 |
| Владимир Ресин (слева) и Юрий Лужков |
Ресин мог плакать на плече у моей мамы, рассказывая, какая гениальная у неё дочь, я ему: «Владимир Иосифович, ну оставьте маму, мама вам чего?».
Желнов: А что потом с Ресиным случилось после того, как вы уехали, перестал плакать на плече у мамы?
Батурина: Да, тут же перестал плакать на плече у мамы, как-то забыл о нём.
Желнов: Нет, я серьёзно.
Батурина: И я вам серьёзно на это отвечаю.
Желнов: Он больше не восхищается?
Батурина: Нет, всё, закончилось восхищение.
Желнов: Почему, как вы думаете?
Батурина: Я думаю, что оно и было неискренним. Это же модель поведения, она ещё была в советское время сформирована. Такие люди не умеют дружить, они умеют только служить, наверное, сейчас есть кто-то, кому он тоже поёт.
Желнов: Ресин — хорошо, а Кобзон?
Батурина: Он тоже был очень велеречив, честно говоря, тоже до неприятного. У нас с Кобзоном вообще получилась неприятная история, с моей точки зрения, может быть, я её и не поднимала, если бы он сам её не раскрыл в прессе, говоря, что я требовала от него выйти из партии, что само по себе интересная информация, поскольку частота рядов «Единой России» — это не то, что меня заботит в этой жизни. Мне, в общем, всё равно, Кобзон — член «Единой России», или нет. Это уже прошло какое-то время, мы сидели втроём в Испании, и Кобзон с возмущением рассказывал о декабрьских выступлениях на Болотной площади и со слезой в голосе возмущался, что эти люди на зарплате у Америки, вышли, мешают нам, я ему говорю: «Иосиф, нас тут всего трое, ты перед кем разыгрываешь роль? Какая Америка? Какие проплаченные люди? Вышли совершенно нормальные люди, которые просто были возмущены всем тем, что случилось во время выборов». Тогда он мне громко бросил: «Что значит, если были все фальсификации, значит, партия нелегитимна? Значит, мне теперь выйти?». Я ему: «Иосиф, вопрос войти или выйти — это вопрос лично каждого, каждый должен решить его для себя». Почему-то он трансформировал это таким образом, Бог его знает.
Подробнее: тут
