящих, не было видно. Их как буд - то кто-то подменил. Вели себя тихо. Выбрали выжидательную тактику, чтобы зеки, забыли об этом происшествии. Незаметно и буднично прошла дополнительная амнистия – помилование, в честь дня рождения Президента. Отец приезжал дважды, ему также  не отвечали на его заявления.

Последнее свидание было грустным, не заметным. Лёжа перед сном размышлял. Тоска, тоска – она терзала, словно остервеневший кровожадный зверь. Теперь уж не уснуть, без конца будут проноситься, передо мной обрывками воспоминаний, чьи-то, когда-то, где-то сказанные слова или стихи. Стихи ни откуда и ничьи, наверное, они сочинялись сами собой, под завывание злого ветра и вот теперь, бездольные, скулящим щенком тянутся и тянутся за мной.

Стихи, как женщины: приходят во сне, когда их не просят. Или вдруг вырывается вопль:

                          Господи, привязан я к месту обитания.

                          А душа бродяжная. Просится в скитания.

Неужели не будет наших удивительных прогулок по городу Ашхабаду. Не будет больше свиданий. От Тани ничего, она забыла меня, испугалась  изгоя. Её клятвы ничего не стоили, любовь пустой звук. Эх, девочка моя, какой ты оказалась слабой! Ни в чём не разобралась, во всё поверила, - Саша бандит!!! Зачем отговаривать в обратном, видно не судьба! Не верю, не верю, не могу поверить!

                          Я проснусь, и буду плакать:

                          Нет ни леса, ни свободы,

                          Нет со мной моей любимой!

                          Горько плачу я в неволе.

Такой же порывистый холодный ветер врывался с тонким присвистом сквозь оконные щели и в ту глухую ночную пору, когда под тягостный вой сторожевых собак, заново вспоминалось всё пережитое. И снова перебирал в памяти старое, прошедшее и душу разрывала обида, причинённая никчемными людьми. Которые даже несчастье других, используют для глумления и мести.  Как сильно они в этом мерзком своём деле, преуспели! Кого угодно заставят страдать, кого угодно, заставят мучиться бессонницей. Наши души, как листья кактуса, - ссохлись так, что превратились в иглы.

Теперь прошлая жизнь казалось мне сном, безвозвратным сном. Но вопреки всему надежда не умирала, теплилась в сердце. В ту ночь раздумий и переживаний, родилось моё первоё полновесное стихотворение, «Тоска»:

:

Сегодня моя подруга тоска

Сегодня постель моя – нары, доска

И домом моим стала тюрьма

Звонок и запретка и око глазка

Везде окружают такие, как я,

И мать и сестра и дочь и жена

Нас всех заменяет одна лишь тоска

Не видно отсюда воли куска.

  

Тоска, тоска повсюду тоска!

Тоскую о милых, любимых родных

Тоскую о днях, что теряю без них

Я думаю, как здесь прожить одному

А может, успею покинуть тюрьму

Ведь нету и нету тоски

Гудит, голова, заныли виски

Мечта эх мечта, мне ждать или нет

В душе всё равно уже оставила след

Но если, опасные, то есть и борьба

За то, что оставить от сердца тоска

Я жду и надеюсь, я жду и молю

Что бог мне поможет, и я улечу

Для милых останусь душою, я чист

И жизнь, словно ручка, начнёт новый лист

Один за другим проходят часы

Тоска и мечта неспокойны весы

Мечта перевесит, я знаю, я жду.

Проснувшись рано утором, взял свою тетрадь и написал, не таясь никого, молча. На вопросы сокамерников:

- Что пишешь? Ответил  резко, - по лагерному. Кого е… т чужое горе! Вопросов и насмешек не последовало. Горе я глушил, в яростной работе без отдыха, без срока, моя работа вызывала удивление, почти испуг. Хотел забыться от всего. Акмурад сдержал своё обещание. Мы были приняты в строительную бригаду. Работы для нас было много. Бригада состояла из пяти человек.

Атаханова Ораза, по кличке «Шайтан», Джумаева Амана по кличке «Пастор», Охунова Нуры и бригадира Ахмерова Бегенча. Все были осуждены на длительные сроки. Самый большой срок был у Амана, 20 лет, а самый маленький срок 12 лет, у меня. Никто из нас, не имел строительной профессии. Только бригадир выделялся из нас тем, что у него были холодные серые глаза, пышущее здоровьем лицо, широкие плечи, уверенная повадка – всё выделяло в нём человека решительного.

Он постоянно выделял нас с Акмурадом за добросовестность к работе. За собой я никогда до заключения не наблюдал такого прилежания, к строительным профессиям. Сказанные  им слова, - ловил на лету, и всё делал добросовестно. На меня находило какое-то не объяснимое трудолюбие. Акмурад всё время говорил:

– Что с тобой? Ты, как с цепи сорвался, - отдохни?  Надо чему-то научиться, хорошо заиметь специальность. Работаю я, не для начальника! На насмешки, не реагировал.

Акмурад один, понимал моё состояние. Постепенно, незаметно, стал правой рукой бригадира. Научился делать кладку кирпичей, штукатурить, - остальные выступали, как подсобные рабочие. От работы почувствовал себя увереннее, мускулатура рук и ног пришли в нормальное состояние. Но пришла другая беда. Всё время хотелось есть. Однообразная, бесколорийная пища вызывала отторжение, но приходилось терпеть. Акмурад говорил, - жрать хочется до такой степени, что хоть грязные носки жуй.

Как был прав мой учитель! После амнистии, к нам стали приезжать на свидание, всё реже и реже. Администрация колонии, продолжала нам выдавать, только хлеб, плохо пропеченный. Отец приезжал, каждый месяц, но моей передачи хватало только на 10 дней. Бяшим-ага выкручивался, как мог, но он не был фокусником. Приближалась весна.

Весна! Даже не верилось. Казалось, что снова набежит туча, закутает в мохнатую шубу, пойдёт снег. Но нет, была настоящая весна. Весеннею песню насвистывали стайки птиц, взлетавшие с проволки запретки. Напевало сердце. За колючей проволкой, метнулся коричневый дымок. От моих размышлений отвлёк Аман. Он, смеясь, сказал:

– Саша, тебя, что на волю потянуло? Ты, таким взглядом, рассматриваешь дым!

Давай, работай, - а то раствор застынет? Шайтан крикнул на меня:

- Куда ложишь? - Проснись? Глаза его были холодны, как кусочки стали. Затем, взял у меня мастерок. Посиди, а то наложишь, что переделывать придется. Отдал мастерок и отошёл в сторону и присел на корточки. Ребята стали надо мной подшучивать, - что надоело? Ударник! Не было желания отвечать. Мои мысли были далеко отсюда.

Оказывается, голова человека ни секунды не может не думать. Вот ведь, как устроена эта дурацкая штука. Хочешь ты или не хочешь, а всё равно мысль появляется из мысли, и так без конца, наверное, пока не помрёшь! Заканчивался день. Шайтан обратился к нам:

- Что вы сидите?

- Идите в баню, пока вода там есть. А я закончу. Меня позвал Акмурад, и мы пошли в баню. Около бани нас встретил наш новенький, прибывший три дня назад, Юсупов Юсуп.

Его мы встретили, как экспонат, так как у него срок был 1,5 года. Этому никто не мог поверить, с такими сроками на зоне никого не было. Лицо у него было миловидное, красивое, бледное. Под козырьком кепки светились, настороженные карие глаза, а над ними тонкие черные брови. Юсупов словно заглянул мне в душу и сразу расположил к себе. Юсупу захотелось рассказать о себе всё, почувствовал поддержку, а может найти товарища. Он так сейчас в этом нуждался. Мы были с ним одного возраста.

Он сразу же нам рассказал, - что осужден, за оскорбление своего начальника.  Все приставали к нему и просили рассказать:

- Как он мог оскорбить, что схлопотал 1,5 года. Ты его, оскорблял дубинкой или стулом, смеялся Арслан. Всего лишь назвал его, «похмельным блевком»! - И всё! Удивлялся Бяшим-ага. Он молча, вынимал из сумки приговор и давал читать. Там действительно, были написаны, произнесённые им слова, - все удивлялись. А он никак не реагировал.

Говорил, - освобожусь и эту гниду порешу! Особенно подставных свидетелей, которые при оскорблении не присутствовали. А я и не отрицал. Он достал меня! Каждое утро на работу приходил, после сильной пьянки.

А ты, будешь похмеляться 1,5 года? Смеялись над ним. Мы сразу нашли с ним общий язык. Он не стеснялся, расспрашивать, о порядках на зоне. Вечером после проверки, гуляли по нашей дорожке, уже  втроем.

Арестовали его в зале суда и в Теджене, он пробыл мало. Он был сама непосредственность. Обижать и разыгрывать его мы никому не давали. А он и повода, не давал. Только, когда начинал рассказывать об Ашхабадских дискотеках, я просил его, не рассказывать, чтобы не расстраиваться. Ты быстро уйдёшь отсюда, - а нам ещё долго здесь оставаться. У нас было много общего, мы были молоды, оба спортсмены, оба любили одну и ту же музыку.

Порядки на зоне, он переносил стойко, без нытья. Он был не избалованным, роскошью. Ничему не уделялся, как будто на зоне провёл не один год.

Он говорил, - в жизни и этот неприятный отрезок жизни надо пройти. Что будет дальше, видно будет. Всё зависит, только от нас. Этот период жизни не должен оставаться, не заживающей раной. То, что человек подлец, надо говорить в лицо. Что из этого получилось, - вы видите на моём примере. Моему начальнику, - это пошло не на пользу. Но, я об этом не жалею.

Это странная история, такая странная, что и понять её нельзя тому, кто не был в лагере, кто не знает тёмных глубин зековского мира. «Лагерь – это дно жизни». - Сказал, - Шаламов В.Т. Зековский мир, – это не дно, дна. Это совсем другое, не человеческое. Есть банальная фраза, - история повторяется дважды: первый раз, как трагедия, второй раз, как фарс, - нет! Есть ещё третье отражение тех событий, того же сюжета, отражение в вогнутом зеркале подземного мира.

Сюжет невообразим и всё существует взаправду, живет рядом с нами. В этом вогнутом зеркале чувств и поступков отражает вполне реальные суды, судах чести и льётся живая кровь и это в 2000 году. Есть мир высших сил, мир гомеровских богов, спускающих к нам, чтобы показать себя и своим примером, улучшить человеческую породу. Правда, боги опаздывают. Иногда боги зовут людей на землю. Чтобы сделать человека, человеком.

Есть мир и подземный ад, откуда они возвращаются, не исчезают навсегда. Зачем они возвращаются? Сердце этих людей наполнено тревогой, вечным ужасом темного мира, кстати, не загробного. Этот мир реальный, чем гомеровские небеса. Мир зеков. Все удивлялись, что стало с нашим начальником, хозяином, так все его называли. Честный, порядочный, справедливый, вдруг переродился, тоже нырнул в штормовое море рыночных отношений.

Стал хапугой, беспредельщиком. В барак наведывался, всё реже и реже. Видно окончательно потерял совесть, что не мог смотреть зекам в лицо. Он объявил себя богом,  - над нами! Он давно уже не испытывал никакого волнения играя людьми, как фигурками на шахматной доске. За свидание повысил взятку - в два раза. В один день, выгнал из подсобок, так называемых кельдымов, всех жителей, которые жили вне барака. Это повара, хлеборезы, которые в столовой ничего не варили и не резали. Библиотекарей, коптерщиков, медбратов, всевозможных дневальных, свиданьщиком. Таких «придурков» набралось человек тридцать. Они, опустив голову, со своими вещами, перебирались жить в общий барак. Зеки над ними посмеивались и говорили:

– Что отошла, коту масленица? Сначала все восприняли, эти действия начальника, за справедливое решение.

   Но, на зоне вдруг, все зашевелились, все искали деньги. Не могли понять, для чего это делается. Когда Сердар, стал выпрашивать у меня деньги. Тогда он, признался и сказал:

-  Деньги ему нужны для того, чтобы устроится каптерщиком. Родственники должны ему подвезти. Но вопрос решался сегодня.

- Спросил его, - сколько надо?  Пятьдесят долларов или миллион манат. Таких денег у меня не было.Тогда надо скинуться всем и хотя бы одного человека из нашей комнаты, устроить на это место. Чтобы было место, где можно было спокойно посидеть. Мы с Акмурадом смеялись над ним, говорили:

- Отдадим деньги, а он, чтобы поправить своё материальное положение, через месяц придерётся и выгонит. Ты Сердар, - иди к посреднику и выясни, на сколько это. Он ушёл.  Акмурад сказал, - это ещё не всё. Он ведь сместил трёх смотрящих с велаятов. И тоже эти места, хочет продать. Не дурдом ли это? - Ты не видел, что делается с Исой, он рвёт и мечет. Хозяин ведь перепутал ему все карты. А сколько стоит, должность смотрящего? - спросил я.  Пятьсот долларов. Мало не покажется, - ответил Акмурад. А наш Мурад, - что с ним? И Мурада, он сместил. Уже объявили, что наш смотрящий Гузычиев Яша. Вот такие пироги, Саша! Иди, - посмотри, что делается на улице? Вышел из барака. Вслед за коротким, лёгким, как детское дыхание, дневным потеплением, погода неуловимо изменилась – подул сильный, пронизывающий ветер и уже закрывались всюду проникающие резкие сумерки, несущие за собой, холодную изморозь.  На встречу шёл Азат. Он спросил:

– И ты, из комнаты хочешь слинять, - тоже деньги ищешь? А ты нашёл? Он выругался, сказал, – не видишь, какой ветрище поднялся. Пошли в комнату, там и поговорим.  Эти вопросы, меня не интересуют. Постояв, минут пять на сильном ветру. Вернулся в комнату. Бяшим-ага спорил с Азатом. Там же находился не известный мне зек. Он  Азата торопил, говорил:

- Что решил? Время вышло:

- Нашёл деньги? Это был мужчина не много моложе и не больше тридцати лет. Нахальный, самоуверенный взгляд самца, привыкшего вгонять в краску женщин. Кисти рук сцеплены в замок и лежали на коленях. Потерпи пару дней, всё будет! Он ответил, - нет! С тобой Азат, - кашу не сваришь! Встал и ушёл. Бяшим-ага ругал его. Ты, что обалдел. Хочешь быть медбратом?  Ты, что думаешь, у нас в мед части есть наркотики? Там даже анальгина нет. Куда ты рвешься?  Да и денег у тебя нет. Спросил у Азата:

– Кто это был?  Он ответил, - Атарик! Лагерный щёголь, устоявшийся «придурок» - из их верхнего слоя, приближенного к хозяину и допущенного к собиранию денег.

Бяшим-ага сказал, - устроили прохиндеи цепочку. А начальник, без головы, что доверился таким людям. Это ему боком выйдет. Поверьте мне, здесь что-то неладное происходит. А хозяин шею себе сломает?

И ты Саша, - туда же лезешь, тоже хочешь в кельдым смыться?  На какие шиши и зачем мне, это надо? Тогда вопрос, - к нашему паровозу, - желаешь свой вагон прицепить?

Какой вагон! Бяшим-ага сказал, - у нас есть двадцать тысяч, а надо ещё двадцать, чтобы купить пузырь.

У меня денег нет и желания, пить водку, - нет. Он опустился на шконку и стал смеяться сухим, деревянным смехом. Его лицо, всегда серьёзное и непроницаемое, избороздилось складками. Он был мрачнее туманного небоскрёба. Что сорвалось? –   Сказал Арслан. Бяшим-ага ответил, - на нет и суда нет. А так хотелось, сегодня выпить! И продекламировал:

- В клетку днём облака, в клетку ночью луна и сиянием своим будоражит меня. Придется ограничиться, чифирчиком. Азат ответил, - ты Бяшим-ага притух, не тяни, давай заваривай? Он поставил кружку на плитку, сварил чифирь, сел на кошму. Он сделал малюсенький глоток и почувствовал, как горячий напиток  скользнул по пищеводу, согревая желудок. Воскликнул, - хорошо! Передал кружку Азату.

Всё хорошо, - сказал Бяшим – ага. Но, ощущение неволи – это как удушье. Вы удивляетесь, что я порой кричу во сне, так яростно, так горько!

А я не могу не кричать, я ору от тоски, от непереносимости неволи. Азат ответил, - ты, Бяшим-ага не гони? Ни от этого, ты кричишь? Кричишь ты, от отсутствия женщин, вот что действительно, угнетает. И это тоже! – ответил он. Но ты же, старый козёл: - Куда тебе?

Становись, - проверим? Ответил Бяшим-ага, - что молчишь? Молчишь, значит, из одного места торчишь! Не чем крыт, крой валетом! Ладно, довольно! Сказал Азат.

Дальше знаю, что скажешь? Твои прибаутки, я уже выучил наизусть, повторяешься! Расчувствовался, как будто, мы это не чувствуем!

Спроси у любого. И тебе ответят, - тоже самое. Ты, Азат лучше расскажи, как ты хотел, от нас смыться.  Ведь об этом, ты договаривался с Атариком. Он редиска. И глаза у него, если хорошо приглядеться, не хорошие. Это ничего, что желтые, это бывает в природе, но оттенок их, напоминает цвет, застойной мочи. Мне без разницы, какие у него глаза.

Он человек хозяина и может решать вопросы. В санчасти, - телевизор, передачи постоянные. Женщины врачи! Правда, - они редко приходят, - но приходят! Будешь глазами с ними спать, - да!  Сказал, - Бяшим-ага.

Да, кто нормальный, к нам будет приезжать, - ответил Азат. Они сами рвутся в бой, сильнее нашего. Сейчас, я с обезьяной, готов переспать. Спроси Чибиса. Он три месяца, там отдавался, этим врачихам.

А Атарик зарядил мне 75 долларов, - сучара! Стоит это пятьдесят долларов для хозяина, - а двадцать пять себе. Вот двадцать пять у меня и не оказалось. Он требует сразу, в долг не хочет. Бяшим-ага ответил:

– А того не смыслишь, что серому волку соврать красной шапочке, ничего не стоит. Что, ты мелешь, - ответил Азат.

Вот и я говорю, - ты лучше два пальца к своему носу приставляй, а лапшу нам без тебя навесят, трепло,  зло сказал, - Бяшим-ага. Тут же выругался с выкрутасами.

Откуда у тебя 50 долларов, - кого ты хочешь на кукан посадить? В кармане пусто, так на языке густо.  Заглохни и запомни, - швырнул ему книгу. Начнёшь снова мудрить, сгоришь! Лучше почитай книжку, - там о тебе написано.

Азат успокоился, взял книгу, стал её просматривать. Вошёл Гандым, осмотрел комнату, сказал:

– Слышали новость? Я был в библиотеке, и знаете, кто там сейчас стал библиотекарем? Азат поднял голову, ответил, – кто-нибудь из пришибленных умников.

Нет!  Там сейчас Алик Сабуров из 16 хаты, усатый, отморозок. Они с Атариком, что-то поделить не могут. Азат обратился к Бяшим-аги:

- Видел, что делается?  Блат нужен всюду, плата и предоплата. Теперь библиотека превратится, в торговую лавку.

Водка, наркотики, всё, что душе угодно и никто, ни придерётся. Вот оно золотое донышко. Скинулись и выкупили у хозяина, - целую библиотеку. Нормальные пацаны, будут обходить это заведение стороной.

С утра до вечера, будут происходить толковище. И неугодных, будут там воспитывать! Бяшим-ага ответил, - кум, не даст.

Я уже слышал, плохую новость. Кум схлестнулся с хозяином, не на жизнь, а на смерть. Они ругались, - как последние отморозки. Кто-то из них покинет зону. Бяшим-ага попросил меня и Юсупа. Не могу поверить! Сходите, - посмотрите, мне кажется Гандым гонит, разыгрывает нас.

Заодно Саша, - отнеси мои книги? Будет повод. Покажешь Юсупу библиотеку, и он запишется, возьмет себе, что-нибудь. Когда мы пришли в библиотеку, то увидели там, весёлую компанию. На вопрос, - можно посмотреть книги? Сабуров ухмыльнулся:

- Вы, что с неба свалились! Сколько время? В это время всегда берём книги. Сабуров ответил:

– Теперь будете приходить с 6 до 7, поняли!

В углу сидела компания, они что-то оживлённо обсуждали и смеялись. Кто-то крикнул, Алик? Гони этих грамотеев в шею.

Спросил, - кто там умничает? Выйди, - посмотрим? Так вести себя нельзя? Поднялся, небольшого роста зек, смерил ледяным взглядом, на губах его застыла, злобная ухмылка. Промямлил:

- Ну, ты, - щелкунчик! Ты, что в натуре не врубаешься? Не даёшь нормальным людям отдыхать. Ты, что ли нормальный!  Тебя, - что спрашивают?

Он был мне по пояс. Хотел врезать по его нахальной физиономии. Услышал голос Мурада:

- Кара затухни? Это мои ребята.  Саша, - это ты?  Ответил, - да. Иди братишка, -потом придёшь. А ты Кара, - не выступай?

Он тебя, как муху раздавит. У тебя, что совсем голова перестала соображать! Ты же фраер голимый. Тебе до него, семь верст с говном плыть. А он, пацан правильный, - иди, иди Саша! Меня взял под руку Юсуп, сказал, -  зачем тебе это нужно? Мы все под богом ходим.

Пришли в комнату и рассказали о стычке в библиотеке. Бяшим-ага сказал, – этот Кара давно нарывается, - пехота позорная! А ты, тоже хорош, - зачем лезешь, куда не надо? Я промолчал. Оставалось последнее место, где можно было, спокойно посмотреть книги, почитать:

– Сказал Бяшим-ага. Суки, даже библиотеку превратили в притон. Мало им места на зоне. Ты Саша, - не горячись?  Что они там будут делать, надо ещё присмотреться, да кое-что  поломать. Это несложно.

Кроме того, я бы не советовал грызть удила. Пойду, кое с кем, перетру. Надо этих отморозков, поставить на место. А, что Мурад с ними, - меня удивляет? Расслабился мужик.

В эти минуты, острей всего, я чувствовал своё одиночество. Мне припомнилось полузабытое изречение, какого-то восточного поэта: - «И среди тысячной толпы – ты одинок». Зачем оглядываться назад, когда постоянно идёшь по скользкому брёвнышку.

Каждая минута лагерной жизни – отравленная минута. Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел лучше умереть.

Заключённый приучается там ненавидеть труд – ничему другому и не может он там научиться. Он обучается там мести, вранью, мелким и большим подлостям, становится эгоистом. ( И, я тоже хорош, приехал отец, а я даже не вспомнил, что у него через неделю день рождения, а сколько он делает для меня, невозможно перечислить.) Моральные барьеры отодвинулись куда-то в сторону.

Оказывается, - можно делать подлости и всё же жить, можно врать и жить. Можно обещать – и не исполнять обещаний  и всё-таки жить. Можно выпрашивать милостыню и жить! Попрошайничать и жить.

Оказывается, человек, совершивший подлость не умирает. Он приучается к лодырничеству, к обману, к злобе на всех и вся. Он винить весь мир, оплакивая свою судьбу. Он чересчур высоко ценить свои страдания, забывая, что у каждого человека есть своё горе. К чужому горю, он относится сочувственно – он просто его не понимает, не хочет понимать.  Скептицизм – это ещё хорошо, это  лучшее из лагерного наследства. Он приучается ненавидеть людей.

Он боится – он трус. Он боится повторений своей судьбы – боится доносов, боится соседей, боится всего, чего не должен бояться человек.

Он раздавлен морально. Его представления о нравственности изменились, и он сам не замечает этого.

Начальник приучается в лагере к почти бесконтрольной власти над арестантами, приучается смотреть на себя, как на бога, как на единственного полномочного представителя власти, как на человека высшей расы.

Акмурад позвал меня на улицу.  Когда вышли. Первое, что я увидел, когда вышел, была луна. Луна в тот ясный вечер казалась такой близкой и так резко выделялась на звёздном  небе, что казалось – до неё ничего не стоит добежать.

Спросил Акмурад, - что с тобой? - ты не в своей тарелке, стал грубить? Чувствую, что ты, как натянутая струна? Зачем связался с Карой, он пехотинец, у них бригада, - остановись Саша?

Попадёшь в непонятку, потом не поднимешься.  Или же придется с этой пехотой сражаться. Эти ребята, за кусок, со стола смотрящих, - всё могут сделать. Мурад их поставил служить себе. К ним родственники перестали приезжать, а на хлебе, здесь не выжить. Вот поэтому, их пригрел Мурад. То, что тебя защитил Мурад, это он делает специально. Таких, как ты, - он подтягивает к себе. Потом организует непонятку, а опущенного пригреет.

Ты имей это в виду? Мы же с тобой договорились, - что от таких дел будем в стороне. У нас с тобой, есть цель!

- Ты, что забыл? Нет, не забыл! Хорошо всё помню. И с солдатами наладил контакт. Но, они все, - не рыба не мясо, туповатые.

Ты думаешь, они кинутся в твои объятия, за сигарету? Не забывай, - кто мы? У них сознание на уровне школьника. Им каждый день, вбивают в голову, чтобы они с зеками не имели никаких контактов.

Надо всё делать постепенно, об этом мы уже говорили. Ты постарайся написать письмо, чтобы они отправили домой. Если родственники не получат, значит, они его выбросили.  Переходи к другой кандидатуре. А самое главное, - возьми себя в руки. Не светись, - ты всё время по лезвию бритвы бегаешь. От Шизо, - один шаг.

А сегодня, мог подраться. Чем это могло кончиться, - никто не знает. А кум, утром будет знать, что в библиотеке делалось. Что нам в комнате говорил Бяшим-ага о хозяине?

Он говорил правильно, но не до конца. Я слышал, что нашему хозяину пришёл конец. Поэтому, он распустил вожжи, берега потерял. А Сабуров Алик, это последняя капля терпения. Иса давно с хозяином враждует. Они из разных племен, - Иса текинец, - а хозяин юмуд. Все знают, что хозяин Исе запретил даже подписывать заявления на свидания. А он ведь его заместитель по оперативной работе. Зоной то, управляет не хозяин, - а Иса!

Хозяин только деньги собирает и кайфует. Ты ведь видел, - что происходит? Какой беспредел наступил. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Завтра комиссия приезжает из Ашхабада, во главе с заместителем управления Хаитбердыевым. И вероятней всего, хозяину пришёл конец. И тогда начнется прессовка. Всех поставят на уши. А особенно тех, кто купил себе место в кильдыме, - сечешь? Я со стороны наблюдал, как крутился Сердар с Азатом. А Сердар ведь об этом знал.

Что - то, здесь не так! Видишь, какие движения происходят. А Бяшим-ага пошёл выяснять, старый дурак. А Сердара, я видел, как он выходил из 5 хаты, от Хезрета. Что он там делал? Это вопрос.

Что Сердар в хороших отношениях с Хезретом давно, - а ты что не знал?  Да он мне намекал, когда Гараджу увозили. Сердар ещё тот гусь!

Он со всеми в шоколаде. На лету может переобуться. И любого из нас обует. Ты заметил, - он ни с кем в комнате, не вступает в близкие отношения.

Всё время крутит, вертит, прощупывает нас, никому не доверяет. С лица не сходит улыбка. А за ней скрывается, яд! Ратует за создание семьи, но для этого ничего не делает. Это самая опасная и коварная, категория заключенных. Тебе он говорил о мёртвой зоне?            Ответил, - нет. Про себя подумал, не проверка ли это, ведь мне говорил Сердар. Промолчал. Незаметно подошли к входу в барак.

Акмурад резко дернул меня за руку, увёл в сторону. Показал на приближающую группу зеков, которые вели под руки, кого-то. Когда они приблизились, то увидел, что вели пьяного Кару. Акмурад сказал, - видишь, как начитался?

И не боится, что солдаты, отправят его к дежурному по зоне. У них всё схвачено. А мы, что с тобой, хуже их! Кару завели в барак. Через несколько минут и мы зашли. Солдаты, даже не пошевелились.

Они спокойно наблюдали, как Кару завели в комнату. Мы зашли к себе в комнату.  А нас с тобой, только за запах сразу бы отволокли, к дежурному, а затем в Шизо. Арслан спросил:

- Вы это о чём? Акмурад ответил:

- Да только, что Кару пьяного привели из библиотеки. Гандым со злостью ответил, – начитался, пехотинец! Завтра будет, - права качать, - кто вы? - Мы всё могём! А вы, то есть мы, - шнурки обтрепанные!

Бяшим-ага ответил, – что тебе не нравится? Есть деньги, пьёт! А ты, только и можешь, что зубами скрипеть. Тебе ведь предлагал.

Гандым ответил, - на что? Глаза его превратились в две маленькие льдинки.  Тогда и молчи. Они стали переругиваться. Кто-то им сказал:

-  Помолчите, каждый живёт, как может и каждый из нас, это бы сделал, если были бы деньги. А на нет!

Тогда и не выступайте! Стали укладываться спать. Такие картинки, я часто наблюдал. Обдумывал слова сказанные Акмурадом.

Он был во многом прав. Надо себя сдерживать, держать в руках. В прочем, при недоедании, холоде, беспределе, никакая дружба не заводилась, понимал всю фальшивость поговорки о дружбе, проверяемой несчастьем и бедою. Для того, чтобы дружба была дружбой, нужно, чтобы крепкое основание её было заложено тогда, когда условия, быт ещё не дошли до последней границы, за которой уже ничего человеческого нет в человеке, а есть только недоверие, злоба и ложь.

Я хорошо помнил три арестантские заповеди: не верь, не бойся, не проси. Не понимал, - зачем мне сегодня о Сердаре рассказывал Акмурад. Он тоже вбивал сомнение во всё человеческое. А может наоборот, стремился проверить меня. Эти проверки, так надоели, но понимал, они меня будут преследовать постоянно.

Это лагерь! Все приспосабливались, присматривались, а задача стояла одна, надо было выжить.

Облегчит свою жизнь, за счёт других, все время нужно было добывать еду, сигареты, наркотики, водку и деньги. Только треть заключенных, получала передачи и деньги. И вся жизнь заключенных, укладывалась в эти рамки. Но была и администрация колонии, которая тоже грела руки на этой части заключенных. Не просто так, постоянно твердил Бяшим-ага.

Гордый и сильный человек не то, - что мы, дерьмо. Будет скрипеть, мучиться, пока не выдохнется, пока не подохнет, - это с досадой и раздражением, - говорил он.

А об Акмураде, я думал не правильно, он был не Сердар и тем более не Азат. От него всегда, порядочностью веяло, зековское к нему не прилипало. Он оставался, самим собой, а это было главное. Общаться круглые сутки с хамством, отталкивающими слух поговорками, зековским духом и оставаться человеком.

 Вот, что тянуло к нему. Его мысли, были, как чистая родниковая вода. А стремление к воле, к побегу, это было естественное желание, нормального человека. А главное у него была цель, и он шёл к ней, правильной дорогой.

Утром во время проверки, увидели, присутствие членов комиссии из Ашхабада. Начальник режимной части Тачмамедов Бабыш вел себя нервно, суетливо. Одеты они были в парадную форму. Кто-то из зеков пошутил, - у них сегодня у всех из задницы, искры летят.

- Закрутились суки, - от страха в штаны наложили. Говорил, - вы не чувствуете запаха?

- Спросили его, - какого? От них дермом несёт. Все засмеялись. Тачмамедов, от такого нахальства, чуть не подпрыгнул на месте. Крикнул, - молчать! Его поведение, веселило зеков.

Объявили фамилии зеков, кому следовало прибыть в штаб. Арслан тихо сказал, – началось, сейчас будут выбивать показания. Кто, сколько дал. Сердар ответил:

– Ничего у них не получится. Обратился к Бяшим-аге, - а твои вчерашние слова, оказались пророческими.

Эти прибыли, хозяина кончать. Да, кстати, - ты, вчера куда ходил? Не звонил ли в Ашхабад. Бяшим-ага, от злости побледнел:

– У меня вчера, был сеанс связи, с министром внутренних дел. А ты, Сердар, не гавкай! - А то, пасть порву!

Шуток, не понимаешь? Твои шутки, слушают, посторонние уши. Пусть слушают. Проверка окончилась. Развод на работу не проходил. Объявили, - чтобы все находились в комнатах.

Вернувшись в комнату, Сердар сказал, – что вы стоите? Будет шмон, спрячьте хотя бы электрическую плитку! Все стали прятать запрещенные предметы. Бяшим-ага сказал Сердару:

- Иди, понюхай, что там делается? Сердар вышел из комнаты и тут же вернулся и сказал, - комиссия обходит барак. Меня Бабыш, загнал в комнату.

Сказал, - чтобы сидели в комнате, - не рыпались. Они уедут, а мы то, останемся и со смелыми разберемся. Через не продолжительное время в комнату вошла комиссия, во главе заместителем начальника управления по исполнению наказаний Хаитбердыевым.

Он был невзрачный, низкого роста, одет был в гражданскую одежду. Осмотрел комнату.  Спросил:

- Вопросы ко мне есть? Бяшим-ага ответил, – у нас есть один вопрос.

Почему кроме хлеба, - ничего не дают? Ведь на каждого заключенного положены продукты на 5 тысяч монат.

Сторожевых собак лучше кормят, - чем нас! Он удивленно вскинул брови.  Вы, что-то придумываете. Столовая у вас работает. Стоящий с ним рядом кум, Хакбердыев Иса ответил:

– Они сами не ходят туда. Хаитбердыев ухмыльнулся. И вышел с комиссией из комнаты. Иса погрозил пальцем в сторону Бяшим-аги и ушёл.

Когда, он вышел. Азат передразнил его. Обратился к Бяшим-аги, точно так, как Иса.  Тебя, - я сгною в кондее. Бяшим-ага не среагировал на шутку, ответил:

-  Да пошёл, ты! Тоже мне клоун нашелся. Обратился к нам, - а вы, что молчали? Арслан ему ответил:

- Что, ты дергаешься, не видишь, что делается? Как будто, Хаитбердыев не знает. Ему об этом, в каждой хате, говорили. Давно ждали барина.

Вот приедет барин, барин всё рассудит. Вот и приехал барин и что? Сегодня я услышал новый анекдот. Бяшим-ага ему ответил:

- Пошёл, ты со своим анекдотом.  А ты не слушай, есть кому слушать?

Ну, так вот. Чукча купил верблюда. Пока добирался от нас с ним до своей яранги, забыл, как его называть. Думал, думал, никак не мог вспомнить. Решил пойти к шаману. К какому шаману, - спросил Гандым. Ну, это как наш мулла! Шаман всё должен знать, шаман смотрел, смотрел на верблюда и говорит, - «Бля буду, «Кемел».

Так и сегодня, Хаитбердыев не мог вспомнить, чем нас кормят в столовой. Все засмеялись, - улыбнулся и Бяшим-ага. Ближе к обеду по лагерю разнеслась весть, начальника колонии Ходжамамедова Гармамеда освободили от занимаемой должности.

Его заменять будет Иса. Бяшим-ага сказал Азату, - видел, что происходит? Сегодня все блатные, будут волосы рвать на ж…е.  Говорил тебе, что Иса, не потерпит этот беспредел.

Азат ответил, – не торопись? - ещё не вечер! Весь лагерь напоминал развороченный улей. Все обсуждали. Кто это хозяина свалил. И все пришли к единому выводу, что это работа Исы. Всё же справедливость, восторжествовала. Обсуждали, поставят ли Ису, начальником. Сердар ответил:

– Нам то, какая разница. Кто будет хозяином. Придет новый начальник, снова начнутся шмоны, перестановки, нервотрёпка, станет свои порядки наводить.

На следующий день Иса вернул на старое место смотрящих, всех блатных вернул в барак. Они ругались, матерились. Атарик, куда-то спрятался. Деньги сгорели?

Говорили, - фраернулись мы, как волки позорные. Бяшим-ага издевался над Сердаром и Азатом. Что старались, как на свадьбу, а получилось, как на похоронах. Денежки ваши, не сгорели. Они молчали, понимали правоту Бяшим-аги.

А меня все же поймал Бегджан. На миг утратил бдительность. Когда стоял  около барака и курил. Он обыскал меня и нашёл в кармане нож для резки по дереву. Меня жгли глаза, полные с трудом сдерживаемого презрения. Он издал такой смешок, что, услышав его, шарахнулась бы даже гиена. Думал, лопнет от счастья. Когда хотел сделать, шаг в сторону.

Он крикнул, – стоять, отморозок?  По стойке смирно стоять?  Ты из себя мудака не корчи?  Ты, что о себе возомнил, думал, что я тебя не достану! Ответил ему, - ты, что орёшь? Я ведь тебе и слова не сказал. Зеки смотрели на него с презрением. Кто-то сказал, - начальник, что ты на него наезжаешь. Он же молчит. 

Ответил, - что положено, делай! Я тебе не отморозок! Выбирай выражения. Он ответил:

- Ты теперь понял, что я – то всё равно покруче тебя. Пока погоны носишь, ты кажешься, что круче. Он позвал солдат и приказал обыскать мои вещи в комнате. Всё вверх дном переверните! Свирепо гаркнул Бегджан и добавил:

- А особенно внимательно осмотрите личные вещи, этого голубя.

Завели в комнату. Акмурад успел спрятать мою сумку. Помяв матрац и подушку, солдаты ничего не нашли. Пришёл Тойли и спросил:

-  Что здесь происходит? Ему рассказали о происшествии. Бегджан, но это ведь ерунда? Давай замнём. Буду твоим должником.

Он ответил, - нет! Меня повели в Шизо. Бегджан говорил, - что перед корешами выламывался, гордого сокола в неволе изображал. Всю дорогу воспитывал меня.

Он мне всю душу разворотил. Словно по щекам нахлестал. Было страшное желание врезать ему.  Но сдержался, он этого только и ждёт. Иди в изолятор, - заслужил. Привели меня в ту же камеру, в которой раньше сидел. Ничего в ней не переменилось: окошко с решеткой, железная дверь с глазком – привычная обстановка. Но до того мне вдруг  тесно, тоскливо стало. Заскрипел зубами, кулаками по стене принялся бить.

И никуда больше не мог смотреть – только в окошко, только на волю, на небо, хотя в маленькую клетку. Когда, он уходил, сказал:

– Я тебя мразь, на понт брат не хочу, я всё помню? - От злости, не поперхнись, - а то кондрашка хватит! Лицо его налилось кровью.

Мои слова, достигли цели. Он тоже бесился. Пообещал, что получу на всю катушку, 15 суток. А теперь молись сучара!

– Кому молится, богу или аллаху?

Он ушёл, чуть ли не бегом. По двери постучал кто-то. Подошёл, посмотрел. Это был, мой хороший знакомый солдат, Гельды.

Он сказал, - «Сидишь за решеткой, в темнице сырой, вскормленный неволей орёл молодой». Ответил, - сижу! А куда, ты денешься! И засмеялся. Затем продолжил, - ты, куда лезешь? На воле будешь права качать! В глазок подал сигарету, добавил, - ты, Рома здесь случайный пассажир.

Бегджан плохой человек, ты его сторонись. Вечером пришёл Акмурад. Принёс кусок сала, луковицу, хлеб. Сказал:

- Это Бяшим-ага, где - то достал. Мурад и Тойли, пошли к Исе. Я думаю, утром тебя выгонят отсюда. Иса, не любит Бегджана. И знает о его приходах.

А двухсантиметровый ножик, это ерунда. У тебя ведь есть два поощрения. Это Иса, учтёт, и объявить выговор. Только вчера, я об этом говорил. Видно у тебя на лбу написано, побывать в Шизо. Акмурада окликнул солдат.  Сказал, - уходи?

Акмурад ушёл. Стояла глубокая ночь. Зона затихла. Где-то тявкнула собака. Месяц спрятался за сопкой и выглядывал одним рожком. Зона тонула в набегающей темноте. Вспомнил стихотворение, которое, только сейчас находясь в неволе, стало для меня, очень дорогим. - «Воля»:

                          И в час, когда мне сон глаза смыкает,

                          И в час, когда зовёт меня восход,

                          Мне кажется, чего-то не хватает,

                          Чего-то остро мне недостаёт.

                          Есть руки, ноги – всё как будто цело,

                          Есть у меня и тело и душа.

                          И только нет свободы! Вот в чём дело!

                          Мне тяжко жить, неволею дыша.

                          Когда в темнице речь твоя немеет,

                          Нет жизни в теле – отняли её,

                          Какое там значение имеет

                          Небытие твоё иль бытие?

                          Что мне с того, что не без ног я вроде:

                          Они – что есть, что нету у меня,

                          Ведь не ступить мне шагу на свободе,

                          Раскованными песнями звеня.

                          Моя свобода воля золотая,

                          Ты птицей улетела навсегда.

                          Взяла б меня с собою, улетая.

                          Зачем я сразу не погиб тогда.

                          Не передать, не высказать всей боли,

                          Свобода невозвратная моя.

                          Я разве знал на воле цену воле!

                          Узнал в неволе цену воли я!

Рано утром, Акмурад снова пришёл.  Спросил, - у тебя всё нормально? После 9 часов, когда Бегджан сменится, тебя выгонят отсюда. Спросил, - сколько сейчас время? Акмурад улыбаясь, ответил, – петухи сейчас проснулись, чудаки идут, прогнулись. За окном ветер полировал зону. Акмурад накинул на голову бушлат, сказал:

- Я пошёл? После 9 часов пришёл, наш бригадир Бегенч.  Спросил:

- Что от работы  хочешь закосить?  Ничего не получится?

Сегодня начнем ложить стену, около вагончиков, для свиданий. Спросил, - что сейчас пойдешь к Исе, - просить за меня? Ему рассказал, - что обо мне, побеспокоились, смотрящие. Обещали отпустить. Пришёл Гельды, сказал:

- Тебе, Саша повезло, сегодня для всех амнистия. Иса всех выгоняет из ШИЗО. Сейчас придёт начальник караула и выпустит. Приезжает, новый хозяин и Иса не стал, подписывать постановление о водворении тебя в ШИЗО.

С тебя причитается! Ответил, - Бегджан и так меня сюда загнал, по приколу. Мысль о побеге, снова пришла неожиданно, ясно. Но понимал, что рывок не удастся, бежать без подготовки нельзя. Вчерашние события вспоминались, тяжело и все ещё подёрнуты дымкой. Снова проявил невыдержанность, сцепился, с ненавистным, Бегджаном. Мысли о нем толкали куда-то. Четкой ясности плана побега не было.

Но, кое-что рисовалось, с неотступной отчетливостью. Когда пришёл начальник караула и объявил, что свободен, сразу вспомнил. Старый начальник колонии, сам ездил за рулем красных Жигулей, заезжал на территорию зоны. Потом ровно в 19 часов, уезжал домой. Машина без присмотра, целый день стояла около штаба. Когда выезжал, через проходную, то её никто не осматривал. Это был, реальный шанс. За машиной вероятней всего, смотрел дневальный – зек.

Его можно было, чем-либо отвлечь. Но, тем не менее, нужен был помощник.  Надо более тщательно присмотреться, как будет поступать новый хозяин.

Когда подходил к бараку, увидел, что заключенных строили. Подошёл к своим.  Спросил, - что-ни будь, случилось? Бяшим  - ага хмуро посмотрел на меня и недовольно ответил:

- Нового хозяина представлять будут.

Азат съязвил, - тяжело нам придется. Хозяин наш, - командовал женской колонией в Ташаузе. Вероятно, перетрахал полколонии и они ему надоели.

Теперь нас будет иметь. Тебя пора поиметь, - ты, давно напрашиваешься, - ответил Бяшим - ага. Из барака выгоняли блатных. Старшина, всё время пересчитывал пятерки и никак не мог досчитать до конца.

Вдруг из проходной вышла целая свита. Впереди – новый начальник, чуть сзади него начальник режима и командир батальона. Все повернули головы в их сторону. Свита остановилась против середины строя.

Начальник сделал шаг в нашу сторону. Минуту стоял молча, разглядывал нас так, словно мы не люди, а какие-то диковинные существа.

Взгляд холодный, насмешливо – презрительный. Орлиный профиль, огненные глаза, короткие прямые, чёрные волосы, поджарая, как у гончей фигура - так выглядел Сулейман, - наш новый хозяин.

 Внешность экзотическая. Азат не вытерпел, сказал, - смотрите, женщины из него все соки вытянули. Сюда прибыл на поправку.

 Вдруг начальник обратил внимание на Азата. Ты, - самый смелый? - но не только для тебя, а для всех вас, - я Сулейман Мергенович. Азат побелел. Лицо его стало землисто – белым. Словно на белую простыню немного насыпали немного пыли. А фамилия моя - Нурмамедов, запоминайте сразу, чтобы мне науку эту, - не вдалбливать в ваши тупые головы дважды. Презрение, ненависть в глазах и голосе его, заставили нас всех содрогнуться.

Сулейман неторопливо прошёл вдоль строя, осматривая внимательно, лица заключенных. Продолжил:

- Заключенные должны думать только о горбушке хлеба и ни о чём другом. Кто-то сзади крикнул:

- Начальник, не гони лошадей!  Мы уже и так приехали, дают один хлеб! Сулейман ухмыльнулся и зорким взглядом вырвал из строя сухощавого старика. Зек был очень старый: но живучесть и энергия светились, как фосфор, в его рысьих глазах, которые ни на кого прямо не смотрели, хотя видели каждого насквозь. На первый раз, ограничимся предупреждением.

- А ты, нас не пугай начальник? Мы к неудобствам привычные. Это тебе под бок подушку подавай, а нам и в карцере тепло будет.

Овез был, как раз из той непонятной породы людей, которые, когда их пытают, просят сделать им побольнее, дескать, получай удовольствие, харя, мучай, чтоб тебе потом неладно на том свете было. Кончай базар?

- Уверенно распорядился круглолицый старшина. Мать вашу! Всем сесть? Сулейман смягчился и применительно, сказал:

-  Отставить!  Сразу вмешиваться в дрязги не стал, время не пришло. К тому же ему хотелось посмотреть, что дальше будет. Разговоры!

- Громко крикнул Тачмамедов, будто прочитал мысли начальника. Начальник обратился, к Овезу.

- Ты, свои рога салабон, - не суй! Сулейман спокойно остановил Тачмамедова. Улыбаясь, ответил:

- Ничего, об эту крепость разбивались и не такие пернатые. Ответом на слова хозяина, были ухмылки – такие кривые губы и прищуренные наглые глаза Овеза, что Сулейман почувствовал себя опушенным в дерьмо.

Кто-то из зеков, рыкнул на Овеза и он замолк. Вот что? Негромко сказал, -Сулейман. Что-то не правильно, вы меня встречаете?  Так это или нет?

Послышался голос смотрящего Рустика. Разве можно,  из-за одного, - обо всех судить? Сулейман понимал, что продраться сквозь колючие взгляды толпы заключенных сейчас так же трудно, как пробиться сквозь бурелом степной колючки.

Сулейман окинул медленным, тяжелым взглядом притихший строй зеков, сказал:

– Я люблю порядок и спокойствие. И будем жить, не по понятиям, а по закону, по государственному закону. Многие из вас обо мне слышали и должны знать, что я никогда своих решений не меняю.

Кожа на его лице была настолько чистой, будто бы большую часть жизни, он провел, не за колючей проволкой, а под пляжным, курортным солнцем.

В общем, я думаю, - мы найдем общий язык. И думаю, - будем делать, каждый своё дело? Вы отбывать наказание, - а мы вас перевоспитывать. Стояла гробовая тишина. Сулейман собрал вокруг себя офицеров зоны. Зеки косясь, терпеливо дожидались, когда закончится толковище начальства.

Стараясь, не обращать на себя внимание солдат, потихоньку переговариваясь между собой. Постояв минут, пять, Сулейман доброжелательно объявил:

- Кто хочет на приём ко мне, - надо записаться у отрядного. Дал  команду разойтись. Никто не понял, что он хотел, когда говорил, - каждый будет делать своё дело. Мы без него об этом знали. Что наступают тяжелые времена. Собрались в комнату.

Азат сказал, - что-то я не понял, когда он сказал о горбушке. Бяшим-ага ответил, – что здесь не понятного? Что имели, то и будем иметь. Получали хлеб, а теперь, чтобы получить?  Надо будет ещё, и заработать, - только где? А ты, Азат снова вляпался, он тебе это не забудет, - имей в виду. Будешь знать, как глаза продавать. Азат ответил:

- Ух, напугал! Все эти начальники одинаковые. Мне без разницы. Поживем, увидим. Меня позвал Акмурад. Сказал, – пойдем на работу. Бегенч собирает. Пошли к вагончикам для  свиданий. Там нас ждала бригада.

Спросили у бригадира, - зачем здесь нужна стена?  Он ответил, – мне дал задание Иса. - А для чего? Разве вы не видите. Чтобы отсечь, зеков приходящих на свидание, от остальной зоной. В это время к нам подошёл Иса с новым начальником. Иса спросил:

- Почему не начинаете?  Бегенч ответил, – цемента нет. Сулейман сказал, - а песок и глина есть?

Мы переглянулись. Бегенч ответил, - есть! Ну и сложите, без цемента. Чтобы через пять дней, стена была готова! Бегенч ответил:

– Но, её мы и за 10 дней не сможем поднять. Это ваша проблема! Не успеете, -разгоню бригаду и накажу. Во время сделаете, дам каждому по длительному свиданию: - Поняли задачу? Все молчали. Он продолжил, - контролировать буду, - каждый день. И ушёл. Аман набросился на Бегенча, - что ты, молчишь? Мы же не успеем! Бегенч ответил:

-  Не пыли и так тошно? Не будешь работать! Вместо тебя, найду десяток, кто хочет длительное свидание. Всё! Акмурад с Сашей будут делать кладку, остальные берите носилки и подтаскиваете песок с глиной.

А если завалится, без цемента, что будем делать?  Спросил Аман.  Как что, снова ложить! Эта не наша проблема. Предупредим свиданьщика - зека. Пусть сторожить!

Работали с утра до вечера, мне нравилось. Во время работы всё забывал. Бегенч приводил каждое утро по пять человек. Они носили песок с глиной и уходили. На пятый день, мы закончили кладку стены.

Послали Бегенча к начальнику, чтобы он принял работу, пока не завалилась, и не забыл, подписать приказ о нашем поощрении.

Начальник своё слово сдержал. Но сказал, - всем дам длительное свидание, - кроме  Амана. Он очень разговорчивый, - ему не положено. Кроме того, всю бригаду приглашаю в столовую.

Вам приготовили персональный обед. Мы обрадовались. Что это с ним случилось? Когда шли в столовую, гадали, что они могли приготовить? Зашли в столовую, повар принёс нам кастрюлю.

Спросили, - что он нам приготовил? Я вам приготовил, - «царское блюдо», - тефтели из кильки. Кроме кильки пропущенную через мясорубку, там ничего не было. Но ведь это есть нельзя, - обратился Аман, к повару. Стал его ругать.

Нас ведь пригласил, сам начальник, - ты, что это лох! Мясо схавал? А нам толкаешь ржавую кильку?  А где картофель, рис? Повар ответил, - что мне дали, то и приготовил. Не хотите, есть, - валите отсюда. Охотников на эту пищу найдется не мало.  Посмотрели на бригадира. Аман сказал, - пойдешь к хозяину или как!

- А никак! Он был взбешен. Издал такой рык, который напугал бы и льва. Стал ругаться: Чума! Шушера! Сволочь! Блевотина! Паскуда! Сука позорная!  Мы смотрели на него и не понимали.

Кого он ругал, хозяина или повара. Скорей всего хозяина. Аман сказал, - таких людей  надо  к нам в барак. Тогда они научаться своё слово сдерживать.  Бригадир затем сказал, - я за всё отвечаю!

Пойдете в  одно место, - у меня в заначке есть вяленая осетринка,  всякий разный Ашхабадский шурум-бурум,  что поможет нам забыть обещание хозяина и отметить твоё становление,  Саша,  как каменщика.

По пути к уеденному пиршеству, мы зашли в санчасть. Сейчас мне наш зековский доктор сделает укольчик. Печень стала барахлить. В комнате сидел заключённый медбрат.

Небольшого роста, белобрысый с залысинами, с внимательными  глазами.  Светлый был человек,  добрый, хороший. И лицо его не было властным - жестоким.  Он спросил нас, - что накормил  вас  хозяин? Бегенч удивлённо уставился на него, спросил:

- Откуда, ты  знаешь Игорь?  Чтобы всё знать, -  не обязательно по зоне прыгать. Он оказался, - тварью летучей. Волк позорный! Если так  поступил, - ответил Бегенч.

Об этом  не  надо говорить. Его жизнь сама, научить. Ты Игорь, - давай делом займись. От твоих слов у меня давление поднялось. Игорь вынул шприц,  сделал укол, сказал, - Бегенч, у тебя осталось всего две ампулы. Ты шевелись, - ищи? Сейчас появились таблетки,  которые заменяют уколы.  Бегенч,  попросил:

-  Ты, напиши название на бумажку, - я поищу. Игорь стал писать. Аман попросил его, - ты напиши этому человеку,  доктор, -  пусть берёт больше и кидает дальше.  Бегенч ответил:

- Игорь, это ему, ты напиши, это лекарство. Он этим  занимается.  Вот, что говорун, - помолчи пока. Я схожу и принесу, -  что обещал.  И ушёл.  Аман, спросил Игоря, - что - то у тебя  доктор тихо? Что на зоне,  нет больных?

- Больных полно. Но у них нет лекарств. У нас даже зелёнки нет. Пришёл Бегенч, принёс свёрток. Ты, доктор открой нам комнатушку, мы здесь перекантуемся до вечера. Заодно и похаваем. У меня, кое - что есть. 

Перешли в другую комнату. Когда Бегенч развернул свёрток. В Ашхабадском «шурум-буруме» лежал кусок  вяленой осетрины,  был и кусок ароматного с чесноком сала, толщиной в ладонь. От таких яств, слюнки потекли.

Аман спросил, - откуда? От верблюда, - ответил Бегенч. Я же тебе говорил, заначка это моя. Все повернули головы в сторону Игоря. К такому хавчику,  да по 10 грамм,  спирта! -  Как  доктор?

С возвратом могу организовать. Аман ответил, - через неделю, доктор верну. Он принёс пузырёк. Там было грамм сто. Сказал, - чистый  спирт.  Разбавить  водой?  Бегенч ответил, - обязательно,  больше будет.

Ты, туда налей побольше воды. Выпив по двадцать грамм, чувство было, что выпил двести.  Все ели с удовольствием,  неспеша,  не жадничая. Каждый, кусочек очень долго пережевывая. Вспомнил уроки Креста. Это он  учил, - так есть. Эту науку,  здесь знали. Понимал и я. Простое сало превращалось, в лакомство, ели с упоением, наслаждаясь, питательностью,  запахом.  Аман спросил, - не жалко? 

Я его берёг, для такого случая. А Саша, молодец с Акмурадом, такую работу сделали, - без цемента!  На воле, ни один человек за такою работу, не возмёться. Да и стена эта, никому не нужна. Коту нечего делать, - так он яйца лижет. Так и нашему хозяину. Продолжил. Все начальники,  устанавливали свои порядки,  бестолковые, не умные, особенно дурной Сулейман. Он ещё дров наломает, - поверьте мне? Он пошёл по скользкой дорожке. Не может понять то, что он делает, все видят.

Уже привёз на зону, личных поросят, корм. Говорит, - для зоны.  Но все знают,  что это его личные. И улыбаясь, сказал, - а нам - то что,  всё без разницы.  Собака брешет, а мы едем. Куда  едем?

- Спросил Аман.  По сроку едем. День, перекантовались, хорошо! Посмотрите, - чем зеки занимаются? Кто капает, кто таскает, кто за кроликами ухаживает. А у нас своё дело.  Нет нервотрёпки.  Что пошлют, не зная, что делать.  Без промзоны,  туго.

Зашёл Игорь, сказал, - чтобы мы закруглялись, так как должен прийти начальник санчасти. Мы всё убрали,  вышли из санчасти. Настроение было хорошее. Аман нам с Акмурадом, сказал:

- Зайдём в одно местечко. Мы согласились. Он привёл нас в каптёрку. Там находились,  три зека.

Мы зашли,  поздоровались. Аман стал решать, какие - то вопросы с каптёрщиком, Дурды. Остальные,  покуривая,  переговаривались о чём - то не значительном,  они вдруг примолкли,  затем, поглядывая на Дурды, стали перешептывается.

Слушай  Дурды,  -  обратился  зек,  по  кличке  «Окунь», - что мы тут сидим, понимаешь, мы решили, немного кайфануть, а? Время есть, - кайфанём?

У меня, есть такой смак,  пех - пех,  только багдадский вор курил! Акмурад сказал. - я выйду, пойду на дальняк.

Он ушёл. Дурды бросил быстрый взгляд на меня, -  ну мол, как? И, помолчав,  выждав время, бросил!

- Действуйте? Все оживились, особенно Аман, сгрудились вокруг Окуня. А он достал, откуда - то из носка анашу, - тот самый смак,  который мог курить,  только багдадский вор.

Скрутил большую папиросу, затянулся первым и пустил самокрутку по кругу.  Каждый благоговейно вдыхал дым анаши и передавал самокрутку следующему. Когда очередь дошла до Амана, тот жадно затянулся, зажмурив глаза, потом протянул  самокрутку мне.  Ну,  Саша:

-  Глотни и ты малость, что ты, лысый?  На курни? Да не жмись ты, ей - богу, ты что, девка!

Нет Аман, я курить не буду, не старайся! Наотрез отказался я. Тот сразу,  оскорбился. Ты, что хочешь, -  чистеньким, остаться?  Тебе, как лучше, хочешь сделать, а ты в душу плюешь! Я тебе,  в душу не плюю, Аман, - ты не прав.

Да, тебя разве переговоришь! Махнул рукой Аман и, затянувшись ещё раз, передал самокрутку Окуню, а тот с кавказкой ловкостью, протянул  её  Дурды.  А теперь,  дорогой тамада,  твоя очередь!

Твой тост! Дурды молча отвёл руку. Ну, смотри, - хозяин - барин! Жалеючи покачал головой Окунь, и самокрутка вновь пошла по кругу.  Взахлёб затянулся неизвестный,  за ним все остальные. И вскоре настроение куривших начало меняться, глаза их то туманились, то поблескивали,  губы распалились в беспричинных, счастливых улыбках и только Аман, всё не мог забыть обиды, всё бросал искоса недовольные взгляды на меня и бурчал себе под нос.

Тоже выискался каменщик, -  а я подсобник,  все выгоды, -  гад Бегенч.  Я смотрел на него с недоумением. Понял, - что он вошёл в транс, ничего не соображает. Сидя на стульчике, Дурды молчал, невозмутимо наблюдал из своего угла за сеансом курения с иронически - вызывающей, снисходительной улыбкой. Юркие уничтожающие  взгляды,  которые он кидал время от времени на нас,  говорили о том, - что он доволен происходящим.

Я понял, - что Дурды разрешив покейфовать присутствующим не спроста, он устроил показной спектакль. Вот мол, какой я? Гляди, как я силён и как бессильны вы. Не мог понять, для чего он устроил всё это.  От доброты душевной.  Такого не могло быть. Все участники кайфа лежали на матрасах.  И хотя, я делал вид, что мне всё происходящее безразлично. Встал, хотел уйти.  Дурды  сказал:

- Подожди, есть разговор?

Обратился ко всем, - чтобы после вечерней проверки, пришли сюда и навели порядок в каптерке.  Окунь ответил:

- Дурды, ты, не волнуйся,  всё путём,  все придут.  Обратился ко мне:

- Ты, ведь мужчина и должен прийти. - Я уже наработался и мне это не нужно, - я не курил анашу. И последней,  опять же,  предложение Амана, курнуть от его бычка, от той самокрутки, которая с каждой затяжкой, обслюнявилась, всё больше, пока не приобрела, наконец, зловещий желто - зелёный оттенок.

На, Саша, - да не вороти морду? Я ж от чистого сердца.  В нём, бычке, самая сладость, аж мозги киселём расползаются! Развязно, - приставал Аман.  А поработать, всё равно придётся!

-  Не лезь!  Раздраженно оборвал его я.

- Чего ещё не лезь! Я к тебе, со всей душой, - а ты выпендриваешься, морду воротишь! Ну, дай сюда, дай!  - Сказал я и,  протянув руку за тлеющим бычком,  поднял его над головой и бросил в открытое окно.

Это произошло, так быстро,  что все, включая Дурды, на некоторое время онемели от неожиданности. Видел?

- Вызывающе обратился к Аману.  Все видели,  что  я  сделал. Обвёл гневным взором присутствующих, сказал:

- Я не курю анашу и работать не буду! Вы курили, - вы и работайте! Аман,  а  за ним и все остальные недоуменно и вопрращающе обернулись к Дурды. Как мол, это понимать, что ещё за выскочка тут, объявился?

Дурды демонстративно молчал, насмешливо переводя взгляд, с меня на остальных. Первым не вытерпел Окунь. Слушай Дурды, - ты,  что молчишь?

Ты, что нэмой? - Нет! Я нэ нэмой! Передразнил его Дурды и жестко добавил,  не скрывая злорадства.  Я   сказал,  своё слово.  Вы, все должны за хумар отработать? А в  остальном, разбирайтесь сами?

Больше, я ничего не скажу, - он спятил! Он заложить нас. Если отказывается работать. Все поднялись. Проклинал Амана и  Акмурада, так долго, который, не возвращался. Ты, что пялишься, - сявка! Такая фишка, тебе выпала. Не лезь со своим уставом в чужой огород.

Этот огород, беспредела и вы за это, - ответите? Он ещё пугает! Смеясь, обратился к остальным, Окунь. Был каменщиком,  станешь грузчиком. Ну, молись, - сучара!

- Стойте, стойте! Послушайте меня! Пытался, что - то им, объяснить, кричал Аман, видя, как разъярились накурившие анаши зеки,  но было уже поздно.

Они бросились на меня, как бешеные собаки. Окунь и те двое, наперебой молотили меня кулаками. Да перестаньте! Беспомощно бегал Аман вокруг. Но ему не удалось их остановить.  Завязалась жестокая, рукопашная. 

Отстаньте сволочи, зарежу! - Крикнул Аман. Я отбивался,  что было сил, стараясь, отодвинутся к углу каптерки. Я теперь лично убедился в свирепости, жестокости, садизме наркоманов, а ведь давно ли, они блаженно улыбались в эйфории. Понимал, - что схватка идёт не на жизнь, а не смерть, понимал, что силы далеко не равны.  Их трое, здоровенных зеков, где мне с ними справится. Аман не в счёт.

Дурды же всё это время по - прежнему сидел на своём месте, как зритель в цирке, но, не скрывая своего злорадства. Оставалось одно, - пробиться в угол. Бей, бей! Под дых,  под дых его,  бесновался Окунь.  Отбивался, что было сил, они  как пиявки повисли на мне.  Тело налитое свинцовой  тяжестью, всё больше тянуло вниз, знал упаду, забьют.

Чувство мгновенно обострилось. Потребовалось невероятное усилие, чтобы перехватить руку Окуня.

Мозг сработал, словно объектив фотоаппарата,  запечатлев в его оскале даже  сломанный, почерневший зуб. Мне удалось остановить удар. Правой рукой, поймал Окуня за широкий рукав и с силой дернул  его  на  себя,  одновременно  левым локтем коротко встретив его ударом  прямо в сомкнутые челюсти,  вложив в этот удар всю  накопившую  злость.  Окунь, обмякнув,  повалился на пол.

В это время слева подскочил  второй и попытался ударить,  но я его остановил прямой ногой,  но он в последнею минуту отскочил в сторону.  Третьего успел  встретить ударом между ног,  от которого,  он с криком присел.  И в это время, наконец - то вошёл Акмурад. Он недоумённо смотрел на меня. Спросил:

- Что случилось? Показал рукой на Дурды. Он побледнел, промямлил, всё нормально. Еле сдержался, чтобы накинуться с кулаками, измочалить мерзкую рожу. 

Но, я сделал над собой усилие, стиснул зубы и сказал, -  задыхающимся от злобы голосом, - что ты мямлишь, мне с тобой разговаривать не о чём. Поднялся откуда - то Аман. Я не понял,  куда он подевался, когда дрались. Окунь и  остальные сидели на матрасе. Трясущими от волнения руками закурил сигарету. Увидел, как Окунь потянулся рукой за ножкой стула.  Тут же гневно, цыкнул на него:

- А ну брось?  Убью, падла. Акмурад подошел ко мне, спросил,  - что случилось?  А вот он, -  указал на Дурды. Хотел загрузить меня.

За затяжку анаши, хотел, чтобы я ему привёл в порядок, его каптерку. Акмурад обратился к Дурды, спросил, - но ведь это беспредел? Тот, понял, что наломал дров, ответил:

- Пошутить, нельзя! Какие шутки, залепетал Аман. Дурды сказал, - давайте прекратим базар, а потом поговорим. Акмурад попросил меня, успокоится, и вывел, на улицу. Он, оглядел меня и присвистнул!  Картина разноцветная,  а не человек.

Здорово разрисовали!  Долго,  он воспитывал меня, и я не огрызался, чувствовал, жалеет. Постояли мы с ним, так полчаса, он мне душу разворотил. Словно по щекам нахлестал, сказал:

- Ты ведь  только из ШИЗО?  А после сегодняшней стычки,  мог  раскрутиться и получить, новый срок, - что не понимаешь? Спросил, - куда, ты ходил? Там ведь они распряглись, после того, как не стал курить анашу. А Аман!

- Что Аман, он обкурился и ничего не соображал. Когда они кинулись на меня. Он от испуга, в  штаны наложил.

Пошли в туалет, там я умылся, привёл себя в порядок.  Я  чувствовал солоноватый привкус во рту, ужасно болела голова, спина,  но  особенно  болело ребро,  по которому старательно, несколько раз, врезал Окунь. У меня было такое чувство, будто меня пропустили через мясорубку. Но всё же настроение  улучалось,  когда  оказался на свежем воздухе.  Акмурад сказал:

- Надо, что-нибудь придумать. Как оправдать ссадину на лице. Не надо ничего придумывать.

Скажу, что ссадину получил  на  работе,  поскользнулся  и упал на кирпичи. Только надо предупредить, бригадира. Попросил Акмурада:

- Ты, иди и предупреди его? А я пойду в комнату и полежу,  а то всё тело болит. Когда зашёл в комнату, Бяшим-ага   посмотрел на меня, сказал:

- Кто это тебя? Ответил, - на работе упал. Он смочил тряпку водой сказал, - приложи к щеке, полегче будет.

Минут через 20 пришёл Акмурад с Бегенчем.  Бегенч стал меня расспрашивать и упрекал, - у вас что, головы нет? Зачем пошли в каптёрку? Приключений искали! Выслушав  меня,  сказал, -  этот Дурды,  сегодня получить своё.

Попросил   его,  чтобы он это не делал, я сам через пару дней с ним разберусь. Ты, его не знаешь, - он так всё преподнесет, что до конца срока, не отмоешься.      

Спросил, - а где Аман? Акмурад ему ответил, - это Аман нас  туда повёл,  чтобы обкуриться, а что получилось, ты знаешь. Ну и сука подпольная, - этот Аман. Поступим так. Если тебя подтянет опер, скажешь то, - что вы с Акмурадом придумали.

А пока ложись на шконку.  А я пойду, кое с кем, покалякаю. Этому Дурды, мало не покажется! Да и Окуня, на место поставим, - такое прощать нельзя. И ушёл. Лёг на шконку,  положил мокрую тряпку к щеке. 

Стал себя ругать, зачем пошёл в эту каптерку. Был уверен, что об этом происшествии узнает кум, будет проверка. Немного испугался. Подумал,  что - то вперёд, предусмотреть нельзя. Жизнь суровая вещь, это не партия в шахматы, которую,  можно отложить  и сейчас чувствовал, что сегодня мне ставили мат, позорно загоняя в угол доски, словно к параше.

Продолжение следует